Новая жизнь (гет)

Китана закрыла дверь, проверила замки, щелкнула выключателем. Крошечный коридор утонул в темноте, но в следующую секунду загорелась лампа в кухне — теплым, желтовато-закатным, уютно-домашним светом.

— Би-Хан, я дома! — оповестила она на всякий случай и с размаху уселась в кресло-мешок. Тряпичная громадина кислотно-розового цвета — подарок Лю на новоселье — поначалу привела Китану в ужас, и кресло не оказалось на ближайшей мусорке только потому, что она побоялась задеть чувства впечатлительного нового друга. Но мало-помалу, вечер за вечером, Китана привыкла к ощущению теплой упругости под спиной и пушистой ткани под ладонями и смирилась с креслом. Так же, как и со всеми остальными приметами новой жизни в Земном царстве.

— Ты знаешь, день был просто ужасно жаркий, — проговорила она, с наслаждением вытягивая ноги — стопы нещадно ломило от каблуков. Соня сто раз уже повторила, что это вредно для здоровья — еще вреднее, чем сигареты, — но Китане слишком нравилось ловить на себе восхищенные взгляды.

— Я все-таки купила себе то платье, помнишь, на днях говорила? Конечно, не помнишь. Хан, ты такой невнимательный, когда дело касается магазинов. Так вот, то платье, выставленное в витрине, черное с металлическими заклепками на плечах. Соня сказала, что я буду в нем смотреться как шлюха, но, по-моему, она мне просто завидует. Ее мускулы влезают только в здоровенные майки. У них с Джаксом один размер, наверное. Кстати, тебе от него привет.

Китана помедлила, вытащила из заднего кармана узких джинсов смятую пачку сигарет, выругалась шепотом, извлекла одну, сломанную почти на середине, прикурила и выпустила облако дыма в закопченный потолок.

— Не сердись, я потом проветрю. Так вот, Хан, о чем я? Да, Джакс уезжает снова, а Соня с ним не едет. Они с Джонни так и не помирились, и ребенка не с кем оставить, да и вообще Джакс говорит, что нечего ей теперь делать на заданиях. Но он всегда так говорит. Они все жутко поссорились на днях, ты даже не представляешь. Я думала, что знаю уже все английские ругательства, но не тут-то было.

Докурив, Китана потушила уголек в раковине, распахнула окно, впустила в кухню тяжелый жаркий воздух, пропитанный запахами выхлопных газов, нагретого асфальта и уличной еды. Ей нравилось здесь, в этом шумном многолюдном квартале, где всегда гудели клаксоны, переплетались в монотонный гул голоса и гремела музыка, даже ночью. Полюбовавшись неоновыми вывесками, Китана вытянула из-под стола заброшенный туда пакет с покупками и принялась выкладывать их на стол.

— Хан, ты представляешь, мы с Лю успели на ту распродажу. Я же тебе говорила, что денег на все хватит. А если нет, заработаем еще. Так вот, я купила хлеб для тостов, пару бутылок молока… — чертыхнувшись, она бросила в раковину подтаявшее мороженое, — и твои долбанные хлопья. Знаешь, мне кажется, если ты продолжишь питаться одними хлопьями, то скоро от тебя совсем ничего не останется. Ты бы хоть наггетсов поел. А ты вообще сегодня ел, кстати?

Она открыла шкафчик с посудой, тщательно осмотрела ряд расставленных по цветам и размерам тарелок.

— Ладно, хоть так. Би-Хан, я говорила, ты можешь не мыть посуду, я сама, мне не трудно, — понизив голос, она добавила: — И вообще меня бесит, что ты так расставляешь тарелки.

Закончив разбирать добытое в супермаркете, Китана принялась готовить. Это было нелегкой задачей даже с учетом того, что Соня билась над ее поварскими навыками три вечера в неделю, когда затаскивала ее к себе в гости. Китана отнекивалась как могла, но в итоге, утомившись спорить, все же поднималась вслед за подругой в ее большую, но неуютно-пустую служебную квартиру, ждала, пока та проверит комнату дочери, которая после школы обычно торчала с отцом на киностудии, ждала, пока Соня примет душ, пока допьет неизменную банку пива…

— Она так и не потеряла надежду научить меня готовить. Говорит, заканчивала какие-то жутко дорогие курсы, — озвучивала Китана свои мысли, нарезая лук. — Хотела уйти со службы, открыть забегаловку и прожить всю жизнь с Джонни, а этот… Прости, ты же, кажется, терпеть его не можешь. Ладно, забыли. Так о чем я? Хан, что мне положить, прованские травы, карри или ничего?

Закончив возиться с посудой, Китана опустила жалюзи и разделась прямо в кухне. Аккуратно развесив одежду на напольную вешалку, примостившуюся у стены в коридорчике, она помедлила у двери ванной.

— Лю говорит, надо поискать квартиру побольше и поближе к базе. Нечего нам с тобой тут делать — шумно, душно, грязно. А мне здесь нравится. Знаешь, я за весь год про Внешний мир вспоминала всего пару раз, и то после того, как он мне в кошмарах снился. Подумать только — жить столько лет в паре порталов от Земного царства и ни разу не додуматься здесь побывать. Я ходила с Соней и ее дочерью в парк с аттракционами и разными другими забавными штуками. Тебе бы там точно понравилось. Завтра я опять проторчу до вечера на базе, послезавтра Соня просила помочь ей с картами Внешнего мира, а потом у меня целый свободный день. Если дождя не будет, сходим с тобой в этот парк. Не знаю, как насчет жутких горок — меня там чуть не стошнило, но мороженое ты точно оценишь. Ты же вряд ли успел его попробовать, правда, Хан?

С удовольствием вымывшись, Китана высушила волосы феном, выкурила еще сигарету и натянула теплую пушистую пижаму. Лю подарил ей в первую же неделю ее пребывания в Земном царстве — вместе с кофейником, набором для суши и парой полотенец. Его подарки всегда были милыми, но ужасно странными. Проверив, закрыта ли вода, Китана включила маленький ночник и погасила свет в кухне. Приблизившись к двери, за которой располагалась единственная в их квартире комната, она простояла перед ней несколько минут, беспомощно хватая ртом воздух. Целый год смотреть на эту проклятую дверь, выучить каждую трещинку на выцветшей зеленой краске…

Китана устроилась на надувном матрасе перед дверью, натянула на себя плед и тщательно расправила складки.

— Завтра мне опять рано вставать, так что прости, сегодня больше ничего тебе не расскажу. А завтра буду, как обычно, жаловаться на то, как мне надоели Лю и Соня, но это все ерунда. Ты знаешь, мы, кажется, и правда подружились. Не забудь поесть — я приготовила что-то, на вид вроде бы сносное.

Китана помолчала, вслушиваясь в мертвую тишину. Гудки машин и беззаботные голоса, доносившиеся с улицы, теперь резали слух.

— Спокойной ночи, Хан, — прошептала она и свернулась клубком под пледом.

Китана осмотрела кухню, в очередной раз убеждаясь, что все в порядке: кран не течет, мусор вынесен, на столе порядок. Шкафы и холодильник загодя были забиты едой — до ее возвращения Би-Хан от голода не умрет. Если, конечно, соизволит выйти из своего убежища хотя бы на кухню, но это уже его проблемы. Так сказала Соня, и в глубине души Китана была с ней согласна, хотя постыдилась признавать это вслух. После стольких месяцев бесплодного ожидания («дай ему время, ты же понимаешь, что он все потерял», «просто позволь ему побыть наедине с собой и немного поразмыслить» и прочие, мать их, чудодейственные рецепты от доморощенного психолога Лю) терпение Китаны, наконец, лопнуло. Вместо любовной тоски и робких надежд на то, что Би-Хан все же смирится со своей участью и вспомнит о том, что когда-то там что-то там к ней чувствовал, она ощущала нараставшую злость. Иногда ее так и подмывало вынести ударом ноги треклятую дверь в комнату, где Би-Хан коротал свое добровольное заточение, но она не могла не понимать, что добром это не кончится.

В первые дни в Земном царстве он был зол — нет, чертовски зол, так что Китана не то что боялась с ним заговаривать, даже проходила мимо с опаской. А потом, вернувшись как-то с очередной экскурсии по городу, обнаружила, что комната превратилась в неприступный бастион, и ей даже стало как-то спокойнее. Как говорили ее новые друзья, нет человека, нет проблемы. Теперь, после года такой жизни, Китану тревожили разве только периодические сомнения в собственном рассудке. Может, там за дверью уже давно никого нет. Может, Би-Хан сбежал, выбравшись через окно, или погрузился в беспробудный сон, или вовсе умер, покрывшись льдом, или что-нибудь в этом роде. Кто знает, как именно умирают криоманты? Джонни не раз и не два предлагал потихоньку вскрыть дверь, чтобы хотя бы убедиться, что отшельник жив, Джакс печально качал головой и советовал обратиться к одному «очень хорошему специалисту», а Соня говорила, что бывший Саб-Зиро может и теперь быть опасен, и в сердцах добавляла, что такому придурку не поможет ни один мозгоправ. Китана сердито обрывала подругу, но что-то внутри нее насмешливо и зло говорило, что Соня чертовски права.

Дни шли, из холодильника понемногу исчезала еда, брошенная в раковине грязная посуда оказывалась вымыта и убрана в шкаф, в ванной раз в пару дней обнаруживалась выстиранная вручную мужская одежда, а Китана медленно сходила с ума от жизни бок о бок с молчаливым, но хозяйственным «призраком». Наверное, она просто съехала бы на другую квартиру или свихнулась и тоже утратила способность говорить, но в один прекрасный день Соня и Джакс предложили ей отправиться вместе на очередное задание. Поначалу Китана отнекивалась, слишком испуганная перспективой снова что-нибудь с треском провалить, но Соня умела быть весьма настойчивой, когда ей того хотелось. Поэтому Китана стала проводить на базе не только дни, но и ночи и бросила привычку часами излагать стенам квартиры свои мысли. Она тренировалась, восстанавливая утраченную форму, училась пользоваться огнестрельным оружием, изучала под руководством Джакса тактику и стратегию, так что у нее ломило виски от обилия сведений, которые во что бы то ни стало нужно запомнить, а еще, наконец, радовалась жизни по-настоящему. Нет, болтовня с друзьями, походы по магазинам и вылазки в город ей нравились, конечно, но это не спасало от сосущего чувства пустоты в груди.

Наконец, наступил день отъезда. Ехать предстояло далеко, сперва добираться самолетом, потом день на машине и еще немало километров пешком, но Китану это ничуть не пугало — она не чувствовала ничего, кроме радостного предвкушения и легкого азартного волнения. Плевать на Би-Хана, плевать на потраченное попусту время, на воспоминания о том, как закончилось все во Внешнем мире, до сих пор являвшиеся в кошмарах. Хватит, больше никакой грусти и никаких сожалений.

— Би-Хан, я уезжаю, и меня не будет долго, — сообщила Китана в пустоту и, легко вскинув на плечо рюкзак, взялась за дверную ручку. Послышался звук открывшегося замка.

У нее за спиной.

Китана замерла, пригвожденная к месту удивлением, испугом и какой-то неожиданной безысходной тоской. Дверь медленно и с жутким скрипом открылась. Она заставила себя повернуться, хотя тело, казалось, сопротивлялось изо всех сил. Би-Хан обнаружился на пороге: стоял, прислонившись плечом к косяку. Выглядел он жутковато. Бледный, с болезненно блестящими глазами, похудевший до такой степени, что одежда висела на нем, как на неподходящем манекене. Китана шумно сглотнула и попыталась нащупать позади себя ключ, торчавший в замке, чтобы отпереть входную дверь и бежать прочь без оглядки. Ее маневр не остался незамеченным. Би-Хан шевельнул ладонью, над которой на миг что-то вспыхнуло, и Китана с болезненным возгласом отдернула руку — обледеневший ключ обжег кожу.

— Как это понимать? — вопросила она срывающимся голосом. Би-Хан лениво пожал одним плечом.

— Ты никуда не едешь.

Китана несколько раз схватила ртом воздух, будто ее ударили под дых, потом все же выдавила из себя:

— Да ты что, совсем охренел?

— Твои успехи в изучении английского впечатляют, — изрек ее мрачный собеседник. — Соня усердно старается научить тебя тому же, что знает сама, верно?

— Верно, — кивнула Китана, которую несколько успокоило направление беседы. Впрочем, успокаиваться оказалось слишком рано, потому что Би-Хан продолжал свою речь:

— Именно поэтому ты куришь, как паровоз, ругаешься, как извозчик, одеваешься так, что твоя одежда похожа на обрезки, и я, честное слово, не понимаю, как тебе не совестно появляться в таком виде на улице…

— Да ты… Ты… — захлебнулась Китана возмущением.

— Что я? Охренел? Это я уже слышал и склонен согласиться, раз ты так настаиваешь.

Китана поморщилась: в устах Би-Хана ругательство звучало до тошноты неестественно. Она забылась на минуту, принялась оглядывать его, с сожалением отмечая, как он переменился. Возмездие не заставило себя ждать.

— Не нравлюсь без маски?

— Просто… Немного непривычно, — растерялась Китана.

— Понимаю, — кивнул Би-Хан, будто они вели светскую беседу за чашечкой кофе. — Мне тоже немного непривычно без маски. Без имени тоже слегка не по себе. И без клана непривычно. И тот факт, что я был воином и мне не в чем было себя упрекнуть, а теперь у меня не осталось ни чести, ни уважения к самому себе, тоже как-то сбивает с толку. Но все это пустяки. Главное, что я остался жив, правда, Китана?

Китана гневно закусила губу: он насмешливо перетолковывал те слова, которые она месяцами сквозь слезы повторяла вечер за вечером, сидя под дверью его комнаты.

— Давай так, — сказала она, справившись с желанием сползти на пол и разреветься в голос. — Ты размораживаешь дверь, убираешься обратно к себе в логово, а я ухожу и больше не возвращаюсь, и мы делаем вид, что вообще не были знакомы. Идет?

— Нет, не идет, — ответил Би-Хан, снова качнул ладонью, и грязное окно за его спиной покрылось густым инеем. Китана бросилась на кухню, взбешенная и испуганная («Кто знает, что вообще может взбрести ему на ум, тебе давно пора съехать», — произнес внутренний голос с Сониными интонациями). Однако, стоило ей подойти к окну, как стекло затянул морозный рисунок.

— Вот теперь поговорим, — раздался совсем рядом голос Би-Хана. Китана вздрогнула от неожиданности, отшатнулась, ударившись спиной о подоконник.

— Осторожнее. Ты садись. Хочешь, чаю заварю. Или пожрать приготовлю, а то твою стряпню, уж прости, есть невозможно, разве что под угрозой голодной смерти. Как тебе удается постоянно то недосаливать, то пересаливать, если ты без конца смотришь эти долбанутые кулинарные шоу? — рассуждал Би-Хан, и вправду принимаясь готовить посуду для чаепития.

— Знаешь что? Пошел ты на хрен, — ответила Китана. — Не знаю, что тебе вдруг взбрело на ум, и почему именно сейчас, когда мне надо срочно уехать, и если честно, меня это абсолютно не волнует. Сделай одолжение, заткнись, разморозь дверь, а потом делай что хочешь.

— Ну надо же, — криво усмехнулся Би-Хан, грохнув об стол двумя дымящимися чашками. — Говоришь прямо как мой младший братец. И выражение лица такое же. Вы бы с ним поладили, наверное, если б он знал, что я жив. Вот засада, или как там выражается твой приятель Лю, когда ссорится со своей подружкой?

— Чего ты хочешь? — спросила Китана, глядя на дно чашки. — Денег? Я тебе дам. Извинений? Я готова их принести в каком тебе угодно количестве. Но потом ты меня отпустишь.

— Ты не в том положении, чтобы ставить мне условия. Денег у меня и без тебя достаточно — лежат на паре-тройке счетов, и достать их труда не составит. Я об этом когда-то позаботился. Не думал, правда, что доживу до того дня, когда они мне понадобятся, но твоими стараниями… Извинения? К чему мне твои извинения? Ты разрушила все, что у меня было, благодаря тебе я сам себя стыжусь, так что… Нет, если ты считаешь, что извинений будет достаточно, пожалуйста, извиняйся.

— Что тогда? — уточнила Китана, лихорадочно соображая, как добраться до сотового, лежащего в кармане рюкзака, и отправить Соне просьбу о помощи. Би-Хан снова криво усмехнулся, пошарил в кармане штанов, вытащил красную сумочку с вышитой улыбающейся девчонкой:

— Твой телефон у меня, можешь даже не пытаться.

— Когда ты…

— Ты же бросила рюкзак на полу, когда побежала в кухню. Вот я и решил, что тебе не нужны лежащие в нем вещи.

Телефон разразился громкой трелью. Би-Хан поморщился, вынул его и, помучившись немного, все же ответил на звонок.

— А, Соня? Мы ждали, что вы позвоните. Нет, это Би-Хан. Да, тоже охренеть как рад вас слышать.

Китана смерила Би-Хана полным ненависти взглядом.

— А ну дай сюда.

— Нет, она не может подойти. Чем занята? Чай пьет. Да, я серьезно. Спецназ? Зачем это?

На том конце трубке, кажется, длинно выругались. Би-Хан заговорил громче:

— Она с вами никуда не едет. Вы вообще в своем уме? Майор Бриггс? Да мне плевать, если честно. Федеральный розыск? Я в курсе, но я же вроде как мертв по бумагам вашими стараниями. Да, Китана остается здесь, со мной. Если вы решили отправить ее на тот свет, выбрали бы менее замысловатый способ. Я? Нет, я ничего такого не решал. А теперь простите, Соня, у нас с бывшей принцессой важный разговор. И да, я запрещаю вам с ней общаться.

Соня что-то сказала, но Китана расслышала только «какого хера ты себе там выдумал». Би-Хан пожал плечами и сбросил звонок. Китана наградила его гневным взглядом, на который он ответил таким же.

— А вот теперь поговорим.

— Они будут здесь через пару-тройку минут, и у тебя будут неприятности.

— Это вряд ли. А даже если так, пусть сперва попробуют сюда попасть.

Послышался шум. Китана осмотрелась: слой льда на окне и двери теперь поражал масштабами.

— Первое, — начал Би-Хан отрывисто. — Никаких миссий и заданий. Хочешь работать с этой компанией клоунов, твое дело, но покидать город и ввязываться в какие бы то ни было переделки я тебе запрещаю. Ты неопытна и не склонна к тому, чтобы размышлять перед тем, как принимать решения…

— Ты сейчас назвал меня дурой?

— Да. Дальше. Как я уже сказал, с Соней ты больше не встречаешься, максимум разговоры по телефону. Час в день, не более.

— Серьезно?

— Вполне. То же самое касательно твоего приятеля. С ним никаких контактов.

— А не пошел бы ты…

— Нет, не пошел бы. У него, как ты сама мне сообщила раз триста кряду, есть невеста, вот пусть с ней и проводит свободное от работы время. А в магазин ты в состоянии сходить и самостоятельно.

Китана села поудобнее, подперла голову рукой.

— Еще что?

— Третье, — продолжал Би-Хан, отпивая глоток из своей кружки. — Еда. Я ненавижу полуфабрикаты, и тебе они тоже вредны.

— Ага. Дай-ка мне чипсы там, в шкафу позади тебя.

— Твоя стряпня никуда не годится, как мы уже выяснили, так что готовить буду я. Одежду купишь себе новую, и мне тоже. То, что ты притащила в прошлый раз, отвратительного качества, больше на размер, чем нужно, а кроссовки мне тесны.

— Надо же, вот засада.

— Я напишу тебе список того, что мне потребуется, сходишь в магазин или закажешь доставку на дом. Далее…

Китана встала, отпихнув стул, так что тот упал, повернулась и пошла из кухни. Ее накрыли опустошение и бессилие. Не волновала ни сорванная поездка, ни оскорбительная чушь, которую нес внезапно решивший снизойти до общения с ней разгневанный сожитель. Хотелось одного: лечь и закрыть руками гудящую голову, а там будь что будет: пусть Соня и Джакс арестовывают Би-Хана, распиливают лед, расплавляют его, взрывают здание, выводят людей из квартала … Да что угодно. Китана прошла в столько времени остававшуюся запретной комнату, свалилась на кровать и уткнулась лицом в подушку.

Послышались ненавистные теперь Китане шаги. Би-Хан положил что-то на стол, стоявший у окна, щелкнул какими-то кнопками, потом беззастенчиво опустился на кровать рядом с ней.

— Позвони подруге, объясни, что с тобой все в порядке.

— Ничего со мной не в порядке, — проговорила Китана в подушку.

— Тут ты не одинока, — ответил он. — Знаешь, если у тебя есть какие-то возражения по поводу того, что я сказал, я их выслушаю.

— Просто исчезни, Би-Хан, и оставь меня в покое.

— Ладно, позже поговорим, — ответил он. — Кстати, это все еще моя комната.

Китана отвернулась к стене и, шепотом выругавшись, уставилась на узор на обоях.

Женщина, сидящая напротив него, старательно скрывала нервозность, но получалось из рук вон плохо. Она избегала прямого взгляда, начинала теребить пальцами край старой вязаной кофты и тут же резко бросала, впивалась ногтями в ладони. Будто пыталась напомнить себе о том, чего ни в коем случае нельзя делать или говорить. Би-Хан смотрел на нее внимательно, изучал, ничуть не заботясь о ее мнении, и с некоторой досадой обнаруживал, что ничего знакомого не видит. Та, другая, была высокой, сильной и красивой. Она не позволила бы себе сидеть сгорбившись, не роняла бы голову так бессильно, будто тяжелые мысли магнитом тянули ее к полу. У той был не такой голос — не глухой и растрескавшийся, и глаза были тоже другие. Она всегда смотрела прямо, не избегала взгляда и не пыталась лгать, даже если ложь была во спасение. Я не вернусь, Би-Хан. За это он ее и уважал. Правда, теперь от уважения не осталось и следа.

— Вы так и не сказали, по какому именно поводу хотели меня видеть, — устало проговорила женщина, будто молчание вконец ее утомило.

Би-Хан не знал, что ей ответить. Он и сам не был уверен, что именно привело его в один из полусотни одинаковых маленьких домиков в не слишком-то благополучном районе, ютившемся между забором фабрики и железнодорожными путями. Просто в какой-то момент неизвестности оказалось слишком много, да и надо было с чего-то начинать жизнь. А еще пришлось признаться самому себе в том, что одиночество становится мучительным, если ничем его не разбавлять. С того дня, как Китана ушла, хлопнув дверью, и до сегодняшнего прошло уже два месяца. Она так и не позвонила, хотя он оставил недовольной Соне свой номер, и не пришла навестить его. Би-Хан не мог не признать, что это было закономерно, но, будь у него шанс вернуться в прошлое и все изменить, он все равно вел бы себя так же, как вел, потому что не привык быть нечестным и идти на уступки. А Китана не привыкла ждать, терпеть и подчиняться. Какая… Засада.

Би-Хана вырвало из размышлений настойчивое покашливание. Это неприятно кольнуло: та, другая, не постеснялась бы прямо спросить его, что происходит. Он оглядел комнату, оформленную в лучших традициях американской дизайнерской моды годов так восьмидесятых, остановился взглядом на многочисленных фотографиях в рамках. У них с Куаем фотографий не было. Никто не должен был видеть их лица. Какой-то мужчина, сперва молодой, потом старше. Еще один, похожий на первого и чем-то на сидящую напротив женщину, с некрасивой улыбкой и одинаково прищуренными глазами на всех фотографиях: вот он стоит у руля чего-то, напоминающего яхту, вот гордо придерживает шапочку выпускника. Свадьба, девушка в белом платье с кучей безвкусных кружев. Китана бы такое никогда не надела. Последние фотографии изображали сияющего гордостью мужчину и изрядно располневшую девушку с щекастым младенцем на руках. Дети… Даже странно. О детях Би-Хан никогда не задумывался. Разве что с сожалением отмечал про себя их слабость, тупость и неприспособленность к жизни, когда в клан приводили ребенка со слишком рано проявившимися способностями.

— Это ваш ребенок? — спросил Би-Хан. Женщина вздрогнула от неожиданности, проследила взгляд, которым он указал на фотографии, закивала с каким-то испугом.

— Ребенок? Да, сын. Это мой сын. Но он живет не здесь, уехал далеко отсюда…

— Вы боитесь? — спросил Би-Хан недоверчиво. Глупо было бы ждать иной реакции, и все же он чувствовал себя обескураженным.

— Нет, не боюсь. Просто все еще не понимаю, кто вы, зачем пришли и к чему задаете вопросы, — резко ответила женщина.

Внезапное сходство резануло глубоко и болезненно. Куда сильнее, чем он мог того ожидать. Прежде, во Внешнем мире, Би-Хан редко испытывал эмоции — до тех пор, пока на его пути не встретилась одна взбалмошная принцесса. После нескольких дней близкого общения с Китаной Би-Хан впервые за долгое время столкнулся с тем, что не только чувствует, но еще и не может справиться со своими чувствами. Ему мучительно хотелось ударить Китану, да побольнее, и, как выяснилось, стоило подчиниться этому импульсу.

Женщина напротив смотрела на него зло, недоверчиво. Еще пара минут, и она запаникует, выставит его вон и, скорее всего, вызовет полицию. Но возможен и другой вариант. По словам Страйкера, после своего отъезда из Китая она устроилась в полицию, где и проработала все эти годы. У нее обязательно должен быть припрятан пистолет, а может, и несколько, и запас патронов. Здесь, скорее всего в тумбочке, под слоем старых журналов и неоконченным вязанием. Или в шкафу со специями…

Затягивать больше не было смысла.

— Я Би-Хан, — сказал он.

Женщина дернулась, выпрямилась, снова до тошноты напомнив ему ту. Отведя взгляд в сторону, она повторила его имя — медленно, по буквам, будто бы пробуя на вкус. Тщетно пытаясь вспомнить. Когда их глаза снова встретились, Би-Хан прочел во взгляде матери глухое раздражение и железобетонное упрямство.

— Я не знаю, кто вы такой. И мне не знакомо это имя.

Би-Хан кивнул, принимая вызов. «Упрямством ты уродился в свою гребаную мать» — так всегда говорил его отец.

— Куай Ляна вы тоже не помните?

Женщина покачала головой. Казалось, у нее внезапно сломалась шея, и теперь голова болталась из стороны в сторону помимо ее воли.

— В таком случае спрашивать, сохранились ли в вашей памяти обстоятельства, предшествовавшие вашему побегу из Китая, видимо, не имеет смысла, — нанес Би-Хан последний удар и встал, намереваясь тут же уйти. Женщина нервно дернула губой с обвисшим уголком. Это было неприятно, как и многочисленные морщины вокруг глаз, и выцветшие до бледно-голубого радужки, которые он помнил синими, и поредевшие сухие волосы… Мама, ты такая красивая. Что за чушь? Незачем было сюда приходить.

— Ты не Би-Хан, — глухо произнесла женщина, глядя себе под ноги. — Просто не можешь им быть. Ты похож на моего бывшего мужа, эту скотину, все верно. Не знаю, откуда ты взялся, кто дал тебе мой адрес, кто вообще тебе про меня рассказал… Кто и зачем? Куай был совсем крошкой, когда мне пришлось уехать, сбежать, чтобы спасти хотя бы остатки того, что у меня было.

— Спасла? — сказал Би-Хан со злостью, которой сам от себя не ожидал. Нужно было срочно заняться контролем над эмоциями — к чему лишняя слабость, их и так стало непозволительно много. Мама, когда ты вернешься? Мама, не уезжай, возьми меня с собой.

— Спасла, — закивала женщина и доверительно сказала: — У меня хороший муж… Был. Он умер пять лет назад. У нас сын, и внук недавно родился…

Она оборвала себя, снова чего-то испугавшись.

— Ты мстить пришел? Я знала, что однажды ты окажешься на моем пороге. Не трогай мою семью. У тебя счеты только со мной.

— Я не собираюсь причинять вред ни тебе, ни твоей… — Би-Хан помедлил, заставляя дыхание выровняться. — Твоей семье. Мне нет до них дела. До тебя тоже, но мне было… Любопытно.

— Любопытно? — горько рассмеялась женщина. — Надо же, ему было любопытно. Где Куай? Куда вы его запрятали, ты и твой отец?

— Не знаю. Мы с Куаем не виделись много времени, — сказал Би-Хан, расслышав в собственных словах мстительное удовлетворение. Женщина помрачнела.

— Мертв?

— Я же сказал, что не знаю.

— Он был еще совсем мал. Куай. Я хотела назвать его Энди в честь своего отца. Он и похож был на меня, от папаши в нем почти ничего не было. Даже глаза мои, голубые. Такой славный младенец, не то что старший, который уж точно уродился в отца и постоянно изводил меня, каждую ночь. Я не могла ни работать, ни соображать, ни спать, ни жрать. Иногда я его ненавидела. Всех их. А Куай был таким замечательным малышом…

Би-Хан стоял посреди комнаты как статуя и чувствовал себя необыкновенно глупо, слушая эти ненужные ему излияния. Это было бы полезно услышать самому Куаю, который ничего не помнил о любимой мамочке и первые годы постоянно изводил расспросами о том, какой она была. Би-Хан упорно молчал как под пыткой: ему казалось, скажи он хоть слово, и часть его воспоминаний перестанет ему принадлежать. Наверное, иначе как пыткой это и нельзя было назвать.

— Не знаю, что ты надеялся здесь найти, и надеюсь, что больше я тебя не увижу у себя на пороге. Посмеешь явиться еще раз, пожалеешь, — с неожиданной злобой сказала женщина. Та, другая, захлопнула дверь перед его носом.

— Я вас понял. Спасибо, что уделили время. Всего хорошего, — холодно сказал Би-Хан и пошел к двери, не ожидая, что его проводят. К его удивлению, женщина сорвалась с места, тяжело зашагала за ним — судя по всему, у нее болели колени. У двери она остановила его, дернув за рукав куртки, мелко, часто вдохнула несколько раз и заговорила торопливо и хрипло:

— Ты не Би-Хан. Би-Хан был маленьким мальчиком, когда я ушла. Он был умный, очень сообразительный — я никогда не думала, что дети бывают такими умными. А еще красивым. Очень красивым. Таким же, как его отец, надеюсь, эта скотина уже сдохла. Я знаю, что Би-Хан вырос красивым мужчиной, высоким, сильным. У него были такие глаза, и ресницы длинные, как у девчонки. А еще он был добрый, всегда помогал мне с Куаем, заботился о брате даже больше, чем я сама.

Би-Хан чувствовал нечто вроде тошноты и неприятной внутренней дрожи. Кажется, именно так проявляло себя волнение.

— Но ты не он, — жарко зашептала женщина у него за спиной. — Ты не он. Ты в точности твой отец, такой же холодный, вечно вежливый до блевоты и вечно с каменным лицом. Неважно, что вы делаете, убиваете, жрете, трахаетесь, спите или подыхаете с вывороченными внутренностями, у вас всегда вот такие лица. Скольких людей ты убил, Би-Хан? Тебе тридцать три, в октябре исполнилось. Тридцатого, как раз перед Хэллоуином. Дома все веселились, а я торчала в китайском роддоме и кусала себя от боли за руки.

— Всего хорошего, — сказал Би-Хан, открывая дверь и выходя на улицу. Там пахло смолой и краской, и от этого почему-то стало легче.

— Я не хотела, — сказала женщина ему вслед. Он не остановился, но замедлил шаг.

— Оставлять тебя не хотела. Думала, Куай маленький, он меня не запомнит, а тебя надо забрать сюда, подальше от отца. Я собиралась приехать за тобой сразу, как устроюсь, Би-Хан. Я не хотела, чтобы все так вышло… Так вышло с тобой.

Би-Хан ничего не ответил и вскоре был уже на автобусной остановке. Он сменил несколько маршрутов, подолгу шел куда глаза глядят, потом снова ехал… Опомнился он уже глубокой ночью и обнаружил себя на набережной, наблюдающим за тем, как колышутся в темной воде отражения бесчисленных городских огней. Было холодно и неуютно. Пошарив в кармане куртки, Би-Хан достал телефон и набрал единственный номер, который был занесен в список контактов. На том конце почти тут же раздался хриплый со сна голос:

— Что такое?

— Соня, прости за поздний звонок, — выдавил из себя Би-Хан. — Я заблудился и не могу понять, где нахожусь. Ты не могла бы сказать, как определить координаты, или что-нибудь…

— Сиди там, где сидишь. Там безопасно?

— Вполне.

— Скажи мне, что видишь перед собой, и хотя бы примерно объясни, как ты там оказался. Там есть какие-то указатели? Я за тобой приеду.

— В этом нет…

— Что ты перед собой видишь?

Через час вдали на пустынной дороге, по которой Би-Хан пришел на реку, загорелись фары. Он отошел в тень какого-то полуразрушенного здания, дождался, пока машина приблизится и, убедившись, что за рулем Соня, вышел из своего укрытия. Когда Би-Хан сел в машину, Соня не сказала ни слова — протянула ему початую бутылку виски, и он благодарно кивнул.

Было… Странно.

Жар медленно растворялся, скатывался с кожи потерявшей силу волной, оставлял неприятно горящие цепочки следов. На шее и на запястьях, на плечах, на спине. Будто ожоги, от которых по нервам бежала россыпь болезненных искр.

* * *

Они шли к этому так долго, что она просто не могла позволить себе взять и все испортить какой-нибудь неловкостью. Он был слишком чувствителен к мелочам, которые казались ему обидными, слишком самолюбив и скрытен, чтобы жизнь бок о бок с ним могла показаться простой и легкой. Все должно было стать яснее, однозначнее и проще. Это ведь нормальный ход вещей, правда? Но проще не стало. Совсем. Лежа в тихой спальне на тщательно перестеленной кровати, она понимала, что теперь все окончательно запуталось, и как ей с этим справиться, она не знала. В первую очередь потому, что не была уверена, что хочет справляться.

* * *

С самого начала стало слишком много всего. Звуков. Дыхания. Вкусов. Иное, непривычное, целиком и полностью принадлежащее другому человеку, смешалось с тем, что составляло привычное ей до неощутимости, обыденное чувство себя, своей самости. Своего тела. Не то чтобы он ей не нравился, казался непривлекательным или еще что-то в этом роде, совсем нет, и от сознания этого было только хуже. Сама хотела, так сильно, что готова была начать упрашивать его сделать это, наконец, дать ей то, в чем она так нуждалась. Поедала его глазами исподтишка, подглядывала, забыв о всяких приличиях, а если он, не то догадавшись, не то почувствовав инстинктивно, лишал ее такой возможности, находился иной выход. Не менее… Интересный. Смотреть на него, угадывать очертания тела под свободной одеждой — и почему ему так дался этот проклятый черный цвет? — смотреть, давая волю фантазии, доводить себя до лихорадочной истомы, до пересохшего горла и искусанных губ — главное, не дать себе прошептать вслух то, что заполняло собой все мысли.

Давай же, чего ты ждешь — ежедневный и еженощный молчаливый призыв. Сколько ни мучил он ее своим безразлично-вежливым спокойствием, она была хитрее. Она знала, что происходило ночами, стоило ему уснуть и потерять контроль над собственным телом. Она слышала, что он шептал во сне, торопливо, бессвязно, жалко — почти умоляюще. Знала, чего он хочет и как сильно этого хочет, потому что, засыпая, он прижимался к ней всем телом, так что она сгорала от стыда, смешанного с жаждой.

Нечестно было красть вот так чужие секреты, потаенные мысли и слабости. Наверное, это не что иное, как заслуженная расплата.

* * *

В какой-то момент он, сосредоточенный и внимательный поначалу, перестал реагировать на ее слова и движения. Может быть, слишком утратил связь с реальностью, погруженный в собственные чувства… Ощущения? Может, это была месть, или бессознательное желание выместить на ней злость за все, что с ним случилось. Она допускала даже, что это желание было справедливым, и, возможно, именно поэтому старательно делала вид, что все хорошо, не позволяла себе даже вдохнуть полной грудью. По крайней мере до тех пор, пока всего этого не стало слишком много. А может, ей только казалось, что она пытается остановить происходящее, почти кричит, упираясь ему в грудь руками, отталкивает его изо всех сил. Потому что ее пальцы, напряженные почти до судороги, неожиданно для нее самой мягко ложились на его плечи, гладили шею, взъерошивали волосы, а в следующую секунду оказывались прижатыми к теплым и нежным губам.

Стоило ждать этого так долго, чтобы вдруг понять, что это уже не игра, не нежный почти целомудренный обмен быстрыми поцелуями, а нечто куда более… Разрывающее и выворачивающее. Откровенное, хищное, голодное и до самых глубин эгоистичное. Все было подчинено одной цели, и его, кажется, совсем не интересовало, что она думает по этому поводу. Ей все это показалось даже оскорбительным. Он вынуждал ее неудержимо терять нити, связывавшие ее рассудок с ее же собственным телом, вцепляться ногтями в то, что попалось под руку, подчиняться прикосновениям и чувствовать, чувствовать, чувствовать то, что она ни за что бы не согласилась разделить с кем-то, если бы знала, что все получится вот так.

Запахи, вкусы, звуки и ощущения. Оглушительно-громкие, откровенные до глубокого стыда, до краски на щеках. Иногда он поднимал голову и смотрел ей в лицо: коротко, безразлично. Будто отмечал, что все идет так, как ему надо, по заранее намеченному плану. Всегда и все должно быть по его слову, так, как он решит и скажет, и обычно ей это нравилось. Обычно — но не здесь и не теперь, когда он легкими движениями и ласковыми поцелуями превращал ее в кусок стонущего мяса. Беспомощный и безвольный.

Не хочу, не хочу, не трогай меня, не надо, повторяла она мысленно, пока притягивала его к себе, заставляла прижаться крепко, всем телом, кожа к коже. Чтобы чувствовать влажный жар и легкую частую дрожь, напряжение мышц под смазанными, хаотичными движениями ладоней, ощущать всем телом разделенное на двоих безумие. Единение душ, высшее проявление любви, глубочайшая близость — какая омерзительная лживая чушь все это. Ничего утонченного там нет. Зато есть грубый инстинкт, выбивающий из головы мысли и напрочь лишающий рассудка. Эгоистичное побуждение. Позыв. Неминуемое, бесконтрольное влечение с запахом разгоряченных тел и привкусом крови, уже непонятно, своей или чужой.

Чужое — да, верно. Невозможно подобрать более подходящее слово. Чужое, которое нужно сделать своим, использовать для достижения собственных целей. В этом вся суть отношений, разве нет? Отличие одно: здесь нужно было подпустить к себе слишком близко, позволить вторгнуться в то, что считаешь безраздельно тебе принадлежащим. Позволить залезть под кожу, разорвав ее до кровавых трещин.

* * *

Хуже всего стало в тот момент, когда нетерпеливое предвкушение сменилось коротким страхом и мгновенным отчуждением. Словно это не она ласкала его так старательно и настойчиво, отвечая на его слишком умелые и уверенные ласки. Сколько раз он уже это делал? Доказывал кому-то свою любовь, так ведь пишут в глупых человеческих книгах?

Испуг, мгновения неподвижности. Оцепенение в ожидании. Короткое, осторожное движение, вопросительный взгляд из-под опущенных ресниц. Он красивый. Очень. Особенно теперь. Давление. Слишком настойчиво… Боль. Движение. Боль. Боль. Движение. Она вцепилась пальцами в простыню, безуспешно пытаясь отодвинуться, шевельнуться, хотя бы вдохнуть. Как он не понимает, не замечает, что… Что? Да ничего. Ничего. Вообще ничего, кроме ощущения тупой боли и коротких толчков. Торопливых и осторожных одновременно. Чего теперь так бояться, а? Все худшее уже сделано. Она сморгнула слезы, откинула назад голову, рассеянно глядя на то, как под потолком в столбе света кружат, покачиваясь, пылинки.

Дальше все было быстро и смазанно. Тяжелое жаркое дыхание над ухом, безуспешно сдерживаемые стоны. Странно было слышать его голос… Таким. Какая чушь. Ноги уже дрожат от напряжения. Когда ты уже наконец… Дрожь. Короткая судорога, успокаивающее объятье. Так, как будто ее действительно волновало, что он теперь чувствует. Бережное, осторожное поглаживание по голове, по шее, по мокрой от пота спине. Лгать, успокаивая. Убеждая, что все хорошо и все по-прежнему. Одна маленькая чудовищная ложь во спасение. Он поцеловал — так нежно, аккуратно. Будто не оставлял несколько минут назад следы от зубов на ее коже.

Все хорошо, милый. Все в порядке. Просто чудесно. Да, следующий раз будет лучше. Конечно, конечно. Лечь в холодную чистую постель, с отвращением ощущая высыхающие капли воды на коже. Завертеться, не зная, устроить поудобнее ноющую поясницу или горящую распухшую грудь.

* * *

В следующий раз совершенно точно будет лучше. Как только ты покрепче уснешь, я встану, соберу свою одежду, тихо выйду из комнаты, а потом и из квартиры, предварительно утопив мобильник в унитазе, и на этом точно все.

Он лежал на боку, спиной к ней, подтянув к животу колени. Дыхание было слишком тихим. Будто… затаенным. Наверное, уснул сразу, как только лег, вот и дышит так спокойно и тихо. Беззвучно. Только не прислушиваться. Какая все же дурацкая привычка — искать в тишине его дыхание. Простыня холодная. Неприятно.

— Что с тобой?

Нет. Нет, нет. Не смей.

— Тебе больно?

Спасибо, что спросил. Только раньше надо было задуматься. А вообще знаешь, мне… Глупо. Вывернуто наизнанку. Тошно. Холодно. Голо.

— Ты только…

Что еще? Что еще тебе от меня нужно?

— Если ты хочешь уйти, подожди, пока я не усну. Подожди. Пожалуйста.

Подходящей причины для отказа не было. Скользящее касание холода, сменившееся растапливающим лед теплом. Расслабляюще. Подкупающе. Убаюкивающе. Его тепло под грудью, шок от слишком сильного ощущения, а потом такая уютная мягкость. Движение, уже совсем другое. Аккуратно подтолкнуть вверх, заставить лечь и опустить голову, потом прижать к себе осторожно, но крепко. Можешь уйти, как только захочешь. Да, конечно. Попробуй. Попытайся, если тебе духу хватит.

Она поерзала, укладываясь удобнее, положила голову набок и вдруг различила стук его сердца. Торопливый, частый. Доверчиво-откровенный. Вслушалась в ритм, сосредоточилась на нем, через какое-то время перестав замечать, что это постепенно замедляющееся биение принадлежит не только ей одной. Такое… беззащитное.

Так было тихо. Так было спокойно. Тяжелая, свинцово-темная усталость капля за каплей наполняла тело. Потревожить эту неподвижность, разрушить тишину, существующую вне времени и пространства, было теперь просто невозможно. Она устала бороться — просто растеряла все силы и закрыла глаза.

В конце концов, одна бесконечно глубокая тишина на двоих и неизменное, привычное биение сердца это вовсе не так уж плохо.

В ярко-синем небе плыли, громоздясь друг на друга, белые облака с неровными сероватыми краями. Было жарко, но ветер приятно обдувал разгоряченную кожу, пропитавшуюся запахом нагретой земли. Китана лениво повернула голову — травинки защекотали лицо.

— Куай? Ты там еще не уснул?

Неподалеку — под кустом цветущей гортензии — послышался шорох, и через несколько секунд среди травяной путаницы показался Куай Лян, непривычно растрепанный и с пятном желтой пыльцы на носу. Китана не сдержала смешка.

— У тебя там…

Куай потер нос рукавом и самодовольно улыбнулся:

— Да у тебя тоже. Не хотел говорить, но так уж и быть, раз ты так любезна…

— Иди ты, — беззлобно огрызнулась Китана. Ветерок принес аромат свежей выпечки, и они оба приподнялись на траве, настороженно глянули в сторону дома.

— Уже готово? — не выдержала Китана, которая с утра так и не успела поесть. Куай сдул со лба прядь волос, перекатился на живот и лег, подставив под подбородок руки:

— Даже если готово, лучше к нему не соваться, пока не закончит свое колдовство на кухне. А то его недовольная физиономия кому угодно аппетит испортит. Даже тебе твой.

— Ты его так любишь, Куай, — нахмурилась Китана, привычно пропустив мимо ушей подначку. Куай Лян внезапно посерьезнел.

— Очень. Так, что даже смирился с твоим существованием. Ну почти.

Китана задумчиво обвела взглядом лицо Куая. Он был совершенно не похож на брата, и она никак не могла с этим смириться. Особенно не нравились ей странно выделяющиеся на смуглом лице светло-голубые глаза.

— Ты ведь был прав. Я ничего о нем не знаю, кроме того, что он сам рассказал. А из него слова не вытянешь, зато про меня он знает даже то, о чем я бы никогда ему не сказала.

— О, так значит, ты знаешь его достаточно, — ответил Куай. Тени покачивались на его лице, переплетались и снова растворялись в нахлынувшем потоке солнечного света. Китана отметила про себя, что это первое такое теплое лето в Нью-Йорке на ее памяти.

— Он всегда любил возиться на кухне, — продолжал Куай. Китана насторожилась: прежде Куай Лян упорно игнорировал ее настойчивые расспросы о привычках и прошлом Би-Хана, раз за разом насмешливо напоминая ей о том, что она чужая для них обоих, и ей не достанется ни кусочка их общего прошлого.

— Ты не обязан мне ничего рассказывать, — сказала она со вздохом. — Я понимаю, что ты все это делаешь только ради него.

— Да, ты права. И не хочу, чтобы это было сделано наполовину, — ответил Куай. — Не хочу, чтобы он сомневался хоть в чем-то, понимаешь?

Китана кивнула, но не нашлась, что ответить. Несколько минут они молчали, провожая взглядом облако, похожее не то на дракона, не то на огромную рыбину.

— На самом деле я мало что помню. Только то, что он всегда был где-то рядом. Ну, понимаешь, я никогда не боялся лазить на столы, подниматься по лестнице, устраивать потопы в ванной. Я знал, что если упаду, то он меня поймает, подаст руку, когда я потеряю перила, вытрет плитку, чтоб я не расшиб себе голову, пуская кораблики. Не знаю, как он успевал, но я так к этому привык, что один раз, когда он не появился, и я свалился в кладовке со стремянки, я страшно на него разобиделся и не разговаривал с ним целый час. Специально проверял по микроволновке — мама мне объясняла…

Китана не выдержала и улыбнулась:

— А ты и в детстве был милашкой, Куай.

— Еще каким. О чем я? Так вот, на кухне возиться — это уже тогда ему нравилось. Мама научила его каким-то мелочам, она сидела с нами, пока отец мотался по миссиям, как я сейчас думаю.

— Ты помнишь мать? — осторожно спросила Китана. Куай поморщился, но продолжал безмятежно:

— Какими-то обрывками. Отца я помню очень хорошо, потому, что он редко появлялся, видимо. Хан и вправду на него похож, но это только внешнее сходство. Отец был злой, и мне он не нравился, я его боялся, а Хана никогда. Даже потом, в клане, когда мы почти перестали общаться. А маму почти не помню. Ни лица, ни цвета волос. Знаю только, что она обычно ходила в штанах и футболке, и что на завтрак у нас как будто бы всегда были блинчики с бананами. Хотя Хан говорил как-то, что она готовила их всего пару-тройку раз.

— Ты не хочешь… — начала Китана, но побоялась закончить фразу.

— Увидеть ее? Не знаю. Хочу, наверное, но не буду. Незачем. Да и Хану это точно не понравится. Она смылась от нас, когда я был совсем сопляком, а Хан все это хорошо запомнил, видимо, раз никогда об этом не говорит. А я помню, что было уже потом, перед тем, как нас забрали от отца в клан.

Куай помолчал, сорвал какой-то блекло-желтый цветок, осмотрел его с преувеличенной тщательностью и задумчиво прикусил. Китана молчала, ждала, давая ему собраться с мыслями.

— Хан меня кормил, поил, мыл, одевал. Ну в общем ухаживал, как будто я был его ребенком. Отец возвращался вечерами, и мы прятались наверху в маминой комнате. Он туда не заходил никогда, думал, что она заперта, а Хан стащил у него ключ и сделал где-то копию. Отец так ничего и не заметил, хотя я боялся, что он поймет, что Хан узнал, куда он спрятал ключ, и покопался в его вещах. Но Хан уже тогда был весьма хорош в этом деле. Сначала было тихо, телевизор шел, а мы слушали, потому что смотреть его нам не разрешалось, и мы не смотрели. Боялись. Потом он начинал говорить что-то, там, внизу, и звал Хана, а Хан не шел и запрещал мне даже шепотом что-то отвечать. Дальше становилось шумно, кто-то приходил, и внизу сперва хохотали, а потом орали и швыряли вещи. Отец пил после службы, как я теперь думаю. Хан тогда заставлял меня читать шепотом изречения из сочинений прежних криомантов, он по ним учился, когда отец бывал трезв, и учил потом меня. Я их до сих пор ненавижу даже больше, чем кашу с храмовой кухни, которой нас в клане пичкали. Видишь, мне особенно нечего тебе рассказать, поэтому я и не отвечал на твои вопросы. Дерьмово говорить кому-то, что твой отец был пьяница, мать испарилась, а брат стряпал блинчики и врал, что это мама приходила рано утром и готовила завтрак…

Китана нерешительно протянула руку, погладила Куая по рукаву дорогущей модной рубашки, которая была непоправимо выпачкана травяным соком.

— Мне теперь стыдно, что я тебя доставала расспросами. И Хана тоже.

Куай на мгновение задержал на ее лице слишком серьезный взгляд, а потом изобразил насмешливую улыбку:

— Тебе — и стыдно? Да нет, мне послышалось.

— Засранец, — выругалась Китана, мысленно поблагодарив Куая за его умение быть легкомысленным, когда это становилось насущной необходимостью. Куай отмахнулся, бросил короткий взгляд в сторону дома.

— А вот теперь, кажется, можно.

— Почему ты так думаешь? — поинтересовалась Китана, приглядываясь к окну, в котором мелькнул силуэт Би-Хана.

— Он полотенца развешал. Видишь, там, на стене?

Китана всмотрелась внимательнее, но ничего не увидела, а когда обернулась, Куай был уже на полпути к дому.

— Ты опять? Эй, так не честно! — выкрикнула она ему вслед и бросилась за ним по колыхавшейся на траве дорожке из солнечных лучей.