Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
01, 00
«Говорит Эйгонфорт. От имперского Информбюро.
Сегодня, в течение 28-го дня второй луны четырнадцатого года Долгой Ночи наши войска вели наступательные бои, в ходе которых заняли несколько сильно укреплённых опорных пунктов обороны врага на территории Нового Дара…»
Полковника Икари знали многие: по всем Семи Королевствам, за их пределами — и по обе стороны фронта. Как его только не называли — и «драконьим выкормышем», и «зарвавшимся ублюдком», и просто «кровопийцей»…
Полковника Икари ненавидели очень многие — даже среди «своих», и не в последнюю очередь — почти поголовно штабисты из Ставки, для которых он был той ещё головной болью… или «занозой в заднице» — кому как лучше звучит. В основном из-за очень уж особенного понятия о том, кто был для него своими. Ему бы и выше капитана не подняться, если б не королева, жёстко заявившая Малому совету, что не видит, как иначе называть того, кто командует полком.
Но ещё больше находилось тех, кто отдал бы всё, чтобы попасть к нему — даже несмотря на то, что Икари и его солдаты не вылезали из боёв то на юге, то на севере, то вообще у Иных на куличиках…
Потому что у полковника Икари было совсем уж особенное понятие о своих.
А ещё, если он что-то обещал — слова никогда не расходились с делом. Кто хочет поспорить — пусть вспомнит знаменитые операции по возвращению Королевской Гробницы на третьем году Войны, и Винтерфелла — на шестом…
Полуденное вроде бы солнце, чей свет едва пробивался сквозь вечную чёрно-серую хмарь над головой, лишь слегка рассеивая темноту Долгой Ночи, совсем не грело и так здорово холодный от близости передовой и Иных воздух. Импровизированный плац под сапогами солдат, выстроившихся ровными шеренгами, сплошь белел от инея, а сами они то и дело переминались с ноги на ногу, с неприязнью поглядывая на «специальный отряд» hanbun-shito(1), неподвижно замерших по другую сторону невидимой черты, словно отделявшей полковника. Все знали, что эти вроде как на стороне людей, что их выращивают где-то в тайных лабораториях под Красным замком как элитные разведывательно-диверсионные подразделения — но всеобщей неприязни это не убавляло. Если б кто-то мог услышать мысли людей, то и мысли эти звучали бы одинаково недоверчиво:
«Да они же наполовину, а может, и больше — не люди!»
«Кто знает, чего от них ждать: сейчас, глядишь, за нас, а ну как ударят в спину?..»
«Стоят, как на параде, и не холодно им! Одно слово: нелюди…»
Ну а полковник Икари прямо сейчас собирался произнести речь. Если это можно так назвать.
— Здорово, сукины дети! — чуть сиплым, но от этого не менее громким голосом начал он.
— Gloria! Gloria! Gloria!(2) — отозвались шеренги.
— Вот я смотрю на вас и думаю: какого тэнгу вы здесь ждёте?! Что я вам расскажу, как у нас всё хорошо? Так вот — ни черта у нас ничего не хорошо! На Севере — Иные, ну да и демоны с ними, с Иными, потому что на юге твари пострашнее! О ком я говорю? О чинушах и прочих пергаментомарателях этой грёбанной Империи, чтоб их ледяные пауки всей стаей отымели!..
Подполковник Аоба, начштаба полка — некогда страшно удививший всех, оставив тёплое в прямом и переносном смысле место в Ставке и напросившись на передовую — стоя с офицерами чуть сбоку основного строя, обречённо прикрыл глаза: Икари, как обычно, и не собирался следовать спущенному сверху тексту. Словно наперёд знал, что и как идущие за ним люди должны услышать.
Солдаты восхищённо внимали.
— Может, ждёте, что я скажу вам, мол, вы — самые лучшие и образцовые бойцы в Империи?! — продолжал полковник. — Так нет! Пока вы, шлюхино отродье, в увольнительной пропивали жалование в тавернах по всему Блошиному концу, я побывал в расположении армии под командованием лорда Хайгардена! Вот это, я вам скажу, воины! Чуть не каждый в золочёных доспехах, с собственным шатром и так благоухающий розовой водой, что если дотракийцы с дорнийцами пробьются через Красные горы, а ветер будет дуть на юг — их лошади попередохнут от одного аромата!
В шеренгах послышались смешки. Сам полковник даже не улыбнулся.
— Посмотрите на себя — ни красивых одежд, ни щегольских шпор, живёте в драных палатках по шестеро, воняете потом, порохом и ружейным маслом… нет, чёрт вас дери, вы не воины!
Аобе показалось, что длинные ряды чуть качнулись вперёд, а руки сильнее обхватили оружие — Икари, как всегда, ходил по самому краю берега верности рядом с неспокойным океаном гордости своих людей. Наконец, когда тишина стала почти невыносимой, тот резко, рубяще махнул рукой и выдал:
— Мы — не воины! Мы — чёртова саранча! А вон там! — рука указывает на север. — Наши враги! Иные, мертвяки и Ангелы! И мы должны их сожрать, ясно?!
От даже не клича, нет — вопля «Gloria!», казалось, посыпались иголки с деревьев в двух полётах стрелы от строя.
— Выступаем завтра на рассвете! Чьё отделение добудет мне живого ледяного паука — получит увольнительную на месяц! Тварь пошлём мейстерам в Старомест — пусть просрутся от страха! — среди солдат послышался хохот и заковыристые ругательства: идея многим пришлась по душе. — Всё поняли, ублюдки?!
— Gloria! Gloria! Gloria! — прогремело в ответ.
Икари только отмахнулся и пошёл к своей палатке. Hanbun-shito словно растворились в зимнем воздухе — когда Аоба повернулся, за спиной полковника их уже не было. Где они разместились, он не знал, но явно подальше от людей, как и всегда. Аоба только заметил на миг, как к командирской палатке метнулась смутная тень, но — он догадывался, кто это…
Когда Синдзи откинул тяжёлый полог и прошёл внутрь, Рей уже сидела у походной печки, протягивая руки к огню. Она не обернулась, не шевельнулась даже, но он знал, что заметила его. На ходу сдирая задубевшее пальто, прошагал к столу и уставился на карту. Фигурки, обозначавшие его полк и другие силы в округе, остались на своих местах, а вот вражеские — оказались много ближе.
— Скоро? — поинтересовался Синдзи, не оборачиваясь.
— Два-три дня, — так же коротко ответила Рей.
Он замер, в который раз изучая диспозицию. Если ничего не изменится — а оно не изменится — целое полчище умертвий будет здесь. А Ставка приказывает наступать…
— Идиоты! — почти прошипел он. Рей промолчала — да и что тут скажешь? Их превосходят числом втрое, и это бы ничего, но только если будет хоть какое-то прикрытие с воздуха. А его не допросишься — летуны в последние недели падают чаще, чем успевают строить новые самолёты. Небо на Севере по ночам буквально пылает — и если это так выглядит отсюда, с земли, он не представляет, что творится там. В вышине.
«У Аски».
— По уму, мы должны отступить, — отогнал он невольную, исполненную беспокойства мысль. — Да хотя бы окопаться и держаться до подхода подкреплений! А они сидят за крепкими стенами в тепле и требуют — наступать, наступать, наступать!
Он с такой силой сжал пальцы на спинке стула, что дерево протестующе заскрипело. Потом очнулся, несколько раз размеренно выдохнул — пусть сквозь зубы — и почти обычным голосом спросил:
— Ты ела? Как вернулась?
Рей промолчала, не отрывая взгляда от пламени за прозрачным окошком.
— Ясно, — сам себе ответил Синдзи. — Я сейчас принесу что-нибудь.
Он вышел, а когда вернулся — словно на клинок, напоролся на её взгляд. В нём было очень многое — и Синдзи готов был поклясться чем угодно, что лишь за часть этого многого стоит, не рассуждая, положить жизнь. С трудом отведя глаза и надеясь, что она не заметила, грубовато спросил:
— Как там твои? Устроились?
— Да, — мелодично ответила она.
— Вам нужно что-нибудь? Что угодно?
Синдзи ожидал услышать «нет» — как обычно — но Рей внезапно сообщила:
— Седьмая умирает…
— Почему ты не сказала?! — вскинулся Синдзи. — Ей…
— Ей не помочь, — покачала головой Рей. — Она пока держится, но скоро уйдёт.
— Иные? — сообразил он.
Рей не ответила — но и так ясно. Что ещё может окончательно убить hanbun-shito? Только обращение.
— Она просила, если можно, чтобы кто-то был рядом.
— Вы оставили её одну? — поразился Синдзи.
Рей подняла на него глаза и объяснила:
— Человек.
Он удержал на языке проклятие в адрес тех, кто вбил ей в голову, что она — не человек. Что все они — не люди. Синдзи и так говорил это ей, наверное, сотню раз, и в выражениях не стеснялся. Вторая бы его поняла, но эта Рей… она была третья. И просто отмалчивалась.
Да и сейчас не время.
— Идём.
Когда они вышли к укрытию наполовину разведчиков, наполовину диверсантов, их не встретил никто. Впрочем, Синдзи не испытывал иллюзий — не будь с ним Рей, сам бы не заметил, как повернул обратно, а окажись врагом — его труп уже бы заметало снегом где-то поодаль.
Вход закрыт явно не только занавесью-пологом — колючий ветер сюда не то что не проникал, его даже слышно не было. Здесь же обнаружился и внутренний пост: до глаз закутанный в маскировочную накидку разведчик беззвучно соткался из темноты, отсалютовал и так же молча исчез, повинуясь едва заметному жесту Рей.
«Седьмая» или Сити, как предпочитал думать Синдзи(3), лежала у стены дальней от входа пещеры, вокруг неё стояли четверо — и ещё одна сидела на коленях у изголовья, не отрывая ладоней от висков раненой, глядя куда-то в пространство. Целитель.
Когда подошёл Синдзи, остальные посторонились, пропуская его — вроде бы сразу же, но он всё равно уловил взгляды, которыми один из них обменялся с Рей. Можно понять: они редко видели от людей что-то, кроме злобы и страха, смешанных с отвращением, а эти к тому же были совсем новичками — и лично его не знали.
Синдзи повидал много смертей — самых разных: героических и трусливых, нелепых и решающих… и ещё больше — умирающих. Не все из них обязательно должны были умереть — кого-то просто не успевали спасти, кого-то спасать было некому, а кем-то приходилось жертвовать. Но очень, очень редко он видел тех, кто выбирал смерть, решив для себя, что иной выбор — не про них.
Официально считалось, что hanbun-shito не могли стать умертвиями и Иными — попытка обращения должна была убивать их. Вот только он знал, что и это ложь.
Опускаясь на колени у ложа той, кто сделала свой выбор, он не знал, что делать. Поэтому просто взял её за руку, грея тонкую, такую обманчиво слабую ладонь в своих. Она не пошевелилась — только дрогнули белые-белые, в цвет волос, почти прозрачные ресницы, и Сити открыла глаза. Белки уже отливали синевой — как у них, но радужки ещё сохраняли кораллово-алый цвет.
Он не представлял, что можно сказать. Она заговорила не сразу — ей было тяжело даже это.
— Тайса-доно…(4) — голос был хрупким и ломким, и шелестел, словно снег. «Ей осталось совсем мало», — успел подумать он, когда услышал собственные слова:
— Моё имя Синдзи.
— Вы… предлагаете мне дружбу?..(5) — недоверчивое, искреннее, какое-то… почти детское изумление слышалось даже в этом неестественном голосе. «Хотя почему — почти? Она и есть ребёнок, пусть во взрослом теле». — Мне?..
— Тебе, — ровно, насколько мог, ответил он. Разве что чуть сильнее сжал её ладонь.
— Я же… не…
— Т-с-с, — он наклонился, прижимая пальцы к её губам — кожу обожгло холодом. — Не говори. Просто слушай. Расскажу тебе кое-что.
Она и ждала обещанного, как ребёнок — широко распахнув алые очи, которые уже пригасил подступающий к сердцу холод, ждала, забыв, казалось, обо всём на свете — даже о близкой смерти.
А детям рассказывают сказки, пока они не уснут.
Давным-давно, когда-то в той жизни — полковник Икари, именем которого сейчас матери в Вестеросе и даже Эссосе пугали непослушных детей — тоже был ребёнком. Много лет назад он забыл об этом, приказал себе забыть, и вспоминать было чудовищно тяжело. Больно. Слова совсем не простой детской сказки, которую однажды рассказала брошенному отцом ребёнку тётя, слетали с губ, но внутри вскипали чёрным пламенем, сжимали горло, жгли грудь и понемногу разрушали, казалось, неуязвимые скрепы, камнем сковывающие сердце. Созданные им самим.
Но он был обязан ей. Им всем. И продолжал говорить.
— …и люди говорят, что в холодные снежные ночи та, которую они называют Юки-онна — «Снежная Женщина» — до сих пор бродит по склонам гор и ищет спутника жизни, способного сохранить её тайну и принять её саму, как есть.
Синдзи не отпускал её руки — поэтому почувствовал, а не только увидел, когда ушло последнее тепло. Но всё равно досказал до конца.
Целитель попыталась встать — силы оставили её на середине движения: она отдала слишком много, но подарила своей сестре смерть без боли. Тихую и ласковую, как сон.
Всю боль она забрала себе.
Синдзи не успел даже протянуть руку, когда рядом возникли двое, осторожно подхватывая её. Он проводил их взглядом, а потом склонился и коротко поцеловал, кажется, крепко спящую Сити в лоб.
«Пусть путь твой будет лёгким, — попрощался про себя. — По мосту семи сокровищ»(6).
А когда поднялся на ноги, мысленно уже возвращаясь к своим заботам — случайно поймал взгляд Рей, с каким-то странным, незнакомым выражением глядящей на него.
— Нам пора, — только и сказал он. Она молча кивнула. Как всегда.
Āeksio jentys
«…Ночной Дозор и гарнизон Стены из числа союзных войск на северо-западе продолжают удерживать мост Черепов и Сумеречную Башню. На северо-востоке в результате завершения специальной операции был возвращён замок Инистые Врата, занятый врагом в первом году Долгой Зимы…»
Возвращение вышло примерно таким, как Джон и представлял — из каждых десяти ушедших на восток, чтобы отбить ещё один замок на Стене, выжили шестеро, а вернулись трое — кто-то всегда нужен для гарнизона. Хуже всего, что это уже не удивляло его и не пугало: Джон поймал себя на мысли, что по дороге обратно думает о припасах и подкреплениях, о том, что нужно послать в Инистые Врата ещё людей, где взять этих людей и ещё о тысяче и одной вещей, о которых вынужден думать Лорд-командующий, пусть и «временный» — но не о том, какой ценой далась им эта, может быть, тоже временная, победа.
Пока Джон проходит под взглядами остававшихся оборонять Чёрный Замок братьев к покоям Лорда-командующего — несмотря на прошедшие годы он, кажется, так и не научился считать их своими — эти мысли довлеют над ним, но пропадают мгновенно, стоит открыть тяжёлую дверь и увидеть её.
— Холодно, — говорит он вместо приветствия.
— Холодно, — эхом отзывается Арья, кажущаяся совсем маленькой в огромной мохнатой дохе. Она стоит у жарко пылающего камина, близко-близко — и кажется, будто вовсе не чувствует жара, как не чувствует и холода, каждый день выбираясь на верх Стены — Джон помнит это. В её волосах блестит капельками растаявший снег, а по лицу скользят отсветы пламени, то озаряя его, то скрадывая в мгновениях теней и темноты. У её ног развалился Призрак, при виде Джона тут же поднявший голову.
Она поворачивается к нему, и Джон в тысячный раз думает, что уже не может назвать Арью своей маленькой сестрицей — ведь на её поясе висит меч, а Игла занимает место кинжала. Арья прячет руки, но отнюдь не так, как Санса, а чтобы скрыть момент атаки. Арья прямо глядит на него, как и всегда, но в тёмных глазах даже пламя не отражается, а пропадает бесследно.
Ведь Джон знает этот взгляд — так смотрят даже не те, кто убивал, но кто решал, убивать или нет: разумом и сердцем. Так смотрит он сам.
— Мы взяли замок, — сообщает он бесполезные — здесь, сейчас — вести. Арья только чуть качает головой, безмолвно отвечая: «Не то».
— Здесь всё в порядке? — спрашивает он, чувствуя, как непроизнесённые тогда, долгие две луны назад, слова — царапают горло. Арья упрямо молчит, не отводя взгляда. Неуютная тишина между ними давит на грудь, мешает дышать.
Джон ненавидит это.
— Я не мог взять тебя с собой! — наконец, не выдерживает он. Арья хмурится, как хмурилась в детстве, пытаясь научиться стрелять из лука — промахиваясь вновь и вновь, и отрывисто требует:
— Почему?
Джон и хотел бы ответить, но понимает, что не может — ни найти слов, ни произнести их. Да и не знает, что она подумает на это. Так что он только молчит, с каждым мигом всё сильнее видя, как уходит тепло из её глаз, заменяясь чёрным льдом.
На Джона вновь глядит девочка, ставшая никем.
Он помнит, зачем это — Арья сильная, она почти всё может выдержать, ведь у Арьи есть её стая, и она не в силах отказаться от этого. Только «почти» — это ещё не всё.
А у девочки нет никого — ни родни, ни друзей, ни врагов, даже лица и имени нет… а только дар. Девочка может сделать то, что для Арьи — хуже смерти.
Девочка может уйти.
Когда гулко хлопает дверь, Призрак поднимается и идёт к выходу. Джон окликает его, но получает в ответ лишь взгляд, в котором раскалёнными углями ало тлеет осуждение.
Он остаётся один.
02
«…В районе Короны Королевы продолжаются ожесточённые бои. Особое истребительно-штурмовое элитное авиакрыло «Драконы», базирующееся на прославленном парящем авианосце «Коготь Лилим», по-прежнему успешно контролирует воздушное пространство, обеспечивая защиту и беспрепятственное снабжение наземных войск, несмотря на непрекращающийся натиск врага с использованием тяжёлых боевых единиц класса «Ангел»…»
Она парила в небесах — невесомо и легко, а перед глазами была одна лишь высокая синь с иголочками-искрами звёзд, ещё не сдавшихся подступающему рассвету. Аска полюбовалась на них несколько секунд, а затем выполнила полубочку. Далеко внизу — или теперь «вверху» — плыли облака, плотные и совершенно непроницаемые для глаз, а ещё дальше, там, под этой чёрно-серой пеленой, была земля: чужая, враждебная, изуродованная взрывами и так густо засеянная металлом, что одна мысль о ней вызывала отвращение.
Аска ещё помнила время, когда не думала так — но не считала и теперешние мысли странными. В конце концов, она была пилотом «Евангелиона», и привыкла смотреть на мир с высоты роста своей «Евы». Разница не так важна, ведь её «Нигоки» по-прежнему с ней(7).
А потом они оказались здесь. И ввязались в ещё одну войну — только теперь уже по собственной воле. Пока другие лихорадочно пытались понять, что вообще произошло и куда всех занесло, этот придурок Синдзи позвал их — только её и Пай-девочку, и спросил, чего они хотят. «Вы можете просто уйти, — Аска и сейчас словно слышала его голос, — мне пока хватит сил. Они справятся и без нас. Вы… мы можем просто уйти — или остаться. Тогда этот мир тоже изменится, и я не знаю, как. Другого выбора для нас уже не будет».
Он сказал: «хватит сил», но промолчал о том, чего это будет ему стоить. Аска до сих пор не знала, почему решила остаться в этом странном мире — но не из-за того, конечно, что услышала в его словах тень смерти. А даже если и так — да кем он себя возомнил, вот так предлагать отдать жизнь по её слову?!
Аска вновь поменяла местами небо и землю, чувствуя лёгкую улыбку на губах и тут же нахмурилась: «Вот ещё! Нашла время думать о…»
…а потом радар тонко пищит, внизу и впереди, под облаками, показывая нечто огромное, Аска отрывисто бросает в эфир команды, уходя в пологий штопор, выныривает из непроглядной пелены… и задыхается на миг.
«Три. Целых три Ангела».
А затем она атакует, вновь и вновь, кружится, словно лист на ветру, а рядом так же кружатся свои, только это не ветер уже, а ураган, а вместо воздуха — белый огонь вперемешку с металлом, и перегрузки то почти гасят сознание, то встряхивают, заставляя прийти в себя — чтобы ещё раз кинуться на врага, и ещё, и…
…краснота перед глазами. Тьма. Писк медицинского модуля капсулы…
…и наконец оба Самсэля («пусть даже это не те Ангелы, пусть даже их слабые тени, в которых больше этой «магии», чем всего остального, и почему они заодно с Иными, а может, и нет, и почему приходят только с Севера, и почему почти никогда не трогают никого на земле, а только в воздухе, чтоб они сдохли, и зачем тянутся прямо к столице?!») рушатся вниз изрешечёнными громадами, и осыпаются кажущимися отсюда тонкими тёмными струйками модули брони единственного Рамиэля, которого она достала издалека…
…солнце поднимается над кромкой горизонта, слепит глаза, а тело висит на ремнях, больно впивающихся в плечи, и земля почему-то всё ближе…
А после Аска приходит в себя в медотсеке авианосца, и ещё раз — на палубе, где стоит, как вечность назад, в другом мире, едва не повиснув на ограждении, и хочется то ли плакать, то ли кого-то ударить, потому что она вернулась — снова — потому что у неё «Ева», а у остальных только почти беззащитные самолёты, и их уже нет, а она здесь. И она бы перегнулась чуть сильнее и полетела вниз, но они ведь идут за ней, всё равно идут за ней, эти недоученные дети на непонятно как поднимающихся в воздух полумагических конструктах, и она прикрывает их, как может, и порой они выживают, а ещё Синдзи где-то там, и даже Пай-девочка… так что Аска стискивает зубы и заставляет себя отойти от края, только сейчас заметив, что рядом есть ещё кто-то.
— …миледи! — услышала она словно сквозь вату. — Миледи!
— Что?.. — наконец, отстранённо спросила Аска, поражаясь тому, как звучит её собственный голос.
— Миледи, — совсем юный лейтенант-связист из местных переминался с ноги на ногу — видно было, как ему не по себе: то ли от принесённых вестей, то ли — под её взглядом. — Срочный вызов из Красного замка. Малый совет желает узнать лично от вас, как идёт сражение за…
В глазах потемнело от злости, кровь прилила к лицу, распирало виски — Аска почувствовала, что вот прямо сейчас скажет или сделает что-то такое, о чём точно донесут вездесущие шпионы мастера шептунов. Поэтому она только крепче сжала кулаки и выдохнула сквозь зубы:
— Сражение окончено.
Развернулась и ушла куда-то в сторону командной башни. Никто не решился остановить или хотя бы окликнуть её. По-прежнему мявшегося здесь лейтенанта, почти нашедшего в себе смелость сделать последнее, придержал за плечо Кадзи.
— Не сейчас, — внешне спокойно сказал он, не глядя на того. — Капитан только что потеряла треть своей эскадрильи и сама была ранена. Передайте в столицу… мы победили.
Лейтенант вслед за ним проводил взглядом идущую твёрдой, хоть и несколько скованной походкой капитана первого ранга Сорью, пока она не скрылась из виду, а затем невольно обернулся и посмотрел на изрытую, выжженную и перепаханную землю внизу, где рядом догорали остовы тяжёлой «ангельской» крепости типа «Рамиил», несуразные авианесущие «Самсиилы», а ещё — перехватчики, штурмовики и самолёты ПВО с «Когтя…»
Порывистым движением отсалютовав мёртвым, лейтенант встретил наполовину понимающий, наполовину насмешливый взгляд командира Кадзи, твёрдо глянул в ответ и направился обратно в радиорубку. Он знал точно: в семь преисподних всё — но лорды Малого совета пристанут сейчас с вопросами к капитану Сорью только через его труп.
Dāria
«Королю не место в бою», — когда-то давно, в детстве, говорил ей Визерис: единственной, кто его слушал.
«Королеве не место в сражении!» — эхом давних дней повторяют за его призраком, оставшимся только в её воспоминаниях, лорды Малого совета. «Где же тогда место королеве? — требует Дейнерис, обводя их взглядом, пока все эти «взрослые и мудрые мужи» не опускают глаза. — Вас послушать, так я должна запереться в Красном замке и ждать, пока врага разгромят другие!»
Однажды Тирион спросил её — прямо, как он умеет: всегда ли она знала или чувствовала, как поступить лучше? Что её выбор — верен? В тот миг ей показалось, что он хочет оскорбить её, но затем она вспомнила его же слова, сказанные давным-давно, ещё до отплытия в Вестерос.
— Вы уже знаете, ваше величество, как обманчивы бывают слова, чувства и лица. Словами люди лгут другим и лгут себе, а если говорят правду, то и она часто видится ложью. Чувства мы чаще всего не понимаем даже свои — что же говорить о чужих?
— А лица?
— А лица переменчивы превыше всего.
Это воспоминание, словно книгу, открыло тогда Дейнерис, что беспокоит её десницу — помимо войны, Иных и новых союзников. Открыло, что он постоянно задумывается о верности своих выборов — не прекращая действовать, и задаётся вопросом: понимает ли его королева, что способна ошибаться? Что её ошибки — отольются кровью тех, кто идёт за ней? «Что моим решениям должно следовать за волей, а лишь потом за сердцем?»
Тогда она ответила ему, что всю жизнь следовала за сердцем — и пусть сперва лишь за желаниями его, но теперь — за тем, что живёт в самой его глубине. Тогда она спросила — неужели властитель обречён быть бессердечным?..
Потому когда Тирион — слишком многое замечающий Тирион! — в ответ напомнил ей, что ведь и она сама не проводит всё время на Стене, Дейнерис даже не дрогнула. «Да, — сказала она себе, — я не могу сейчас любить только одного. Не «позволить себе», а следовать за своей любовью. Я — Миса».
— Но это не значит, что я вовсе не могу любить, — шепчет она безлунными ночами, когда никто не слышит.
А потом ей вновь вспоминаются слова Тириона о лицах, и память предательски подкидывает образ той, для кого это — естественная истина, часть жизни, что всегда рядом — должно быть, в самой глубине её сердца. Той, что сейчас рядом с ним.
Она помнила, как смотрела на неё Санса Старк, когда Дейнерис впервые прибыла в Винтерфелл — в этом взгляде было больше опасения, чем ожидания, больше недоверия, чем открытости. Но Арья… Арья словно и вовсе не видела королеву — она смотрела только на Джона. А когда, наконец, бросила сквозь неё единственный взгляд — Дейнерис готова была поверить во всё, что услышала о дочери Старков за время пути из Белой Гавани.
О той, кому Джон не смог отказать — и взял с собой на Стену. Не старшую — младшую.
Так что она стискивает сердце оковами сдержанности, долга, ответственности — и держится. Днём это легко — у королевы государства, ведущего тяжёлую войну, нет времени на сомнения и страхи. Ночами — почти невыносимо: у Дейнерис уже нет никого здесь, с кем можно хотя бы просто помолчать.
И она, ночь за ночью оставаясь наедине с собственными мыслями, держится, пока хватает сил, а когда их совсем не остаётся — зовёт Дрогона и летит на север… чтобы по возвращении вновь услышать: «Королеве не место в сражении».
Она солгала бы самой себе, если б сказала, что делает это ради других — хотя не упускает случая помочь людям. Но лорды Малого совета, до ужаса боящиеся, что однажды их королева не вернётся, по безрассудству вмешавшись в какой-то «незначительный» бой — не понимают, что Дейнерис уже не в силах жить на одной лишь земле. Что она готова отнять от себя — уже отняла — очень многое…
Но только не небо.
Ведь пока она там, в эти краткие часы ей почти забывается, что под этим небом есть война, есть покрытые льдами и снегом земля и реки, есть голод, кровь и смерть тех, кто пошёл за нею. За нею — или за её драконами. Только паря в высоте, она забывает ненадолго о грузе власти, тяжести долга и необходимости решать, кто будет жить дальше, а кто умрёт. И о страхе, что эта зима не закончится.
Конечно, времени всегда слишком мало, чтобы достичь Севера, и когда небо несмело светлеет, предвещая восход, она уже возвращается в Красный замок… но Дейнерис знает, что не выберет иного пути, даже если не может пока достичь того, к кому стремится. Это единственное, что она может сделать не как королева — как любящая — чтобы потом смело взглянуть ему в глаза и не отвести взора, даже если увидит в ответном лишь безразличие и пустоту. Даже если он забудет её. «Даже… если некому будет посмотреть в ответ», — думает она, и сердце трепещет от боли и страха, и она сильнее стискивает колени, и Дрогон несётся вперёд, вниз, кружится всё быстрее, всё яростнее, пока отчаяние не отступает.
Это единственное, что связывает её с теми, кто там, со всех сторон окружённые смертью, продолжают хранить Стену, как сотни и тысячи лет до того. В древних легендах, которые когда-то давным-давно читала она в доме с красной дверью, было многое, да — но не всё. Теперь Дейнерис знает это.
Стена — это не только лёд, камень и заклятия. Стена — это люди, для которых нет и не будет другого пристанища ни в жизни, ни в смерти. Стена — это надежда.
Но тихими ночами, тянущимися так долго в пустой холодной постели, шёпотом отгоняя таящиеся по углам спальни страхи — она знает правду.
Надежда — это всё, что у них есть.
Вот только её всё меньше.
1) «hanbun-shito» — «полу-Ангелы» (яп.).
2) «Gloria! Gloria! Gloria!» — часть боевого клича Федерации Адес. Извините, но очень уж подошло.
3) «Седьмая» или Сити, как предпочитал думать Синдзи» — один из вариантов чтения числительного «семь» в японском языке звучит как «сити». И — да, среди японских женских имён такое есть.
4) «Тайса-доно» — «полковник» (яп.). Собственно, «тайса» — само звание, «доно» — именной суффикс, в современном японском языке добавляемый в том числе военнослужащими к полному имени или званию при обращении к офицеру.
5) Обращение по имени без именных суффиксов — возможно именно между друзьями, и называя своё имя вот так — Синдзи, действительно, предлагает считать его другом.
6) Путь в мир мёртвых в японской буддистской традиции пролегает через реку Сандзу — те, кто вершил добрые дела, могут преодолеть её по мосту, украшенному семью сокровищами.
7) «Нигоки» — «вторая» (яп.), то есть Евангелион-02: https://fanfics.me/character4690
01, 00
Рей шла к нему среди рыхлого снега и грязи отгремевшего сражения, словно не замечая ни мертвых вокруг — тех, что были ими и тех, кто стали, ни крови, ни пламени похоронных команд, пока не остановилась за спиной. Синдзи не было нужды оборачиваться, чтобы видеть это.
Он глядел на север, а она — на него.
— Не «Сити», — вдруг промолвила Рей с непонятным страхом в голосе, — мы называли её «Нана»(1). — И тут же, словно боясь передумать, спросила: — Что такое «мост семи сокровищ»?
Мысли путались от усталости, и сперва он не понял, а когда понял… нет, не испугался. Обернулся к ней. «Значит, всё это время ты…» — подумал он, уже зная, что она услышит.
Рей легонько кивнула.
«Тогда ты знаешь и что я чувствую к тебе. Если хочешь, скажу это вслух».
Едва заметное движение — нет.
— Прости, — произнёс он, и было сейчас в его голосе что-то, отчего Рей на миг почудилось, будто перед ней тот, навсегда исчезнувший мальчик, давным-давно — тринадцать лет — вечность назад убитый и надёжно погребённый этим молодым мужчиной с наполовину седой головой. — Я не знаю, как себя вести в таких ситуациях.
Рей почувствовала, как от этих слов почему-то сжалось сердце. Ведь она никогда не слышала их. Не могла слышать. Это та, вторая… Но услышала, как её собственный голос произносит:
— Может быть, просто улыбнуться?
Улыбка у него была точно такая же.
02
Она стояла, почти не держась за леер и глядя на море внизу. Ветер здесь, на марсе, был такой, что вышибал слёзы. «Или это не ветер».
С винтового трапа послышались неторопливые размеренные шаги. Остановились на верхней ступени.
— Скажи, Кадзи, — наконец, спросила Аска, не оборачиваясь, — почему ты остаёшься здесь?
Кажется, он усмехнулся.
— Тебе солгать или сказать правду?
Это было больше, чем просто игрой.
— Правду.
Она давно уже не боялась. Весь страх ушёл ещё там — на берегу, где Синдзи едва не убил её. «Даже если этого никогда не было».
— Потому что мне больше некуда идти, — просто ответил Кадзи.
Вот теперь Аска обернулась. Он стоял там, устремив глаза в небо и улыбаясь. Она знала этот взгляд.
— Но ты ведь вернулся! — вырвалось у неё. — Ты мог остаться там…
«…с Мисато», — не договорила она. Кажется, он понял. Нет, не так. Не мог не понять.
— Вернулся, — повторил Кадзи. — Потому что здесь я могу быть самим собой. Без постоянной лжи. Делать что-то настоящее.
— Но там…
— …то же самое? — он покачал головой. — Там это не было моим выбором. В море LCL ты не можешь не быть собой. Это не то, чего я хотел.
Он взглянул на неё прямо.
— Помнишь, как сказал Синдзи? — Аска поморщилась: мол, нашёл на кого ссылаться, но Кадзи, словно не замечая, продолжил: — Если мы хотим жить как отдельные личности, то неизбежно будем причинять боль другим. А я и так уже принёс достаточно боли. Тем, кого любил и кого ненавидел. И раз иначе никак, то хотя бы сделаю всё, чтобы защитить их. Где бы ни оказался. Важно только это.
— Ты поэтому отказался от звания адмирала? — попыталась пошутить Аска.
Он пожал плечами:
— Никогда не испытывал горячей любви ко всем этим лычкам, форме и субординации. А отвечать за людей здесь могу и так. К тому же забавно, когда кто-то путается, не зная, как ко мне обращаться…
Они обменялись улыбками.
— Что насчёт тебя? — вдруг прямо спросил Кадзи. — Вряд ли ты здесь только для того, чтобы пилотировать «Еву».
«Словно привет из прошлого. И — я ведь сама спросила его о Мисато».
— Тебе солгать или сказать правду?
— Как пожелаешь, — он вновь улыбался, но глаза оставались убийственно серьёзными.
— Не ради тебя, — ответила Аска на настоящий вопрос. — Я уже не та глупая девчонка, Кадзи.
— Тогда…
— И этот придурок здесь тоже ни при чём! — мгновенно вспылила она.
— Я хотел спросить, — медленно проговорил Кадзи, — тогда дело в них? Людях из этого мира. В том, что они тоже стремятся выжить?
На миг Аска почувствовала облегчение, что он знает её не так хорошо, как она боялась — но ещё миг спустя осознала: да, не так.
Намного лучше.
— Не понимаю, о чём это ты, — настолько равнодушно, как могла, бросила она.
— Мы ведь решили не лгать.
— Ты сказал: как я пожелаю! — огрызнулась Аска, не желая отступать.
— А ты сказала мне говорить правду. Так вот тебе правда: это нужно не мне.
— И что с того? — буркнула в ответ.
— Можешь сказать вслух, Аска. Никто не услышит.
— Здесь ещё ты! — как-то по инерции разозлилась она.
Кадзи вновь улыбнулся — и было в этой улыбке столько боли, что Аска не выдержала: опустила глаза.
— Вовсе нет, — мягко возразил он. — Ты и сама понимаешь.
— Что… — ошеломлённо вскинулась она.
— Однажды я просто умру, Аска. Все умрут, а вы — останетесь. Только вы.
— …ты несёшь?..
— Разве не так? По-настоящему выжили только вы трое. Все остальные, кто пошёл за вами сюда — просто мертвецы, получившие ещё один срок.
— Кадзи!
— В вашем мире никого больше нет. Здесь никого больше нет. Только ты и ветер.
— Совсем дурак?! — наконец, не выдержала она. — Я решаю, кому быть рядом со мной! Где мне быть! И я тут, потому что хочу этого!
— Тогда признай наконец, что здесь теперь твой дом! — словно того и дожидаясь, жёстко прозвучало в ответ, и Аска удивлённо уставилась на него.
— Ты специально… — выдохнула она.
Кадзи только пожал плечами и лихо улыбнулся — как тогда, много лет назад.
— Кто-то же должен.
Его шаги уже стучали по ступеням, постепенно затихая, когда Аска, до боли вцепившись в леер и не замечая солёной влаги на щеках, через силу ухмыльнулась и с, казалось, давно позабытым упрямством заявила — всему вокруг и ещё дальше:
— Это — моё место. Мой шанс. Ясно вам? Мой мир. Мой. А кто не согласен — да пошли все в…!
Пролетавший мимо один из воронов Брана Старка резко подался в сторону, заслышав с высокой башни парящего в небе стального острова жуткие многоступенчатые заклятия.
Он просто не знал немецкого.
Āeksio jentys
Арья избегает его долгие три дня — и три очень тёмные ночи, пришедшиеся на новолуние. Джон не знает, где она прячется и всё заставляет себя думать, что, наверное, и не нужно её искать — тогда, может, Арья решит вернуться в Винтерфелл, туда, где Бран и Санса, под защиту стен и многочисленной стражи. А он… он справится и без неё. Должен справиться.
Арья избегает его, умудряясь совсем не попадаться на глаза — до тех пор, пока на четвёртый день он возвращается после проверки постов в комнату с погасшим к утру камином, чтобы увидеть её стоящей у окна, закрытого тяжёлыми ставнями. Предутренний свет серой дымкой просачивается сквозь створки, едва разбавляя тьму.
Она словно не слышит ни громкого скрипа петель, ни его шагов, так что на миг Джону становится страшно, что Арья повернётся — и он увидит белую кожу да сияющие синим льдом глаза.
Джон невольно протягивает к ней руку, чтобы прикосновением отогнать этот кошмар, но останавливается на середине движения — ведь ещё сильнее страшится встретить взгляд девочки, ставшей никем.
Но она оборачивается — и на него смотрит Арья, сестрица Арья: блестящими тёмными глазами, в самой глубине которых таится почти позабытая, какая-то детская обида и очень взрослые невыплаканные слёзы. Арья, которая шмыгает носом, отступает на шаг, точно боится его прикосновения, и то ли просит, то ли требует, прямо, как всегда, не отводя взгляда:
— Не уходи больше без меня.
Она говорит это так, что у Джона перемешиваются в голове все придуманные за эти три дня слова. Она смотрит так, что он знает: даже если произнести их, Арья не уедет в Винтерфелл. Она ждёт ответа так, словно и не было всех этих лет, словно вот-вот он взъерошит ей волосы и обнимет, как прежде, когда единственным правилом оставалось: «не говори Сансе».
Так что Джон только молча качает головой, не зная, как объяснить ей всё, что чувствует — но Арья понимает неправильно.
— Почему?.. — тихо-тихо шепчет она, и он слышит в её голосе призрак боли, и ему становится ещё хуже. Он знает, что сказал бы теперь Сансе: что Чёрный Замок — самое безопасное место на Стене, что с ним ничего не случится, что он не может позволить ей так рисковать, что она — настоящий Старк: по матери и отцу — и Север без неё не выживет. Но сейчас, здесь, рядом с ним не Санса — Арья, а Арье Джон может говорить только правду.
Ведь он знает её взгляд — так смотрят те, кто решал: умирать или нет. Ведь они оба умирали — только он дважды, а она…
— Потому что лучше я, чем ты, — честно отвечает Джон, и видит, как тает чёрный лёд в её глазах, и не замечает движения, и почти задыхается, когда она врезается головой прямо в солнечное сплетение, обхватывая его руками, и обнимает её в ответ, даже не слушая — зная — что она повторяет горячечным шёпотом вновь и вновь.
«Не сегодня».
Dāria
«…В Тюленьем заливе корабли Чернознамённого Северного флота под руководством адмирала лорда Мандерли перехватили и метким огнём уничтожили два десантных корабля врага.
Полностью окружённый вражеский гарнизон в Последнем Очаге рано утром пытался боем разведать наши позиции. Умертвия под руководством Иных были встречены огнём, понесли большие потери и отошли на исходный рубеж. Вскоре умертвия возобновили атаку, но была рассеяны, не достигнув наших позиций…»
«Война продолжается, — думает Дейнерис. — Но ведь не только война. Смерть — не единственное, что у нас есть».
Она вдруг вспоминает, как однажды её, почти впавшую в беспросветное отчаянье, неожиданно поддержала постоянно молчаливая и хмурая — так она всегда думала — сестра Джона. Как они просидели до утра у камина в дальнем уголке Винтерфелла, куда не забредали даже слуги: рассказывали друг другу истории, подолгу молчали и, не сговариваясь, обходили в разговоре одно-единственное — одного-единственного человека, чтобы с рассветом, увидев его во дворе, обменяться быстрыми взглядами и сделать вид, будто ничего не было.
Дейнерис вспоминает об этом, когда приходится совсем тяжко — и на сердце сразу легчает.
Она ведь не одна. У неё есть её дети. У неё есть её люди… а ещё те, кого ей трудно считать людьми.
Мысли вновь меняют направление, а перед мысленным взором раскрывается прошлое — как росли и менялись её драконы, как менялась вместе с ними она, и как менялся мир вокруг.
Годы, прошедшие словно во сне, пока они с братом скитались по Эссосу, совсем угасли в памяти — порой казалось, что сама её жизнь началась с той ночи в кхаласаре, когда совсем юной Дени приснился чёрный дракон… а закончилась в красной пустоши, чтобы начаться вновь.
Дени давно погибла, а Дейнерис рождалась трижды: впервые, среди ветра и волн — чтобы стать Бурерождённой. Во второй раз, когда за ними закрылись двери дома сира Дарри, и её детство закончилось. И третий — когда умер её сын и родились драконы.
Она уже прожила две жизни: первую, прошедшую в доме с красной дверью, который подарил ей счастье, и вторую, в которой был, кажется, только страх, закончившийся ночью пламени, крови и смерти.
Сейчас она живёт в третий раз, и отчего-то знает, что этот — последний.
Её третья жизнь уже вместила в себя больше, чем может вообразить человек. Она сражалась в Кварте за своих детей и плакала в Астапоре над десятками тысяч убитых детей других — убитых теми, кто сами ещё оставались детьми. Она была в Юнкае, где хитрость превзошла силу и умение, и в Миэрине, где два предательства обернулись одной победой…
Весь её путь был отмечен кровью и огнём, и она покинула Миэрин так же, как прибыла в него — кровь привлекла огонь, облечённый плотью, и огонь стал властью. Куэйта оказалась права.
Куэйта ошибалась. Когда мир вновь услышал песнь драконов, одними горящими стеклянными свечами и сбывающимися туманными пророчествами не обошлось. Полторы сотни лет прошло со смерти последней из них — а до того, заточённые в Драконье Логово, они слабели и мельчали, и вместе с ними слабела магия мира, пока вовсе не ушла из него, оставив лишь слабые свои отголоски…
Но потом родились её дети. Сразу трое. Родились и выросли, и набрали силы — а отвыкшему от магии миру этого было слишком много. И его границы расплылись, истончились, исказились — и через них прошли обитатели иного мира, где произошло то же самое. Наверное — она не до конца поняла рассказы их мейстеров, да и они сами, кажется, не понимали. Во всех них словно мешались воспоминания двух разных жизней — одной, где они пережили нечто столь ужасное, что не хотели или даже не могли говорить об этом, и другой — начавшейся после. Все они, казалось, не боялись ничего и никого — кроме синеглазого юноши, за которым шли, да и страх этот был странным — больше похожим на уважение.
Дейнерис помнит, как впервые услышала о них — в Миэрине говорили о «пришельцах, явившихся издалека» и о диковинах, что они привезли с собой. В этом сходились все слухи и рассказы, но разнились во всём остальном: кто говорил, что пришельцы явились с Тысячи Островов и приносят человеческие жертвы, кто — что они столетиями тайно жили на Секире, Лорассионе или в Квохорском лесу, а порой — что явились из пределов Империи И-Ти или даже выплыли на своих кораблях прямо из Дымного моря.
Так же различались и рассказы об их внешности: послушать одних, так те выглядели, как иббенийцы, другие твердили, напротив, что похожи на лэнгийцев — высоки ростом и глаза их сияют раскалённым золотом, а третьи словно описывали северян из Вестероса: светлокожих и сероглазых. От Даарио Дейнерис услышала, что они не верят ни в каких богов, от Миссандеи — что богов у них двое, и это супруги, Зеленая Милость уверяла, будто пришельцы поклоняются Боаше, а Хиздар — что Льву Ночи.
Тогда они не слишком заинтересовали её — у Дейнерис было множество других забот: Сыны Гарпии, убивающие её подданных и коалиция работорговцев, собирающаяся против Миэрина, её собственные драконы, становящиеся всё сильнее и Дрогон, убивший ребёнка, смутные предсказания и тяжкие сомнения в тех, кто рядом — а затем политический брак с недавним врагом и почти удавшееся покушение на её жизнь…
Они не явились в Миэрин, куда Дейнерис вернулась во главе кхаласара и верхом на Дрогоне, едва не погибнув в Дотракийском море, повстречав кхала Чхако и убив его, как и его кровников — наконец. Казнённый за попытку захватить её и её детей Грейджой невольно сделал ей подарок — ещё три десятка кораблей вдобавок к тем, что принадлежали работорговцам…
Они не посетили ни Волантис, флот которого, вопреки опасениям её десницы, и не думал выходить в море на стороне коалиции работорговцев; ни Тирош, где пополнившийся боевыми кораблями бывшего «лорда Вод» флот Дейнерис останавливался, чтобы пополнить припасы.
Они не прибыли на Драконий Камень, доставшийся ей легко — обескровленные до того при взятии войска Тиреллов, едва заслышав о битве под Миэрином, флоте и драконах в полной силе, покинули крепость на кораблях Редвинов, убравшись до её прибытия.
Они вовсе не явились к ней.
Вместо этого они показались в Винтерфелле, когда армия мёртвых завладела одним из её детей, разрушила восточную часть Стены и нескончаемыми волнами поглощала Север. Прибыли, чтобы спасти тех, кого ещё можно было спасти. А когда собравшиеся лорды и леди Севера отказались покидать его просто так — встали вместе с ними на защиту твердыни Старков.
Они принесли с собой оружие, которого никто ещё никогда не видел, хотя их мейстеры и говорили, что в И-Ти, далеко на востоке, его могут знать. Они принесли знания, которые никому не были нужны тогда — и так пригодились потом, спася тысячи жизней от холода и голода. Они принесли надежду.
Но всего этого не хватило, чтобы удержать Винтерфелл. И тогда они отдали свои жизни — многие из них — чтобы другие смогли отойти к побережью и сесть на гигантские железные корабли.
Им почти не было дела до славы и почестей — кроме боевых и учёных(2), они умирали и убивали не за золото, земли или чьё-то имя — но за людей. За живых.
Они принесли в мир много хорошего и немало плохого — пугающего и опасного, непонятного и жуткого, за что Конклав Цитадели во всеуслышание отказался соотноситься с ними.
Они принесли в мир слово «человечество».
У них не было своего короля, не было лордов — они с лёгким сердцем разделяли друг с другом равно власть и ответственность. Но их вели… нет, они сами, своей волей и сердцем следовали за теми, кто привёл их.
Дейнерис часто думает о них.
С Аской она разделила даже не любовь к небу — невозможность жить только на земле. Одного этого стало достаточно, а ведь были в той ещё сила, непреложная решимость и ярость — то, из-за чего Дейнерис порой чувствовала, будто встретила давно потерянную сестру.
Икари сперва показался ей ещё одним, не могущим прожить и дня без разговоров о войне и оружии — за свою жизнь она навидалась их достаточно… да так бы и осталось, не подслушай она случайно, о чём и как он говорил, когда думал, что его слышат лишь друзья — это словно был совсем другой человек. Человек, постоянно ощущающий на своих плечах груз ответственности за когда-то сделанные выборы, но не позволяющий этому грузу раздавить собственный мир. Он напоминал ей саму себя.
А ещё — Дени порой казалось, глядя ему в глаза, что сквозь них на неё смотрит некое существо, познавшее и видевшее столько, что уже не способно ничему удивляться. Похоже глядел на людей младший брат Джона — Брандон, но даже тот, встретившись с Икари лишь раз, с тех пор упорно избегал его. Джон потом говорил: ответа, что случилось, он от Брана так и не добился…
Наконец, была Рей — та, о ком Аска порой говорила, как о враге, но на деле считала своей. Та, ради кого тот самый Икари готов был отдать жизнь, не раздумывая, хотя не сказал ни слова об этом. Та, от кого за все эти годы она слышала всего несколько слов, и кого Дейнерис Таргариен, императрица Вестероса, владычица Семи Королевств, в самой глубине сердца боялась, не ведая причины, и даже самой себе в этом страхе готова была признаться, лишь открывая глаза в неверном сумраке подкрадывающегося утра, когда разум ещё наполовину спит.
Дейнерис думает о них, когда боль и тоска по погибшим сжимают сердце, потому что знает — они никогда не остановятся, не сдадутся: до тех самых пор, пока враг не будет даже не отброшен или повержен — уничтожен. И им нет никакого дела до того, кто это: привлечённые обещанием войны и добычи да подарками гискарцев, ненавидящих «валирийку на троне», кхаласары Дотракийского моря, пришедшие по поднявшейся из воды земле там, где были Ступени; дорнийцы, пропустившие их и считающие, что пришло время ройнарам править Вестеросом, когда «эти дикари» ослабят их врагов… или Иные, ведущие полчища мертвецов на юг — они не остановятся.
«Как и я. Ведь пока у меня есть мой кхаласар — мои люди — все мои люди, и неважно, кто они и откуда — мне есть, что ответить Смерти. Всегда будет. А если меня не станет — они скажут за меня…»
«…Tubī daor!(3)» — повторяет она про себя звонким голосом Арьи. И смеётся.
1) Разумеется, спустя столько лет и событий они с Рей говорят даже между собой не только по-японски — этим и вызвана ошибка Синдзи. В японском языке числительные могут читаться двояко: в онном (заимствованном из китайского языка) и кунном (исконно японском) чтениях. «Сити» — числительное «семь» в онном чтении, «Нана» — в кунном.
2) Научных, то есть. Источники разнятся в том, есть ли в языках известных нам обитателей этого мира сам термин «наука» и производные от него.
3) Tubī daor — собственно, то же известное: «Не сегодня» на высоком валирийском: https://7kingdoms.ru/wp-content/uploads/2014/08/WhatDoWeSayToDeathNotToday.mp3
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу