Как Ефим Зеленый вляпался по самую маковку (джен)

Ефим пробудился от ужасной жажды, скручивающей внутренности боли и жуткого, пробирающего до костей, промозглого холода. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой, в полумраке, грубую каменную стену. Он касался ее грудью и коленями. Точно такие же стены были справа, слева и, по всей видимости, сзади.

Помещение, в котором он пришел в себя, напоминало поставленный вертикально гроб, только высоты в нем было побольше. Хватало и на Ефима от босых пяток и до макушки, и на железный крюк с веревкой, жестко стягивающей запястья пленника и удерживающей их там, наверху. Под самым потолком находилось маленькое круглое окошечко, забитое досками, через щели между которыми в комнатку пробивался свет.

Ефим в панике дернулся, пытаясь высвободить занемевшие до полной нечувствительности руки, и отчаянно закричал:

— Эй! Кто-нибудь! Помогите!

И кто-то сзади, кажется, совсем близко, не замедлил сипло откликнуться:

— Заткнись!

— Где я? Выпустите меня! Клянусь, когда я не прозябаю в темнице, подвешенный за руки, молчаливость — мое второе имя!

— Заткнись, мразь!

И на все увещевания, вопросы, мольбы, дурацкие нервные шутки невидимый собеседник отвечал всего тремя словами: «заткнись», «мразь» и «заколебал». Устав кричать, Ефим притих, пытаясь вспомнить хоть что-то. Где он? Как сюда попал? И, наконец, кто он такой? Узник с ужасом понял, что не помнит о себе ничего.

* * *

Вдруг — спустя целую вечность! — за спиной Ефима снова раздалось оборванное приглушенное «мра-а-а...» Сразу вслед за этим скрипнула, открываясь, невидимая пленнику дверь. Он ощутил леденящее прикосновение сквозняка. Блеснул прямо над его головой нож, срезая веревку. Ефима грубо развернули за плечо, и он увидел раскосые карие глаза, сверкнувший в приветственном оскале золотой зуб, всклокоченную черную бороду.

— Вот это ты вляпался, Ефим! — пробасил неизвестный так громко, что узник сильнее вжался в стену за своей спиной. — Ничего, для того ведь и нужны друзья, чтобы помогать друг другу! Ты — мне, я — тебе! Долг платежом красен! Помогу выбраться.

Затем он ухватил Ефима за болтающуюся бесчувственной плетью руку и потащил за собой, смачно отпихнув грязным сапогом валяющийся перед дверью труп. По всей видимости, убитым и был тот малый с крошечным словарным запасом, с которым Ефим успел пообщаться незадолго до этого.

Тянулись, скрещиваясь друг с другом, темные коридоры. Несущемуся вслед за спасателем Ефиму они показались совершенно одинаковыми и бесконечными. Раз или два приходилось переступать через распластанные прямо на полу тела, не подававшие признаков жизни.

Но вот позади осталась последняя тяжелая дверь с ржавым засовом. И Ефим вслед за своим освободителем вылетел в океан слепящего белого света. На поверку «океан» оказался тесным смердящим тупичком с лежащей ровно в центре дохлой кошкой.

Спаситель, наконец, выпустил отозвавшуюся мучительной болью руку и проговорил:

— Ну вот и все, я свое дело сделал, на свободу вытащил, долг вернул. А дальше — забота твоя. Как по мне, так бежать тебе нужно, Ефим, прочь из города и из страны. Псы престольные так просто от тебя не отстанут, искать будут.

— Искать?.. — беспомощно повторил Ефим, но его освободителя уже и след простыл. — Да разве же я кот, чтобы за мной — псы?..

* * *

Проваливаясь по щиколотки босыми ногами в холодную вязкую грязь, Ефим брел мимо красно-кирпичных крылечек, резных кружевных ставень, быстроглазых крикливых лоточниц, степенных мужчин с аккуратно заплетенными бородами. Он пробовал было заговорить, попросить воды напиться, спросить дорогу из города, но от него шарахались.

Поначалу Ефима так взбудоражил побег, что он не помнил ни про холод, ни про боль, сопровождающую каждое движение, ни про страшную слабость. Но с каждым шагом усталость наваливалась все сильнее. В конце концов, Ефим сел прямо в грязь, привалился спиной к стене и незаметно для себя начал проваливаться в сон.

— Эй! — окликнула его девица, примостившаяся на крылечке неподалеку. Ее бесстыдно разлетевшиеся по плечам волосы, яркие пятна румян и подведенные черным нахальные глаза сразу намекали на род ее занятий — как есть, продажная девка.

— Тяжко тебе? — спросила она развязно, сплевывая на землю шелуху от семечек. — А морда сытая, наетая… И серьга вон непростая, тонкая работа, как я погляжу. Видать, недавно тебя об землю шмякнуло да придавило, раньше высоконько летал, щегол?

Ефим схватился за ухо, в котором и впрямь оказалось маленькое тоненькое колечко с продолговатыми бугорками, складывающимися в нехитрый узор.

— Давай, я тебе серьгу и страстный поцелуй в губы, а ты мне приют дашь на ночь? — предложил он девке.

— Нужна мне твоя цацка! А тем более — поцелуй! — презрительно скривилась она, поднимаясь на ноги и вытирая руки о подол. — Что я, нелюдь? Так пошли, коль совсем невмочь тебе!

— Зря отказываешься, — продолжал нести чушь Ефим, следуя за девкой и ругая свой длинный язык. — За мой страстный поцелуй любой ювелир душу продаст!

* * *

Девка отвела Ефима в неприметный двухэтажный дом, внутри много более роскошный, чем снаружи, — бордель. И постелила ему на полу в кладовке, среди мешков, ларей и корзин с припасами, велев не шуметь. Где-то отыскала для него смену белья и дала квасу.

Проснулся Ефим от дребезжания чего-то стеклянного на полках. Это наверху, этажом выше, кто-то безобразил, громко топал, что-то резко говорил и, кажется, бросал вещи на пол.

— Руки! Руки уберите! — заверещал высокий женский голос. — Нету вашего беглеца у меня под юбкой!

Ефим узнал — это голосила продажная девка, которая привела его сюда. И заметался, пораженный мыслью, что это, верно, пришли за ним те самые престольные псы. Вскочил, заметил узкое окошко, распахнул его с громким скрежетом, ужом ввинтился в проем и с размаху плюхнулся головой вперед в грязь. Затем, не давая себе опомниться, вскочил и побежал.

Долго бежал Ефим, все казалось ему, что погоня близко, рядом, за ближайшим поворотом. И оттого некогда было смотреть по сторонам да думать, куда несут его ноги. Однако принесли они беглеца правильно — оказались много мудрее головы — к городским воротам.

У темного раззявленного зева ворот стояли стражники, хмуро расспрашивающие каждого, кому вздумалось покинуть город. Куда? Зачем? И оттого там образовалась целая очередь из желающих выйти. Какая-то баба громко причитала:

— Да сколько можно?! Битый час здесь стоим!

Но в основном народ стоял спокойно, смирно. Даже купец в соболиной шубе, что в двух шагах от Ефима дымил сигаретой, вставленной в длинный изящный мундштук, странно смотрящийся в толстых узловатых пальцах, — не возмущался, не торопился. Прямо за разукрашенной позолоченной каретой купца пристроился крытый фургон, сердито фыркали запряженные в него лошади, что-то шептал в ухо одной из них мужик с гладким круглым лицом — возница.

Повинуясь наитию, Ефим, пока никто не глядел в его сторону, пулей заскочил в этот самый фургон, забился в угол, за большие тяжелые мешки, пахнущие плесенью и мукой, и затаился.

* * *

По проселочной дороге, рассекающей грязно-бурый куцый осенний лес, ехала забрызганная грязью позолоченная карета. Вслед за ней трясся на ухабах груженый фургон. Вдруг он остановился, наземь соскочил круглолицый неулыбчивый возница. С некоторым запозданием притормозила и карета.

Возница за ногу выволок вяло сопротивляющегося Ефима из фургона, с силой его встряхнул, принялся выворачивать его карманы и грубо охлопывать бока — знать, искал, не припрятал ли чего «заяц» за пазухой. Купец в соболиной шубе выскочил из кареты, подбежал, смешно переваливаясь с боку на бок, к фургону. Отпихнув возницу и Ефима, залез внутрь. Спустя полминуты выглянул, платком утер с лица пот и проговорил уже без спешки:

— Все на месте, нетронутое лежит!

— Я — человек честный, — обиделся Ефим. — Просто из города хотел выбраться… Да и неудобно ваши богатства воровать, мешки никак за пазуху не помещаются, хоть ты тресни!

— Честный? Ну, раз честный, то считай, повезло тебе, — насмешливо заключил купец. — Живи! Отпускаю тебя!

Восприняв эти слова как указание к действию, круглолицый грубо отпихнул Ефима в сторону, отчего тот упал на спину. Напоследок возница пару раз для острастки пнул его тяжелым сапогом, целя в живот.

* * *

С трудом переставляя ноги, Ефим брел по смерзшейся грязи, громко стуча зубами. По обе стороны от дороги расстилались пожухлые желто-коричневые поля. Вдруг он заметил впереди, на горизонте, потихоньку приближающуюся точку. Невольно выпрямился, начал шагать быстрее, спеша навстречу.

Точкой оказалась старая, едва ли не разваливающаяся на ходу, телега. Ефима окликнул правящего ей крестьянина с густыми рыжими бровями и такой же яркой бородой, аккуратно заплетенной в три косы:

— Эй, мил человек! Не знаешь, далеко ли до порта?

— Ой, далеко! — отозвался тот, останавливая лошадь. — Мне еще неделю ехать! Только ты ведь, мил человек, в противоположную сторону идешь.

Ефим обреченно застонал, дергая себя за нечесаную бороду.

— А хочешь, подвезу? — спросил неожиданно крестьянин, и Ефим обрадованно закивал. И через минуту он уже сидел в телеге, укутанный в тулуп, отхлебывал из бутыли с мутной белой жидкостью и развлекал своего спасителя грубоватыми шуточками.

* * *

Где-то впереди возвышались вертикали мачт, реяли под облаками терзаемые ветром пестрые флаги. Но как подобраться во всему этому через нагромождения ящиков, мешков, сквозь бурное течение деловито снующих туда-сюда пестро одетых людей всех мастей, было по первости неясно.

Первые полчаса Ефим бестолково крутился во всей этой неразберихе, пытаясь выяснить, какой из кораблей в ближайшее время отчаливает прочь из Русы, в Болеславу. В конце концов, ему махнули рукой на высоченного детину с огромным кривым носом и свирепым выражением лица.

— Матросом? — рявкнул он на вопрос Ефима, окидывая его суровым взглядом. — Отчего же нет? Мужик ты, вроде, крепкий еще, сгодишься.

* * *

Ефим сошел с судна на берега Болеславы. Теперь выглядел он куда лучше — борода была заплетена в аккуратные косы, плечи прикрывала тонкая, но плотная куртка из парусины. За плечами покачивался узел с вещами, а в кармане позвякивала горсть монет.

На первый взгляд, порт Болеславы мало чем отличался от своего собрата в Русе. Было так же пестро, шумно, суетно. Ефим жадно вертел головой по сторонам и не мог сдержать широченную улыбку. Но вот его взгляд остановился на плакате на стене. Оттуда на мир из-под огромной суровой подписи «Разыскивается!» на трех языках смотрело угрюмое бородатое лицо — Ефим с ужасом узнал в этом портрете себя. Улыбка сползла с лица беглеца. Он круто развернулся и зашагал в обратном направлении.

Сейчас ему было все равно, на какой корабль наниматься — лишь бы подальше, чтобы престольные псы не достали.

* * *

Все говорили, что Алеман не выдает беглецов. В порт этой далекой страны Ефим прибыл поздним вечером, спустился на берег под редкими каплями занимающегося дождя в стремительно сгущающихся сумерках. На этот раз он не спешил беззаботно улыбаться. Наоборот, тревожно насупившись, накинул капюшон, чтобы не было видно лица. Затем быстро зашагал прочь от порта с его вечной суетой и шумом.

Окликнул прохожего, спросил на плохом алеманском:

— Не знаете ли, как пройти?..

И вдруг замолчал, оторопело глядя куда-то за спину своему случайному собеседнику. Тот обернулся, пытаясь проследить, куда смотрит этот странноватый иноземец, поправил очки, погладил в замешательстве свой тщательно выбритый затылок.

— Что это за место? — хрипло поинтересовался Ефим, махнув рукой в сторону разукрашенного резьбой деревянного фасада, затесавшегося между куда более строгими и лаконичными оштукатуренными соседями.

— Это? — охотно откликнулся прохожий. — Это дом Баграта Нанджагуена, почетного члена Алеманского Университета. Раньше он, вроде, принадлежал какому-то иноземному купцу… А что?

Ефим помотал головой, не глядя на собеседника, и пробормотал на своем родном языке:

— Я точно его раньше видел! Точно!

И ни слова больше не говоря, Ефим решительно зашагал к дому Баграта Нанджагуена.

* * *

Хозяин дома сидел у камина в окружении цветастых подушек. Он поднялся навстречу Ефиму с приветственным возгласом, обратился к нему по имени, налил дорогого ароматного вина, усадил в кресло, придвинул к нему вазочку с курагой.

— Вижу, дорогой, ты нашел-таки ту самую серьгу Истинного Пути? — произнес Баграт после всех этих ритуалов гостеприимства. — Да еще и как-то завладел ею!

Ефим, изрядно оторопевший от обрушившейся на него лавины радушия, бессознательно схватился за колечко в своем ухе, на которое с нескрываемым любопытством смотрел Нанджагуен.

— Серьга Истинного Пути? — повторил он вслед за Багратом растерянно. А затем расстегнул колечко и снял его, чтобы поближе рассмотреть…

...и внезапно вспомнил все.

Ровно год назад Ефим также сидел в этой самой комнате, вольготно откинувшись на подушки. Баграт Нанджагуен заботливо подливал ему вино, привезенное прямиком с его далекой родины, Урарта.

— Это твое Общество Рационального Изучения Магии — отличная придумка, — разглагольствовал Ефим с горящими глазами. — У меня дома, в Русе, тоже полно всяких диковинок, которые неплохо бы как следует со всех сторон изучить. Я и без всяких обществ всегда любопытствую, если что чудесное на моем пути попадается…

— Для меня рассказы о диковинках — бесценный дар, — с намеком отозвался тогда Баграт, баюкая бокал в руке.

— Ну тогда я тебя, пожалуй, одарю! — весело хмыкнул Ефим и наклонился к Баграту, понижая голос. — Есть у нас легенда о Колечке Истинного Пути. Не таком колечке, что на палец, а о таком, какое в ухо вставляют, как у меня…

Ефим указал унизанными перстнями пальцем на золотую сережку с зелеными камешками в своем правом ухе.

— Нянька мне в детстве сказывала, что сковал его сам Бог Огня из неведомого людям металла. И тот, кто это колечко примерит, будто бы тут же встанет на свой Истинный Путь, Судьбой начертанный. И вся его жизнь переменится, из неправильной станет правильной.

Довольный собой Ефим вновь откинулся на подушки и со смешком спросил:

— Думаешь, должно быть, зачем я тебе эту сказку детскую пересказываю?

— Ну что ты, дорогой!.. — заспорил Баграт, но был перебит:

— Да только сказки сказками, а говорят, что колечко это у нового полюбовника царского в доме хранится! Он им хвалится при каждом случае, да сам не надевает, боится. И верно, кто его знает, что еще за Истинный Путь и куда он завести способен… Не будь я Ефим Зеленый, если не найду способ самому на ту сережку поглядеть!

* * *

В серых рассветных лучах, пробивающихся из-за тяжелых гардин, высоченные резные шкафы выглядели еще монументальнее, чем было замышлено их создателями. Они строгими часовыми обступали маленький кофейный столик, у которого на коленях, прямо на полу, стояла похожая на мальчика тощая служанка с обритой головой и большими прозрачными глазами. Она подрагивающими руками открыла маленьким ключиком шкатулку, обернулась на стоящего в двух шагах Ефима и шепотом предупредила:

— Только уж осторожнее! И быстро, уже утро, а значит, князь скоро вернется от государя.

Ефим нетерпеливо угукнул, склонился, жадно всматриваясь в одиноко лежащее на крошечной подушечке на дне шкатулки колечко. Оно выглядело совсем просто. Его, вроде, опоясывал какой-то узор, но в рассветном сумраке было мудрено различить детали… Ефим аккуратно ухватил сережку пальцами, поднес к лицу, нахмурился. А затем, воровато стрельнув глазами в сторону служанки, быстро вдел колечко в свое ухо, вместо привычного золотого.

* * *

То, что происходило дальше, Ефим помнил так, будто это был дурной сон.

Он шагнул к возмущенно что-то пищавшей служанке. Ее длинная тонкая шея хрустнула под его пальцами, тело безжизненно опустилось на кофейный столик.

Зачем Ефим это сотворил? Почему? Как? Что ему сделала эта особа, столь любезно согласившаяся за небольшое вознаграждение показать ему тайком диковинку из коллекции князя? Все эти вопросы навеки застыли в широко распахнутых прозрачных глазах, оказавшихся обращенными к двери, в которую уже целеустремленно выходил Ефим.

Он безошибочно в темноте отыскал кладовую, а в ней, у стены, топор. Крепко сжал его в левой руке — почему в левой, он же отродясь был правшой?.. — и зашагал по лестнице вниз, к комнатам прислуги.

С тихим скрипом перед Ефимом распахнулась первая дверь, сонно замычал лакей, потревоженный сквозняком. Лезвие топора с силой опустилось на голову спящего, а потом снова и снова, только брызги крови и кусочков мозга летели во все стороны, разукрашивая стены, руки и одеяния убийцы, его лицо.

Из-за приоткрытой двери следующей комнаты пробивался свет, доносились женские голоса.

— Ох уж эти кофейные пятна, ни за что не отстирываются! — успел различить Ефим прежде, чем ворвался в помещение, где три девицы, все как одна, с обритыми головами, неспешно одевались, оправляли подолы и подвязывали клетчатые фартуки. Служанки дружно завизжали, одна из них кинула в непрошеного гостя табуретку. Тот отмахнулся от летящего в него предмета меблировки, как от чего-то незначительного, табуретка с грохотом ударилось о стену.

Ефим шагнул вперед, занося над головой свое оружие. Первой девице хватило одного удара; убийца ногой отпихнул ее тело, высвобождая застрявший в голове жертвы топор. В последний момент ухватил ее подругу, пытающуюся сбежать в коридор, за ногу в толстом колючем шерстяном чулке. Вторая служанка звонко шлепнулась плашмя об пол, захлебнувшись собственным воплем. Ей потребовалось три удара.

Затем Ефим развернулся к забившейся в угол тихо скулящей третьей. Подойдя, сдавил ей горло правой рукой, заглянул в широко распахнутые, темные как графит, глаза. Запечатлел нежный, почти целомудренный поцелуй в уголке тонких, уже налившихся синевой, губ.

Пока убийца душил свою очередную жертву, на крики прибежал другой слуга. В последний момент Ефим успел повернуться к несущемуся на него повару, зажавшему бледными пухлыми пальцами тесак. Перехватил его руку, выкручивая, вынуждая отпустить оружие. И затем с силой вогнал этот самый тесак повару куда-то в район солнечного сплетения.

В этот час в доме было семеро слуг. Спасся лишь один из них — мальчик десяти лет. Он не побежал на крики, а забился под кровать и зажал уши руками. И потому уцелел.

Покончив с поваром, Ефим пошел к парадному входу и затаился там, в тени расставленных в холле разлапистых растений в кадках, с топором в руках. В течении часа он почти не шевелился, ожидая появления князя. И вот тот вошел, сонный, с глупой блуждающей улыбкой, со следами засосов на шее. И упал прямо на пороге, с топором в голове. Видевший это слуга, сопровождавший князя, уже с воплем улепетывал. Когда Ефим переступил через ноги последней жертвы, чтобы выбраться из особняка, он уже не увидел свидетеля своего убийства — тот успел скрыться где-то в хитросплетении узких улочек.

Даже не вытерев рук и лица, Ефим зашагал к своему дому. Редкие прохожие при виде него взвизгивали, жались к стенам, провожали жуткое зрелище перепуганными взглядами.

Войдя в свой дом, Ефим с порога зычным голосом приказал:

— Все сюда! Ко мне! Быстро!

И слуги сбежались, столпились у порога, пытаясь спрятаться друг за друга:

— Что это с вами? — испуганно спросила одна из служанок. — Вы, никак, весь в крови? Что случилось?

Ефим точно бы не заметил вопроса, даже не взглянув на нее. Он отдавал распоряжения:

— Ты! Неси бумаги. Ты — шкатулку с драгоценностями. А ты — чековую книжку. Быстро!

Слуги засуетились, забегали, затем замерли перед хозяином с вытребованными предметами в руках. А Ефим принялся горстями раздавать ювелирные украшения, выписывать чеки, прямо на весу написал три дарственные, заверил их своей подписью и печатью. Даже снял с себя все перстни, скинул с плеч полушубок, выдрал из аккуратно заплетенной русой бороды шелковые ленты с золотой вышивкой.

— А теперь — все прочь! Вы уволены! Это было выходное пособие! — зычно подвел он итог происходящему. И слуги, толкаясь локтями, бросились к выходу.

Они лишь слегка разминулись с полицией, которая явилась арестовывать Ефима.

* * *

Ефим сидел, привязанный к стулу, и смотрел прямо перед собой, не видя обступивших его высоких полицейских чинов. Один из допрашивающих жалостливо спросил:

— Ты, Ефим, за что князя порешил? Может, обидел он тебя чем?

Ефим молчал.

— Да чего с ним тетешкаться-то? — резко вмешался другой допрашивающий. — Как на куски этого убивца резать начнем, он нам все сам, как миленький, расскажет.

— Ну зачем же вы так! — возмутился первый. — Ефим Зеленый — честный человек, о том все знают. Коль уж сотворил такое, значит, серьезная причина должна быть! Верно, Ефим?

Арестант молчал.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась, лихо ударившись об стену, и в сумрачную сырую комнату с зарешеченными окошечками ворвалась целая делегация во главе с самим Царем. Слегка припадая на левую ногу, он приблизился к Ефиму, спросил:

— Это он?!

И, не дожидаясь ответа, с замаха ударил его по лицу так, что тот упал на облезлый каменный пол вместе со стулом. Но Царя это не остановило, он накинулся на Ефима с кулаками и пинками, вкладывая в удары всю свою боль и ярость. Прочие присутствующие смирно наблюдали, не решаясь вмешиваться, Царь хрипел от бешенства, распаляясь все больше. Наконец, тяжело дыша, остановился, перевел покрасневшие глаза на полицейских. Проговорил:

— Хочу знать, почему он сделал это. Выньте из него все.

— Сделаем, ваша милость! — с охотой отозвался «добрый» полицейский, — Дайте только время...

* * *

И вот теперь Ефим вновь сидел в гостиной в доме Баграта и держал в ладони ту самую сережку из легенд. С диким воплем он отбросил ее от себя, как ядовитое насекомое, сам вскочил, отшатываясь и падая на мягкий длинноворсый ковер на полу.

— Что я сделал?! Что я сделал?! — повторял он, не замечая текущих по лицу слез. — Я не мог… Я не убийца… Не убийца!

Под высоким остроконечным сводом замерла залитая солнечным светом комнатка, вся заставленная высоченными стеллажами с папками. Одна из стен этого странноватого помещения представляла собой огромную карту мира, написанную в технике фрески.

Где-то среди полок с бумагами нашлось местечко и для стола. Сейчас в его центре на кружевном белом платке с инициалами «В.Г.» лежало колечко. То самое легендарное украшение, которое так переменило жизнь Ефима Зеленого.

Сам он стоял тут же, склонившись над столом. По левую руку от него задумчиво поглаживал усы Баграт Нанджагуен. Справа сосредоточено поправлял очки высокий мужчина в костюме — его звали Вендель Гельб. Это он был тем самым прохожим, который встретился Ефиму Зеленому сразу после приезда в Алеман у дома Баграта. По совместительству он оказался профессором Университета, работавшим под началом князя Нанджагуена на кафедре Рационального Изучения Магии.

Над озадаченной троицей сверху на стеллаже сидел ворон по кличке Колдун. Он, казалось, был тоже весьма заинтересован сережкой, смотрел на нее поочередно то правым, то левым глазом, топорщил перья.

— Что же! — прервал молчание Вендель Гельб, доставая пинцет. — Предлагаю начать изучение этого любопытного артефакта!

Баграт проворно выудил из-под стола клетку с испуганно пищащими крысами, вытащил одну из них за хвост, шмякнул на стол.

— Пришла пора принарядиться! — с нервным смешком заявил Ефим, крепко прижимая грызуна к столешнице.

Несколько минут аккуратных, выверенных манипуляций, приправленных громким пыхтением и тихими ругательствами, и трое мужчин выпрямились, глядя на дело рук своих. Крыса с сережкой в ухе, почуяв свободу, немедля понеслась прочь, к краю стола — Баграт едва успел ее поймать.

— А как понять, сбрендила это раскрасавица или нет? — с опаской спросил Ефим, глядя на трепыхания несчастного животного.

— Предлагаю поместить ее в привычную среду, — с азартом предложил Вендель, поправляя очки. — То есть, обратно в клетку, к ее сородичам.

Так они и сделали. А потом долго наблюдали за грызунами — но за целую неделю так и не заметили в их поведении ничего необычного.

— Очевидно, крысу эта сережка не превратила в жаждущего крови берсерка, — сухо заключил наконец Вендель.

— Возможно, стоит еще подождать? — предположил Баграт.

— На меня подействовало сразу же, — глухо возразил Ефим, — в первый же миг.

— Выше других! — каркнул ворон по кличке Колдун, но на его слова никто не обратил внимания.

Что-то деловито строча в своем блокноте, Вендель предложил:

— Что же, давайте испытаем действие артефакта на иных живых существах.

И они испытали. Они последовательно провели эксперименты на кролике, собаке, и даже Колдун удостоился чести полетать несколько дней с колечком на лапе. Но никто из подопытных существ так и не продемонстрировал внезапной агрессивности — или еще каких-то странностей.

Чем дольше шли эксперименты, тем мрачнее становился Ефим.

* * *

И вот они снова все втроем — вчетвером, если считать ворона, — вновь безмолвно стояли вокруг стола, на котором покоилось колечко. Как и в самом начале исследования.

— Даже не знаю, с какой стороны подступиться… — задумчиво пробормотал Вендель, поправляя очки.

— Надо было мне утопить эту серьгу в море, — мрачно пошутил Ефим. — Нет колечка — нет и проблем.

— Выше других! — каркнул ворон.

— Выше других… — задумчиво повторил Вендель. — А ведь точно! Быть может, действие этого артефакта рассчитано лишь на высокоразвитую нервную систему человека? И в самом деле… Нужно это проверить!

— Но как проверить, уважаемый? — с сомнением произнес Баграт. — Вы же не собираетесь?..

— Мы наденем эту сережку на меня! — воодушевленно перебил Вендель, не слушая. — И посмотрим, что из этого выйдет! Я смогу в полной мере, изнутри, оценить влияние, и…

— Это плохая идея! — решительно заявил Ефим.

Они еще долго спорили, однако в конце концов Вендель настоял на своем. И Баграт прокол ему ухо и вставил в него колечко, пока Ефим, вооружившись на всякий случай молотком, готовился усмирять алеманского профессора.

Вендель молча стоял, наклонив голову. Прислушивался к своим ощущениям. Прочие, затаив дыхание, смотрели на него.

— Я ничего не чувствую, — произнес он наконец разочарованно, вытащил сережку и, не глядя, бросил ее на стол. С тихим звяканьем она покатилась, упала со столешницы на пол, еще немного позвякала и замерла, затихла.

— Но… Но как же… — ссутулился Ефим. — Неужели это не сережка? Неужели я сам?.. Я не мог…

— Очевидно, могли, — сухо заявил Вендель. — Вам стоит признать это, и не пытаться впредь перекладывать ответственность за свои дурные поступки на ювелирные украшения.

С этим профессор Гельб покинул помещение, бормоча себе под нос: «Сколько времени потрачено зря!» Ефим сел, где стоял, и тихо заплакал. Баграт сочувственно похлопал его по плечу:

— Ну, ну, дорогой, всякое в жизни бывает…

— Перед ним все равны! — каркнул ворон.

Никто из них не заметил, как крыса из эксперимента номер один, неведомо как выбравшаяся из клетки, подбежала к валяющемуся на полу колечку и подобрала его. Сунула в рот. И тихо устремилась куда-то, прочь из комнаты.

Больше ее никто никогда не видел.