Крепость в Лихолесье (джен)

Ничего не произошло.

Бронзовый лев не ожил и не вцепился незваному гостю в горло, с потолка не раздался гром и не упала синяя ветвистая молния, дабы поразить наглеца в неразумную головушку. Переведя дух, Гэдж осторожно влился в комнату и прижался к стене, готовый ко всему…

Но Заклинательный чертог был пуст. Лишь ветерок, проникающий сюда из приоткрытого окна, гонял по полу крохотный клочок бумаги… Значит, это все-таки сквозняк приоткрыл дверь? Ну, ничего неожиданного. Во всяком случае, втыкать кинжал в «самые кишки» никому, кажется, не требовалось, и орк вздохнул — скорее с облегчением, нежели с разочарованием. Убрал кинжал в ножны и (пользуясь случаем) с любопытством осмотрелся…

Горница, против его ожиданий, оказалась небольшой и не особенно внушительной. Окна, как и повсюду в башне, были стрельчатые, с частым переплетом, в углу возле двери находился чистенький аккуратный камин, в котором стоял маленький тигель, у восточной стены помещался крепкий длинный стол, скорее не письменный, а рабочий, заваленный, как это всегда водилось у Сарумана, всякой всячиной: чертежами, свитками, небрежно обрезанными листами бумаги, странными инструментами и механизмами, состоящими из причудливого нагромождения осей, шестерен и зубчатых колес. На подвесных полках у стены хранились манускрипты в переплетах из телячьей кожи со скрепами мерзкого вида, склянки с зельями и экстрактами, шкатулки, шкатулочки, ларчики и пузырьки, пучки каких-то трав, коллекции минералов и чьих-то костей. Находящийся в дальнем углу большой несгораемый шкаф, суровый и неприступный, как королевский страж, был заперт на огромный висячий замок.

Возле окна помещалась высокая конторка, на ней стояли пузырьки с красками и цветной тушью, а к покатой столешнице был пришпилен лоскут пергамента — отлично выделанной телячьей кожи, — аккуратно вылощенный пемзой и умягченный мелом. Рисунок, нанесенный на пергамент, был еще не закончен, застыл на стадии наброска тонкими штрихами: обрывистый скалистый берег, изменчиво-неспокойное, мрачное, сердитое море, корабль, уходящий к горизонту под удивленным взглядом зеленовласой морской девы, восседающей на черных, окатываемых брызгами валунах. Видимо, с изумлением подумал Гэдж, это был какой-то заказ: сам для себя Саруман вряд ли стал бы сочинять подобную картинную чушь, хотя кто его знает… Тут же, на полочку конторки были небрежно брошены листы с зарисовками и эскизами: лицо (вернее, лица) морской девы — взволнованное, испуганное, восторженное; несколько различных вариантов заката; изображения бурных штормовых волн: огромные, зловещие валы, в чьей тревожной и дикой пляске, в исхлестанных ветром гребнях угадывались смутные очертания человеческих лиц и звериных морд, голов, запрокинутых словно в нестерпимой муке, дико и странно изогнутых тел — искаженные, причудливые образы Отчаяния, Ужаса, Боли, порожденные не то ночным кошмаром, не то воздействием винных паров, не то нездоровым, перевозбужденным, погруженным в смятение разумом…

Северную стену с пола до потолка занимали полки с книгами. Самыми разными — и старыми, лоснящимися, с пятнами свежих заплат, закрывающими прорехи в истертых переплетах, и новыми, хвастливо посверкивающими позолотой на дорогом сафьяне, книгами большими и маленькими, книгами, писанными пером на пергаменте, кисточкой на рисовой бумаге или печатанными на деревянных досках, книгами, купленными по случаю с лотка уличного торговца или раздобытыми через неких «подозрительных лиц» путем не— и полузаконных ухищрений. Гэдж прошелся вдоль полок, читая названия на корешках, но, даже те, которые он мог прочесть, ничего ему не говорили: какие-то таблицы, схемы, формулы и особенности составления зелий, какие-то непонятные знаки и символы, древний ветхий том в деревянной шкатулке, рядом — книга, наглухо закованная в железо, будто в латы, и снабженная двумя крохотными серебряными замочками, еще одна книга — в переплете, словно бы составленном из множества шестигранных и чуть выпуклых чешуек, похожих на кожу крупной ящерицы… или, с замиранием сердца подумал Гэдж, может быть, настоящего дракона?

В центре комнаты высился черный мраморный постамент. На нем возлежало нечто сферообразное, размером с небольшой арбуз, накрытое от нескромных взоров лоскутом плотной черной ткани. Орк осторожно приподнял ткань, и его глазам открылся большой гладкий шар из хрусталя — не прозрачный, а совершенно черный, как агат, едва заметно багровеющий изнутри. В шаре как будто не было ничего особенного или примечательного, но, странное дело — однажды посмотрев на него, Гэдж уже не мог отвести взгляд; ему грезилось, будто там, внутри, в черных хрустальных недрах что-то дрогнуло, замерцало, мягко засветилось. Крохотная алая искра начала наливаться пламенем, вращаясь — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, все неуловимее для глаза, все более головокружительно, притягательно и завораживающе, а потом…

— Харр! Подбери лапы! Жить надоело?

Это был Гарх: он вырвался (именно вырвался, по-другому не скажешь) из какого-то темного угла и проворно набросил на зловещий шар плотный черный платок, оброненный орком секунду назад. Гэдж отшатнулся: впечатление было такое, словно его ударили дубинкой по лицу. Перед глазами его замелькали разноцветные круги, замельтешили черные точки, он покачнулся и, чтобы не упасть, схватился за край стола, сшиб оттуда какую-то крохотную шкатулочку, она повалилась на пол и что-то со звяканьем выбросила из себя…

Гневливо-нравоучительное карканье Гарха доносилось до Гэджа издалека, будто сквозь толщу воды, и оттого казалось стократ более въедливым и мерзким, нежели обычно:

— Побереги шкуру, орчоныш! Волшебные вещи опасны и непредсказуемы, не любят, когда на них таращатся, лапают и без нужды беспокоят. Я достаточно долго прожил в Ортханке, чтобы это усвоить… я бы даже сказал так: я успел вовремя это усвоить, благодаря чему и прожил в Ортханке достаточно долго.

Гэдж тяжело опустился на ближайшую лавку, чтобы окончательно справиться с дурнотой и привести мир в состояние более-менее устойчивого равновесия. Растерянно потер ладонью лоб, надеясь, что от свербящей боли в висках голова его не расколется сей момент, как гнилая тыква.

— Т-ты, Гарх… Откуда ты здесь вз… взялся?

Гарх смотрел на него с раздражением:

— Я-то? Со мной-то как раз все ясно: я всего-навсего намеревался тут немного вздремнуть, уверенный, что уж здесь-то меня никто не побеспокоит. А вот кто тебе позволил сюда войти?

— Так это ты здесь… хозяйничаешь? Дверь была приоткрыта… — Орк запнулся. Поднял с пола оброненную со стола шкатулочку и то, что из неё выпало. Это был маленький неказистый обломок на кожаном шнурке, выкованный из какого-то неведомого Гэджу темного металла с серебристым отливом. На его поверхности с трудом угадывалась полустертая насечка — не то символ, не то затейливая руна… вернее, половинка руны. В первую секунду орк испугался — ему показалось, что амулет разбился только сейчас, при падении — но нет: излом был старый, потускневший от времени, да и второй половинки странного творения поблизости не наблюдалось.

Приходя в себя, Гэдж сидел на лавке, поджав ноги, вертя в пальцах странную вещицу и разглядывая её так и этак.

— Что это? — спросил он вполголоса, адресуясь скорей к самому себе, чем к кому бы то ни было, и не очень-то рассчитывая услышать ответ. Но Гарх, секунду помолчав, все-таки снизошел до краткого пояснения:

— Твое приданое, надо полагать. — Нахохлившись, ворон обеспокоенно изучал собственные лапы, в особенности — коготь, который сломал час назад, безуспешно пытаясь вскрыть в подвале бочонок с солониной.

— Какое… приданое?

— Харр! Эту штуку Бальдор приволок в Изенгард вместе с тобой пятнадцать лет назад, чтобы предъявить Саруману… Разве старик не говорил тебе об этом?

— Нет, никогда не говорил… Наверно, не придавал этому значения? А что это такое, Гарх?

— Ну, наверно, какой-нибудь оберег, который твоя мамаша повесила тебе на шею, чтобы защитить тебя от бед и болезней — у вас, у орков, очень сильны подобные глупые обычаи. Темный народ, что поделаешь!

Гэдж совсем не приветствовал, что его сородичей полагают тёмным народом, но, не желая спорить с Гархом (которого, сказать по секрету от почтенного ворона, самого считал весьма тёмным и недалеким), промолчал. Рука его дрогнула: этот амулет когда-то принадлежал его матери… Гэдж много отдал бы за то, чтобы увидеть и узнать своих настоящих родителей, и втайне (втайне даже от Сарумана!) частенько мечтал встретиться где-нибудь в горах со своими сородичами-орками, ибо, признаться, ему уже порядком надоело быть не таким, как все — хотелось, в конце концов, оказаться своим среди своих. Саруман не скрывал от своего воспитанника обстоятельств его появления в Изенгарде, но мало и неохотно рассказывал об орках как таковых, даже как будто старался избегать этой темы, при первой же возможности переводя разговор в другое русло. Единственное, что Гэджу было известно о своем происхождении наверняка — это то, что племя, из которого он родом, обитает где-то севернее, на диких пустошах и в потаенных долинах Туманного хребта, или, возможно, в ещё более далёких и суровых краях, в Серых горах, расположенных у истоков Андуина.

Увы, у людей сородичи Гэджа были явно не в чести. Гэдж не мог не чувствовать этого по брезгливо-натянутому отношению к себе, по мимолетным косым и неприязненным взглядам, по словечкам, роняемым у него за спиной, по той настойчивости, с которой учитель советовал ему не выходить из долины Нан-Курунир. Он разыскал в библиотеке Ортханка множество книг, прямо или хотя бы косвенно упоминающих об орках, но и в них не нашел ничего утешительного. Авторы, за редчайшим исключением, сходились в одном: орки (а также их «младшие братья» гоблины) грубы, безнравственны, невежественны и неразвиты, по причине чего и враждебны всему остальному миру, а их дикарское, руководствующееся постыдными животными законами общество рано или поздно обречено на бесславное вымирание. Читать подобные откровения было мучительно, горько и стыдно, а уж принимать их на веру, несмотря на безусловную весомость и надежность источников — и вовсе никак невозможно... Ладно, сказал себе Гэдж, разглядывая амулет, уютно покоящийся у него на ладони, другие могут думать на счёт орков что угодно — ему, Гэджу, это нисколько не помешает верить, что его матушка всё-таки любила его, раз отдала ему эту маленькую и неказистую, но, по её мнению, истинно волшебную вещицу, призванную защитить крошечного сына от бед и опасностей огромного, неизведанного и, увы, очень часто враждебно настроенного мира.

— Ты далеко собрался-то, парень?

— Что?..

Оторванный от своих мыслей, Гэдж поднял глаза — и вновь наткнулся на пытливый, изучающий взгляд Гарха. Ворон, склонив голову к плечу, смотрел на орка пристально и настороженно, будто на причудливую шкатулку с секретом, пытаясь угадать, что спрятано внутри. Безмолвие, воцарившееся в горнице, неприятно давило на уши; слышно было, как где-то в кузнице, далеко внизу, гулко и размеренно бьёт молот по наковальне, и в тишине утра отчетливо возносились к небесам звонкие металлические удары.

Как можно более небрежным тоном Гэдж поинтересовался:

— Саруман запретил мне бродить по окрестностям?

Взгляд ворона стал еще более подозрительным:

— К сожалению, не запретил. Он всего лишь высказал пожелание, чтобы до его возвращения ты не покидал пределов Изенгарда. Но пожелания учителя для тебя, конечно, ровным счетом ничего не значат… Я прав?

— А ты-то с какой радости так об этом печешься?

— Старик велел мне за тобой приглядывать — по мере сил, разумеется. Рассказать тебе, что ли, старую сказочку про мышонка, улизнувшего из норки и угодившего аккурат в кошкины лапки? — Напустив на себя вид строгий и назидательный, Гарх важно прохаживался по краю стола, время от времени останавливаясь, чтобы чинно покивать головой и мельком полюбоваться на свое отражение в ближайшей стеклянной колбе. — Между прочим, ты можешь сколько угодно бродить, например, по парку, ага?

— Само собой, — буркнул Гэдж. — Если бы ты обращал внимание еще на что-то, кроме себя, Гарх, то уже давно понял бы, что именно это я и намереваюсь сделать. — Поставив шкатулочку обратно на стол, он поднялся, подхватил сумку, валявшуюся на полу, повернулся на пятках и, решив не продолжать бесполезного спора, направился к двери.

— Надо же. Какая похвальная кротость и послушание! — сипло прокаркал Гарх ему вслед.

— Что опять не так, старый кляузник?

— Раз уж ты идешь в парк, то, я полагаю, тебе вовсе не понадобится оружие и котомка с дорожными припасами, верно? Почему бы тебе не оставить все это добро здесь?

Гэдж остановился.

Посмотрел в окно, но там не было ничего примечательного: ясно голубело чистое весеннее небо, да скалился далеко на заднем плане неровными, выщербленными непогодой каменными зубами восточный гребень Метхедраса. Мимо окна туда-сюда шныряла стремительная, обеспокоенная поиском места для гнездования чёрно-белая ласточка.

— Я так или иначе уйду, Гарх, — не оборачиваясь, бросил орк через плечо. — Ты не сможешь меня удержать.

— Куда ты собрался?

— А тебе не все ли равно?

— Мне — все равно. А вот Саруману, сдается мне, нет.

— Я оставлю ему записку. Со мной не стрясется ничего страшного.

— Лучше бы ты оставил ему себя…

Орк промолчал, глядя на трещинку в каменном полу, змеящуюся у него под ногами. «Мне бы хотелось, чтобы в мое отсутствие ты не покидал стен Изенгарда, Гэдж, — сказал Саруман ему на прощание, — и дело даже не… в той причине, о которой мы оба знаем. Просто бродить в одиночку по горам само по себе может быть небезопасным. Приближается время схода лавин… Один раз ты уже попал в беду — там, в горах — и тебе повезло, что в тот день на тебя набрел дурень Гэндальф, который и мимо мыши, попавшей в мышеловку, не способен пройти равнодушно. В другой раз подобного везения может и не случиться». Тряхнув головой, словно это могло помочь ему отогнать сомнения, орк решительно взялся за ручку двери — бронзовое кольцо.

Ворон сердито прокаркал ему в спину:

— Ну-ну. Придется мне все-таки разыскать начальника стражи и поставить его в известность касательно твоих намерений, глупый ты звереныш… Боюсь, что в таком случае тебя просто не выпустят из Изенгарда, уж не обессудь.

— Не утруждайся, — буркнул Гэдж. — С чего ты взял, что для того, чтобы покинуть Изенгард, мне непременно нужно проходить мимо караульни?

— Ну, если ты научился, подобно сквозняку, просачиваться сквозь стены…

— Не научился. Но зато мне известен потайной ход, прорытый под башней — он выведет меня из Ортханка прямехонько за Круг Изенгарда. Всего хорошего, старый ворчун.

И с этими словами, прежде, чем Гарх успел осмыслить и принять сказанное к сведению, орк повернулся, вышел из Заклинательного чертога и плотно, с основательным усилием прикрыл за собой дверь.

* * *

— И давно? — спросил ворон.

— Что давно?

— Давно тебе известен этот потайной ход?

Они с Гэджем сидели на травянистой лужайке на восточном склоне Метхедраса и смотрели вниз, в долину, где виднелись темные, уходящие в необозримые дали за край земли громады Фангорнского леса. Отсюда, со значительной высоты, казалось, будто кто-то расстелил на земле большой и зеленый, слегка побитый молью войлочный коврик.

— Давно, — помолчав, неохотно отозвался Гэдж. — С того дня, как меня укусила змея, помнишь?

— А-а…

— Мне было лет семь или восемь. Старик водил меня на склон Метхедраса изучать горные породы и травы… и в тот день пронес меня прямиком в Ортханк, минуя стены, ворота и караульню. Он опасался, что в случае промедления просто не успеет в должный срок дать мне лекарство.

— Как это было неосмотрительно с его стороны…

— Наверно, он думал, что я все равно ничего не запомню.

День был в самом разгаре — душный и почти по-летнему жаркий. Скинув безрукавку и закатав выше локтя рукава холщовой рубахи, Гэдж поудобнее примостил за плечами тяжелую котомку и принялся спускаться к темнеющей внизу полосе леса. Гарх, вздыхая и отдуваясь, старался держаться поблизости — или, по крайней мере, не выпускать орка из вида. Порой старый ворон что-то сердито кряхтел под нос и, хотя Гэдж старался особенно не прислушиваться, ему казалось, что в этом невнятном бормотании он различает знакомые слова «чтоб ты провалился» и «всё доведу до сведения».

— Может быть, все-таки пора поворачивать оглобли, орчоныш? Мы и так уже забрели чересчур далеко… только-только поспеем вернуться к закату.

— Возвращайся, Гарх. Разве я просил тебя за мною увязываться?

— А ты? Нечего таскаться тут по горам по долам… Что Саруман велел тебе перед отъездом?

— Разобрать книги в библиотеке.

— Вот-вот.

— Брось, Гарх! Эти книги лежали там не разобранными задолго до моего рождения — полежат и еще немного. Старик просто хотел чем-то меня занять.

Они уже дошли почти до опушки. Лесная полоса начиналась сразу, внезапно — за спиной поднимался пустынный и каменистый горный склон, а впереди высилась стена деревьев — внушительная и мощная, как крепостной бастион. Гэдж остановился, вглядываясь в разлитый под деревьями прохладный тенистый полумрак. В Рохане, он знал, Фангорн почему-то пользовался дурной славой…

Почему — этого Гэдж так до конца и не уяснил. Лес был как лес — дубы, ясени, вязы, чуть поодаль — искривленная причудливым зигзагом сосна, старая замшелая коряга, большой муравейник… Орк присмотрелся.

— Смотри, Гарх — тропа.

Песчаная дорожка уходила в лес — удобная, утоптанная, ныряющая в тенистую прохладу под огромным древним дубом-исполином. А чуть дальше уютно и приветливо журчал прозрачный ручей…

Гэдж, словно зачарованный, шагнул вперед. Жара на солнцепеке стояла нещадная, вода во фляге была отвратительно теплая, а ручей — тут, в двух шагах! — журчал так гостеприимно и звонко, так бесконечно заманчиво и многообещающе…

Гарх с хриплым криком опустился ему на плечо и больно вцепился когтями в кожу.

— Остановись, дурень! В этот лес нельзя заходить!

— Почему нельзя?

— Потому что Фангорн — не простой лес, неужели не понятно? По тропам Фангорна можно зайти куда дальше, чем ты даже в состоянии это себе представить… Сюда никто никогда не ходит.

— Что за детские сказочки? Смотри, какая удобная и утоптанная тропа — кто-то же ходит по ней, иначе её бы тут не было, верно? Это, наверно, дровосеки её протоптали?

— Дровосеки? Харр! Тише! — Гарх испуганно всполошился и бросил опасливый взгляд в сторону леса. — Не упоминай о дровосеках, когда стоишь на опушке Фангорна! И никаких словечек вроде «топор», «огонь», «полено», «растопка», пока не отойдешь отсюда на милю-полторы… Они этого не любят.

— Кто «они»?

— Существа, живущие в лесу. Я слыхал от Сарумана… мне иногда приходилось его здесь сопровождать… Впрочем, нет, не стану я тебе этого говорить.

— Почему не станешь?

— Потому что ты слишком туп для того, чтобы прислушиваться к мудрым советам. И следовало бы не потчевать тебя занятными байками, а хорошенько отодрать за уши за то, что ты заставил старую и почтенную птицу таскаться за тобой по такой невыносимой жаре…

Он ворчал и бухтел что-то еще, но орк его не слушал. Фангорн неодолимо притягивал его, манил свежестью и душистой лесной прохладой, обилием пушистого мха на мягкой лесной подстилке, чистой и студеной водой хрустального родника. Лес лучился радушием и дружелюбием, щедро выставил навстречу гостям лучшее угощение — еще не совсем спелую, но ароматную и крупную, как серьги модницы, землянику, — представил на их суд самые красивые и восхитительные лесные пейзажи: поляны, усыпанные нежными лесными цветами, лощины, пронизанные трепещущими солнечными бликами, живописные берега потаенных лесных ручьев. Фангорн был стар и богат, невероятно богат — тишиной и благодатью, грибами, ягодами и орехами, непуганым зверем и жирной рыбой в лесных речушках, дорогим топливом и редкой древесиной ценных пород. Слава «колдовского» и «порченного магией» явно служила этому лесу отличную службу, охраняя его от разора и грабежа лучше самого опытного и радивого лесника, не допуская сюда людей, этих ушлых купцов, торгашей и барышников, которые, будь на то их воля, давно прибрали бы этот дивный лес к рукам, поделили бы его на угодья, передрались бы друг с другом из-за какой-нибудь богатой Сосновой Лощины или рощи особенно ценного дуба… «Почему нельзя заходить в Фангорн? Разве этот лес кому-то принадлежит?» — спросил как-то Гэдж у Сарумана, подразумевая под «владельцем леса» какого-нибудь знатного роханского лорда или даже самого́ короля, но Белый маг усмехнулся и ответил, как это и подобает волшебнику, туманно и непонятно: «Фангорн может принадлежать только Фангорну, Гэдж».

— Только не говори мне, что эту землянику нельзя есть, — сказал Гэдж Гарху, который, сохраняя вид сердитый и недовольный, все-таки вскоре догнал орка, ушедшего вперед по тропе, и вновь опустился ему на плечо. — Смотри, сколько тут ягод! И почти совсем спелых… — Здесь, в глубине леса, земляника и впрямь была более спелая и крупная, чем на опушке, прямо какая-то ненормально крупная, размером чуть не с наперсток; Гэдж мог собирать её, даже не сходя с тропы, и вскоре накидал целый котелок. — Отнесу-ка я их в «Улитку» госпоже Норвет… то-то она подивится, а?

— Да уж, подивится… — проворчал ворон. — Только, видишь ли, эти ягоды — из Фангорна, Гэдж.

— На них так и написано «Мы из Фангорна», да?

— Написано — для того, кто умеет прочесть. Где еще в окрестностях Изенгарда ты видел спелую землянику в это время года?

— Но ты же сам говорил, что Фангорн — не простой лес. Наверняка в этом замешана местная магия.

— Вот то-то и оно. Нельзя быть таким доверчивым, Гэдж… Поманили тебя конфеткой — ты уж и рад.

— Отравимся мы все этой земляникой, по-твоему?

— Да не в землянике дело… — пробормотал ворон — и умолк, к чему-то прислушиваясь. Орк последовал его примеру — и вдруг понял, что ничего не слышит… то есть вот совсем ничего: даже стук дятла, доносившийся откуда-то из лесных недр, внезапно стих, как и окружающий путников щебет птиц, и мирное жужжание насекомых, и беспечный шелест листвы. Орка и ворона обступила плотная, густая, неприятная тишина. Где-то за спиной Гэджа раздался громкий, протяжный скрип — словно стон — потревоженной ветром сосны, и орк вздрогнул от неожиданности. Вытер о штаны внезапно вспотевшие ладони…

— Вот же засада! Что-то не нравится мне все это… — встревоженно озираясь, прохрипел ворон.

Гэджу тоже стало не по себе, хоть он и старался этого не показывать, радуясь одному — ему хватило ума никуда не сходить с тропы, да и опушка была совсем недалеко, за ближайшим поворотом… Вокруг что-то необычно, зловеще изменилось, в лесу потемнело, словно солнце скрылось за тучу, из подлеска поднималась мутная холодная мгла, и вместе с ней — безотчетный, первобытный, просто звериный какой-то страх. В воздухе ощущалась странная давящая духота; ни малейшего движения ветра не замечалось среди ветвей, но окружавшие тропу деревья как-то странно придвинулись и тихо шелестели листвой над головами путников… даже не шелестели, а, казалось, о чем-то зловеще и заговорщицки шептались — там, у себя в вышине — склоняя друг к другу пышные кроны и переплетая мощные узловатые сучья. Гэдж, охваченный дрожью, оцепенел…

— Бежим отсюда! — гаркнул ворон. — Скорее!

Гэдж повернулся и опрометью бросился обратно, назад по тропе. Храбриться дальше и делать вид, будто ровным счетом ничего необычного не происходит, уже не имело смысла…

В несколько прыжков орк миновал ровный отрезок тропы, по обочинам которой все еще легкомысленно цвела земляника, перескочил через песчаный холмик, завернул за поворот и… остановился.

Тропа исчезла.

Совсем.

Просто оборвалась перед Гэджем, оставив его перед сплошной стеной деревьев и кустов, стоявших густо и кучно, как частокол — словно тут ровным счетом никогда и не было никакой тропы. Но ведь от самой опушки Гэдж шагал по ровной, не имеющей никаких ответвлений лесной дорожке, никуда с неё не сворачивая — куда же она теперь могла подеваться? Куда?! Гэдж обмер от ужаса, тело его враз стало ватным, ноги превратились в безвольный студень…

— Тропа! Гарх, где же тропа?! Силы небесные, куда… куда она подевалась?

Но почтенный ворон был напуган и растерян ничуть не меньше своего спутника… Сипло вскрикнув, он попытался взлететь, но столпившиеся вокруг деревья не желали выпустить его на свободу — ветви их сплелись густо и плотно, не оставляя для ворона ни малейшей щелки, острые сучья так и норовили выколоть глаза или вонзиться в крыло, и, не желая провести остаток жизни обездвиженным калекой, Гарх вынужден был вновь шлепнуться Гэджу на плечо. Орк секунду-другую стоял столбом, вглядываясь во мрак, сгустившийся под деревьями; ему казалось, будто там, в неведомой лесной утробе, что-то неторопливо движется, разрастаясь и неумолимо приближаясь, что-то темное, огромное, страшное, словно медведь, но Гэдж знал, что это не медведь, это не мог быть медведь, это было… Силы изменили орку, сердце захолонуло, крик ужаса застрял в горле комом.

— Существа… — Он попятился. — Ты говорил, в лесу живут существа… Кто они, Гарх? Кто?

Ворон не ответил.

За спиной орка громко хрустнула ветка под чьей-то тяжёлой грузной лапой. «Существо» было не одно! Гэдж стремительно обернулся — и тут же что-то сильно, до искр из глаз ударило его по лицу, сбило с ног, он упал и кубарем покатился в пасть разверзшегося за спиной оврага. Падение оглушило его, он отчаянно, как слепой, тыкался в разные стороны, карабкался на четвереньках сквозь какие-то заросли, натыкался на пеньки и гнилые опавшие сучья, до крови расцарапал о шипы и колючки лицо и руки. Шелест листвы над его головой усиливался, становился всё громче и нетерпимее, теперь Гэджу чудились в нем злобные, негодующие, угрожающие ноты и — смех: негромкий, злорадный, донельзя торжествующий. В совершеннейшем ужасе он скорчился на земле, закрывая голову руками. Что-то громадное, темное и свирепое нависало над ним, со всех сторон к нему тянулись длинные цепкие лапы — ветви? — готовые схватить, разорвать, растерзать в мелкие клочья…

Кинжал!

Подарок Сарумана!

Силы небесные, Гэдж совсем о нем позабыл! А ведь он вовсе не безоружен!

Потной ладонью он нащупал оплетенную кожаным шнурком рукоять, рванул клинок из ножен, взмахнул им перед собой наугад, ничего не видя и не слыша… что-то хрустнуло, отдернулось и тут же резко, словно кнутом, хлестнуло его по лицу. Из глаз его брызнули слезы, рот разом наполнился теплым, соленым и вязким…

— Дуралей! Убери кинжал, живо! — раздался голос. — Ты только пуще их злишь!

Полуослепший, Гэдж вздернул голову и смутно различил перед собой чью-то фигуру — высокую, в сером плаще, с длинным посохом в руках, так странно знакомую… Гэндальф! Волшебник стоял перед Гэджем, заслоняя орка от тянущихся к нему ветвистых лапищ, и Гэдж поспешно, дрожащими непослушными руками вложил кинжал — лезвие его мягко серебрилось в окружающем мраке — в замшевые ножны. Гэндальф, воздев посох, что-то повелительно проговорил, обращаясь то ли к окружавшим орка деревьям, то ли к кому-то, невидимому в лесной чаще. Секунду-другую злобная, сердито шепчущая мгла ещё грозно клубилась вокруг, нависая над магом, потом как-то медленно, словно нехотя отступила, отползла дальше в лес, схоронилась где-то там — в глубоких темных оврагах и укромных лощинах… Дышать стало легче, сжимающий сердце холодный страх отступил, и Гэдж, обессиленно вытянувшись на земле, наконец сумел кое-как перевести дух.