Многоходовка (джен)

Шаг.

Переставлять ноги, чтобы двигаться, необязательно, но привычка — вторая натура.

Ещё.

В иных обстоятельствах можно было бы повеселиться, наблюдая унылый пейзаж сквозь собственную руку.

И ещё.

Можно было бы пронаблюдать, как всё менее оживлённым делается мир за Завесой по мере удаления от людских жилищ. Например, сейчас вокруг — ничего кроме серого неба без солнца и серого такыра. Но всё потеряло значение.

Шаг.

Вот, что случается, когда Смерть не делает свою работу вовремя. Всё исчезает, меркнет, теряет значение; всё кроме висящей, словно гиря на ноге, вины.

Шаг.

Лёгкий порыв ветра сдувает кусочек одежды, развеивает его, словно лёгкую дымку.

* * *

Я — Безымянный Призрак. Призрак — потому что меня вышвырнули из моего же тела, безымянный — потому что я отказалась от имени. Не то чтобы оно мне не нравилось — просто я его больше не заслуживаю.

Не знаю, как долго я нахожусь в этом состоянии: следить за временем я перестала ещё на втором месяце. Я не знаю, куда иду. Мама всегда говорила мне, что, куда бы человек ни шёл, он всегда идёт куда-то: в смысле не бывало ещё в жизни такого, чтобы человек шёл в никуда.

Ну так то в жизни…

Я не знаю, зачем иду. В принципе я могла бы просто сесть и сидеть, или даже лечь; но я зачем-то иду. Я не чувствую, что должна идти, и мне на самом деле всё равно, иду я, или стою на месте. Но я зачем-то иду. Нет, не зачем-то — просто иду.

Ветра здесь жестоки — каждое движение воздуха отрывает от меня по кусочку: я словно туман, облако, дымка. Стою я, или иду — не важно: рано или поздно меня развеет по ветру. Мне даже не больно — мне всё равно. Обидно, конечно, что это происходит со мной — с той, которая любила и ненавидела, училась и учила, рождалась и рожала, дралась и занималась любовью. С той, которая жила.

Так мне и надо!

Господь всемогущий, если Ты есть! Мне всё равно, но если Ты всё-таки есть, — слушай меня. Я не ропщу, я не надеюсь, я даже не каюсь — ветер делает свою работу, я просто больше не способна на это. Но если Ты есть, и если Ты слышишь… Если Ты всё такой же всемогущий, всесильный и всепонимающий, как я думаю… Мне таки-есть, что сказать — всего четыре слова:

ТАК МНЕ И НАДО!

За то, что я совершила, нет другого наказания. Ад просто не предназначен для этого: там полно таких же, как я, — тех, кто хотел, как лучше, — но я даже здесь первопроходец. Ещё никто из записанных в Книге Судеб не подходил, как наглый щенок, к силе, которую не понимает, и не кричал ей в лицо: «Счастье! Всем! Даром! И пусть никто не уйдёт обиженным!».

И эта память — я просто знаю, что она останется: меня самой уже почти не осталось, а память — останется, а вместе с ней — вина. Пусть так и будет. Так мне и надо.

Темнеет. Здесь нет смены суток, должно быть хищный ветер добрался до моих глаз. Вот и славно — так мне и надо.

— Что-то вы неважно выглядите…

* * *

Я открыла глаза.

Мгновение растянулось: годы практики отточили моё искусство самоанализа, и я занялась этим немедленно. Меньше секунды назад я ничего не ожидала, а теперь, выходило, стала чего-то ожидать — потому что меньше всего я ожидала увидеть то, что увидела.

Открыв глаза, я обнаружила себя за столом в каком-то довоенном офисе, который мог бы принадлежать крупной компании. Светло-серые стены и пол, белый навесной потолок с лампами дневного света; убранство спартанское — парочка картотечных шкафов, письменный стол из светло-серого ДСП, да пара стульев. Единственным украшением комнаты служило огромное окно, выходящее на небо с грандиозным кровавым закатом.

— Так-то лучше.

Напротив меня за столом сидел симпатичный подтянутый юноша в строгом деловом костюме. Немного смуглый, янтарные глаза, чёрные волосы тщательно зализаны назад; единственное, что выбивалось из общего фона — ярко-красная рубашка под чёрным приталенным пиджаком.

— Немного шокированы? Не страшно, это пройдёт.

Я поймала себя на том, что возвращаюсь — не могла найти слова точнее, чем именно «Возвращаюсь». Минуту назад я сидела, как мешком ударенная, но вот уже начала оценивать собеседника, как всегда умела.

Сколько себя помню, язык тела всегда давался мне хорошо. Жесты, интонации, мимика — слова этого языка, и расшифровывать их обычно не составляет труда.

Вот и здесь перевод не заставил себя ждать: наклон вперёд, тихий голос, сочувственная улыбка, руки раскрыты — втирается в доверие; смотрит не в глаза, а на брови, лёгкий кивок — занимает доминирующую позицию, пытается манипулировать; откидывается назад, выпрямляет спину, взгляд сверху-вниз, пальцы сплетаются в замок и ложатся на стол — он знает, как эффектно выглядит на фоне этого заката.

— Добро пожаловать в «Инферно Трансконтинентал» — мировой лидер в области восстановления вселенской справедливости и помощи заблудшим душам.

Громкий уверенный голос, официальный тон. Отыгрывает хозяина.

— Так… — услышать свой голос было потрясением: я даже не знала, насколько он охрип.

Юноша с улыбкой указал мне на стакан воды, и я готова была побиться об заклад, что ещё секунду назад его там не было. В этом психологическом поединке я, как ни старалась, проигрывала. Но пришлось всё же промочить горло.

— Так, погодите-ка… я что, в аду?

— О, ад — это… это устаревшее понятие. Люди меняются, Коллективное Бессознательное меняется, а потом — Бум!

Расслабленные жесты руками, ирония. Отвлекает внимание. От чего?

— Думаете, нам нравятся войны?

Снова наклон вперёд, доверительный риторический вопрос. Отвлекает, втирается — Дьявол, как он есть.

— Первая Мировая — о-о-о, вот это было аврал! А Вторая — ещё хуже! А потом вы, хитрюги, нашли Завесу и прорвали её, а после этого — Бам! Третья Мировая. Настоящий кризис. Денница был хорош, но слишком старомоден, и этот последний кризис показал, что его время пришло.

— Стоп, то есть вы — не Дьявол?

— Хех. Дьявол, Сатана, Отец Лжи, Враг Рода Человеческого…

Неопределённые жесты, брови насуплены в гримасе презрения. Он либо сменил тактику, либо всё же решил показать своё истинное отношение.

— Врать не буду.

Театральная пауза.

— Я его подсидел.

Самодовольная улыбка. Ждёт, что его слова меня поразят.

Подсидеть самого Сатану — это, конечно, номер, но проигрывать ещё один раунд я не собиралась.

— Тогда как к вам обращаться?

— Эдди, — сказал он так, словно такие имена носят все демоны. Ему, похоже, доставляло удовольствие удивлять.

— Просто Эдди? — спросила я, как будто спрашивала, уверен ли шахматный оппонент в своём очевидно глупом ходе.

— Уиллерс, если вам интересно.

— Вас действительно зовут Эдди Уиллерс?

Застыл. Глаза сузились. Коварная улыбка.

— Вы не спрашивали, как меня зовут, госпожа… Пирсон. Вы спрашивали, как ко мне обращаться.

— Браво. Из вас получился отличный Отец Лжи.

Слишком поздно я поняла, что этот сарказм выдаёт моё поражение. Тем более, что его можно было легко обойти. По крайней мере я не стала удивляться тому, что он угадал моё имя: я знала, что существа по эту сторону Завесы способны на такое.

— Забавный факт: — он хохотнул, словно действительно собирался сказать, что-то забавное, но резко посерьёзнел.

— Я. Никогда. Не. Вру, — отчеканил он.

И тут же ослепительно улыбнулся, словно давая мне передышку. Словно зная, что я нуждаюсь в передышке. Словно насмехаясь надо мной за то, что я нуждаюсь в передышке. Чёрт… ну, я хотя бы не мямлила.

— Итак, миссис Пирсон, я занятой демон, поэтому позвольте мне уже перейти к делу.

От «миссис» стало особенно паршиво: Эдди видел меня всю, как на ладони. Он положил на стол ручку и лист белоснежной дорогой бумаги, с отпечатанным на ней документом.

— В ожидании вашего визита я позволил себе набросать проект контракта на исполнение одного желания.

Я впилась глазами в бумагу. Исполнение желания, да — на этом-то я в прошлый раз и прокололась. Нельзя доверять таким вещам, но я не могла ничего с собой поделать: я уже знала, чего хочу, и Эдди тоже знал.

— Опережая ваш вопрос: среди вещей, которых мне от вас надо, нет: вашей бессмертной души, ваших способностей и талантов, определённого количества времени вашей жизни, денег, информации; равно как нет среди них душ, способностей, талантов, денег и времени ни вашего вдовца, ни вашего сына, ни ваших учеников, ни ваших коллег, ни кого бы то ни было вообще.

Полное поражение: я поймала себя на том, что дрожу. Эдди делал вид, что не замечает этого.

— То есть… то есть вы хотите сказать, что подвоха нет?

Я билась из последних сил — с моим дрожащим голосом этот сарказм выглядел действительно жалко.

— Ну что вы, что вы, дорогая моя! Конечно же есть! Дьявол я, в конце-то концов, или кто?

Крыть было нечем.

— Всё, что мне от вас нужно, это ваше согласие на участие в проекте «Химера». Не волнуйтесь, всё ваше участие сведётся к самому факту исполнения вашего желания.

— И что же это за проект?

— О, это поистине грандиозное начинание, целью которого стоит эффективная реструктуризация целого спектра активов по обе стороны Завесы.

А вот это было уже просто унизительно: Эдди сказал это так, будто считал меня дурой, неспособной увидеть истинный смысл его слов.

— То есть по захвату власти над миром?

— Да, — Эдди развёл руками и улыбнулся с выражением «чего уж там, все мы не без греха».

— Ну что, миссис Пирсон…

Улыбка внезапно исчезла с его лица, но не сменилась выражением угрозы. На смену ей не пришло вообще ничего. Я поняла, что наконец-то вижу его настоящего.

— …так и будем выяснять, кто тут самый крутой менталист, или вы мне таки-уже скажете: чего вы хотите?

Он знал, что я не могу не ответить, причём ответить абсолютно честно:

— Жить. Я хочу жить.

— Сразу бы так. Подпишите здесь.

С того самого дня, как я встала перед Разломом и пожелала, чтобы все были счастливы, мой путь превратился в прямой коридор, и свернуть было невозможно. Белоснежный лист лежал передо мной, словно дверь, открытая в светлый простор. Я не могла не пройти в эту дверь.

Я взяла ручку и подписала сделку с Дьяволом.

* * *

Говорят, когда умираешь, перед глазами проносится вся жизнь. Я верю тем, кто так говорит, но знали бы они, что проносится у тебя перед глазами, когда ты воскресаешь! Возвышенная дура, пытающаяся построить утопию; безымянный призрак, обречённо бредущий по пустыне; униженная просительница в кабинете у большого начальника…

А потом я почувствовала, что всё это тоже развеивается по ветру, только ветер был внутри меня. Он раздувал грудь, как парус, выдувая из головы всю боль, всю тоску, всё отчаяние — далеко не сразу я поняла, что это был вдох.

Я открыла глаза.

Не знаю, как долго я так лежала, но что-то давно забытое заставило меня подняться. Прислушавшись к себе я поняла, что это было чувство опасности. Оно заставило меня выпрямиться и оглядеться.

Морозное туманное утро. Нежно-золотое небо, какого у нас в Иракской Пустоши я никогда не видела. По бокам высились тёмно-зелёные стены — с моим минус шесть это были именно стены, но я всё же определила их как деревья.

Я обнаружила себя в лодке посреди медленной полноводной реки, разодетую во всё белое и укрытую чьей-то шкурой.

Никогда не видела столько воды.

Я читала, что в подобных случаях принято браться за вёсла. Мне как раз захотелось размяться, когда я обнаружила, что вёсел нет. И только потом я обнаружила, что связана.

Мягкие белые верёвки совсем не жгли кожу, но стягивали икры и запястья, не давая пошевелить ими.

— Бля… — сказала я, и засмеялась тому, что первым же моим словом в новой жизни стала ругань.

Я не унывала. Оставалось ещё выяснить, со мной ли магия, и не утратила ли я сил. Эдди говорил, никакой из моих талантов ему не требуется.

Как ни старалась, я не могла испугаться, хотя стоило бы. Но было просто круто осознавать, какая пропасть отделяет меня сейчас от моей памяти, которую приходилось прочёсывать, чтобы вспомнить, как использовать силу. Снова, как в детстве, я старательно представила тонкую золотую сферу, расходящуюся от головы, словно крик летучей мыши. Делала это медленно, как старательный школяр, словно мне было нужно снова заявить свои права на эту силу. Вокруг не было ни одного человека — незнакомые простые разумы животных по берегам, тупые автоматические разумы рыб под водой, едва заметные медленные разумы растений. Обожаю смотреть на мир с помощью телепатии: даже самые толстые диоптрии не дают такой чёткости. Когда ты смотришь на пространство так, оно не должно казаться пустым, поэтому тень, возникшая в небе далеко на западе, сразу привлекла меня.

Я представила, как сфера превращается в луч, и метнула его по направлению к тени, но ничего не достигла — она была непробиваема.

Пришлось снова перейти на нормальное зрение.

— Бля-а-а… — протянула я, но мне уже не было смешно.

Отрадно было чувствовать, что и страх возвращается ко мне. Но менее страшно от этого не становилось.

Прямо на лодку с запада пикировало огромное тёмно-серое пятно. Существо неслось с огромной скоростью, и уже было слышно, как гудит рассекаемый воздух.

Ни грести, ни выбраться из лодки я не могла, оставалось только вжаться в дно и зажмуриться. Не помню, как именно я поминала демона-бизнесмена Эдди, подписавшего меня на это. Помню только, что заплакала оттого, что, едва воскреснув, снова умру.

Лодка жалобно скрипнула и резко дёрнулась, чуть не выкинув меня, но потом снова замерла. Когда я наконец собралась с духом и открыла глаза, я увидела надо собой небо, закрытое могучими кожистыми крыльями и громадным мускулистым туловищем, покрытым серебряной чешуёй.

Не серебристой — серебряной.

Не об этом нужно было думать, но именно эта мысль вернула меня в чувство. Я стала вспоминать всех мифических зверей и мутантов, о которых читала, и которых могла видеть. Ответ нашёлся довольно быстро.

— Мать моя Пустошь… Дракон…