Многоходовка (джен)

Под нами проносились серо— и тёмно-зелёные пятна с редкими вкраплениями изумруда. Положение солнца позволяло определить, что мы летим на юго-юго-запад. Сзади по курсу промелькнуло большое озеро, из которого вытекала та злосчастная река. Высота позволяла увидеть, что справа горизонт как-то странно ломается, переходя в небо. Я, насколько могла, приподнялась, чтобы изучить это явление получше, и обомлела: справа, милях в шестидесяти, изрезанный скальный берег переходил в такую огромную массу воды, что и не вообразить.

— Океан… — вырвалось у меня против воли.

Я видела это слово только в книгах. На старых фотографиях Океан казался чем-то мистическим, нереальным, во что невозможно поверить. Насыщенно-голубое небо, чистое, словно вымытое — не такое, как у нас в Месопотамии, — переходило в такую же воду, и земля, над которой мы летели, словно была подвешена в бескрайнем голубом пространстве.

— Если ты меня слышишь… что бы ты ни думал, и что бы ни собирался со мной сделать — спасибо. Я никогда не видела ничего более прекрасного.

Наш путь завершился примерно через полчаса. Я мало что видела, но мы, судя по всему, приземлились в горах. Лодка аккуратно опустилась на каменистую поверхность. Я не могла надышаться — таким вкусным был местный воздух; вкусным и холодным, как ледяная вода из оазиса. Я знала, что умру, и от этого становилось ещё слаще.

Ещё не придя в себя после полёта над неизвестной прекрасной страной, я увидела над собой морду дракона, которая была чуть не с меня размером. Никогда ещё не испытывала такую смесь страха и восхищения.

Я не знала, что у него на уме, и что он собирается делать. Я не могла прочесть его мысли или внушить ему что-нибудь. Я была безоружна, а даже и с оружием не смогла бы ничего ему противопоставить. Но эта морда нависла надо мной, словно огромный слиток драгоценного серебра, инкрустированный двумя здоровенными изумрудами — глазами. И пусть говорят, что женщины падки на драгоценности: нет, мы не падки — мы просто умеем их ценить.

Восхищение мигом испарилось, когда дракон раскрыл пасть и взял меня в зубы. Заверещала, как маленькая; думала, конец. Но он просто аккуратно подхватил меня — огромными острыми зубами, которые не резали и не кололи, — настолько осторожно и выверено было его движение. Я зажмурилась и застыла, боясь пошевелиться. Через несколько минут пути зверь опустил меня на что-то мягкое. Открыв глаза, я обнаружила себя в каменном гроте, на куче грубо выделанных шкур.

Дракон наклонился совсем близко и клыком легко разрезал верёвку на руках. Я даже не почувствовала натяжения — настолько остры были его зубы. Потом он проделал то же самое с ногами. Ощутив горячее дыхание на животе, я покраснела до ушей — вот уж такие мысли должны приходить в голову в последнюю очередь. Но я ничего не могла с собой поделать. Вся ситуация и обстановка работали словно гипнотический рапорт: я незнамо где, похищена прекрасным и грозным существом очевидно мужского пола, перед которым абсолютно бессильна, но которое чуть ли не пылинки с меня сдувает.

Я альбинос; в ситуациях, когда у любой другой женщины на щеках появляется очаровательный румянец, моё лицо розовеет полностью, чего дракон не мог не заметить. Никогда не стеснялась своей внешности, даже считала её украшением, но вот эта особенность меня всегда бесила.

Закончив с верёвками, дракон отошёл — грот был достаточно велик, чтобы он мог встать во весь рост. Я всегда умела быстро взять себя в руки, и едва сердце немного успокоилась, перешла к детальному анализу и поняла, что передо мной — не просто зверь. Дракон был несомненно разумен: он красовался.

Скромно, без лишнего пафоса, но каждое движение наполнено врождённым достоинством. Гордо поднятая шея, взгляд сверху-вниз, крылья чуть расправлены, мускулистые лапы крепко стоят на земле; серебряная чешуя тускло поблёскивает в доходящем сюда солнечном свете.

Дракон лишь немного помедлил, продлив этот момент, а затем чуть быстрее зашагал к дальнему концу грота. За его спиной я увидела небольшую кучу дров, сложенную в некое подобие костра. Вернулся дракон, неся в зубах клетчатый плед; я уже собиралась взять его, но он махнул головой и сам укрыл меня.

Всё тот же язык тела: давит, скотина такая, давит, свет мой ясный; знает, как нужно заявлять власть, чтобы не спугнуть жертву. Жёстко одёрнула себя: надо собраться с мыслями. Нельзя забывать, что я в опасности. Надо посмотреть на себя со стороны, без эмоций, проанализировать. То, что происходит, не более, чем химия.

Ещё бы: пять лет в качестве декана факультета телепатии в Уруке — и хороша же я была бы, заработав себе стокгольмский синдром!

Я увидела это животное начало в себе; любая другая просто догадывалась бы о его присутствии, но я выстрелила в него лучом прожектора, словно в беглого преступника. Чем сильнее хочется поддаться — тем сильнее надо сопротивляться. Чувства — в сторону. Они не помогут.

— Ты вообще разговариваешь?

Дракон отошёл к куче дров. Оглянулся на меня. Вернул взгляд к куче и коротко выдохнул столп огня из ноздрей — дрова мигом загорелись. Я не удержалась и взвизгнула, хотя должна была бы помнить, что драконы умеют дышать огнём.

Кстати о птичках: надо было ещё разок вспомнить, что я знаю о драконах.

После Третьей Мировой — войны между людьми и магами — проходы в Коллективное Бессознательное открылись по всему миру, и чего из них только не полезло. Но никто из специалистов Пути — а мы тщательно собирали всю доступную информацию — не слышал ничего о драконах. Мы ожидали их, раз другие мифологические персонажи имели место быть. Мы изучали их, но до недавнего момента эти знания казались мне бесполезными.

Итак, дракон. Многие сюжеты, включающие сражение с драконом, символизируют инициацию — но где уж мне, так что эту версию отвергаем. Мотив сна и пробуждения — это уже теплее, ведь я в каком-то роде действительно проснулась, воскреснув. Так, что ещё… смерть в одном качестве и рождение в другом, которую символизирует потеря девственности. Дракон крадёт женщину, чтобы умертвить её в одном качестве и возродить в качестве своей невесты посредством… о чёрт.

— Слушай, э-э… не хотелось бы тебя разочаровывать, но я вот прям ни разу не девственница.

Вальяжно шагая по гроту за чем-то ещё, дракон с интересом посмотрел на меня.

— А по молодости я, признаться, была той ещё оторвой. По человеческим стандартам я настоящая красотка, хоть и глаза красные, так что…

Я не могла определить, есть ли у него мимика, но готова была поклясться, что грёбаный ящер ухмыльнулся.

— И-и… слушай, я уже поняла, что ты меня сюда не есть принёс, но… как ты себе это представляешь? Ты же раз в пять меня больше!

Зацепив что-то длинным хвостом, дракон направился ко мне. Я не могла понять, разозлила его или нет.

— Н-н-ну, то есть, т-т-ты конечно, красавчик, и я… я всё-таки не дурочка деревенская, я могу что-нибудь придумать, н-но…

Дракон развернулся в три четверти и остановился, но его хвост продолжил движение, подтянув ко мне массивную столешницу с какой-то зажаренной птицей, грудой овощей и кувшином.

Именно о таких мужчинах я читала в книгах, и именно таких никогда раньше не встречала. Либо это мужчины измельчали, либо дело в моём даре, но никого похожего на Смока Белью, — мою первую любовь — я ещё не встречала.

Ситуация была ужасная: на безрыбье и рак — рыба, но всё это так отчётливо отдавало зоофилией, что приходилось одёргивать себя с каждым разом всё яростнее.

Не поддавайся! Дави зверя! Ид — враг! Просто признайся себе, что всегда хотела сильного мужчину, признайся, что это тебя возбуждает, и даже не смей пытаться торговать телом!

Я отметила про себя маленькую победу: этой внутренней борьбы дракон не заметил. Но его правая передняя лапа уже поднялась, и массивный коготь легонько коснулся моих губ. Я послушно замолчала.

Умничка. Отрицание проскочили сразу, гнев тоже, теперь мы с тобой на стадии торга. Кюблер-Росс, конечно, не во всём прав, но и на это пока можно опереться. Что у нас дальше по списку? Депрессия и принятие. Ну уж нет, ну уж дудки!

Глаза дракона были прямо передо мной. Впервые за время нашего знакомства он посмотрел мне в глаза. Если вам когда-нибудь скажут, что в глазах можно прочесть всё, — не верьте. В глазах нельзя прочесть ничего — это просто два хрупких шарика, наполненные органическими линзами и метаболическими жидкостями. Пресловутое «по глазам» на самом деле означает «по мимике», и применимо только к тем, у кого есть лицо и нормальные мимические мышцы.

Так вот: у дракона их не было.

Но он смотрел мне в глаза, а это что-то, да значило. Он не просто заявлял власть — он пытался что-то донести, хоть и знал, что у него вряд ли получится.

Что ж, если бы он просто хотел меня изнасиловать, он бы уже давно это сделал. С летальным исходом, так что спасибо ему за сдержанность. Тут очевидно было что-то большее.

В наступившей тишине раздался отдалённый гул. Глаза дракона сузились. Гул повторился, стал перерастать в некое подобие рыка. Было похоже, что где-то внизу бурлит вода. Дракон издал тихий рык и резко направился ко входу.

— У нас проблемы?

Не обращая на меня внимания, дракон подошёл ко входу и стал внимательно глядеть вдаль.

— Что случилось?

Дракон раздражённо повернул голову ко мне, и быстро вернулся к наблюдению. Изогнувшись, его хвост нетерпеливо показал мне на столик с едой.

— Мне нет смысла убегать, так что за это не беспокойся. Но всё-таки, что…

Дракон резко вдохнул, прогнул спину и издал оглушительный рёв. Каменные своды грота усилили звук настолько, что у меня заболели уши. Не слыша больше ничего, я успела только понять, что дракон кричал на что-то, что увидел внизу. Сразу же после этого он рывком выбросился в проход, когтями выбив из пола несколько искр и облако пыли. Я не слышала, что происходило снаружи, а подойти посмотреть было откровенно страшно. Не оставалось ничего другого, кроме как приняться за еду.

* * *

Сытая и согретая, я, несмотря на все потрясения, смогла даже вздремнуть. Разбудил меня уже знакомый гул крыльев.

Наступил ранний вечер, но костёр всё ещё хорошо освещал помещение.

Было видно, что дракону немного тяжелее двигаться, чем обычно, но он всё равно сохранял достоинство в каждом движении. Кровь я заметила не сразу.

Насколько я могла судить, все раны были поверхностными и не угрожали его жизни, однако их было довольно много. Не могла понять, что оставило их, и какая сила была способна так разодрать толстую металлическую чешую.

— О боже…

Будь у меня время на самоанализ, я бы тут же спросила себя, почему. Но времени не было: я подхватила плед и несколько шкур, и метнулась к дракону. Поначалу он отшатнулся, не понял, что я собираюсь делать.

Медик из меня не очень, ветеринар — тем более, но я стала закрывать раны и затягивать жгуты, как умела. Руки дрожали. Я поймала себя на том, что злюсь на того, кто попортил такую красоту.

Плед был всего один, жёсткие шкуры плохо подходили для перевязки. Пояс у меня тоже был всего один, и его я уже давно использовала, так что длинная белая рубаха теперь свисала до земли, отяжелевшая от крови.

— А-ай, ладно, не жалко — наслаждайся шоу,. — прорычала я, срывая одежду и быстрыми движениями превращая её в новый перевязочный материал.

Кстати, теперь получалось, что доминируя я. Я действую. Я управляю ситуацией, власть в моих руках — хоть какая-то, но власть.

Наконец перевязка была закончена. Я прикрыла и пережала всё, что могла, и кровотечение, похоже, остановилось. Если только ему не обеспечили внутреннее кровотечение или перелом, восстановится эта зверюга довольно быстро.

— Ну? Навоевался, здоровяк? — спросила я с ласковой усмешкой.

Моё новое тело во всём повторяло старое, а значит выглядело просто шикарно. Я не хвастаюсь — я констатирую факт. Но дракона оно не интересовало. Он сделал медленный шаг назад и склонил голову до земли. Вновь подняв её, он кивком указал мне на груду шкур.

— Эх, ладно, подробностей я от тебя всё равно не дождусь, так ведь?

Но дракон снова выпрямился и прошествовал куда-то вглубь грота, показывая, что диалог закончен.

* * *

Сон не шёл; немудрено — после такой-то встряски. На вопрос, где тут можно отмыться, дракон лениво махнул хвостом в сторону небольшого прохода в левой стене в глубине грота и рухнул на землю. Я поначалу испугалась, но, услышав громкое сопение, успокоилась; хотя странно было, что такая здоровая животина засыпает так быстро.

Для меня, конечно, не было сюрпризом то, что я была здесь не первая. Увидев в тёмной щели некое подобие ступенек, уходящих вниз, я не удивилась. Стоило бы наверное поразмыслить над судьбой других его пленниц, и над происхождением ступенек, но меня занимало другое: с глазами творилось что-то неладное.

В комплекте с моей экстравагантной внешностью идут ослабленный иммунитет, светобоязнь и близорукость. Я быстро обгораю, часто бывает так, что яркий свет причиняет мне боль, а всё, что находится от меня дальше пяти метров, затянуто дымкой. В разговоре с людьми приходится постоянным усилием воли — спасибо первым тренировкам Пути — заставлять глаза смотреть прямо, а не бегать, будто я нашкодивший ребёнок. Возможно, в темноте я и вижу лучше остальных, но общей картины это не меняет.

Спускаясь, я заметила, что левый глаз видит по-прежнему плохо, а правому явно недостаёт освещения, зато картинка невероятно чёткая. Я даже остановилась, чтобы проверить: поочерёдно закрыть глаза ладонью. По-хорошему надо было бы вернуться ко входу грота, благо закат — как раз моё время, но чтобы зажечь любопытство, хватило и этого.

Отвечая на мой вопрос, дракон указал сюда, значит тут должно было быть озеро. Через несколько минут осторожного спуска я скорее почувствовала, чем увидела его — было слишком темно. Это добавляло проблем: из всех, кого я встречала дома в Месопотамии, не было ещё никого, кто умел бы плавать (разве только в песке), а глубина озера была неизвестна. Пришлось просто сесть на берегу и так, не видя ничего, отмываться от крови. Вода была ледяная, но у нас таким мелочам значения не придают — вода либо есть, либо её нет, и всё тут. Возиться пришлось долго — залило меня порядочно: правая сторона лица, руки по локоть, грудь, кажется, что-то даже попало на волосы.

Тихо ругаясь и стуча зубами, я поднялась обратно и уже взяла шкуру, чтобы обтереться. Как это мне раньше не приходило в голову посмотреть на свои руки? Я подняла их, чтобы видеть лучше, и застыла: они были цветными. То есть имели нормальный телесный цвет; продолжая осмотр, я обнаружила рваный треугольник цвета, спускающийся от шеи к животу, словно глубокий вырез платья, а также — одинокую угольно-чёрную прядь на голове. Драконья кровь превратила альбинизм в витилиго — цвет появился везде, куда она попала.

Первую глупую мысль сразу же отмела: кровь просто физически не может содержать столько меланина, при этом оставаясь красной. Магию вполне можно использовать для медицинских целей: сгибатели легко сшивают раны и сращивают переломы, энергетики способны перезапускать сердца, да и мы, телепаты, способны справиться со многими неврологическими проблемами; это, конечно, не довоенный уровень, но тоже неплохо. Однако никогда ещё такого не было, чтобы магия воздействовала непосредственно на болезнь, просто уничтожая её.

Задумавшись, сама не заметила, как на цыпочках подошла к дракону. Сжала в ладони край повязки, собрав несколько капель крови. Недолго думая, прикрыла левый глаз и щедро намазала.

Вопросов добавляло то, что моя собственная магия рядом с драконом не работала. У нас были теории о так называемых «негаторах» — существах, способных оказывать примерно тот же эффект, что и АПИ Абдурахмана-Хокинга — подавлять использование магии в определённой области пространства. Но до недавнего момента это оставалось только теорией. Поневоле начнёшь задумываться, что вообще есть магия, ведь природа моего частичного излечения была несомненно магической, а произошло оно рядом с негатором, где никакая магия вообще места иметь не может…

Мои раздумья пресекло зрелище, открывшееся передо мной. Я ожидала увидеть тёмно-зелёное пятно внизу и рыжее пятно наверху, но вместо этого увидела горы. Это было словно во сне: никогда не видела, чтобы барханы были зелёными. Умом понимала, что это невысокие горы, но глаза отказывались признавать реальность картины. Чёткость была такой, какой не давали даже очки, а эти уродливые толстенные линзы я старалась надевать пореже, и то только для работы с текстом. Ни следа человеческой цивилизации, одни только тёмно-салатовые волны, да лёгкие перья золотых облаков. Я глубоко вдохнула холодный разреженный воздух и только усилием воли заставила себя не завизжать от восторга.

Никогда бы не подумала, что скажу это, но Дьявол оказался замечательным парнем. Едва ли сутки прошли, а у меня уже есть еда, крыша над головой и стопроцентное зрение, о котором я даже мечтать не смела. Будить дракона воплем не стоило, но выплеснуть эмоции было просто необходимо. Сама не веря, что делаю это, я подошла к серебряной морде, аккуратно наклонилась и чмокнула его в лоб, как маленького. Филигранно пригнанные друг к другу чешуйки на ощупь оказались тёплыми.

Отошла, тихо смеясь над собой. Такие вещи мне несвойственны, я привыкла держаться особняком и создавать образ «снежной королевы»; на то были причины.

Только теперь я могла оценить красоту существа по достоинству. Даже отойдя к своей импровизированной постели, я видела дракона так, будто касалась его носом. Чешуйки на крыльях были до того мелкими, что изредка отсвечивали зелёным и синим, дробя гаснущий солнечный свет, — раньше я этого не замечала.

* * *

Не забывая всё же о своём положении пленницы, я всё равно не могла понять: за что мне такое счастье? Всегда была уверена, что уж если не бог, то хоть какая-то высшая справедливость в мире есть, а как я в своё время напортачила — это надо уметь. Начать хотя бы с того, что моя сила всегда была и наверняка останется больше меня. Никогда не могла контролировать её полностью.

Я родилась и выросла близ Багдада, в подземном бункере, оставшимся после Войны от американской военной базы под названием Хармонт. Почти всё её население состояло из потомков американских военных. Ближе нас к Разлому не было никого, не считая Маленьких Людей. Снова виновата — с ними тоже нехорошо вышло.

Жизнь была опасной, а потому хармонтцы были товарищами скрытными и нелюдимыми. Чужаков редко допускали к нам, и приходится признать, что мой альбинизм — признак начавшегося в Хармонте вырождения.

Магом нельзя стать, только родиться. Обычно таких, как я, ждало изгнание. Хармонтцы называли это «отправить на обучение»: к магам они относились нейтрально, но связанные с ними риски терпеть не желали, и потому всеми силами старались выдворить; желательно, конечно, в Урук, но я уже маленькой умела если не читать, то по крайней мере чувствовать их: на самом деле хармонтцам было плевать на дальнейшую судьбу изгнанников.

Со мной, однако, всё было иначе. Для них я была и «одуванчиком», и «Белоснежкой», и «ангелочком», и мол луна меня поцеловала, у-тю-тю сюси-пуси. Носились со мной, как с писаной торбой, а я была маленькая и глупая, думала, что так и надо. К моим услугам были все и вся; если я не хотела работать, я не работала; я всегда получала всё самое лучшее, а односельчанам, похоже, было вполне достаточно того, что я просто нахожусь рядом, одно моё присутствие наполняло их радостью. К десятому году такой жизни я переслушала все байки и истории, перечитала все имевшиеся в Хармонте книги, изучила всё, до чего могла дотянуться; зрение я, конечно, посадила окончательно, но вместе с тем стала умнее и начала понимать, что что-то здесь не так.

Из всех авторов моим любимым стал (и по сей день остаётся) Достоевский. Сколько бы хармонтцы не грешили на «those crazy Russians», именно Достоевский впервые научил меня тому, что всеобщее обожание не является, мягко говоря, нормой. Возможно, мне по малолетству стоило взяться за что полегче, но выбор был сделан, и мой ум жадно вгрызался в очередной бумажный кирпич, день за днём отправляясь в странствия по тонущему в грязи горячечному Петербургу. Интересно, кстати, как там сейчас?

Не имея наставника, я была вынуждена изучать всё самостоятельно. Из книг по магии у нас были только брошюрки для обывателей, так что я почти сразу перешла к практике. Читала мысли взрослых и ужасалась: моя персона занимала там гораздо больше места, чем положено обычной десятилетней девочке. Про одного мужчину шептались, что он педофил — проверила: лучше бы не проверяла. Нет, он меня не тронул, даже не заметил, но тогда я закатила первую настоящую истерику, требуя воды и мыла — настолько мне хотелось вымыть голову, причём изнутри. Читала сверстников, надеясь обнаружить зависть — но её не было. Начала специально хулиганить, хотя до этого вела себя прилично. Подкладывала кнопки, бросалась кульками с водой с верхних ярусов, писала неприличные слова на стенах — ноль реакции. Всё, за что обычный ребёнок получил бы по попе, мне сходило с рук.

В обязательную школьную программу входило и патриотическое воспитание. Не знаю, как на самом деле обстоят дела в «Стране Свободных» и «Обители Храбрых», но принципы демократии нам вдалбливали старательно. Хоть из книг по истории и было видно, что «Крылатая Демократия» стала притчей во языцех, и что правительство использовало её в своих шкурных интересах, сам принцип меня всегда восхищал: Свобода, Равенство, Братство; равенство перед законом, равенство возможностей, всеобщая справедливость; власть от народа и для народа — для меня это не просто лозунги. Громче всех звучало и больнее всего стреляло в ушах одно слово: Свобода.

Я начала понимать, что каким-то образом помимо, а иногда и против своей воли подавляю свободу этих людей, отбираю её. Вот тогда-то я запаниковала. Собрала их в центральном зале, забралась на трибуну, напрягла силы и приказала им освободиться от моей власти: это сработало — дня на два. Потом всё пошло по-старому, я попробовала ещё раз — та же фигня. Третий, четвёртый, пятый — без толку.

Мне тогда исполнилось двенадцать; пестики-тычинки, гормон играет, в голове — каша, но я и сейчас уверена, что тогда поступила правильно. Использовав свою власть над людьми, я получила всё необходимое для похода, собрала их у выхода бункера, приказала им забыть меня, и тут же вышла. Даже невыносимо яркое солнце Иракской Пустоши пугало меня меньше, чем перспектива и дальше перечить собственным идеалам.

Слава богу, что меня едва ли не в тот же вечер сцапали рейдеры — а то так бы я в пустыне и подохла. Грудь у меня к тому времени уже была, а кожи, нежней, чем моя, нет ни у кого, так что их намерения были вполне ясны. То был момент триумфа: пятеро засаленных арабов, ещё недавно, мерзко хихикая, решавшие, по часовой меня пустить или против, вытянулись по стойке смирно, стоило мне только пожелать этого. Делать их своими рабами я не хотела, перевоспитание казалось мне слишком трудоёмким, да и к тому же насильственным, так что я внушила им, что я член банды.

Ребята, кстати, оказались ничего. Они рассказали мне много нового о Пустоши, раскрыли много хитростей выживания в пустыне, научили обращаться с ятаганом; однажды мои очки разбились, и уже на следующий день у меня были новые, а найти хорошие диоптрии сейчас — редкая удача. Попытки склонить к сожительству всё ещё были, но их удавалось легко и безобидно свести на нет. Расколи какой-нибудь красивый минерал, и внутри окажется грязный песок; поскреби грязную монету — и она блеснёт золотом. Достоевский уже рассказал мне об этом, но впервые я увидела это на практике.

Рассталась с рейдерами — всё так же стерев память, — в Изумруде, на западной границе Пустоши. Планировала остаться дня на два, чтобы спланировать маршрут в Урук. Силу без необходимости не применяла, так что косились на меня с подозрением и неприязнью — белая ворона всё-таки. Лишь один человек — хозяин постоялого двора, где я остановилась, — был действительно рад меня видеть. Без обожания, без поклонения, без влюблённости, без одержимости — Думузи просто радовался, встречая меня, как радовался бы, встречая доброго прикормленного пса или хозяина соседней лавки. Только собравшись съезжать, я поняла, что ещё никто не относился ко мне так, и насколько мне этого недоставало.

В итоге я стала его третьей женой. Я успокоилась, решила что на магию пока можно забить, стала жить просто и мирно. Никогда не была уверена, любит ли он меня, и до сих пор не уверена, любила ли его сама. Но мне было до того хорошо с ним рядом, что я не хотела ничего больше, а это, наверное, довольно близко.

Целый год всё шло хорошо, на второй я родила ему сына. Беспокойство вызывало только то, что его старший брат Аббас служит в Инквизиции, так что я зареклась колдовать. Уже решила, будто все потрясения остались позади, и теперь можно строить обыкновенное семейное счастье. Но магия — женщина ревнивая: она всегда умеет напомнить о себе. Перемены в Думузи происходили слишком медленно, чтобы я могла их сразу заметить. Сначала он официально провозгласил меня «любимой женой»; потом обе другие его жены перестали ревновать и начали относиться ко мне даже теплее, чем раньше. Муж начал меняться: походка, тон голоса, выражение лица; всё чаще я вместо искорок радости видела в его глазах туман, всё чаще он называл меня любимой, даже секс изменился — к его чести он стал даже лучше, но это всё равно настораживало. Единственной радостью осталась возня с ребёнком. Младенцы требуют много внимания, и маленький Мунтасир вполне успешно отвлекал меня от мысли о том, что повторяется та же история, что и в Хармонте.

В какой-то момент я не выдержала. Вызвала Думузи на откровенный разговор, рассказала ему всё. Он тупо покивал головой и сказал, что всё равно любит меня. Я была в ужасе. Приказала ему освободиться от моей власти и получила прежнего бодрого радостного мужчину — но только на неделю. Ещё раз — тот же результат. А потом сын начал вести себя подозрительно тихо. Если со взрослыми людьми моя сила творит такое, то страшно было даже представить, как она исковеркает развитие ребёнка. Помню, я тогда даже всерьёз задумывалась о том, чтобы наложить на себя руки, но вместо этого — провернула тот же трюк, что и в Хармонте: собрала их вместе, приказала забыть меня, и ушла.

Среди прочих в хармонтской библиотеке были книги ещё одного русского, писавшего под псевдонимом Макс Фрай. Очень часто в его волшебных историях проскальзывал мотив «тоски по несбывшемуся», нехватки чего-то жизненно необходимого, но несуществующего. Думаю, именно такую дыру я оставила в его сердце. Окружённый двумя любящими женщинами, он должно быть недоумевает, откуда взялась эта тянущая пустота в груди; ему кажется, что был ещё кто-то, его удивляет и ранит то, что его память пытается восстановить то, чего не было. А ребёнок наверняка помнит, что было что-то такое, неопределённое, тёплое, похожее на маму, хотя всё говорит ему о том, что мамы никогда не существовало. Но лучше уж так.

Простите меня.

В возрасте пятнадцати лет я отправилась в Урук, твёрдо решив разобраться со всем этим. Опущу дорожные приключения и первые годы обучения. Больше всего влияния на меня оказал маг по имени Гассан аль-Абдурахман ибн-Хаттаб — самый старый человек, которого я когда-либо видела. Он не знал, как мне справиться с моей силой, но зато очень помог с охранными чарами, защищающими от неё остальных. Я научилась читать и внушать мысли на огромном расстоянии, сканировать местность, выходить из тела, управлять собой — первой победой на этом поприще было подавление нистагма.

Я оказалась способной ученицей, да и уровень личного могущества превышал таковой у сверстников. Обучение, а за ним — и карьера шли в гору. Чем выше по социальной лестнице я поднималась, тем более обширный вид открывался на то, как война испоганила наш мир. В какой-то момент я поняла, что не могу больше сидеть, сложа руки.

Все наши исследования говорят о том, что психика достаточно сильного человека может легко повлиять на то, что происходит по ту сторону Разлома. Когда до меня дошли слухи о том, что Разлом меняет своё поведение и скоро стабилизируется, у меня тут же созрел план. В возрасте двадцати девяти, занимая пост декана факультета телепатии, я уже имела достаточно опыта и ресурсов, чтобы провернуть дьявольски хитрую комбинацию и в итоге оказаться у Разлома первой и как раз в нужный момент. Погрязнув в интригах, я и думать забыла о том, чтобы сформулировать желание, так что к моменту триумфа оказалась не готова.

Но ведь слова — не главное, — думала я. Главное — посыл, эмоция; что бы там ни было, на той стороне, я всецело доверилась ему и крикнула «Счастья! Всем! Даром! И пусть никто не уйдёт обиженным!».

В тот же миг моё тело пронзила такая адская смесь боли и оргазма, что я до сих пор не понимаю, как мозг не вытек через уши. А потом оно перестало меня слушаться. Что-то древнее, могущественное и определённо зловредное грубо узурпировало моё тело, и оно так обрадовалось этому, что тут же приняло новую хозяйку. Сейчас, задним числом, я понимаю, что произошло дальше, но тогда весь мир для меня превратился в симфонию отчаяния и ужаса — при выходе из тела эмоции переживаются куда острее. Настолько высоко я забралась, и настолько низко пала.

Оказалось, что древняя сущность по имени Иштар, богиня из местной мифологии, слишком могущественная, чтобы выйти в наш мир сама, только и ждала момента, когда какой-нибудь идиот отдаст ей своё тело. Её слова — а она говорила со мной, — были неотделимы от телесных ощущений, это ощущалось как самые страшные пытки и самые изысканные ласки, которые только можно вообразить, одновременно. Но она несомненно говорила: «Счастье, всем, даром, и пусть никто обиженный не уйдёт. Как ты и хотела». Чёртова сука просто издевалась. Последним, что я смогла уловить, было её намерение захватить власть над Месопотамией. И что-то не кажется мне, что люди этому обрадовались…

* * *

Заснула рядом с драконом. Рядом с ним почему-то было не так страшно.