Серый волк (джен)

Нам не страшен серый волк.

Кажется, это так переводится. В оригинале, в моем маленьком мультике веселые поросята поют: «Who’s afraid of the big bad wolf?»⁽¹⁾ И, глядя на них, мои смешливые веселые китайские детишки им задорно подпевают. Мы учим английский так, как мне кажется правильным: с песнями, весело, свободно. Серьезные мордашки аж искрят от восторга, когда по скучному школьному экрану начинают плясать бесшабашные поросята. А я смотрю на этого волка и понимаю, что я его, пожалуй, боюсь. По крайней мере, ужасно ненавижу.

Пустые глаза, холод. Проглотил, и все, нет больше ни тебя, ни мира...

Сегодня утром умер мой дедушка.

У меня урок в школе. Как всегда. Шебутные подвижные ребятишки, в количестве сорока штук в каждом классе, с трудом высиживают на своих местах, как нетерпеливые воробушки норовят вскочить, подпрыгнуть. Доверчивые черные глазенки расширяются от ужаса при виде волка на экране. А потом победно весело распевается песенка, подхватываемая на сорок разных ладов и мотивов. А я прямо вижу, как сегодня утром вот такой вот большой злобный волк подскочил к моему дедушке и слопал его. Безвозвратно. Не будет никаких охотников, вспарывающих живот и выпускающих целых и невредимых пленников. Волк слопал дедушку и ускакал гигантскими тяжелыми прыжками.

Я помню так хорошо, как будто это было вчера: у нас под столиком с телевизором стояла красивая, резная, старинная, но безнадежно погнутая печатная машинка «Ундервуд». Дедушка с легкой печалью смотрит на нее, а потом, улыбаясь, на меня: «Ты, когда была маленькая, на ней станцевала». И потом ему приходится искать машинисток, способных разобрать его сумасшедший, летящий почерк, скрученный в одну прямую линию, с небольшими узелками на ней. Или бежать в редакцию в неурочное время, чтобы набирать статью самому. Но в голосе ни обиды, ни печали. Лишь теплая улыбка при воспоминании о танцующей маленькой девочке.

Вечер. Мы одни с ним дома, идем на кухню. Он степенно расстилает на полу газетку, достает лук, морковку и гору картошки. Переворачивает боком табуретку и берет мусорное ведро.

«Вот, учись, пока я жив», — говорит он мне, и в большой черной чугунной сковородке мы готовим, почти священнодействуем. К ужину пришедшую с работы многочисленную семью ждет волшебная жареная картошечка. Такая, какую только папа Коля, как зовут все дома моего дедушку, умеет поджарить.

Утро. Зима. Холод. Глаза еле разлипаются от прилипшего снега и еще не отлипшего сна. Мы спешим на трамвай, в школу. Большой мой портфель болтается у него в руках. В сердце испуганной птицей звучит только одно: «Опоздаем, опоздаем», а он только улыбается и кряхтит, и мы несемся к приостановившемуся на остановке трамваю.

Вечер, и мы наперегонки бегаем с ним по квартире; по деревянному протертому паркету звонко шлепают его босые ноги. Он у нас моряк, и потому в любую погоду ходит по дому босиком. Единственный из всех домочадцев. Помню, как странно заброшено выглядели его домашние тапочки, которые он надевал только когда перед самым сном, помыв ноги, шел спать.

Кромешная ночь, и он отчаянно вопит на кухне — когда болеет за очередной чемпионат мира по футболу.

Ребром ладони он бьет по всем углам, тренируя прочность и тяжесть руки; постепенно она затвердеет до такой степени, что будет прошибать стены и кирпичи. Просто необходимости что-то прошибать таким образом еще пока не возникало.

Иногда мне кажется, что у него тысячи знакомых, и так интересно наблюдать, как, встречая его, люди светлеют лицом и как-то теплееют ему навстречу.

Однажды он отбывает в очередную командировку в соседний город. Это его версия для семьи. На самом деле он приезжает в один маленький городишко, где у него знакомые в милиции; там они его переодевают, гримируют и показывают, где живут местные бомжи. И он проводит несколько дней вот так: без документов и денег, с единственной бутылкой водки в кармане, взятой как подношение местным бомжам, чтобы сразу не зарезали. Это его менты научили, предупредив, однако, что всё это предприятие очень рискованное; и он отправляется на свой страх и риск. Но переодевался же Шерлок Холмс, чтобы выведать секреты преступного мира? А тут даже секреты никакие не нужны, просто подсмотреть немного чужой жизни. Как настоящий журналист, ощутить на своей собственной шкуре, как это: быть другим. И — написать интересный репортаж.

* * *

Это было самое удивительное свойство моего дедушки — открывать в людях что-то глубоко запрятанное, что-то самое лучшее. В ту пору, когда он заведовал отделом культуры, к нему начал ходить молодой совсем парнишка. И приносить статьи про театр. В редакции над ним смеялись — от горшка два вершка, и туда же. Ни образования, ни известности — а туда же. Да и вообще — кому в советской стране нужны эти сомнительные театры? А дедушка заметил, помогал править материалы, принимал и пробивал в номер, и парнишка все писал и писал, а потом уехал учиться в Москву и стал известным театральным критиком.

На самом деле я знала точно, что мой дедушка — бывший пират Билли Бонс. Когда-то он хриплым голосом горланил песни про бутылку рома и хранил дублоны в огромном сундуке, но от тех времён осталась только бутылка тёмного стекла в кожухе из бечевы. В ней теперь почему-то хранился одеколон, а монеты все растратили, сундук исчез, и теперь мой дедушка Коляша пел, только когда пытался уложить меня спать. И не про пиратов, а про несчастного попа, которого угораздило убить свою собаку и из-за этого он вынужден бесчисленное количество раз возводить ей надгробные плиты и писать надписи. Но всё равно в уголках Колиных глаз жило море, а чёрные волосы пахли солёным ветром; и когда он крутил длинную прядь волос на лбу, так легко было вспомнить, как он весело карабкается по вантам, травит какой-нибудь шкот, а зелёная прохладная волна чуть покачивает огромный корабль. Пиратское прошлое давало о себе знать многим. Например, дедушка часто свистел дома и утверждал, что моряк не плачет.

А ещё мы с ним всегда делали то, что категорически и совершенно запрещалось. Помню, он приходил с работы, мой папа тут же убегал на свою, а меня уже больше никто не пытался уложить спать, и я, прямо как есть, в ночной, пахнущей сном и перьями рубашке забиралась у нему на колени, а он, даже и не раздеваясь, в грязном рабочем костюме, садился смотреть «Последние известия». От него пахло чужими людьми и табачным дымом, у них в редакции всегда и везде курили. Он сидел в большом кресле, с чёрными, протёртыми до дерева подлокотниками, а я сворачивалась у него на коленях. От того, что полчища микробов с его костюма — где только он в нём ни был! — молниеносно перебирались на мою беззащитную, с синенькими колокольчиками ночную рубашку, немного кружилась голова. Вообще создавалось такое ощущение, что видишь, как тонкомачтовую шхуну берёт на абордаж пиратский бриг, и посасывает под ложечкой, как когда высоко раскачался на качелях и стремительно падаешь вниз, и в то же время так весело от своей отчаянной смелости! И я улыбалась, понимая, что с таким отчаянным пиратом, как мой дед, нам не страшны никакие микробы и мы смело вступим с ними в схватку на пахнущей солнцем палубе нашего корабля.

В такие минуты расстраивало только то обстоятельство, что, несмотря на ободряющее название «последние», на самом деле эти известия всегда повторялись, и вновь и вновь появлялся круглый циферблат, и длинная стрелка бежала к маленькой, а потом шли комбайны в полях. Так я и не дождалась по-настоящему последних известий, они выходили опять и опять, и приходилось давать Коляше насладится десятиминутной тишиной и сидеть тихо, иначе он очень обижался.

А однажды, кажется, уже в перестройку, к ним в редакцию принесли пистолет. Что-то вроде рекламной акции, разыгрывался настоящий газовый пистолет, а достаться он должен был тому, кто лучше всех попадет по мишени. Очевидно, стреляли из чего-то другого, я не могла представить, как стрелять газовым пистолетом по мишени, но подробности той истории как-то подрастерялись со временем. В общем, когда молодые журналисты, а за ними и ребята средних лет послали, что называется, в молоко, пришел черед старой гвардии, и мой дедушка обошел даже редактора. Самый меткий стрелок. Перед потрясенными зрителями пистолет перешел к нему в полное вечное пользование. Он потом долго болтался у меня в сумке, конечно, его сразу же отдали драгоценной внучке.

А в далеком моем детстве, как раз перед первым школьным днем мой дедушка как-то подсел ко мне и сказал, что если меня будет кто-то обижать, нужно сделать так: и научил, как правильно сложить кулак и бить промеж глаз.

«С силой в нос, чтобы кровь побежала», — сказал мне мой пиратский дедушка, никогда в жизни даже не ругавшийся дома. И добавил, что потом нужно звать своих на помощь. И они разнесут к чертям всех, кого не разнесла я. Это осознание всегда меня грело. Я не обращалась за помощью, всегда как-то справлялась сама. Даже в самые отчаянные и горькие минуты я берегла своих родных и ничего им не рассказывала. Но при этом я твердо знала, что, если будет нужно — мой настоящий пират дедушка разнесет тут всех к чертям. И потому я все время думала, что настоящий трудный момент еще не начался, и звать подмогу пока ещё не за чем.

А позже, когда я уже закончила университет и приезжала к ним из другого города, он обнимал меня крепко и все шептал тихо моё имя. А потом рассказывал про своего папку, лесника. Что как-то однажды он сам, будучи студентом, приехал к своему папке, поздно уже, и предупредить не мог, тогда же и телефонов не было, и, постучав в дверь, на осторожное: «Кто это» сказал: «Это Колька». И услышал в ответ: «Какое счастье!»

И еще подумал тогда: при чем здесь счастье-то? А вот теперь я понимаю своего папку, сказал мне мой дедушка и сжал крепче в теплых объятиях.

Я запомнила нашу последнюю встречу. Мы, кажется, оба уже понимали, что она, скорее всего последняя. Я умотала уже не только в другой город, но и в другую страну, и приезжала раз в пару лет, а дедушка мой был очень старенький. Боясь опоздать на самолет, я обняла его впопыхах, а он прижал меня крепко и прошептал на ушко: «Я буду молиться за тебя».

Мне кажется, он до сих пор за меня молится…

И в этот звенящий от горечи день мне так отчаянно захотелось защитить детишек от серого волка. Чтобы их занудные китайские бабушки и дедушки жили долго-долго и счастливо, и чтобы у них в жизни было всегда это осознание: мы не боимся волка и прогоним его к чертям. Пусть они живут так!

1) И кто это боится большого злого волка?

Вернуться к тексту