A Tribute to SAO. Алисизация. Их история (джен)

Август 2026 года по григорианскому календарю

— Одзаки. Одзаки-и-и!

— А! Что? — встрепенулся юноша, положивший голову на руки и дремавший на парте.

— Обедать пойдёшь с нами? — спросил короткостриженый парень, нависший над партой Одзаки. Одногруппник.

— Нет, спасибо. У меня с собой, — коротко ответил студент и вновь положил голову себе на руки.

«Я так никогда ни с кем не подружусь... Даже в онлайн-играх ведь держусь одиночкой...» — пронеслось у него в голове.

— Ну, не хочешь — как хочешь. Мы пошли.

— Угу.

«Накагава, вроде, неплохой парень. Почему же я не могу просто пойти с ним и его друзьями? Что со мной не так?..»

— Одзаки-кун, хочешь булочку? — приятный девичий голос выдернул юношу из его мыслей.

— Нет, не хочу, — пробурчал он, пожалуй даже чересчур резко.

— А-а, п-прости... — пролепетала девушка и смущённо отошла.

«Ну вот, теперь и Уэду-сан обидел. Надо бы извиниться...»

Юноша поднял голову, встал и огляделся по сторонам, но Уэды уже и след простыл.

«Наверное, тоже на обед ушла, — подумал он. — Я безнадёжен».

Когда в конце обеденного перерыва аудитория вновь стала наполняться студентами, Одзаки глазами отыскал Уэду. Та стояла в сторонке и о чём-то щебетала со своими подругами.

«Ну и ладно. Значит, и не обидел вовсе», — заключил он и стал доставать из рюкзака вещи для сдачи зачёта. Одновременно со звонком в аудиторию вошёл преподаватель, и времени на самокопание уже не осталось.

Последний зачёт в этой сессии — письменный, по «Экономичес­кой теории». Самая нелюбимая дисциплина Одзаки. Тем не менее, когда лектор, принимавший зачёт, объявил, что до конца занятия осталось двадцать минут и уже можно сдавать работы, юноша первым рванулся к выходу, по пути оставив на преподавательском столе листок со своими ответами.

«Свободен! — радостно подумал он и уже направился было к выходу, но совесть всё-таки догрызла его. — Дождусь Уэду-сан и попрошу прощения».

— Прости меня, Уэда-сан! Я не хотел грубить!

— Нет-нет, что ты, Одзаки-кун, всё хорошо — ответила девушка и лучезарно улыбнулась.

Уэда тоже быстро справилась с заданиями и вышла буквально через пару минут после Одзаки, поэтому сейчас в коридоре они были только вдвоём. Повисло неловкое молчание.

— Хорошо отдохнуть на каникулах, Одзаки-кун!

— А... Ага. И тебе тоже! Пойдём к выходу?

— Прости, я жду подруг.

— Точно же... Ну, пока!

— Увидимся в сентябре!

«Ну вот, теперь-то точно свободен!» — мысленно порадовался Одзаки и направился к выходу.

Он вышел из кампуса Токийского университета и направился пешком в сторону дома, до которого было рукой подать.

* * *

Одзаки был отличником, он очень любил учиться. Научные и лабораторные работы, изыскания, курсовые проекты — всё это он делал с удовольствием и, как правило, раньше срока. Только устные доклады не любил, чуть не до дрожи в коленках. Каждый раз, оказываясь перед аудиторией, он долго-долго собирался с духом сказать хоть что-то. Потом, когда худо-бедно получалось абстрагироваться от десятков пар глаз, смотрящих на него, он начинал говорить, доходил до сути и попадал в привычную стихию. Выкладки, таблицы и диаграммы толково сменяли друг друга, выводы стройной цепочкой следовали один за другим. Преподава­тели традиционно хвалили его в конце выступления, называли работы образцовыми, чем только вгоняли юношу в краску.

В отличие от общеобразовательной школы, где в одном классе могли учиться дети самого разного уровня подготовки и за подобные работы можно было не только получить прозвище «ботан» или «выскочка», а даже схлопотать кулаком по лицу, здесь, в престижном университете, он был среди своих по познаниям и интересам. Среди равных. И всё же — одиночкой.

* * *

Ему было пять лет, когда его мать, Катрин Пельтье, всё ещё носившая фамилию погибшего в авиакатастрофе первого супруга, вышла замуж во второй раз. Томоро Одзаки, совладелец большого химического предприятия на северо-востоке Токийского залива, своего новоявленного пасынка полюбил. Он как мог старался проводить с ребёнком побольше времени, но обычно пропадал на работе. Так что, даже переселившись с севера Франции в самый центр Японии, мальчик не ощутил особых перемен в своей жизни: он всё так же бóльшую часть времени проводил дома с мамой.

Ныне уже студент колледжа, Одзаки шёл по улице домой, и царящая вокруг жара и марево над асфальтом вызвали одно воспоминание. Голоса зазвучали в голове, словно это было вчера.

* * *

— Ма-ам, почему здесь так жарко? Мы правда будем тут жить? — первое, что он спросил, когда кроссовки коснулись раскалённого асфальта августовского Токио.

— Да, малыш, теперь мы будем жить здесь, — ответила мама, — сейчас купим кое-какие вещи и поедем в наш новый дом. Он не в самом Токио, а рядом, в префектуре Тиба.

— Ты же никогда меня не бросишь, правда? — почему-то вдруг забеспокоился мальчик.

— Конечно же, милый. Я всегда буду рядом.

И этого было достаточно. Малыш вытер слёзы, навернувшиеся то ли от переживаний, то ли от непривычного пекла, а затем его лицо прояснилось, и он улыбнулся.

— Мам, смотри, там самолёт, — пролопотал он, разглядывая пронзительно голубое небо распахнутыми глазами.

* * *

«Хех, сейчас снова август, — усмехнулся он. — И точно такое же пекло. Пятнадцать лет уж прошло, а я всё никак не привыкну...»

С этими мыслями юноша зашёл в магазинчик купить воды.

* * *

В новом доме был кондиционер, так что японская жара оказа­лась не такой уж страшной. На заднем дворе располагался не­большой сад, а комната изобиловала игрушками и книгами, так что жизнь быстро наладилась. Жаркое лето сменилось осенью, одетой в бархатистые жёлтые и красные тона. Потом пришла бесснежная зима, а за ней и весна. На деревьях набухли почки и распустились цветы: белые, розовые, красноватые. Цвели японская вишня и слива. Дул нежный ветерок, и вокруг было так легко и приятно.

Но в один момент беззаботным денькам неожиданно пришёл конец. Мама уже давно произносила это слово — «школа» — но до сих пор оно было чем-то неосязаемым, а тут, с цветением сакуры в начале апреля, вдруг обрело форму.

Увы, в первый же день мальчика ждал неприятный сюрприз.

— Ну и странный тип...

— Эй, ты, чучело соломенное!

— А с глазами что? Зелёнки налил?

Оказалось, довольно непросто жить в черноволосом и каре­глазом мире, когда твои глаза по цвету сродни изумруду, а волосы светлые как солома, выгоревшая на солнце.