Разум и чувства (гет)

День выдался долгим. И сейчас, бредя в надвигающихся сумерках по пустеющему кампусу, Эльза подумала, что у нее, пожалуй, еще никогда не было такого дня — с такими эмоциональными горками, таким количеством разного рода откровений и такой кучей скелетов, с грохотом выпадающих из семейных шкафов. И добро бы только их собственных семейных шкафов. Нет, и шкафы, и скелеты сыпались на нее сегодня с обеих сторон — как с барраярской, так и с цетагандийской. И тем не менее, несмотря на всю амплитуду обрушившихся на нее переживаний, несмотря на всю глубину разверзшихся перед ней бездн, в целом ей было удивительно спокойно. И все потому что рядом — слегка касаясь ее плеча своим, шаг в шаг — шел этот юноша, главный источник ее сегодняшнего беспокойства. Как странно! Она так из-за него нервничала, а в результате только благодаря ему может сейчас о чем-то думать. Идти по гравиевой дорожке, вдыхать аромат скошенного за субботу газона, смотреть на зажигающиеся в темнеющих небесах звезды и просто думать — о будущем. Своем и его.

Ее так волновало мнение родителей, что она совершенно забыла о том, что в семье она не одна. И что курсантов Академии, случается, отпускают на выходных на побывку. В связи с чем растянувшийся на весь день показ голографических снимков столетней давности, ответная демонстрация семейных фотоальбомов, преподнесение цетагандийского родового реестра с балисетом и последовавшее за ним совместное музицирование — все это приобрело несколько иной оттенок, чем можно было бы ожидать исходя из настроя отца и матери. Особенно трудным испытанием оказался семейный обед и знакомство с младшими.

И если младшие, несмотря на первоначальную настороженность Прошки, в конце концов прониклись их новым родственником, то лорд Форбреттен, будущий девятый граф и ее старший брат Эрик-Янис, который всю жизнь был для нее просто Рике, напрочь отказался признавать Акане. Причем в любом качестве. Эльза так и не поняла причину. И дело тут было даже не в том, что Акане был гемом и цетагандийцем, то есть человеком иной культуры и воспитания, постоянно тыкавшим в это различие — каждым словом и каждым жестом. Из всего множества брошенных братом явных и скрытых упреков Эльза сумела ясно углядеть лишь один мотив — тотальную и непримиримую ревность. К родителям: как они могли так легко принять в дом чужака? К младшим: с какой стати они так быстро купились на гемские трюки? К музыке: как какой-то разряженный модник может быть настолько хорош в игре на старинных инструментах? К барраярскому прикладному искусству: с чего это какой-то студент разбирается в их фамильном барахле лучше отца с матерью? К пению: с какой радости у простого рокера оказалось такое глубокое, чувственное, прямо-таки оперное альтино? К Пенфесилее: отчего она столь благосклонна к этому наркоману и проходимцу? К самой Эльзе: как она могла так легко отказаться от Алекса с Грегом ради этой пародии на мужчину? К Алексу: почему это он из-за какого-то цета так быстро забыл своего лучшего друга Грегора? И все это можно было бы хоть как-то понять, но в самый последний момент ко всему этому внезапно добавилась обида за самого Алекса: как эта бессердечная сволочь посмела бросить влюбленного в нее человека и оставить его в настолько расстроенных чувствах, что он прямо на балу в честь Дня рождения Императора поцеловал эту цетагандийскую стерву, а потом отправился с ней развлекаться всякими цетагандийскими непотребствами?

Эльза достаточно хорошо знала брата, чтобы надеяться, что такая буря эмоций когда-нибудь да схлынет и она снова сможет без опаски остаться с ним наедине или в компании, чтобы не получить какую-нибудь шпильку в свой адрес относительно своей «бездумной толерантности». Но вот чего она совершенно не ожидала, так это того, насколько ее родной брат, оказывается, мог быть язвителен. Раньше она могла наблюдать его только дома — в кругу семьи. А если на людях, то исключительно в общении с теми, кто хотя бы номинально считался друзьями. Даже когда Рике дразнили в школе, это делали, в основном, «свои» — либо девочки из числа форов, либо Форкаллонер с его прихлебателями. Как ее брат ведет себя с теми, кого он действительно считал своими противниками, она никогда не видела. И увиденное заставило ее сделать вывод, что он — точно не тот человек, от которого бы она хотела когда-нибудь хоть в чем-то зависеть. И хотя отец был полон здоровья и давно оставил военную службу, а значит, риск внезапной кончины был сведен к минимуму, хорошо было бы успеть выйти замуж до того, как лорд Форбреттен станет графом Форбреттеном. Или хотя бы найти какое-то другое, альтернативное решение, которое бы, как и брак, могло бы открыть перед ней свободу жить с тем, с кем она хочет, и так, как она сама того пожелает. Даже если ради этого ей придется когда-нибудь уйти из дома, лишиться приданого и наследства.

И вот тут в контексте сообщенной ей братом новости — о том, что именно произошло неделю назад на балу — завтрашний их визит к Форксиганам внезапно представал совсем не в том свете, как они это себе уже успели придумать с Акане.

— Ну, так что насчет завтра? — спросила она его, когда они отошли на достаточное расстояние от высадившего их у ворот кампуса аэрокара и сумели-таки убедить оруженосца, что в дальнейшем сопровождении не нуждаются.

— Завтра мы с тобой идем к Алексу и я делаю ему предложение, — оторвавшись от каких-то собственных дум, отозвался Акане.

— Подожди. Я думала, мы идем к нему, чтобы ты признался ему в своих чувствах, а предложение он будет делать мне. Не обязательно завтра, но… как-то так. По крайней мере, ты попробуешь его убедить. Или мы вместе попробуем. Ну, если там все для него кардинально не поменялось, конечно…

— Форбреттен, я тебя умоляю! Что там могло для него поменяться? Ты же слышала, как он назвал полотно, над которым сейчас работает. В свете того, что он позволил себя поцеловать моей невесте, понятно же, что «плен» — это всего лишь метафора. Автопортрет он там наверняка пишет. Или пейзаж. Или натюрморт с символическим значением. Ну, явно же не какую-то там агитку на тему барраярской истории, как бы то ни хотелось твоему брату.

Да, Эльза хорошо запомнила озвученное отцом название, которое явно было задумано не просто так и совсем не случайно было сообщено родственникам, которые непременно поделились бы им с остальными членами их тесного круга прогрессивных «оригиналов и маргиналов». Это была прямая отсылка к их давним играм в Первую Цетагандийскую, где они вместе с Алексом всегда играли за партизан. И скрытое послание, которое предназначалось всем, кто был в курсе содержания некоторых игр, заключалось в том, что Алекс отчаянно влюблен — до выворачивающего наизнанку безмолвного крика. И единственный способ для него справиться с этим чувством — это писать маслом. Как те злополучные «Маки», куда он умудрился запрятать и свою безответную страсть к Грегу, и надежду на спасение от своего одиночества вместе с Эльзой.

Она даже сделала попытку написать Алексу, но комм-сеть услужливо сообщила, что тот отключил прием сообщений. Тогда она улучила момент и наскоро связалась с леди Катрионой. Та подтвердила, что Алекс уже неделю не выходит из комнаты и действительно просил его не беспокоить. Якобы из-за работы. И да, название этой самой работы было именно таким. В ответ на вопрос обеспокоенной матери, что же ей делать с непутевым сыном, Эльза пообещала, что она завтра придет сама и более того — приведет Акане, чтобы они, наконец, объяснились. «Да, Эльза, пожалуйста, будь так добра! Мы все очень устали от этой размолвки. Алекс правда очень переживает», — призналась графиня. Но все это — и разговор, и данное леди Катрионе обещание — было до того, как они с Акане узнали, что теперь во все это оказалась замешана невеста Акане. А вовсе не Эльза, которой это Алексово послание было адресовано. И в то же время в том, что оно было адресовано в первую очередь именно ей, она ни разу не сомневалась.

— Я собираюсь просить его стать моим официальным возлюбленным, — сообщил ей Акане. — Я уже сегодня утром решил, что обязательно это сделаю. Но после того, что сказал твой брат, я думаю, это надо сделать завтра же, не откладывая.

— Это из-за того, что они целовались с Фенн Рин? — осторожно поинтересовалась она.

— Да. Потому что это была не просто художественная акция. Это было послание, адресованное лично мне и всем присутствующим на балу цетагандийцам.

— Послание? Как она могла быть уверена, что оно до тебя дойдет?

— Ну… как-то дошло же! И всего через каких-то несколько дней. Наверняка, это еще и эксперимент был поставлен — по скорости распространения слухов.

— И что же это было за послание?

— Я тебе говорил уже, что она ненормальная и отчего-то очень сильно хочет выйти за меня замуж. Хотя в принципе могла бы этого и не делать... Ну, вот она мне еще раз об этом своем желании напомнила. Публично одобрила моего барраярского любовника. Типа: «Не бойся, Акане, делай что хочешь — я не против! Твои извращения меня не пугают, и никакими Форкосиганами нашу помолвку тебе не сорвать». А я ему еще в своих чувствах не успел толком признаться! Я вообще до вчерашнего вечера не был уверен, что когда-нибудь снова смогу с ним общаться, как прежде. А она уже все поняла, со всем согласилась и официально дала свое одобрение! Очень в духе Ринов! Как будто ей мало, что в результате этого брака от нашего семейного предприятия останется только имя, а заправлять всем будет ее родня. Мы еще родственниками с ней не стали, а она уже вмешивается в мою личную жизнь!

— Хм, — Эльза задумалась. Девушка, которую даже Акане называет «странной» и которая настолько сильно хотела выйти за этого парня замуж, должна быть не так проста. История с поцелуем и «непотребствами» это лишь подтверждала: с какой-нибудь дурой Алекс бы никогда не стал целоваться. А уж если она была в состоянии отправлять своему жениху такие послания, то явно знала своего избранника как облупленного.

— А не могло быть так, — и, боясь спугнуть надежду, Эльза слегка замедлила шаг, — что зная, как ты это ее послание воспримешь, она просто хотела вам с Алексом этим помочь?

Но Акане остался в своем предубеждении непреклонен:

— Она — Рин! К тому же — наполовину аут. Зачем ей помогать кому-то, кроме себя?

— Ну, беспокоится о тебе. С чего бы они вообще разговаривать начали, если у него там такая депрессия, как отец с Рике расписывают? Наверняка сам же к ней на балу и подкатил — про тебя разузнать. Изложил ей в красках вашу историю, как ты мне вчера... Кто бы помочь не захотел? Знаешь, как мне тебя вчера жалко было!

— Эльза! — всплеснул руками Акане. — Я тебе уже говорил: ты очень добрая! Не меряй, пожалуйста, всех по себе. Особенно гем-леди.

— Но ты же сам все время боишься, что сорвешь эту вашу помолвку и тебя из семейного реестра вычеркнут. Вот она узнала твои обстоятельства и решила тебя поддержать. Типа, все в силе. Наверняка ж она знает твое отношение к Барраяру и как ты при этом комплексуешь из-за своих симпатий к «инопланетным варварам».

Акане как-то странно замялся.

— Она и так знала, что у меня на Барраяре есть друг. И… что это очень важный для меня человек.

— Думаешь, твои мамы ей написали?

— Нет, — совсем сконфузился гем. — Просто я у нее кое-что в связи с этим спрашивал, как у сотрудника посольства... Когда мы еще только начали общаться с Алексом. И потом, она читает мой блог и видела мои стихи. И судя по ее комментариям, спокойно к этому отнеслась. Я потому и говорю, что она странная, раз ей пофиг! — снова патетично взмахнул он руками. — Нормальная гем-леди не стала бы проявлять подобную толерантность. Уж точно не в отношении барраярца! Нет, я не исключаю, ей могло быть отчасти любопытно, кто это. Потому что имени я ни разу не упоминал. Но в любом случае это не повод прилюдно целовать объект моих воздыханий! Можно же было просто письмо написать, если так поддержать хотелось. Типа: «Красивый парень! Отличный вкус! Сама бы не выбрала лучше!» Ну, что обычно невесты в таких случаях пишут?

Барраярские невесты точно ничего такого никогда не писали. А про цетагандийских Эльза знала только от самого Акане.

— Ну, хорошо. А ты не исключаешь, что он мог ей самой тупо понравиться? Не только как твой избранник, — и она испытующе посмотрела на Акане. — Уж на что ты трогательно переживаешь, а Алекс так и вовсе неотразим, когда по кому-то страдает. Уж я-то знаю, о чем говорю! А тут у него, видно, совсем все плохо. Прикинь, если даже Рике на тебя из-за всей этой истории взъелся!

Но цетагандиец только отмахнулся.

— Эльза! Я тебя уверяю, тут совершенно другого рода амбиции. Просто она хочет иметь со мной одного любовника-барраярца на двоих. Хотя бы формально — в глазах окружающих. При том, что ее в принципе любовные отношения никогда раньше не интересовали!

— Как это? Девушку — и не интересовали?

— Ну вот так! — выразительно посмотрел он на нее, сделав большие глаза. — Идейная девственница она. Чтобы ничего от науки с карьерой не отвлекало. Я тебе говорил уже, что там все сложно. Непонятно, как разговаривать даже.

— А то, что она могла ему понравиться? — боясь выдать свои опасения, наконец спросила она. — Этого ты совсем не допускаешь?

— Ну, могла, конечно! — как ни в чем не бывало пожал гем плечами. — Красивая умная женщина… Аутов от гемов вы все равно толком не отличаете. Если его отец в нашу императрицу влюбился, почему бы Алексу не влюбиться в Фенн Рин?

— И… И что? — Эльза не смогла сдержать своего удивления. — Тебя это совершенно не беспокоит?

— Конечно, беспокоит. Что хорошего в том, чтобы влюбиться в ненормальную цетагандийку? Как будто ему со мной проблем было мало!

— То есть ты не переживаешь, что они начнут встречаться, возможно, прекрасно поладят...

«Романтичный Алекс сделает ей предложение…» — мысленно продолжила она. И тогда ни сам Акане, ни тем более Эльза будут ему не нужны. Не говоря уже про их «замечательный план», почти что одобренный ее отцом.

— Эльзочка, да я буду просто счастлив, если с Фенн Рин и ее характером кто-то сумеет поладить! А если это будет человек, которого я знаю и кому могу доверять, я буду счастлив вдвойне.

— А… Ну, то есть твои матримониальные планы это не нарушает, — констатировала Эльза. Очевидно, несмотря на всю свою любовь к Алексу, Акане даже мысли не допускал, что увлеченная цетагандийка может отказаться от выполнения возложенных на нее семьей обязательств. — А как же наш план?

— О, насчет нашего плана можешь быть спокойной! Если они и правда начали с ней общаться, она его сама убедит поскорее жениться. И твоя кандидатура — самая идеальная, какую только можно представить!

— И… почему же?

— Потому что женатый фор — это гораздо более широкое поле для экспериментов, чем неженатый! И если вы с Алексом поженитесь, у нее будет доступ сразу в два графских семейства. Куча доступных информантов — высшее форство в естественной среде обитания, как оно есть.

— К моему графскому семейству у нее и так будет доступ, раз вы поженитесь, — напомнила Эльза.

— А к семейству Алекса — только если поженитесь вы!

— То есть ты думаешь, что твою невесту тоже Майлз Форкосиган интересует? — усмехнулась Эльза. — Настолько сильно, как и тебя?

— Ну, нет... Форкосиганами она никогда, насколько я знаю, не увлекалась, — опять в ответ на какие-то свои мысли посмурнел Акане. — Но упустить шанс породниться с тем, чей геном внесен в банк аутов, было бы весьма непростительно. С любой точки зрения. Ну, и потом ты же не только ее будущая родственница. Ты еще и моя девушка и давно дружишь с Алексом. То есть ей в любом случае придется ладить с тобой. Для чего искать кого-то другого? Тем более, что вы-то с ней точно поладить сумеете, я в этом даже не сомневаюсь.

Н-да… Осталось только выяснить мнение самого Алекса. И, наконец, познакомиться с этой Фенн Рин, с которой ей тоже хочешь не хочешь, а придется поладить. Вне зависимости от того, что решит Алекс.

— Почему же ты тогда так переживаешь из-за этого поцелуя?

— Потому что я не намерен мириться с этим ее вмешательством в мою личную жизнь! Вот почему! — снова взвился Акане. — Хочет с ним целоваться — ради Неба, пускай целуется! Хочет с ним вместе спать, переписываться, играть в компьютерные игры, смотреть аниме, заниматься сексом — пожалуйста! Хочет его изучать как носителя барраярского менталитета — пусть хоть вторую диссертацию о нем пишет! Но Алекс — мой! И я не желаю делиться моими исключительными отношениями с этой женщиной только на том основании, что она будет моей женой!

— А со мной? — Эльза остановилась у медленно разгорающегося фонаря.

Акане повернулся к ней и немного обеспокоенно заглянул ей в глаза.

— Эльза, я с тобой готов делить что угодно, — с нажимом произнес он. — По-моему, я это уже несколько раз за сегодняшний день тебе говорил. Но… как бы тебе объяснить... Дело не в чувствах! Мои чувства к Алексу — они не претерпят никакого ущерба от того, что его любит кто-то другой — например, ты. Или от того, что он сам полюбит кого-то другого — например, тебя или наследного принца. Тут исключительно вопрос статуса! Я совершенно не против отношений Алекса с Фенн Рин, как не против твоих отношений с Алексом или любых ваших отношений с кем угодно другим. Но вот представлять мои отношения с моим любимым человеком как какое-то внутрисемейное дело — этого я не могу ей позволить! Поэтому я и хочу завтра же сделать ему предложение. Чтобы вся эта посольская шушера и все ее нынешние и будущие родственники, включая мою собственную семью, были в курсе, что Алекс — это не просто какой-то там очередной мой любовник, на которого я получил одобрение моей невесты. Не наше с ней совместное развлечение. И не способ завести на Барраяре нужные связи — из-за того, что он сын чиновника первого ранга. А исключительно важный для меня человек! С особым статусом! Который все они пожизненно обязаны будут теперь уважать, как бы они ни относились ко мне лично!..

Неожиданно гем замолк, перестав размахивать руками и сконфуженно опустив голову. Браслеты звякнули в последний раз, и в наступившей тишине стало слышно, как на той стороне пруда матерится компания подвыпивших студентов-технологов.

— На самом деле… Эльза! — он шагнул к ней и взял ее за руки. — Я… В общем… Я понимаю, что со стороны это выглядит несколько неприлично... Мы с тобой знакомы всего полтора дня. И ты наверняка можешь подумать, что я человек несерьезный… Но я тебя уверяю, обычно я так не делаю. В смысле, я вообще раньше такого никогда не делал. К тому же мы с тобой и так родственники… Но, видишь, у меня на Барраяре, благодаря тебе, есть теперь другие старшие сестры, и… И другие женщины у меня тоже были…

— Так, стоп!

— В смысле «стоп»? — опешил Акане.

И по отразившемуся в его глазах непониманию, как его можно было в такую минуту прервать, она поняла, что на этот раз интуиция ее не подвела. И ей прямо сейчас будет задан некий вопрос, на который она сможет ответить только «да» или «нет», и от этого ее ответа будет радикальнейшим образом зависеть ее будущее. А ей если чего и хотелось избежать в своей нынешней жизни, так это вот этого — чтобы кто-то по собственному почину ставил ее в ситуацию выбора.

— В смысле — остановись, пожалуйста, — как можно более мягко попросила она, — И объясни мне, наконец, поподробнее про этот самый «исключительный статус» «исключительно важного» для тебя человека.

Акане сначала слегка завис, видимо, от смущения, но потом его внутренний цетагандийский просветитель одержал верх над пытающимся объясниться влюбленным.

— Ну, как тебе сказать… Статус официальных возлюбленных — это такой институт для оформления нарочито нефункциональных с точки зрения общества связей. Которые не брак, не родство, не ученичество, не деловое партнерство, не товарищество, не дружба. И даже не любовь — в смысле приязни и возможности взаимного сексуального удовлетворения. Наверное, это что-то вроде вашего побратимства, только не военное и не обязательно между мужчинами. То есть это такое всеми признаваемое родство, но не по крови, а по вечной клятве.

— По вечной клятве — это типа нашего брака?

— Ну да, наверно. Но только без всей этой ерунды про совместное проживание, общее хозяйство, обязанность завести потомство или регулярно заниматься сексом. В том смысле, что все это не обязательно.

— А какие же тогда есть взаимные обязательства у официальных возлюбленных?

— Ну, думаю, как у ваших побратимов. В том смысле, что это не обязательства, а права. Защищать своего возлюбленного от чего угодно и кого угодно, кроме него самого. Помогать ему и поддерживать, никогда не отказывая в помощи — если о ней попросят. Тут все как у близких друзей или хороших любовников. Но еще есть право принимать на себя обязанности кровных родственников или супругов, если их нет. Или если они не в состоянии или не пожелают их исполнять. Это право участвовать в воспитания детей возлюбленного, особенно в случае его смерти. Право мстить, как за ближайшего кровного родственника или супруга. Преимущественное право наследования при составлении завещания, которое не может быть оспорено другими наследниками. Право хранить посмертный портрет возлюбленного в своей родовой усыпальнице. Право собственноручно отнести мертвое тело или его часть в молекулярный расщепитель, которое тоже не может быть никем оспорено.

— Как-то я смотрю, в основном все смертельных исходов касается…

— Ну, да. Любовь ведь и должна противостоять смерти. А как это сделать без охраны памяти и репутации? Особенно если она соединяет людей, принадлежащих к разным расам и социальным стратам, что в ином случае было бы невозможно.

— То есть если влюбляться в «инопланетных варваров», то это — самое то?

— Чтобы заставить своих родственников, коллег и друзей относиться к этим связям серьезно — да, так и есть. Но… не больше трех раз. В конце концов, это же вечная клятва. То есть буквально на всю жизнь. И в отличие от брака, никакого развода.

— Хм… А есть какой-то ритуал для установления этих «особенных отношений»?

Акане задумался.

— Лично я никогда про такое не слышал. Видишь ли, такое не то чтобы часто случается. Ну, просто потому что обычно люди и так связаны между собой какими-то другим узами — родственными или договорными. И обычно такие истории не очень широко афишируются. Если и становятся известными посторонним, то только в случае каких-то конфликтов с кровными родственниками. Ну, там, когда вдруг кто-нибудь высокопоставленный умирает и оказывается, что какая-то редкой ценности нефритовая булавка, на которую уже капали слюной три поколения потенциальных наследников, завещана давнему боевому товарищу, который вообще не гем и живет в какой-то дальней Колонии. Или, там, не булавка, а, скажем, родовая усадьба.

— Подожди, ты говоришь, такие отношения не афишируются. Но как же ты собираешься с их помощью что-то там доказать Фенн Рин, своим родственникам и остальным цетагандийцам?

— Ну, Фенн-то я в любом случае сообщу. Родителям тоже придется сказать, если будут в очередной раз стращать меня «коварными форами» и «нищими родственниками». Это, знаешь, как-то сразу всех затыкает. А с остальными… Ну, вот если, скажем, военный атташе гем-лейтенант Воргантис позволит себе как-то проехаться по поводу моих отношений с тем же Алексом, я буду иметь полное право вызвать его на поединок. Но до этого, думаю, не дойдет. Просто я при очередном запросе из посольства укажу его в анкете наряду с родственниками, и они сами там все поймут.

— Ясно, — хотя ясности такое объяснение добавляло не сильно. — И все-таки про ритуал. Ты сказал, что завтра намерен сделать Алексу предложение. Как ты его собираешься делать?

— Не знаю, — пожал гем плечами. — Просто спрошу его, хочет ли он со мной таких отношений. Если будет тормозить, как обычно, то встану перед ним на колени. Ну, так… Чтобы было понятно, что это не просто просьба.

— А если он откажется?

— Ну, изложу ему все резоны и попрошу еще раз подумать. Потом как-нибудь спрошу еще. Все-таки дольше десяти минут стоять на коленях перед инопланетным варваром — это как-то уже ни в какие рамки.

— Ха! То есть варианта, что он совсем откажется, ты не рассматриваешь?

— Нет, конечно. Это же Алекс!

— И то есть вот он ответит тебе «да», когда бы это ни произошло, и все? Этого будет считаться достаточно? На всю жизнь?

— Ну да. Если люди друг другу полностью доверяют, зачем им что-то еще?

— То есть вот никаких речей, никаких торжественных клятв и никаких свидетелей? Никаких объятий, никаких поцелуев, никакого обмена кольцами?

— Ну, почему? Поцеловаться-то всегда можно! Как и безделушку какую-нибудь подарить в качестве символа. Я думаю, тут как при любых неформальных отношениях — что кому нравится, то они и делают. Свидетелей-то нет. В отличие от вашего брака — это все-таки интимные отношения.

— Хм… А мы с Алексом кровью менялись, — вспомнила она с улыбкой.

— Это как?

— Ну, как древние скифы. Мы же с ним за партизан всегда были. Вот в последний раз, когда у них в Форкосиган-Сюрло в парке все вместе играли... Нам тогда одиннадцать было, и нас наши враги по игре взяли в плен. Ну, и мы так и не спаслись тогда сами… А потом, когда все закончилось, мы решили, что у нас будет свое «партизанское братство» — такое, не по игре чтобы. И только на двоих.

Акане как-то трогательно заулыбался.

— Так вы с Алексом, оказывается, побратимы?

— Ну, типа того. Но никто не знает. Ты — первый. Остальным нашим мы тогда никому не сказали. А потом это как-то само забылось…

— Ты что?! — выразительно округлил он глаза. — Как такое забыть можно!

— Короче, — набрала она в грудь побольше воздуха. — Акане, будешь моим официальным возлюбленным и побратимом?

Гем так и замер с раскрытым ртом.

— Ты… Ты делаешь мне предложение?

— А на что это еще похоже?

— Правда? — как будто все еще не веря услышанному, захлопал он накрашенными ресницами. — Ты правда хочешь быть самым близким для меня человеком? На всю жизнь?

— Ну, раз уж мы с тобой и так родственники, да еще детей вместе растить собираемся, это и так будет на всю жизнь!

— Да, но…

— Так, я не понимаю! Ты что, не можешь мне просто ответить «да»? Если ты думаешь, что я хотя бы секунду буду стоять перед тобой на коленях, чтобы было ясно, что это «не просто просьба», то ты ни черта не понимаешь в «инопланетных варварах»!

— Эльзочка… — растроганно пробормотал Акане, на мгновение прижав к губам сомкнутые ладони, совершенно забыв про грим. — Я так счастлив!

— Это у тебя «да» такое? — на всякий случай уточнила она.

Гем отчаянно закивал.

— Я вообще не думал, что мне кто-нибудь когда-нибудь сделает предложение. Просто даже не мог на это рассчитывать, — растерянным голосом признался он, и Эльза заметила, как в свете фонаря на его ресницах блеснули слезы, грозя немедленно потечь тушью.

— Тогда следующий вопрос, — поспешила она перепрыгнуть к менее волнительной теме. — Есть ли у тебя с собой какое-нибудь колюще-режущее оружие?

— Ты хочешь обменяться со мной кровью?! — восхищенно ахнул Акане. — Как с Алексом?

— Ну, да. Раз уж так получилось, что у меня теперь два «самых важных для меня человека». Логично, чтобы и ритуал был одинаковым.

Акане сначала с горящими глазами закивал в ответ, а потом обескураженно произнес:

— Но ты знаешь, сегодня у меня нет никакого оружия. А у тебя разве нет твоего женского перочинного ножичка? Я слышал, его все приличные девушки с собой носят — на тот случай, если придется защищать свою честь.

— Ну, «приличные девушки» — это те, которые хотят подражать форессам, — несколько смутилась она. — Это если парень хочет особо подчеркнуть свое отношение, то, предлагая встречаться, дарит девушке ножик для затачивания карандашей или, там, для чистки картофеля. Оружием это все равно не считается. Да и дарить мне такое никто бы не стал. Алексу вот ни разу в голову не пришло, пока мы «встречались». Потому что у меня, как ты понимаешь, есть настоящий кинжал форессы. Такой, двухсотлетней давности, с графской печаткой и еще старой версией нашего герба. Но с собой я, понятно, его не таскаю.

— А почему? — искренне удивился Акане.

— Ну, потому что это архаика. Настолько несовременно, что уже неприлично. Так только дряхлые старушки сейчас делают. И то — такие, которые не в столице живут.

— Черные Небеса, Форбреттен! Что ты за фор, если ты оружие с собой не носишь?

— А что ты за гем? — ответно возмутилась она.

— Я же уже объяснял. Чтобы убить человека, гему не нужно оружие.

Да, все верно. Про это он уже сегодня всем объяснял. Прямо за обеденным столом, отвечая на вопрос Прошки. Не задумавшись ни на секунду, перечислил восемнадцать разных способов нанести человеку несовместимые с жизнью увечья — исключительно голыми руками или при помощи того, до чего эти руки прямо за тем же обеденным столом могли дотянуться. Выражение лиц родителей в этот момент она запомнит надолго. Рике даже не нашел, чем на это съязвить. Младшие, впрочем, были от такой откровенности в полном восторге. А после того, как Акане в том же непринужденном тоне пообещал научить их части известных ему приемов («Ну, просто для того, чтобы знать, каким образом можно убить человека, и соответственно, никогда этого без нужды не делать!»), симпатии Прошки однозначно перешли на сторону гема.

Три из упомянутых восемнадцати способов относились к семидюймовой золоченой шпильке с фигуркой единорога, при помощи которой Эльзе пришлось при всех укладывать у Акане на голове косу — потому что леди Прозерпина и леди Пандора оказались, по мнению цетагандийца, не настолько маленькими, чтобы им можно было разрешить ради любопытства трогать гемские волосы (и в то же время не настолько взрослыми, чтобы можно было рассчитывать на их сознательность). А лорда Прометея так и вовсе можно было, при желании, счесть за готового воина: «Эльза, я в этом возрасте мог убить человека пятью разными способами! А про то, что барраярцы восьми-десяти лет — это идеальные подрывники, про это даже в школьных учебниках пишут! Знаешь, сколько наших блокпостов было подорвано ровесниками твоего брата?» Разумеется, она знала: по одному блокпосту на одну детскую жизнь. И судя по выражению лиц родителей, они так же, как и она, не готовы были считать такой героизм проявлением мужественности или взрослости. Но дети, понятное дело, купились. А на то, что Эльзе, несмотря на обозначенный Акане запрет, прикасаться к его волосам было можно, никто из взрослых опять внимания не обратил.

— А как же шпилька твоя стальная?

— Ах, да! Дедовское кандзаси!

Акане вынул из волос шпажку-шпильку и расправил вдоль позвоночника утяжеленную зажимами косу, потом достал из сумки пачку с дезинфицирующими салфетками. Очень основательно протер острие и только после этого протянул импровизированный кинжал Эльзе — единорогом вперед. Та подтянула к себе за запястье правую руку Акане и, пока тот заворачивал на ней один за другим широкие рукава своих многочисленных одеяний, процарапала у основания ладони небольшую ранку. Потом она закатала рукав своей камуфляжной рубахи, и гем одним ловким движением очень профессионально рассек ей кожу в том же месте. После этого они немного подождали, пока поврежденные капилляры выгонят на поверхность кожи хотя бы капельку содержимого, и соединили руки в римском рукопожатии.

— Ну что, Эльза Форбреттен? Мы теперь с тобой одной крови, ты и я? — заинтригованно улыбаясь, прошептал гем.

— Ага.

Они постояли так еще пару мгновений. Потом он достал из сумки какой-то тюбик с регенерирующим клеем и пообещал, что назавтра — благодаря великой цетагандийской фарминдустрии — от царапины ничего не останется. И собственно, все! Колец у них не было. Поэтому в случае чего махать перед носом родного брата, заявляя, что теперь у нее есть своя семья и тот больше ей не указ, ей было нечем. Запоздало она подумала, что неплохо было бы поцеловаться, но кто этих цетагандийцев разберет, как они целуются, когда не в постели. Тем более что они по-прежнему стояли посреди дорожки университетского кампуса в круге отбрасываемого фонарем света, а значит — находились в публичном месте. И проблему с братом это все равно в будущем не решало.

— Татуировку мне потом сделаешь? — напомнила она Акане свою первую обращенную к нему просьбу, когда еще она не знала, что он цетагандиец.

— Угу, — кивнул он.

А потом трогательно улыбнулся, взял ее за руки и прижал обе ее ладони к лицу. Прямо поверх кланового грима!