Когда смотришь сердцем (гет)

Гермиона ушла с дежурства перед рассветом, чтобы хоть немного поспать. Ее сменила студентка с Пуффендуя, тоже оставшаяся помогать мадам Помфри. Хорошо, что не все уехали домой. Хоть раненых и оставалось все меньше, все же мадам Помфри тяжело было одной справляться с работой. Гермиона наскоро приняла душ и легла, но сон не шел. Сегодня должны состояться похороны защитников замка. Тех, чьи тела не забрали родные для захоронения в семейных склепах. Тех, кто навеки останется в Хогвартсе, и после смерти охраняя его. Среди них были друзья и знакомые студенты, а еще Люпин и Тонкс. У них остался маленький сын.

«Совсем как Гарри, — подумала Гермиона, — совсем маленьким остался сиротой. Гарри должен стать хорошим крестным, он уже понимает, что такое ответственность. Да, повзрослеть им пришлось слишком рано, — мысли перескакивали с одной на другую. — Интересно, поговорил ли Гарри с Малфоем? — почему-то эта мысль не уходила, все время вертелась в голове. Что-то не так, что же ее беспокоит? Гермиона привыкла рассуждать логически и обычно не допускала хаоса в своей голове. Надо было разложить все по полочкам, как книжки в библиотеке, иначе она точно не уснет. — Итак, почему ее так интересует, виделся ли Гарри с Малфоем? Потому что этого хотел Гарри? Нет, не то. Хотел и поговорил или не поговорил — ее это не касалось. Тогда что? Если поговорил, то как повел себя Малфой? А как он себя может повести? Встретить Гарри с распростертыми объятьями? Да никогда! Скорее он пошлет Гарри куда подальше. Там, в палате, он вел себя вежливо, но это только потому, что не знал, что рядом с ним — она. Иначе точно наслушалась бы оскорблений. Хотя, он же, вроде, изменился, помог Гарри… Его странные поступки за последний год, нервное поведение, болезненный вид… Что-то происходило с ним. Никто из них не знал, что именно, да и не заморачивался, — слишком много было событий, которые были гораздо важнее поведения и внешнего вида Малфоя. Даже сейчас она что-то слишком долго думает о нем и не может понять — почему, — Гермиона вздохнула и свернулась калачиком, подтянув поближе к себе мурлыкающего кота. — Хватит, решила она. Надо поспать. Возможно, утром она увидит Гарри, поговорит с ним, и все встанет на свои места, любопытство будет удовлетворено, и в душе наступит долгожданный покой». С этими обнадеживающими мыслями она и заснула.

Утром, выходя из своей комнаты, она наткнулась на Луну, которая собиралась к ней постучать.

— Я за тобой, — сказала та. — У озера сейчас начнутся похороны тех из защитников, кого не забрали домой. Теперь у нас будет общая могила друзей, мы сможем приходить туда и беседовать с ними, а они увидят, как мы отстроим замок, разве это не прекрасно?

На глаза Гермионы навернулись слезы. Как сказала Луна? Общая могила друзей? Как страшно это звучит! Но Луна всегда видела вещи иначе, не как все. Он рано потеряла маму и потому не понаслышке знала, что такое горе. Эти ее слова — не легкомыслие, просто она другая.

Девушки прошли во двор. Над замком собрались такие низкие и темные тучи, что казалось, будто сейчас не утро, а поздний вечер, — так темно было во дворе замка. Гермиона сразу увидела профессоров, отдельной группой стоящих недалеко от огромного, еще не зажженного, погребального костра. Все тела погибших были завернуты в саваны и сложены на огромной поленнице, вокруг которой были уложены готовые факелы, чтобы каждый желающий мог участвовать в этом грустном таинстве прощания. Кругом стояли студенты, виднелись небольшие группки пуффендуйцев, гриффиндорцев и когтевранцев. Не было только зеленых мантий Слизерина. Впрочем, нет. Ища глазами Гарри и Рона, Гермиона вдруг наткнулась взглядом на одиноко стоящую фигуру немного поодаль, под раскидистым деревом. Слишком светлые волосы даже для блондина, зеленая мантия — Малфой стоял один, откинув голову к стволу дерева и как будто прислушиваясь к происходящему вокруг него. «Идиотка! — тут же одернула себя Гермиона. — Конечно, он прислушивается, он ведь ничего не видит, и некому объяснить ему, что происходит вокруг. Как бы ты вела себя на его месте?». Девушке захотелось подойти и помочь ему, но вспомнив, какая может быть реакция, она засомневалась. Может, стоит поискать кого-то другого? Попросить кого-нибудь из… а из кого? Слизеринцев тут нет, а просить кого-то из других факультетов это все равно, что отправить кого-то вместо себя нарываться на грубости. Это несправедливо. А значит, придется самой…

Гермиона тихонько обошла вокруг двора и подошла к тому дереву, возле которого стоял Малфой.

— Здравствуй, — ее голос слегка охрип от волнения, очень уж не хотелось услышать сейчас какую-то грубость или оскорбление.

Драко слегка вздрогнул — не ожидал услышать женский голос. Он ждал Снейпа, но понимал, что до полудня было еще далеко. Малфой сам не знал, зачем попросил домовика привести его сюда. Зачем ему надо было приходить на похороны этих людей? В голове до сих пор не укладывалось то, как он к ним относился. Зато как они относились к нему, он знал точно: слышал все эти шепотки за спиной, пока шел к этому дереву. Наверняка они возмущались его присутствием и наслаждались его беспомощностью! Потому и попросил отвести его подальше от людей, все равно он ничего не видел, а Снейп, при желании, найдет его сам. И вот кто-то все же решил присоединиться к нему. Интересно, кто? Слизеринцев нет в замке, так что…

— Ты кто? — Драко напрягся, ожидая чего-то недоброго — издевки, яда в голосе — чего угодно. Самое время отомстить ему за все те язвительные шуточки, что он позволял себе за время учебы по отношению ко всем, кто попадался на его пути.

— Ты не узнал меня? — голос немного грустный, но вполне дружелюбный и спокойный. — Тогда, может, и не нужно? Мне просто показалось, что тебе хочется узнать, что происходит вокруг, и я могла бы рассказать.

— Тебе показалось! — голос Драко был колючим. — Мне все равно, что там происходит. Обычные похороны, разве нет?

Гермиона возмутилась, но заставила себя сдержаться. Обычные похороны! Неужели ему так трудно просто быть человеком? Выйти из своего ледяного панциря, отпустить чувства, плакать и смеяться, просто жить. Чувствовать. Понимать.

— Я не думаю, что эти похороны обычные, — тихо сказала она. — Эти люди сражались и умерли за то, чтобы ты и я, и все мы, смогли жить дальше. Жить без постоянного страха. Быть счастливыми.

— О, не-е-ет! — почти простонал он, узнавая ее. — Это не может быть правдой! Грейнджер? Только ты можешь выдавать что-то о счастливой жизни на похоронах! Неужели ты думаешь, что я хотел такой жизни? Да лучше бы то заклятье убило меня, чем так жить!

Гермиона прикрыла рот рукой, поняв, что сама ляпнула не то. Конечно, ему сейчас только и слушать о счастливой жизни. Вот дура!

— Прости, я не это имела в виду, — поспешно сказала она. — Я просто правда хотела помочь. Разве не все равно, кто именно тебе помогает, если помощь необходима? И разве ее так трудно просто принять?

— Конечно не все равно, — он вскинул голову. — Принимать помощь от такой гр…

«Вот и все, — подумала она. — Сейчас он скажет это слово, и останется только уйти. Не ругаться же с ним теперь, это нечестно и глупо».

Но он вдруг замолчал, и слово будто застряло в горле — как рык. Потом он медленно выдохнул.

В это время профессора стали говорить прощальные слова и по очереди подносить палочки к факелам.

Она молча смотрела, почти не слыша, что говорят вокруг костра люди. Слезы потекли по ее щекам, мешая рассмотреть, кто еще подходит к факелам, кто еще говорит. Мелькнуло что-то рыжее, и краем сознания Гермиона поняла, что там Рон, а значит, рядом с ним Гарри, а вот платиновая голова Луны. Она должна быть рядом с ними, должна, но не может, просто не может себе представить, что подойдет и возьмет факел, и прикоснется волшебным огнем к костру, и навсегда попрощается со всеми этими людьми, что отдали жизнь за нее, за всех них. Ее уже трясло, и когда все, кто стоял вокруг костра, одновременно поднесли к нему факелы, и пламя, зарычав, взметнулось до небес, а те, кто стоял дальше, зажгли на краях своих волшебных палочек «Люмос», и они засверкали маленькими звездами в это пасмурное темное утро, она не выдержала и разрыдалась, сползая по стволу дерева, у которого они стояли, закрыв лицо руками и ничего не видя вокруг. Так не должно быть! Это несправедливо, когда хорошие молодые люди умирают! Это нечестно!

Все переживания накатили разом, нервы не выдержали и лопнули, как струны на скрипке у гения-скрипача. Она, казалось, падала в бездну и не видела конца этой истерике, не могла остановиться, где-то совсем на краю сознания понимая, что надо, надо, — иначе она просто сойдет с ума. И вдруг почувствовала, как кто-то осторожно теребит ее за плечо, потом берет за плечи и приподымает, ставит на ноги и что-то говорит, говорит, но она не понимает, что. Ее голова мотается из стороны в сторону, слезы душат, дышать почти невозможно. И тогда этот кто-то просто прижимает ее к себе и обнимает. Это, наверное, Гарри или Рон нашли ее и пытаются успокоить. Надо успокоиться. Надо. Очень надо. Вздохнуть. Выдохнуть. Снова вздохнуть. И снова выдохнуть. И снова… уже лучше, увереннее. Какой у Гарри странный одеколон. Как будто набор успокоительных трав. Странный. Но такой нужный — именно сейчас. Она уже почти затихла, слезы еще текли, но истерика прошла, она дышала гораздо спокойнее и почти могла рассуждать здраво.

— Ты всю мою мантию зальешь слезами или оставишь хоть немного сухого места? — Гермиона невольно отшатнулась, поняв, кто все это время придерживал ее и на чьем плече она рыдала минуту назад. На его лице отразилось замешательство и легкое удивление. Он явно не ожидал, что она так шарахнется от него и, кажется, сам был удивлен тем, что только что успокаивал ее. Но постарался как можно скорее взять себя в руки.

— Я так понял — там уже все закончилось? Наверное, скоро полдень?

Гермиона кивнула. Потом, сообразив, что он ее не видит, хрипло сказала:

— Да, закончилось.

Малфой крутил в руках палочку. Не его и не его матери — она помнила, что сама выбила ту палочку у него из рук в Выручай-комнате, и она там так и осталась.

— Чья она? — тихо спросила девушка.

— Одного из тех, кто только что сгорел в Хогвартском погребальном огне. Я нашел ее в коридорах подземелья возле тела одного из защитников. Тогда я решил, что ему она все равно не нужна, а мне очень даже может пригодиться. А теперь…

— Она не слушается? Потому что это не ты его?.. — напряженно спросила Гермиона.

— Нет, — он ухмыльнулся тому, что она подумала, будто он сожалеет об этом. — Она слушалась, просто теперь, когда я… такой… не представляю, как она может помочь мне, разве что с самыми простыми заклинаниями. Не выходит даже починить разбитую чашку.

— Ты привыкнешь! Научишься. — Гермиона начала лихорадочно вспоминать, читала ли она что-то о таких вот случаях — чтобы с палочкой обращались вслепую. — Надо потренироваться, я могла бы…

— Да, ничего в этом мире не меняется, даже война не изменила тебя. Ты все так же приходишь в восторг от нерешенных вопросов и используешь любую возможность, чтобы научиться чему-то новому? — в его голосе зазвучала сталь. — Будешь теперь выискивать способы освоить новые возможности? А я буду подопытным кроликом? Благодарю покорно! — он наигранно поклонился. Она в шоке смотрела на него. Всего секунду назад она разговаривала с человеком и вот — снова перед ней ледяное чудовище. Да как он вообще может быть таким? Таким злым? И думать о других так же?

— Я всего лишь хотела помочь, — холодно сказала она. — Хотя уверена, ты отлично справишься сам. Удачи! И да, полдень уже почти наступил.

Она развернулась и пошла прочь от него, возмущенная и злая. Как он мог так о ней подумать! Подопытный кролик? Тупой хорек! А она уже чуть было не предложила ему позаниматься вместе. ВМЕСТЕ?! С МАЛФОЕМ?! Да никогда!

Драко слушал ее удаляющиеся шаги и сам не понимал, зачем сказал ей это. Он совсем запутался. Раньше все было понятно — он слизеринец, они гриффиндорцы. Между их факультетами вечная борьба за первенство. Между ними — вражда. Она грязнокровка, он — чистокровный аристократ. Черное и белое. Никакие полутонов, все ясно и просто — чистое презрение. А потом? Когда случился тот переломный момент, и ему стало самому противно называть ее грязнокровкой? Когда ему пришла в голову мысль, что надо помочь Поттеру? Когда он впервые задумался, что, может быть, тот мир, который так отлично олицетворял собой его отец, был неправильным? Что надо жить не так? Что, если у тебя есть чувства и ты их не прячешь за маской ледяного панциря, то это не плохо? Он знал, что у Грейнджер есть родители, и они явно любят ее — видел как-то на станции, как они провожали ее в Хогвартс, как мать и отец не стесняясь обнимали ее, мама плакала, и у самой Грейнджер глаза были на мокром месте.

А еще была другая любовь. Такая, за которую отдают жизнь. Как мать Поттера. Просто закрыть собой от смерти. Даже зная, что он будет следующим, все равно. Просто потому, что любила и по-другому не могла.

Могла ли его мама на людях хоть раз выразить такую любовь? Нет, никогда. Он знал, что она любила его, но всегда на людях была холодной и бесстрастной. А отдать жизнь за него? Наверное… Хотя, не остановила же она отца, когда тот настаивал, чтобы Драко поставили метку. Не запретила, не закрыла собой от Люциуса и от Темного лорда. А Лили Потер закрыла своего сына…

А отец? Тот и дома был айсбергом, и его проявления любви были только в обучении Драко тому, как нужно быть Малфоем.

Страшная обида на родителей захлестнула Драко. Зачем они воспитали его таким? Зачем ему эта аристократия, эта чистокровность, если он не чувствует себя живым? Зачем ему вся эта наносная роскошь и лоск, если в душе он тупо завидует Грейнджер, у которой есть и любовь, и смелость не бояться чувствовать ее, проявлять ее? Вот так плакать навзрыд или смеяться, радуясь тому, что она живая. Улыбаться солнцу, людям, цветам, своим любимым книгам…

Драко сжал кулаки и со всей силы стукнулся затылком о шершавый ствол дерева, прижавшись спиной к которому так и стоял с тех пор, как ушла Гермиона. Да, она могла улыбаться солнцу, книгам… а ему достались темнота и одиночество. Вечная темнота и вечное, ледяное, долбаное одиночество.