Полярная ночь (джен)

Это произошло, когда я был ещё мальчишкой.

Каждую Ночь люди со всей Пустоши приходили к Убежищу — поселению, построенному на термальных источниках. Жар земли обогревал теплицы, паровые турбины вырабатывали энергию. Убежище дарило многим из нас шанс пережить мрак и холод Ночи. Многим, но не всем.

Каждый День, когда снег обнажал мёрзлую землю, мы разбредались по всей Пустоши в поисках того, чем можно было бы заплатить за вход в Убежище. Несли всё: детали с заброшенных буровых, ветхие книги, тряпки, посуду, мотки проволоки, ржавые вёдра и что только попалось под руку. На исходе Дня хозяева Убежища оценивали добычу, решая, достоин ли принёсший плату права на вход, или его окоченевшее тело укроет выпавший Ночью снег.

Мой младший брат нашёл в одном заброшенном городке стопку прозрачного пластика, годящегося для починки теплиц. Дед тогда сказал, что этого должно хватить на нас четверых: него, меня, мамы и брата — тем более что с каждым годом найти что-то становилось всё сложнее, и каждая находка становилась ценной. Мы с надеждой на будущее возвращались домой, но хозяева решили, что старик и слабый ребёнок будут тяжёлой обузой.

Дед и брат остались в лагере у ворот среди таких же несчастных, рассчитывающих, что до того, как начнутся метели, останутся свободные места. До тех пор мы с мамой могли навещать родных, отдавать часть своих пайков и надеяться на лучшее.

 

Снег выпал раньше, чем ожидалось. Он тихо падал крупными хлопьями с тяжёлого серого неба и тут же таял, превращая Пустошь в непроходимую трясину. Хозяева занервничали: один из их разведотрядов позавчера ушёл в рейд, и непонятно было, когда он сможет вернуться. Нервничали и поселенцы. Ещё немного, и снег завалит ворота так, что невозможно будет их открыть.

Тощий подросток, крепко прижимающий к груди узелок, проскользнул сквозь щель в воротах, осмотрелся и помчался через безлюдный палаточный лагерь, чудом не вываливаясь из слишком больших для него резиновых сапог. Ещё тонкая корочка льда хрустко ломалась под его ногами, плескалась грязь. Сторож с вышки что-то насмешливо просвистел ему вслед.

Подросток добежал до большого шатра и приоткрыл полог. На него уставилось тридцать пар глаз. Люди в шатре пытались греться друг об друга и теми скудными крохами тепла, что дарила здесь земля.

— Деда, Кумо пришёл! — раздался детский голос. Из центра толпы протолкался мальчик и повис на шее подростка.

Дремавший до того старик вздрогнул, сонно моргнул и пробормотал невпопад:

— Заморозит скоро.

Кто-то хрипло отозвался:

— Солнца больше нет.

И эхом зашелестели разные голоса:

— …скоро всё засыпет…

— …бабка Сипуха уже не дышит…

— …ещё тёплая, пущщай…

— …закрой полог, дует…

Кумо, на чьей шее продолжал виснуть его брат, вылез наружу, с наслаждением вдыхая морозный воздух после затхлости шатра.

— От тебя пахнет тухлятиной, — сморщив нос, заявил младший мальчик.

— Это из-за воды, Юл, забыл разве? Я принёс тебе…

— Те, кто пришли с юга, — перебил Юл брата, — говорят, что разведгруппа не вернётся.

— Ещё бы. Утонут в грязи.

— Не, там банды появились. Говорят, людоеды. У них есть вездеходы и снегоходы.

— Сюда они не доберутся. Скоро заморозит так, что у них бензак в желе превратится.

— Но разведгруппу они точно съедят.

 

Разведгруппа не вернулась ни через два дня, ни через неделю. За это время снега насыпало до середины бедра, и даже тощий Кумо, таскающий за ограду уже целые грозди узелков, своих и соседских, с трудом протискивался в ворота. Ещё немного, и тех, кто остался снаружи, отрезало бы от Убежища.

Зато появился этот человек. Широкие лыжи были примотаны к тёплым унтам, короткая меховая куртка с меховыми же штанами защищали тело от мороза. За спиной висело ружьё из тех, которые могут стрелять даже после того, как их зароют в землю на время человеческой жизни, откопают и сутки подержат в масле.

Мужчина, чуть прихрамывая, бежал рядом с нартами, в которые было впряжено восемь псов — здоровых, с чистой пушистой шкурой и сильными лапами. Их тоскливые голоса далеко разносились по покрытой тьмой Пустоши. На нартах, поверх большого тюка лежало недвижное тело, словно младенец замотанное в толстое одеяло.

У самых ворот человек притормозил, шагнул под свет прожектора, содрал с головы капюшон и задрал голову к вышке. Собаки, разгорячённые бегом, задёргались, закрутились на упряжи. Вожак, встав на задние лапы, попытался лизнуть хозяина в лицо, но получил лёгкий шлепок варежкой по морде.

Сторож, взяв незнакомца на мушку, гаркнул:

— Мест больше нет! Вали отсюда!

— Не мороси, — вдруг отозвался «младенец» с нарт. — Он мне шкуру спас. А у меня вести есть.

 

Чужак, как оказалось, привёз единственного выжившего из разведгруппы. Шкуру-то он ему спас, но не всю — у разведчика оказались дочерна обморожены ступни.

— Я здесь проездом, — заявил чужак, когда его провели в управу. — Заплатите мне за этого доходягу, и я уеду.

Хозяева переглянулись. Один из них сказал:

— Погоди пока. Через пару дней будем снимать цитрусы, там и расплатимся. А пока что будь нашим гостем.

Чужак скривился.

— Пару дней. Долго.

— В общем бараке для тебя найдётся местечко. Кумо!

Тут же появился паренёк — словно из тьмы соткался. Вид у Кумо был пристыженный — будто не должно было его здесь быть.

— Проводи гостя.

 

На крыльце управы чужак замер, покрутил головой, бросил взгляд на беззвёздное, затянутое облаками небо и зашагал в сторону ворот, не обращая внимания на провожатого.

— Эй! Ты не пойдёшь в барак? — окликнул его Кумо.

Чужак не ответил.

— Там тепло, и можно даже голову помыть, если придёшься по душе кому-нибудь из раздающих воду.

Чужак остановился. Потом помотал головой и пошёл ещё быстрее — туда, где слышно было подвывание всё ещё не распряжённых псов.

— Я к своим.

— Можно мне с тобой? — припустил следом Кумо, решивший, что пушистые звери куда интереснее, чем тесный барак с одними и теми же заунывными песнями по вечерам.

Чужак фыркнул — клуб пара вырвался из его рта, тут же оседая изморосью на опушке капюшона и бороде.

— Без меня к ним не подходи. Сожрут.

Чужак протиснулся сквозь ворота и тут же был атакован восьмёркой шерстяных смерчей. Кумо боязливо смотрел издали, как псы, чуть не роняя хозяина, с повизгиванием прыгают вокруг, запутывая упряжь, ударяют его лапами. Короткие треугольные уши прижались к черепам, пасти открылись в улыбке, демонстрируя внушительные клыки, хвосты били по бокам. Чужак ругался и отмахивался от собачьих восторгов, но как-то не очень убедительно. Наконец он рявкнул на собак, и те дружно плюхнулись на задницы.

Один за другим он отцеплял карабины, снимал сбрую с псов и складывал у нарт. Освобождённые псы разбежались по округе, роя носами снег. Вожак — чёрный, с белым брюхом и носочками — небрежно задрал лапу на столб ворот. Рыжая сука осторожно подкралась к Кумо, обнюхала его коленки, ткнулась носом в ладонь в поисках лакомого кусочка. Кумо снял варежку и запустил пальцы в густую шерсть.

Чужак тем временем размотал верёвку, стягивающую тюк, откинул брезент, вытащил из-под него ногу какой-то крупной скотины и уронил её в снег. Собаки бросили изучать округу, сбежались и вгрызлись в мясо. Их хозяин с бесстрастным выражением лица наблюдал за трапезой.

— Откуда ты пришёл? — спросил его Кумо. — Издалека?

Чужак покосился на Кумо и кивнул.

— И там везде так? Холодно и темно?

— По-разному. Тут хотя бы есть вода, — непонятно ответил чужак, присел на корточки, и зачерпнул горсть снега, тщетно пытаясь слепить его в плотный комок. Комок рассыпался на крупинки. — И зелень. Летом.

— Ты хочешь сказать — Днём?

Вновь подошла насытившаяся рыжая, облизывая окровавленную морду.

— Летом. Днём. Какая, к чёрту, разница?

— Говорят, с юга идут банды.

Чужак покачал головой.

— Одна банда. Но крупная.

— И скоро она сюда придёт?

— Скоро.

 

Утром Кумо принёс своего брата — посмотреть на собак. Юл уже был очень слаб, его шатало на ветру, но любопытство заставило его позабыть о страданиях.

Чужак спал в вырытой снегу яме в окружении восьми калачиков, греющих его бока. При приближении детей вожак поднял уши торчком и заворчал, и чужак тут же проснулся. Резко сев, он сунул за пазуху руку, но, проморгавшись со сна, опознал своего провожатого. Разогнав псов, он утёр лицо снегом и полез в свой заплечный мешок. Вытащив пару полос сушёного мяса, чужак протянул одну Кумо.

— Отдай мальцу.

На Юла он почему-то старался не смотреть, пряча затравленный взгляд.

На стенах Убежища возились хозяева, устанавливая там старые пулемёты с водяным кожухом. Обычно в них не было нужды, но вести, принесённые разведчиком, разворошили муравейник. Чужак, глядя на суету, неодобрительно поджал губы.

— Этого не хватит? — обеспокоился Кумо. — Эти пулемёты — самое серьёзное, что есть у хозяев.

— У них ещё есть бомба, — заявил Юл с набитым ртом.

Кумо шикнул на брата — ещё чего, при чужаке такие вещи выбалтывать.

— Я видел! — возмутился Юл. — Прошлой Ночью, когда в генераторную залез. Здоровая такая бочка, а сверху пластины приварены. А на боку что-то намалёвано.

Чужак вдруг резко поднялся, стряхнул с себя снег и направился в убежище. Оставив брата под присмотром рыжей псины, Кумо поплелся следом за «подшефным», явно в сторону управы, но на полпути их — вернее, чужака — окликнули.

— Эй! Как там тебя? Макс!

У дома, где жили хозяева, в продавленном кресле сидел давешний разведчик с закутанными в ватное одеяло ногами.

— Ты им не сказал? — с ходу завёлся чужак.

— Да всё как на духу выложил. Но решаю-то не я.

— Этот… антиквариат, — чужак взмахнул рукой в сторону стены, — никого не спасёт. Они просто взорвут стены.

— И что ты предлагаешь, раз умный такой? С чего вдруг такой кипеж, ты же так, мимо проходил, — ядовито подковырнул своего спасителя разведчик.

Чужак начал что-то сбивчиво объяснять, но Кумо отвлекли — из-за угла вдруг вылетела мать, ухватила его за предплечье и поволокла за собой, на ходу тараторя:

— Где ты шатаешься? Рук не хватает, всех мужиков на стены загнали. Марш в теплицы!

Кумо обернулся. Чужак по имени Макс и разведчик самозабвенно спорили. Разведчик махал руками и всё порывался вскочить с кресла, чужак тихо твердил одну и ту же неразборчивую фразу. Чем закончился спор, Кумо так и не услышал.

 

Небо на юге светлело уже не два и не три раза, и цитрусы уже все сняли, но Макс так и не уехал. Псы его шныряли по Убежищу и окрестностям уже как дома, возились с немногочисленными детьми. Пару-тройку человек, возжелавших собачьего мяса, они, обычно дружелюбные, всё же покусали — не до крови, всего лишь до испуга.

Кумо не вылезал из теплиц. Работы вдруг оказалось в разы больше обычного, вдруг поступил приказ выпластать и заморозить всю зелень.

Вскоре один за другим среди работников стали появляться те, кто прежде был отбракован хозяевами. Их кормили как всех, и, хоть в общем пайки и урезали, стало проще насытиться — больше не приходилось отдавать половину родным. Палаточный лагерь за стеной стремительно пустел.

Потом ворота закрыли совсем, против обыкновения не оставив за стеной ни одной живой души.

Издали эхом доносилось рычание двигателей.

 

Небо наконец-то прояснило. Над горизонтом на севере растеклось безмолвное зелёное пламя, вызвавшее у одних головную боль, у других — смутное чувство тревоги. Старики твердили, что эти небесные огни — дурной знак, и только дети, задрав головы и затаив дыхание, благоговейно рассматривали за разворачивающимся действом.

И только хозяевам всё это было безразлично. Они развели бурную деятельность, заставляя одних разгребать тонны выпавшего снега, других — проливать водой стены, третьих не выпускали из теплиц, приказав ссыпать землю с опустевших грядок в холщовые мешки. Кое-где сняли светильники, кое-где ободрали обшивку зданий.

Пополз слух, что все эти демонтажные работы ведутся потому, что хозяева рассчитывают просто откупиться от банды. Тех, кого ловили за распространением этого слуха, секли, но остановить нарастающую панику это не могло.

 

Банда не спешила брать Убежище штурмом. Встав лагерем в пределах видимости, но дальше, чем могли достать пулемёты, дикари развели гигантский костёр и начали плясать вокруг него. Ветер с той стороны доносил пьянящий аромат жареного мяса, запахи гари и топливных паров.

— Весело у них там, — заявил Юл, когда до них в очередной раз донёсся взрыв смеха.

Кумо и Юл сидели на стене, свесив ноги вниз. Рядом с Юлом примостилась всё та же рыжая собака, подставляющая грудь под почёсывания.

— Кому-то весело, — отозвался Кумо, задумчиво обкусывая стянутый на работах лист салата. — А кому-то чертовски паршиво.

Словно подтверждая его слова, над Пустошью зазвенел страшный, нечеловеческий вопль. Проходивший мимо сторож вполголоса выругался.

— Говорят, они сначала кожу сдирают, — продолжил Юл. — А потом по своим гантракам растягивают, типа для красоты. А скальпы на одежду пришивают.

— Бестолково же. Человеческие волосы не греют. И вши там ползают…

— Наверное, они и вшей едят.

— То ли дело — собачья шуба, — Юл легонько подул в ухо рыжей, та дёрнулась.

— Хватит чушь нести, — рявкнул сторож. — Сопляки безмозглые. Нас всех скоро тоже на мясо пустят, а вам всё бы ржать.

Юл вскочил и убежал прочь, к баракам, рыжая прыжками умчалась следом.

— И что теперь, рыдать, что ли? — огрызнулся Кумо — Пока жив…

Вибрирующий в ушах женский визг резанул по нервам, заставив Кумо невольно вжать голову в плечи, тут же по Убежищу взвыли псы. Визг вскоре сменился истерическим смехом, прерывающимся невнятными воплями, в которых можно было расслышать проклятия, затем всё смолкло. У костра тут же затянули однообразную песню.

— Вот то-то же, — буркнул сторож притихшему Кумо. — Смотри, как бы не пришлось себе назавтра вены перегрызать, чтоб не попасть в лапы этих ублюдков.

Кто-то проорал целую тираду про горячие ванны и прелести захваченных женщин.

В Убежище с грохотом обрушилась кровля одной из теплиц. В сарае чихал какой-то мотор.

 

Банда долго гулеванила, и всё это время в Убежище чутко прислушивались к каждому звуку с той стороны. Дождавшись, когда всё стихнет, в присыпанный снегом подкоп слева от ворот проползли пять человек — добровольцы, обвешанные узелками по типу тех, что прежде носил своим родным Кумо. Только в узелки было завёрнуто кое-что другое.

Кумо тоже вызвался добровольцем, и прошло совсем немного времени, как он пожалел о своём решении. Снега насыпало уже по грудь, и пробиваться сквозь него было просто невозможно. Ползти — чуть легче, но всё равно ещё не слежавшаяся перина проваливалась под весом тела при каждом неосторожном движении. Снег забивался за пазуху и там превращался в медленно тающие ледышки, налипал на варежки, нагребался в сапоги не по сезону, символически утеплённые войлочным чулком. Шапка то норовила сползти на нос, то сваливалась с затылка. Пальцы рук и ног начали коченеть, а разгорячённая спина уже была насквозь мокрая.

Слева и чуть позади громко пыхтел другой доброволец — парень из хозяев чуть старше и намного крупнее Кумо.

— Из-за тебя нас спалят, — прошипел ему Кумо. — И жопу пониже держи. Не надо ей дышать.

— Уймись, доходяга, — огрызнулся парень.

Шёпотом он говорить, похоже, не умел — только гулким ломающимся баском. Кумо решил, что пускай этот громила пыхтит, лишь бы не гудел на всю Пустошь, и смолк.

Вездеходы медленно, но неуклонно приближались — с десятка два гусеничных монстров, обвешанных цепями и увитых колючей проволокой, размалёванных сажей, мелом и чем-то, по цвету сильно похожим на кровь. А вот обещанных Юлом человеческих кож видно не было.

Один из вездеходов был приоткрыт, оттуда парило, и слышен был оглушительный храп. Кумо подполз под брюхо вездехода, отцепил от себя один из мешочков, тщательно его ощупал. Убедившись, что содержимое не отмокло, сунул узелок между катками, подцепил к нему шнурок и выкатился наружу.

И наткнулся на что-то мягкое.

Уже немолодая женщина, совсем без одежды, лежала на спине, раскинув неестественно вывернутые руки и ноги, и пустыми глазницами пялилась в небо. Дряблый живот, отвисшие груди, синяки по всему телу. С мясом выдранные клочья волос.

— Выродки, — тихо выдохнула кравшаяся мимо девчонка, одна из диверсантов.

Кумо на четвереньках отбежал прочь от изуродованного тела, с трудом подавив спазм в горле.

К чёрту. Есть незавершённое дело.

В Убежище потихоньку нарастал гул голосов, хоть людей и просили не шуметь.

Неподалёку скрипнул снег — кто-то спрыгнул из вездехода, — потом стало слышно журчание. Удовлетворённый вздох, шуршание, резкий возглас. Кого-то засекли.

Кумо, цеплявший уже третий узелок, замер, прислушиваясь к возне. Да, так и есть — сцапали всё того же басовитого парня. Выругавшись, Кумо вытащил из-за пазухи зажигалку, замерзшими пальцами, ломая ногти, щёлкнул колёсиком раз, другой. Сунул в пламя кончик шнурка и, как только зашипело, помчался обратно — поджигать остальные закладки, — надеясь, что остальные успели заминировать хотя бы половину вездеходов. Отбежал подальше, нырнул в снег.

Раз. Два. Три.

Бум.

И ещё раз. И ещё.

Тринадцать вездеходов из двадцати. Меньше, чем, можно было, но больше, чем Кумо вообще рассчитывал. Оставалось только лежать в снегу и ждать финала.

Взревели моторы снегоходов, застрочили пулемёты на стенах. Что-то взрывалось, что-то с треском ломалось, кричали люди, лаяли псы. К Кумо подползли трое уцелевших добровольцев, прижались друг к другу, пытаясь не замёрзнуть.

 

Макс прекрасно понимал, на что вызвался. Давно и очень далеко он уже проворачивал подобный номер, только тогда у него было восемь цилиндров, а не собак в качестве движка.

Это казалось бредовым даже по его меркам.

Люди, загруженные всевозможным скарбом, уже собрались у дальних от лагеря ворот и терпеливо ждали своей очереди. Некоторые, словно с окаменевшими от мороза лицами, поднялись на стены, к пулемётам. Их провожали взглядами, полными уважения и — у некоторых — слёз.

В нартах Макса сидел разведчик, держа в руках его же ружье, сам Макс стоял на подножке позади, готовясь править. Заскучавшие по бегу собаки тихо поскуливали, порой подпрыгивая на месте — их удерживал снежный якорь. Шесть снегоходов, которые ещё были на ходу, готовились завестись по сигналу.

За стеной громыхнуло. Потом, после паузы, ещё несколько раз, с разными интервалами. Пока гремела канонада, распахнули ворота, и Макс выдернул якорь.

— Марш! — рявкнул он, и псы рванули вперёд.

Нарты протестующе заскрипели, голова мотнулась назад. За спиной зарычали моторы, но они не могли взять такой разгон с места, как эти дурные бестии в меховых штанах. Рулить ими сейчас было бесполезно.

Навстречу уже неслись снегоходы банды — втрое больше, чем было у Убежища, и на пяти из них были гранатомёты.

Разведчик тем временем опомнился от резкого старта и вскинул ружьё. Кое-как прицелившись, выстрелил — один из снегоходов ушёл в сторону, зацепив ещё один. Позади тоже стреляли, понемногу догоняя упряжку.

Впереди вспыхнуло, загудело. Взрыв слева — и ошалевшие псы резко подались в сторону, чуть не опрокинув нарты. Разведчик заругался, выронив патрон.

Макс отчаянно пытался управлять упряжкой, молясь кому-нибудь — кто услышит, как говорила одна девчонка — о том, чтобы не опрокинуться, чтобы нарты не развалились на ходу, чтобы их не подбили на ходу. С трудом удалось повернуть так, чтоб нестись вдоль стен Убежища.

В основание стены врезался снаряд и взорвался, раскидывая комья снега и мёрзлой земли. Разведчик перегнулся через борт и выстрелил вправо-назад. Торжествующе заорал:

— Видал, да? Двое! Сразу двоих снял!

Макс оглянулся и увидел, как упал со снегохода человек с гранатомётом, а сам снегоход с рёвом врезался в покрытую коркой льда стену.

Бандиты, похоже, выбрали своей жертвой именно упряжку, забыв про снегоходы Убежища. Псы начали уставать, потихоньку сбавлять скорость. О да, их проще догнать, над ними можно поизмываться — живые же души, не просто железки. Они гнали на полной скорости, предчувствуя пытки и веселье, забыв обо всём. В том числе и о защитниках на стенах.

Застучали пулемёты. Град пуль прошил беспорядочную толпу преследователей, мигом уполовинив их количество. Лент было мало, но должно было хватить на ещё один заход.

Макс понемногу начал заворачивать правее, дальше от стен. Разведчик вновь перегнулся через борт, сообщил:

— Наши им в хвост заходят, сейчас как…

Свистнуло, и разведчик захрипел и обмяк, опасно наклонившись набок. Еле успев выхватить ружьё из слабеющих рук, Макс вцепился в шиворот разведчика и, в голос матеря его, дёрнул к себе. Разведчик безвольно откинулся на спинку нарт — живой ли, мёртвый — не до того пока.

Опять хлопок, опять прогудел снаряд. Взрыв — куда ближе чем прежде, жалобно взвизгнул один из псов — вожак. Меж полозьев промелькнула цепочка тёмных точек.

Плохо, очень плохо. Надолго их не хватит, пора бы сворачивать лавочку.

Макс, неуклюже балансируя на полозьях, развернулся и, упираясь поясницей в спинку нарт, вскинул ружьё к плечу.

Оставалось лишь четыре преследователя, и пятеро… нет, тоже четверо — из Убежища.

Он плохой стрелок, но он надеялся не подстрелить никого из своих.

Щёлк.

Заклинило.

Скорость падала.

Ребята сняли ещё одного. И ещё — последнего с гранатомётом.

Вдали неспешными черепахами ползли семь уцелевших после диверсии вездеходов. Им не было дела до мелкой, незначительной погони. Бронированные корпуса защищали их от пуль, но защитники Убежища подавляли любую попытку бандитов высунуться наружу.

Макс перезарядил чёртово древнее ружьё и выстрелил. И даже попал.

Свистнула пуля последнего врага, выбила щепки из нарт.

Вездеходы, набрав скорость, один за другим врезались в стену Убежища. С грохотом посыпался лёд, ворота душераздирающе заныли и рухнули.

В этот момент подбили последнего преследователя, и Макс, тормознув упряжку, рванулся к раненому вожаку. Тот тяжело дышал и дрожал мелкой дрожью, но упрямо продолжал стоять.

Бойцы из Убежища подъехали ближе. Одна из них подошла к безжизненному разведчику, приложила пальцы к его шее. Покачала головой и поднялась на ноги, завороженно глядя на Убежище.

Стены со скрипом и грохотом складывались внутрь. Сломалась и рухнула одна из вышек, затем вторая — вездеходы таранили опоры, и люди с вышек с отчаянными воплями падали вниз. Пулемёты смолкли. Кто-то из стрелков выжил и пытался бежать прочь — по глубокому снегу, хромая и барахтаясь. Безнадёжно.

Люки вездеходов открылись, из них высыпали уцелевшие бандиты. Их было много, слишком много, чтобы отстреливать по одному. Они торжествующе кричали, бегали по опустевшим улицам, стреляли в воздух. Но в Убежище уже никого не было.

Почти никого.

Дикари в своей эйфории не видели, как толпа людей, нагруженных тюками с едой и оборудованием, уходила на север. Они гонялись за одинокой собачьей упряжкой, распыляя мобильные силы, они в упоении ломали стены и с воплями рушили опустевшие строения. Не успело их торжество смениться разочарованием от пустой и бессмысленной победы, как с последней уцелевшей вышки со свистом взвилась красная ракета, пронзила мягкое зеленоватое сияние небес и рассыпалась множеством искр.

В ответ содрогнулась земля под ногами. Псы заскулили, сбились в кучу вокруг хозяина. Люди невольно присели.

Там, где стояло Убежище, на глазах вспухал огромный холм — словно нарыв на лице планеты. Ещё чуть-чуть — и он лопнул. Ввысь взлетели обрывки железа, искорёженные силой взрыва вездеходы, человеческие тела, куски земли, взметнулись струи пара. В уши ударил грохот, вновь людей подбросило ударом в ноги. По плечам, по голове больно застучали комья земли. Пахло гарью и сероводородом.

— Ого, — присвистнул кто-то. — Вот так хлопушечка у нас завалялась.

Ему что-то ответили, но голоса звучали глухо, невнятно.

 

— Вот что я думаю, — заявил Юл, подавая брату гаечный ключ. — Давно пора было это сделать.

Кумо пожал плечами.

— Да как-то оно… Жутковато. Я даже рад, что у хозяев второй такой бомбы нет. Говорят, их прежде много было, и ни к чему хорошему это не привело.

Юл замотал головой.

— Почему не привело? Один взрыв, — Юл загнул палец, — и банду разнесли в пыль. Вся Пустошь их боялась до дрожи в коленках.

— А представляешь, если бы у них такая бандура была?

Мальчик набычился.

— Да ты дослушай меня.

— Ну?

— Ну разрушили прежнее Убежище. Так что я тут услышал: оно же и без того умирало. Вода в глубину уходила.

— Да ну? — Кумо сделал вид, что впервые это слышит.

— Ну да. Раньше вон народу много принимали, а потом каждую Ночь отсеивали, отсеивали, а новых не прибавлялось. И за стеной земля уже совсем не грела. А тут бум! — и вновь вода пошла. Можно жить!

— И строй теперь всё заново.

— А что плохого? Кто построил — тот хозяин. Теперь нам не придётся болтаться Днём в поисках всякого хлама. Пускай теперь другие ищут.

Кумо подумал о парне, пойманном во время диверсии. Он хорошо ел, сладко спал и всегда знал, что переживёт Ночь. Хорошая жизнь расхолаживает. Кумо же хотелось быть сильным и живучим.

— …а ещё скоро уйдёт Макс, — со вздохом сообщил Юл. — И собак всех заберёт.

— Это тебе с рыжей расставаться не хочется?

Малец молча шмыгнул носом.

— Так возьми себе одного из щенков Бестии. Всё равно он их нам оставляет.

Как странно оказалось с Бестией. Вожак, лапу вон задирает, а оказалось — сука, да ещё и беременная. Сразу видно, кто главный.

 

Максу пришлось перезимовать на этом месте. Бестия была ранена, пришлось ждать, пока поправится — потом разродилась. Не бросать же щенков без матери. Пришлось ждать, пока они не подрастут достаточно, чтобы научиться есть мясо.

Мясо он добывал сам. Беспардонно отлынивал от строительства нового Убежища — в конце концов, он же тут ненадолго, проездом, — брал ружьё и уходил во тьму здешней Пустоши — более холодной, беспощадной, но и более живой, чем его родные края. Крупный зверь здесь не вымер после всех войн, уничтоживших мир, привык к этой суровой природе.

А уничтоживших ли? Или это как с Убежищем — обновление через разрушение?

После путешествия через полмира стало ясно, что человечество слишком живучее. Кто-то ведь даже не заметил, что наступил конец света. Просто продолжил жить, как его предки.

Впрочем, и погибли многие.

 

Мы не смогли отстроить Убежище таким же, как прежнее. Не было больше тех, кто смог бы восстановить электрические машины, а без света теплицы были бесполезны зимой. Земля хоть давала тепло и воду, но вода испускала миазмы.

И не успели мы наладить жизнь, как появилась новая беда: льды с севера. Они ползли медленно и неуклонно, и однажды нам пришлось покинуть родные края, уйти южнее, туда, где День и Ночь не были такими долгими и беспощадными. Там было больше заброшенных городов, больше людей — порой довольно странных. Порой эти люди рассказывали свои истории о безумном бродяге по имени Макс. Он спасал жизни и разрушал устоявшиеся уклады, и постоянно куда-то мчался, что-то искал. И все помнили его разным.

Я даже не знаю, были ли эти истории об одном и том же человеке.