Путь (джен)

В каком году — неведомо, в какой земле — негаданно, жил-был человек, и имел он обыкновение идти по беспечной дороге: мимо полей красивых и чужих шёл он, не замечая красоты их, мимо лесов, богатых зверем и птицей, шёл он, не примечая богатства их, и мимо городов гордых и блистательных шёл он — не примечая тщеславия их. Так много лет прошагал он — то угрюм, то весел был его шаг, но всегда задумчив. Ибо мыслил он о многом — но не о восходе солнца и закате думал он, и не о красоте лунного света в тёмную ночь, не внимал он сладкоголосому пению птиц, и шум морских вод не тревожил покой его, нет, — но думал он думы важные, о коих мудрецы расходятся в суждениях: о существовании души, о смысле жизни и смысле смерти. И всё подсмотренное им в тайных думах не сказывалось никак на пути его, всё так же шёл он по беспечной дороге, не примечая ничего, что творилось вокруг него.

И когда прошёл он первые пятнадцать лет по дороге и был ещё юн и несмышлён, встретил он на дороге создание странное — и вот, Хомяк шёл по дороге, но был он ростом с человека. И не как зверь ходил сей Хомяк, а как человек, на задних лапах. Был же лицом он мрачен, и тяжёлая грусть легла на плечи ему, словно придавив их к земле.

Остановился от изумления человек и так обратился к Хомяку:

— Здравствуй, друг! А как звать тебя и величать и куда путь свой держишь?

Но ничего не ответил Хомяк, лишь, буркнув что-то, попытался пройти мимо. Подивился человек на сие, но повторил свой вопрос очень громко:

— Здравствуй, друг! А как звать тебя и величать и куда путь свой держишь?

И во второй раз не ответил Хомяк, но немного просветлело лицо его — поднял он очи от земли и посмотрел на человека. Двинулись губы его, но ничего не мог произнести он и застыл в молчании.

— Здравствуй, друг! — третий раз повторил человек в изумлении. — А как звать-величать тебя и куда путь свой держишь?

И на третий раз ответил Хомяк, ибо ещё сильнее просветлело лицо его, и посмотрел он на человека, открыв уста свои — жалобное стенание вырвалось у него из уст, осквернив молчание беспечной дороги:

— Здравствуй, добрый человек! Как зовут меня, я — не ведаю, и куда иду теперь — не знаю, могу лишь сказать, кем я был и как стал таковым.

Тут отверзлись очи у Хомяка и потоки слёз хлынули на землю и оросили её отчаянием и унынием безмерным. И дивился человек сему чуду — Хомяк ходит по дороге и говорит, и плачет будто человек, понимая притом речи человеческие. Но недолго дивился он, и, снедаемый любопытством, так обратился он к Хомяку:

— Ежели в охоту тебе и в удовольствие, поведай мне про твои бедствия, о дивный путешественник, и облегчи ношу любопытства моего, ибо никогда не видел я перед собой явления такого, как ты, — поистине чудесного и странного.

И, вздохнув тяжко, Хомяк прекратил плач свой и отверз уста свои, поведав человеку свою историю:

— Путник на беспечной дороге, услышь мою историю, дабы ты и все, идущие твоим путём, знали о судьбе моей. Видишь ты пред собою животное, и говорит оно пред тобой, и стенает, и идёт путём твоим наоборот, но не знаешь, что и я был человеком. А был я бедняком в деревне одной на чужбине и сторожил бобовое поле хозяина своего, богача. Но не видел я родных своих, ни жены, ни трёх детей, в другой деревне оставшихся, долгих семь лет, а батрачил на богача, не покладая рук своих. И вот, прибежал однажды земляк из моей деревни и молвит мне: «Беда, беда! Беги скорее в деревню нашу, ибо глад поразил поля в ней, и нет ничего съестного. Захвати еды и поспеши, ибо умирают люди в деревне нашей и семья твоя при смерти от голода!» И, сказав сие, побежал дальше, словно бы ветром гонимый. Собрался я быстро, не спросив разрешения хозяина своего, и пошёл на бобовое поле. И подумал я: «Семь лет за харчи батрачил я на богача, наберу я бобов на поле и побегу к себе в деревню, а платы не возьму с богача, которую он обещал мне в конце десятого года по уговору». Полагал я, что так не обижу я никого, и взял бобы…

Тут отверзлись очи у Хомяка, и возрыдал он сильно, и пал на колени, и бился головою о придорожные камни, так что окровянилась голова его. Но недвижим оставался человек и глядел на страдания Хомяка, не шевельнувшись.

Наконец всё же пришёл Хомяк в себя, встал и промолвил так:

— И шёл я по дороге страдания, долго шёл я, ибо далеко была деревня на чужбине, много вёрст до моей деревни надо было мне пройти, а еды не было у меня, только бобы, и не захватил я в спешке еды для себя. И вот, пройдя вёрст со сто, не выдержал я и поел немного бобов из мешка. Но не были сладки бобы, черствы они показались мне, ибо была в тех бобах жизнь родных моих. И далее пошёл я, пытаясь отвлечь думы мои от голода лютого, который снедал меня. Но на исходе двухсотой версты снова напал на меня голод страшный, и мучил меня и палил, и иссушил мне чрево. И не выдержал я, но открыл мешок и поел немного бобов. И не были сладки бобы, горьки они показались мне, ибо была в тех бобах жизнь родных моих. И далее пошёл я, пытаясь усмирить голод лютый, терзавший внутренности мои. Вот уже показалась моя деревня вдали, на исходе трёхсотой версты, но подогнулись ноги мои, упал я и пополз. И не было сил у меня от голода, и отверз я мешок свой и поел немного бобов. И не были сладки бобы, гнилы показались мне они, ибо была в тех бобах жизнь родных моих. И дополз я до деревни и заснул. И, проспав несколько часов, восстал я от сна и, не мешкая, побежал к своему дому. И вот, вижу, истощённые тела жены моей и детей, и еле ворочают они языками, худы же, как птицы зимой. Потянулась ко мне жена и сказала: «Дай мне есть», потянулись дети и молвили: «Дай нам поесть», развязал тут я мешок свой, но пуст оказался он, ибо всё по дороге я съел…

И снова отверзлись очи у Хомяка, и зарыдал он пуще прежнего, и пал навзничь, и закричал, и от горя стал кататься по земле. И недвижим был человек, и глядел на страдания Хомяка, не шевельнувшись.

Спустя некоторое время пришёл Хомяк в себя, встал и промолвил так:

— Не было, о путник на беспечной дороге, идущий навстречу, у меня тогда слёз, чтобы плакать, и сил причитать, ибо на моих глазах, умоляя меня о помощи, умирали родные мои, лютой и страшной смертью умирали они, и поседел я за один день и одну ночь, глядя на страдания их. И возопил я к небесам и воздел руки свои, потрясая кулаками, сказал: «Небеса! Выходите на суд ко мне, ибо судить буду я вас за жестокосердие и немилость вашу к моей семье и осужу, не помилую, ибо не боюсь ни вас, ни кого бы то ни было, живущего под вашей крышей!» И так вопил я непрестанно в глухие небеса — прошло три дня и три ночи, но сотрясал окрестности дикий вопль мой. И к концу ночи за час перед утренними петухами ответили мне Небеса — глас глухой и сильный раздался с них, как удар грома: «Слышу Я твои стенания и вижу отчаяние твоё и выйду на суд с тобой и осужу тебя, суд отдан Мне и правосудие Моё, ибо Я — Владыка Небесный. Слышал Я нечестивые речи твои, и хотелось Мне лишить тебя языка в устах твоих, ибо не помнишь ты преступленья своего, но дерзаешь звать Небеса к ответу. Не ты ли, червь, десять лет назад, собираясь в дорогу, обошёл дома односельчан твоих и ограбил их, и не поделился с женой твоей и детьми, но испугался и крепко спрятал награбленное, чтобы не досталось оно никому. А односельчане твои осудили невинного за преступление твоё и изгнали его, а дети его умерли с голоду. Ты же ушёл от страха из деревни, не зная про то, и скитался, и наконец, гонимый нуждой и обедневший, стал сторожить поле бобовое. И даже уходя с поля, ограбил ты хозяина своего, хоть он был человек справедливый и честный и отдал бы тебе твоё. И за то, что не покаялся ты в двух преступлениях твоих, но прибавил к ним третье, отвратительнейшее — хулу на Небеса и Правосудие их, выслушай Суд Мой нелицемерный и решение Моё правое: отниму у тебя облик человеческий, и имя твоё позабудешь, и как Хомяк скитаться будешь ты по земле, гонимый подземными стонами и землетрясениями её, и нигде не будешь знать покоя. Бобы украл ты, бобами и горохом питаться за то и будешь, собирая их и пожирая. Всюду же, встречая путников на дорогах судьбы твоей, будешь останавливаться и ждать бессловесный, покуда трижды не окликнут тебя, и тогда заговоришь человеческим языком. А если хоть один случайный прохожий не осудит тебя, услышав историю твою, снимется с тебя проклятие, и вновь станешь ты человеком…»

И потерял Хомяк при этих словах всякое подобие человеческое и, встав на четыре лапы, стал безгласен и нем, только в глазах его плескалось горе бездонное. Но ничего не ответил ему человек, и, оставив случайного путника на пути его горестно-длинном, пошёл он своей дорогой, дорогой беспечной шёл он, думая о своём.

Долго шёл человек далее — по дороге беспечной шёл он, дороге веселия, погружённый в причудливые думы свои. И не замечал он ничего вокруг по-прежнему — ни пения жаворонка весной, ни красоты цветов луговых, глух он и равнодушен был к многоразличной жизни мира, как беспечально идущий мимо всего бытия. И когда прошёл человек ещё десять лет по дороге и стал он несколько более опытен, но оставался молод, встретил он на дороге явление чудное — шёл по дороге Медведь на задних лапах, но был он не совсем похож на Медведя, ибо ноги его были человеческие. И не как зверь шёл Медведь по дороге, но потупив голову шёл он и смотрел вниз, шатаясь как пьяный. Был же лицом он весьма суров, и яростная печаль и гнев искажали звериный лик его.

Остановился от удивления человек и так обратился к Медведю:

— Здравствуй, о странный Медведь! А как звать-величать тебя, да и путь свой куда держишь?

Но ничего не ответил Медведь, только сдержанное рычание вырвалось из пасти его, и хотел он пройти мимо.

Подивился тому человек, но вновь повторил вопрос свой погромче:

— Здравствуй, о чудный Медведь! А как звать тебя, как величать и куда путь держишь, ежели не секрет?

И второй раз не ответил Медведь ничего, но поднял очи свои и посмотрел на человека. И отшатнулся человек от яростного взгляда Медведя, но просветлел звериный лик, и вот — посмотрел Медведь пристально на человека.

И, вспомнив дивного Хомяка, третий раз обратился к Медведю человек и так молвил:

— Здравствуй, о зверь дивный! А как кличут тебя, как величают и куда ведёт тебя дорога твоя, ответь мне.

И на третий раз очи Медведя стали светлы и ярость звериная покинула их, отверзлись уста его и жалобный стон вырвался из уст, осквернив молчание беспечной дороги:

— Здравствуй, путник добрый! Как зовут меня, сам я не ведаю, и не знаю, куда держу путь свой, но могу поведать тебе жизнь свою, если ты согласен.

И затуманились очи у Медведя, и оросили они землю слезами, и отчаяние появилось во взоре его. И дивился человек чуду этакому — Медведь имеет ноги как у человека, и слышит, и понимает речь, и говорит сам, как человек.

Но недолго дивился он и, подгоняемый любопытством, так обратился к Медведю:

— Ежели в охоту тебе и в удовольствие, то поведай мне, дивный зверь-странник, о жизни твоей. Ибо второй раз в жизни встречаю я столь чудного путника и хотел бы узнать от него о нём самом.

Тогда, вздохнув тяжко, оборвал Медведь стенание своё и так молвил:

— Путник на беспечной дороге, услышь мою историю, дабы ты и все, идущие твоим путём, знали о жизни моей. Видишь ты пред собою животное с ногами человеческими, и говорит оно пред тобой, и стенает, и идёт путём твоим наоборот. Но не ведаешь ты, что и я был человеком, и когда был я молод, жил я с родителями своими. Вёл тогда я беспутную жизнь и скверную, и задирал других, и пил вино, и по кабакам хвастал я своей силою. Ибо от природы родился я сильным, как некий богатырь, но глупым и доверчивым, как молодой баран. Однажды остановился в доме нашем путник некий и стал моим другом. Долго ли, коротко ли, но сошлись мы, хвастались и пили в кабаках за здравие друг друга. И совсем испортился нрав мой, ибо напаивал меня путник вином. И так случилось, что однажды заболела мать моя, и должен был я пойти в соседний город, купить лекарство ей у лекаря славного и знаменитого. Не бедствовали и не нуждались мы, и дали мне родители денег, но пошёл я и, как бесчестный вор, пропил деньги с товарищем моим…

И при словах этих затуманились очи у Медведя, и зарыдал он навзрыд, и пал на колени, и бился телом о придорожные камни, так что окровянилось тело его. Но недвижим был человек, и глядел на страдания Медведя, не дрогнув.

Наконец всё же пришёл Медведь в себя, встал и промолвил так:

— И не научило меня ничему преступление моё, но со страхом, а не с раскаянием шёл я домой и узнал, что мать занедужила пуще прежнего. Ничего не сказали мать и отец мои старые, но посмотрели на меня с укором. Вскоре поправилась мать и вновь стала хлопотать по дому. И помню я, сидели мы с моим другом-странником в доме и увидели, как отец полез на чердак. Я остался сидеть, но друг мой пошёл крадучись за ним и, вернувшись, не отвечал мне ничего. А я, видя, что отец не возвращается, пошёл за ним, мой же друг куда-то исчез. И взобрался я на чердак, и узрел я труп отца своего, и камень валялся рядом. Понял я, что странник убил моего отца камнем этим, и, громко вопя, выбежал я из дома. И когда бежал я по огороду нашему — вижу, мать моя лежит неживая и череп у неё расколот надвое. Понял я, что пробегал здесь разбойник и убил он её, чтобы не позвала она на помощь, и бежал дальше, одержимый жаждой отмстить и от всего сердца давая клятву умертвить злодея. И когда нагнал я друга своего, странника проклятого, то он показывал мне на мешок со златом в руках своих и лепетал, что никого не хотел убивать он, но видел он, как у отца в руках был мешок и доставал он оттуда золотые, и потому убил, позарившись на чужое. Я же, пылая жаждой мщения и призывая на голову его несчастия, возопил: «Презренный вор! Так-то ты отплатил родителям моим за гостеприимство, ты убил их и хотел ограбить нас, отняв у меня наследство! Не пощажу я тебя, не помилую, но убью тебя, дабы не мог ты больше творить зла!» И, не помня себя от гнева, размахнулся я со всей силы и ударил его в висок, проломив ему голову. Он упал и некоторое время стонал ещё, а затем затих, я же всё это время не отходил его, наслаждаясь его предсмертными муками. Много ли времени прошло или мало, не помню я, сидел я как в оцепенении, пока не вспомнил, что тела отца и матери лежат непогребённые. Тут вскочил я, и как вихрь помчал меня к моему дому, и только голос в голове шептал: «Скорей, скорей!» И добежал я до огорода и увидел труп матери, и сходил я в дом к чердаку и увидел труп отца. И тогда беспамятство напало на меня и терзало, как ненасытимый зверь, три дня и три ночи.

И при словах тех снова оделись туманом очи у Медведя, и зарычал он страшно, и пал навзничь, и закричал снова по-человечески, и от горя стал бить себя лапами в грудь. И недвижим был человек, и глядел на страдания Медведя, не дрогнув.

Спустя некоторое время пришёл Медведь в себя, встал и промолвил так:

— После же, опомнившись, похоронил я отца своего и мать свою, и оплакал их, и помогали мне жители деревни моей, хоть и не любили меня за нрав буйный и дикий. И в конце дня похорон вернулся я посмотреть на опустелый дом мой и, воздев кулаки к небу, возопил: «Небеса нечестивые! Выходите на бой со мной, ибо я боец сильный и призову вас к ответу за то, что лишили меня моих родителей до срока, в цвете лет остался я сиротою. Бить буду я вас смертным боем и не помилую за жестокосердие ваше к моей семье и роду моему, ибо не боюсь вас и проклинаю ваш суд и всех, кто находится под крышей вашей!» И так трижды прокричал я в Небеса, и охрип от своего крика. Наконец умолк я, и сидел, дожидаясь ответа. И поднялась великая буря: Небеса нахмурились страшно, и молния простёрлась от них вниз, ударив под ноги мои, но был я спокоен и не устрашился. Тогда раздался голос сильный, как сто зверей лесных, и гулкий, как звон городского колокола: «Слышу Я твои оскорбления и вижу гордыню твою и выйду на бой с тобой и осужу тебя, и суд отдан Мне и правосудие Моё, ибо Я — Владыка Небесный. Слышал Я дерзкие речи твои, и хотелось Мне вырвать язык из уст твоих, ибо не помнишь ты преступленья своего, но дерзаешь звать Небеса на поединок. Не ты ли, прах земной, десять лет назад, в беспутном загуле, возвращаясь из кабака, встретил старого человека, посмевшего укорить тебя, и напал на него, и избил до смерти, и умер старик тот, а дочь его единственная, дабы прокормить себя, пошла на чужбину в услужение к злым людям и не увидит более родной земли. Ты же оправдывал себя тем, что старик первый оскорбил тебя и ты лишь ответил на оскорбление его. Когда же пришёл к вам в дом странник-гость, не ты ли в кабаке с ним пропил деньги, данные тебе на излечение матери твоей, и чуть не умерла она от поступка твоего. И не ты ли, увидев преступление, в гордыне своей сам осудил твоего друга на смерть и не выслушал речи в устах его, и не узнал, что напал твой отец на него первым и случайно он убил отца твоего, а мать твою от испуга ударил, убегая. Но ты, запятнанный преступлениями, сам покарал преступника и возомнил себя судьёй и вершащим правосудие. И за то, что ты не покаялся в преступлениях твоих, но прибавил к ним ещё одно, отвратительнейшее — похищение правосудия Небесного, выслушай Суд Мой нелицемерный и решение Моё правое — отниму у тебя облик человеческий, и имя своё позабудешь, и как Медведь лютый и дикий скитаться будешь ты по земле, гонимый пожарами и извержениями вулканов, и нигде не будешь знать покоя. Убил ты дважды бессудно, и отныне будешь обречен убивать снова и снова ради пропитания, разрывая плоть зверей, сырой будешь есть её — единственную пищу, разрешённую тебе. Всюду же, встречая путников на дорогах судьбы твоей, будешь останавливаться и ждать бессловесный, покуда трижды не окликнут тебя, и тогда заговоришь человеческим языком. И если хоть один случайный прохожий не осудит тебя, услышав историю твою, снимется с тебя проклятие, и вновь станешь ты человеком…»

И при этих словах померк свет в очах Медведя — зашатался он, словно пьяный, и звериный рык вырвался из уст его. И понял человек, что Медведь лишился голоса своего, но и сам остался безгласен и, посмотрев пристально на Медведя и покачав головой, зашагал своей дорогой, беспечным путём пошёл он, думая вычурные думы свои.

И когда прошёл человек третьи десять лет по дороге, тогда стал он ещё более опытен, но нетерпелив и тщеславен, погружённый в думы свои беспечально шёл он. И однажды встретил он на дороге явление чудесное — шёл ему навстречу по дороге Ёж на задних лапах, и был он не совсем похож на Ежа, ибо ступал прямо и уверенно. И не как зверь шёл Ёж по дороге, но потупив голову шёл он и смотрел вниз, быстро шагал он с великим поспешением. Был же лицом он весьма угрюм, и затаённая боль и смятение искажали звериный лик его.

Остановился от удивления человек и так обратился к Ежу:

— Здравствуй! Как зовут тебя и величают, странный Ёж? И куда путь держишь?

Но ничего не ответил молчаливый Ёж, лишь пошелестел своими иглами и сделал вид, что проходит мимо, поравнявшись с человеком.

Изумился человек, но повторил свой вопрос громче, словно предчувствуя нечто в душе своей:

— Здравствуй, путник Ёж! А как зовут тебя и куда держишь ты свой путь?

Но и во второй раз не ответил Ёж, лишь немного смягчились черты лица его, и поднял он взгляд свой от земли и посмотрел на человека. Сделал он знак лапой, что хочет говорить, но не смог раскрыть рта и застыл на месте.

— Здравствуй, Ёж! — повторил тогда человек весьма громко. — А как звать-величать тебя и куда путь свой держишь?

И в третий раз посмотрел ещё пристальнее в глаза человека Ёж, и открыл наконец уста свои, издав протяжный стон, и ответил человеку так:

— Здравствуй, безвестный прохожий человек! Как зовут меня, я не ведаю, и куда иду теперь — не знаю, могу лишь сказать, кем я был и как стал таковым.

И затуманились очи у Ежа, и широкой рекой слёзы оросили землю, и рот зверя открылся, осквернив беспечный путь стенаниями могучими, но бесплодными. И поражался человек этому виду — Ёж с человеческий рост ходит по дороге, и говорит, и стенает, как будто человек. Но недолго изумлялся он и, подгоняемый страшным любопытством, так обратился к Ежу:

— Но ежели в охоту тебе и в удовольствие, то поведай мне, дивный странник, о жизни твоей. Ибо третий раз встречаю я столь чудного путника и хотел бы узнать от него о нём самом.

Тогда, вздохнув тяжко, оборвал Ёж страдание своё великое и так молвил:

— Путник на беспечной дороге, услышь мою повесть, дабы ты и все, идущие твоим путём, знали о жизни моей, ибо дошли до меня слухи о тебе и знаю я о встрече твоей с Медведем и Хомяком. Имеешь ты разум острый, закалённый в скитаниях, и не мне тебе объяснять, что и я был человеком, как и те двое, и тоже шёл своею дорогой, как идёшь ты теперь. Когда я ещё не шёл дорогой страдания, был я человеком молодым и одиноким. И любил я женщин и девушек разных, и они любили меня, и был я повесой, но никакой девушке не отдавал я своего сердца. Был я музыкантом и играл на свирели и лютне, и зарабатывал этим на жизнь, уйдя с детства из дома родителей и скитаясь в своё удовольствие. Но однажды шёл я по деревне одной и увидел девушку красивую и гордую, что пела в хоре деревенском на празднике, и любовь как стрела поразила душу мою, и понял я дальнейшую свою судьбу. Остался я в той деревне и тысячами подарков и лестью пытался склонить девушку к свадьбе, пока, наконец, не пошёл к её родителям с богатыми дарами. Тогда она и снизошла к моим мольбам. И построил я дом в той деревне и пытался жить как другие, и бросил ради девушки свою лютню и свирель, и скитания свои оставил. Она же была нрава заносчивого и привыкла к роскоши и часто попрекала меня бедностью и нищетой. Я же, чувствуя, что не любит она меня, терзался и мучился ревностью, доводя её до исступления своими горькими упрёками. Так жили мы годами, и жизнь наша была не спокойная и не мирная, но горек был брак наш, как полынь, и ложе ядовито, как отрава винная. Но наконец появился в деревне нашей бродячий музыкант флейтист, и был он очарован красотой деревни нашей и остался в ней, и все радовались этому, а пуще всех я, готовый вспомнить своё прошлое. Не знал я тогда, какую погибель готовит этот человек мне и какие горести бесчисленные падут через него на мою долю…

И при этих словах зарыдал огромный Ёж, и пал на колени, и ударял себя в смятении по иглам своим, исколов лапы в кровь. Но вскоре, вставши, перевёл он взгляд своих бусинок-глаз на человека и продолжил так:

— Всё было поначалу так же, о путник, идущий путём мне навстречу, но вскоре посреди обычных размолвок и ссор стал я замечать в своей жене странную перемену. Не сидела больше она у окна вечерами, красуясь и расчёсывая длинные свои волосы, но постоянно шла куда-то — то к подруге, то взять у соседа молока. Перестала сидеть она дома, и даже ревность моя не останавливала её. И, снедаемый гневными чувствами, стал потихоньку я следить за ней, а однажды отправился по следам её, когда вечером ушла она ещё раз. Я увидел, как идёт она к лесу, и шёл за ней, быстрее и быстрее, словно некий злой дух подгонял меня. Тогда-то и увидел я, как показалась в лесу избушка, а вышел из неё флейтист, живший на отшибе. Подбежала жена моя к нему, и увидел я, ужаленный змеёй зависти в грудь, как целует она его и обнимает. Вместе прошли они в избушку, и потерял я их из виду. Хотел было ринуться я вслед за ними, но будто невидимый круг был очерчен вокруг проклятой избы, и, бессильный переступить порог, боясь неведомо чего, всю ночь бродил я без отдыха и сна вокруг неё. Так начались для меня страдания, ибо не одну ночь и не две ночи убегала жена моя к разлучнику, а каждую ночь и перестала делить со мной ложе. Каждый же раз следовал я за нею как тень и не спал ночами, но ходил вокруг избы той, страшась увидеть правду. Почернело лицо моё, перестал почти совсем я есть и сторонился друзей моих, как мертвец был я дик и угрюм. Перестали понемногу здороваться со мной жители деревни той, и даже мать и отец жены моей не замечали меня. Наконец собрался я с духом и сказал ей однажды вечером: «Жена! Знаю я всё про дела твои, куда ходишь ты под вечер к любовнику, и требую от тебя, чтобы ты прекратила это непотребство, ибо бесчестишь ты меня почём зря, и насмехаться надо мной станут жители деревни!» Она же нагло и бесстыдно посмотрела в лицо моё и сказала, насмехаясь: «Гляди-ка, трус-муженёк заговорил со мной! Думаешь, не знаю я, что ты уже месяц ходишь за нами как тень! Поистине лишён ты вовсе и совести, и стыда! Как ты смеешь упрекать меня, нищий чужестранец, что я, первая девушка на деревне, стала твоей женой! И как ты отплатил мне за многолетнюю верность! Годами слышала я от тебя только попрёки, и ревностью своей изглодал ты сердце моё и измучил! Нет, теперь открыто стану жить на глазах у всех с флейтистом, а о тебе скажу, что помешался ты и выжил из ума. Сыграю я с ним свадьбу, и перейдём мы жить в этот дом, а избушку ту бросим, тебя же выгоним отсюда как нищего бродягу!» И, сказав так, она расхохоталась мне в лицо, я же, не помня себя от боли и гнева, ударил её со всей силы, так что она упала. Но не успела подняться она, как бежал я уже к её любовнику и ворвался в избушку его. Сидел он за столом и не успел повернуться ко мне, как избил я его и велел убираться из деревни, угрожая убить. За шиворот я взял его и гнал несколько вёрст пинками от деревни, и, полуживого, оставил наконец улепётывать прочь. Вернулся я к избушке и увидел, как жена моя прибежала к ней, косы её растрепались, а взгляд был точно у безумной. Бегала она вокруг избушки и звала своего любовника, я же сказал ей, чтобы не звала она его больше, что я выгнал его из избушки и убил, а труп закопал в лесу. Тут она замолчала и посмотрела на меня глазами, в которых почти не осталось ничего человеческого…

И прервал свою речь дивный зверь Ёж и навзничь пал, и лежал как мёртвый, и треск страшный раздался окрест, тогда увидал человек, что часть иголок ежиных сломалась от падения.

Но вскоре поднялся Ёж, и взор его выражал муку сильную, посему промолвил он так:

— Привёл я тогда её, бессловесную, домой, и не было больше между нами ссор, о путник, идущий страшной судьбе навстречу, но и разговоров более не было. Понемногу жена моя стала будто бы оправляться от того, что пережито было ею тогда, рядом с избушкой флейтиста, но не пела она больше песен и не выходила на улицу, а затворилась в доме своём. Приходилось же мне делать всю работу по дому за неё, ибо не было у неё сил и постоянно лежала она без движения, а если вставала и ходила, то с мукой и усилием великим. Постепенно стал примечать за ней я знаки — и тошнило её, и живот стал у неё округляться. Понял я, что беременна она, и беременна от любовника своего подлого, и ожесточился в сердце своём, но вида не показал и замыслил я месть. Вскоре пришла пора жене моей рожать, и когда родила она и лежала в беспамятстве, похитил я ребёнка её, как дикий зверь, и снёс соседям, у которых недавно родила жена мёртвого ребёнка, а их мёртвого ребёнка принёс к нам и положил в люльку. Вскоре очнулась она и стала слёзно просить меня показать ей ребёнка, я же, очерствев сердцем, принёс мёртвое дитя и, показав, молвил: «Вот, гляди, жена, ныне на грех свой, ибо мёртвым родился твой ребёнок», а она, увидев его, затихла, отвернулась к стене и молчала. Час молчала она, два и боле, наконец подошёл я к ней и тронул её — и не шевелилась, приставил к её губам руку — и дыхания не было, ибо разорвалось у ней сердце от тоски. И впал я в беспамятство, выбежав на улицу, повторял громко: «Умерла жена моя, и один я на свете, ушла она от меня и не вернётся боле». Тогда жители деревни той окружили дом мой, и обвинили меня, и кричали, что я виной смерти её, а я молчал и не отвечал им и ожесточался сердцем. И вытащили меня на улицу, и связали, и отец её сжёг дом наш на глазах моих и всё имущество моё, и лютню, и свирель, и исполнилось пророчество её, что стану я нищим бродягой. И когда вынесли её хоронить, то не дали мне прикоснуться к ней, к телу её, но стал я в стороне и, проливая слезы, обезумел. Тогда бежал я в лес быстрее зверя лесного, пал на колени перед избой флейтиста, заброшенным домом и диким, и, подняв ладони к небу, возопил сильно и яростно: «Небеса! Выходите на тяжбу со мною, ибо я тягаться с вами вздумал, человек опытный и много изведавший, хотел бы вопрос задать вам — за что обошлись вы со мною так?! Ибо видят люди и звери, что страдаю я безвинно, за грехи жены моей страдаю я и не виновен в смерти её, ибо не хотел того, а хотел лишь раскаяния её. И вернул бы я ей ребёнка назад, лишь бы только заговорила она со мной ласково, посему буду тягаться я с вами и не сойду с этого места, пока не дадите мне ответ, за жестокосердие ваше и немилость вашу к семье моей, о небеса пустые, ибо нет в вас никого, живущего под вашей крышей!» И проговорив так, принялся ждать, но прошло два дня и две ночи, и никто не отзывался, но затихло всё кругом, и звери лесные боялись выйти из нор, и птицы прекратили своё пение. Как проклятый сидел я пред избой пустой и молчаливой, и как безумный ждал я ответа, ибо не верил я Небесам и мыслил, что они пусты. И к концу третьего дня раздался вдруг голос сильный, как пение тысячи хоров, и могущественный, как игра величайшего музыканта на земле, так отвечал Он мне, как веяние ста ветров: «Слышу Я проклятия твои и вижу отчаяние твоё, ибо от безверия потерял ты разум, но выйду Я на суд с тобой и осужу тебя, ведь суд отдан Мне и правосудие Моё, ибо Я — Владыка Небесный. Слышал Я безумные речи твои, и надежда на ответ светилась в них скрытым лучом, но хотелось Мне снять бельма с глаз твоих, ибо не помнишь ты преступления своего, но дерзаешь звать Небеса к ответу. Не ты ли, пепел на придорожье, десять лет назад вёл жизнь беспутную и обольстил честную девицу и развратил её, лишив девственности? Три дня и три ночи забавлялся ты с ней, на четвёртый же бросил её, и от отчаяния убежала она в болота и утопилась. Но не было сего довольно тебе, и продолжал обольщать жён честных и девиц без числа, пока не пришла к тебе любовь и не полюбил ты девицу заносчивую и гордую. Но сам будучи чёрств сердцем и ревнив, не мог пережить в своей гордыне, что будет она смотреть на других, и затворил её в доме своём и отравил жизнь её попрёками и ожесточил сердце её, сделав подобной себе. И затем, когда от отчаяния решилась она и полюбила, и изменила тебе, жестоко судил ты её, обманув дважды и доведя её до смерти. Итак, виновен ты в тройном преступлении — в предательстве и двух убийствах, выслушай же Суд Мой нелицемерный и решение Моё правое — отниму у тебя облик человеческий, и имя твоё позабудешь, и как Ёж, колючий и безобразный, скитаться будешь по земле, гонимый бурями и ураганами её и носимый ветром. Как был ты жесток и чёрств сердцем, себялюбцем ходя по земле, так и сын твой станет странником и испытает искушения великие, ты же будешь любить в сердце своём каждую встреченную тобой девушку, но не в силах будешь даже заговорить с нею. И знай ты один, что есть ещё двое, подобные тебе на целом свете — Хомяк и Медведь, за великие преступления несут они кару подобную твоей, и увидишь ты их, и узришь преступления их, но они не будут помнить о тебе. Всюду же, встречая путников на дорогах судьбы твоей, будешь останавливаться и ждать, бессловесный, покуда трижды не окликнут тебя, и тогда заговоришь языком человеческим. И если хоть один случайный прохожий не осудит тебя, услышав историю твою, снимется с тебя проклятие, и вновь станешь ты человеком…»

На этом поникла голова Ежа и, качаемая ветром, болталась, как сухая свая, воткнутая в почву шаткую и ненадёжную, и умолк Ёж, всем видом своим ожидая ответа. Но и тут человек не прислушался, и не дрогнуло ничего в нём, но указал он молча Ежу на путь свой и отправился вдаль, думая думы свои заветные, дорогой беспечной шёл он, как и прежде.

И когда прошёл человек ещё пять лет по дороге, то не стал он более мудр или опытен, но впал в апатию, и отвращение питал даже к мыслям мудрым, приходившим в голову его, и ожидал нового смятенною душою, мечтая, чтобы повстречался ему кто-нибудь ещё на дороге его, ибо никого необычного не видел он с последнего раза, когда встретился ему Ёж.

И вот однажды светлым весенним днём шёл человек обычной своей беспечной дорогой и достиг странной развилки. Ибо дорога его беспечная кончилась перед ним, огромный камень высотой в человеческий рост стоял впереди него, а на камне была надпись, высеченная серебром и украшенная камнями драгоценными. И дивился человек на эту надпись и, подойдя к камню, прочитал на нём: «Путник, перед тобой три дороги», и далее, ниже сего: «Прямо пойдёшь — неведомо что найдёшь, направо пойдёшь — сам себя обретёшь, а налево пойдёшь — конец найдёшь». Приметил тут человек, что надписи те, что пониже, написаны разным цветом. Первая надпись была украшена бесцветными камнями и стеклом простым, и серебро в ней отливало серым цветом. Вторая надпись была украшена жемчугами и алмазами, и серебро в ней отливало золотым цветом. Третья надпись была украшена чёрными агатами и ониксами, и серебро в ней отливало чёрным цветом. Сомнение закралось в сердце человека, и стал он смотреть на огромный камень с разных сторон. Обошёл он камень сзади: что же видит он пред собою? И вот, перед ним три дороги предстали — широко раскинулись они вместо прежней беспечной тропки. И по правую руку раскинулась большая дорога, белыми сапфирами и золотыми плитами усеян был путь этот, уводящий вдаль, и белые орлы парили над ним, но устрашился отчего-то человек идти по ней и не ступил на путь сей, но подумал так: «Себя уже обрёл я и чего мне ещё желать, кроме того, что есть у меня? Поистине глупые люди желают странного и необычного, и как бы не потерял я себя на той дороге навсегда вместо обретения». Тогда обратил человек взор свой налево, и вот — по левую руку большая дорога идёт, чёрным кирпичом выстлана она, прочна и весьма страшна эта чёрная дорога, и чёрные вороны летают вдоль неё. И устрашился человек сего пути и помыслил внутри себя: «Точно дорога эта ведёт людей к безумию, и чёрные птицы кружат над нею, не к добру она, и не пойду я по ней далее, даже если бы не знал, что написано на камне дивном, не пошёл бы туда никогда, ибо смерть обретают в конце того пути и поистине конец всему находят». И так помыслив, обратил он наконец взоры свои прямо — и вот, увидел он обычную тропу, подобную прежней, но сер был её цвет, ибо мелкая пыль легла на неё, а дорога уверенно шла вперёд, не виляя и не сворачивая, и бегали по ней собаки серого цвета взад и вперёд. И помыслил человек так: «Где собака идёт и не умирает, там пройдёт и человек, пойду по дороге сей и испытаю мудрость её и глупость, пусть не найду я ничего на ней, но ничего и не потеряю».

С лёгким сердцем, насвистывая песенку, вступил он на среднюю дорогу и весело зашагал по ней. Солнце клонилось к закату, и увидел он город пустой, сквозь который виляла тропа, а в том городе не было никаких людей, ни утвари домашней, ни зверей. И собаки не встречались более ему на пути, но странное дело совершилось — пройдя городом пустым, он словно бы обрёл груз некий, надавивший на плечи его, и стало тяжело ему идти дальше, и остановился он, и совершил привал, да и заснул, не заметив. И вот рассвело, и — день второй наступил, мимо пашни большой вела человека дорога и поля широкого, но не увидел он никого на той пашне, ни пахаря, ни скотины, ни скирд сена, ни лошадей, на поле пасущихся вдалеке, не увидел он. И — странное дело! — пройдя мимо пашни сей пустой, почувствовал он, словно тяжёлые гири наложили на ноги ему, и не мог он двигаться дальше, но принуждён был в конце дня сделать привал. И вот — наступил день третий, и страшно было человеку идти дальше, и не было сил тащить на себе невидимый груз и странные гири, но беспощадно понуждал он себя и встал, и пошёл, задыхаясь от тяжести бремени своего. И вот — дорога шла густым лесом, и пусто было в лесу: ни зверей, ни птиц, ни насекомых не встречал он, лишь деревья качал ветер. И чем дальше шёл он, тем сильнее ветер качал верхушки дерев, а подале — уже сгибал их пополам. Посмотрел себе под ноги человек и не узнал дороги — вместо серой пыли лежали на дороге какие-то нитки, и нагнулся человек и вздрогнул — не нитки то были, а иголки огромные, подобные тем, какие он уже где-то видел. Но не вспомнил человек, где видел такие иголки он, и услышал лишь треск дерев над собой — от ветра ломались они. Тут руки отяжелели его, будто невидимые цепи появились на них, но не стал человек отдыхать, шёл он и шёл он вперёд. И вот — лес кончился, и впереди виднелось что-то, и это неведомое быстро приближалось, и вскоре увидел человек — смерч гигантский и лютый, и идущий прямо на него, угрожающий гибелью. Посмотрел человек слева от тропы — ещё два урагана таких спешат к нему с полей, и справа — ещё три урагана спускаются с ближнего холма. Тогда сдался человек в сердце своём и не выдержал тягот серой тропы, но побежал прочь без оглядки, и — чудно! — словно ветер подгонял ноги его — с каждым шагом всё стремительнее была поступь его, и всё быстрее поспешал он прочь. Вот и лес был позади — за день прошёл его человек, но за минуты пути обратного пробежал его он и почуял, как спали оковы с рук его. Вот и пашня показалась и пропала — и освободились ноги его от гирь тяжёлых. И вот, наконец, пустой город — как вихрь летучий промчался человек сквозь него, чувствуя лёгкость невиданную, уходил он всё дальше и дальше и сам не заметил, как вышел обратно к камню. И когда прикоснулся он рукой к камню, дрогнула земля под ним, и шум листьев падающих услышал он, и стон раздался, подобный грому, над головой его: «Ещё один избежал нашего пути, и мучиться теперь нам, душам пустым, ещё тысячу лет, пока не отыщется тот, кто возьмёт на себя часть бремени нашего. Будь же ты отныне проклят, беспечный путник, ты и всё потомство твоё за то, что не нашёл ничего на пути нашем и не освободил нас от груза беды». И содрогнулся путник, услышав странные и страшные слова, и присел он рядом с камнем, и задумался тяжёлой думой, да так и уснул, сам не заметив того.

Сон ли был короток, или тяжело пробуждение, но восстал путник от сна, и видит он — три дороги лежат перед ним, как прежде. И помыслил он так: «Испытал я дорогу прямую и ничего не нашёл на ней, кроме тяжкого бремени, но был я глуп, ибо надо было доверять мне камню дивному, а не идти путём пустым. Впредь буду я умнее: выберу тропу, что идёт по правую руку, ибо зря я боялся обретения себя». Так успокоил себя путник, вставши на путь, усеянный белыми камнями и золотыми плитами, и орлы, сияя белизной, пронзительным клёкотом приветствовали выбор его. Пошёл тогда путник вперёд дальше, с успокоенной душой, ибо считал он, что сделан им выбор трудный, но верный. Долго ли шёл он, коротко, но сомнения и тревога появились в душе его. И наконец показался ему город великий с золотым куполом на вершине холма, к нему привела его дорога. С некоторым страхом путник вошёл на улицы его и застал на них шумный праздник. Все жители играли и веселились, и неземная радость была на лицах их, но путник шёл мимо, а они не замечали его. Когда же приблизился он к центральной площади, увидел он, что жители выстроились по краям её и застыли, словно приветствуя его. В недоумении остановился путник на дороге из золота, не зная, продолжать ли ему путь, словно бы ждал чего-то. Тут вдруг посмотрел один из жителей города ему в глаза и засмеялся. И был тот смех громогласен, словно подземный гул, и отзвуки землетрясений слышались в оттенках звучаний его. Подхватили тотчас же, будто кто приказал им, жители города этот смех, и пошёл путник быстрее, стараясь не глядеть на лица их. Но выстроились они вокруг дороги и смеялись над ним, и бросали камни драгоценные под ноги его, чтобы попирал он их ногами. Но под ногами путника камни превращались в ядовитых змей, и бежал он всё дальше и дальше что есть духу из города и остановился, когда позади остались толпы жителей его. Тогда увидел он, что день клонится к закату, ибо орлы полетели кормить птенцов своих вдаль от дороги, и сделал привал. На следующий день восстал путник от сна и продолжил он идти по дороге, но обнаружил, что пропала часть одежды его и идёт он теперь без верхней рубахи и без плата дорожного — нагой по пояс. Подивился этому путник, но на золотой дороге царило вечное лето, и не придал он этому значения, продолжив свой путь. Долго ли, коротко ли шёл он, вновь страх и сомнения посетили душу его. И вот — видит, что дорога привела его к полю, и пасутся на поле бесчисленные стада дивных животных, вроде бы коров, быков, ослов и баранов, но все животные одеты золотой шерстью, и серебряные рога растут у некоторых из них. Пасут же их пастухи в одеждах из драгоценностей, золота и серебра. Уже проходил путник мимо них, но тут вдруг заметил, что оставили чудные пастухи свои дела и выстроились по обеим сторонам дороги. Вновь смех как оружие пронзил душу его, и смеялись странные пастыри, и глазели, и тыкали пальцами в его сторону. И, нагнувшись, подбирали с земли золотые слитки и швыряли в него, но на лету слитки превращались в жаб ядовитых. Тем временем всё ускорял путник шаг свой, пока не стал бежать что есть мочи и не оставил поле со злыми людьми далеко позади. Только остановился перевести дух он, как заметил — пропала его обувь и нижняя одежда, и совершенно нагой стоял он на дороге. Тогда опечалился путник, но, увидев, что наступил уже вечер, устроился на ночлег посреди дороги. На следующий день восстал путник от сна, и утро того дня было столь хорошо, что залюбовался окружающим путник и страхи его почти исчезли. Бодро зашагал он по бело-золотой дороге, и долго ли, коротко ли шёл он, но вновь стали сомнения и страх вползать ему в душу. Тут увидел он великую гору из золота и серебра, стоящую посреди прямого пути и загораживающую проход, и остановился в нерешимости пред нею. Оценивал уже путник её глазами любопытного, ища уступы, чтобы подняться, как вдруг нечаянно посмотрел на подножие горы. Что же увидел он? Всё оно было усыпано шкурками мелких полевых животных, вроде и знал некогда путник, как звали этих животных, и вертелось название на языке, но не смог никак вспомнить. Вдруг раздался сильный гул подземный, как бы от тысяч труб и орудий, и поколебалась земля, и гора сотряслась. Пал было путник на лицо своё от трясения земли, но вскоре вскочил и увидел: огромный оползень сходит по горе вниз и необычный — полон был тот оползень золота, рубинов, алмазов и бриллиантов и любых сокровищ людских, но смертоносны были они и смерть несли ему, посему путник обернулся и побежал назад по дороге без оглядки. Но — о ужас! — дорога теперь была полна людей, и все они выстроились по её краям и бросали в него золото, драгоценности и серебро, но всё, что бросали они, превращалось в оружие острое — копья и стрелы там были, дротики и алебарды, сабли и кинжалы, и всё это ранило путника. Пробежал он лес — покрылись ранами руки его и ноги, пробежал пашню — покрылись ранами живот и грудь, пробежал город — потекла обильно кровь его по шее и голове. Не успевал дивиться путник тому, что происходит, ибо минуты не прошло, как стремительно миновал он в обратную сторону путь, занявший некогда у него три дня. И увидел он снова дивный камень, и пал на колени, изнемогая от ран, и коснулся его указательным пальцем. Тут же раны его исцелились, а одежда вернулась к нему, но земля сотряслась под ним трижды, пока не услышал он подземное тихое пение, как от сотни лютен и колокольчиков. То пели голоса, словно бы детские: «Увы, увы нам — ещё один не выдержал суровых испытаний, ибо благословен тот, кто не убоится драгоценных ловушек правой дороги, избавится же он навеки от страха и сомнений. Но за последние тысячу лет никто ещё не достигал конца правого пути, и посему ждём мы напрасно». И возрыдал путник горько, услышав эти звуки, и печаль великая вошла в сердце его, свив там гнездо своё навеки. Упал он бесчувственный возле камня и не знал, сколько времени оставался там — всё покрыла темнота.

Долго ли, коротко ли — восстал путник из своего забытья, и было лицо его чернее самой ночи. И в отчаянии помыслил он так: «Уже два пути закрылись передо мною — и третий путь остался мне, который лежит по левую руку. Ибо конца ищу я, конца страданий моих и бессмыслицы, которой я подвергся». Тогда зарыдал путник горько и трижды проклял путник камень дивный, и выбор свой, и самого себя — пошёл он прочь по чёрной дороге, освещаемой светом лишь луны, ибо вступил он в землю, откуда никто ещё не возвращался из живых. Поначалу никого не встретил путник на дороге, но как только тьма немного поредела и стал он различать то, что вдали от него, и то, что вблизи, — узрел он, что дорога ведёт его к большому городу. И город тот был чёрный, как сама ночь, — из чёрного камня и чёрного кирпича сделан был город, и содрогнулся путник, видя, что висит перед городом на крепостной стене. Ибо перед городом висели, покачиваясь на высоких кольях, отрубленные головы тех, кто шёл некогда путём чёрным. Но не убоялся путник, ибо отчаяние, поселившееся в душе его, прогнало страх, и вступил он в город чёрный, город лишённых надежды. Многое видел он на улицах этого города, и жители его были жестоки и немилосердны друг к другу. Постоянный стон и плач стоял на улицах от ран и истязаний, наносимых взаимно друг другу жителями его, и тёмный смрад исходил от города вверх, к тёмному небосводу, осыпаясь вниз пеплом, и жадно пожирали сей пепел жители города, ибо был тот пепел единственной их пищей. И поймали жители города путника и стали пытать его, но он был горд в мучении своём, не издавая ни звука. И наполнили пеплом они гортань его — но молчал путник, в великом презрении к пытке застыла душа его. И рассекли они семикратно тело его острым ножом, и кровь потоком заструилась на землю — но и тогда не раскрывал уста путник в желании увидеть конец свой. Тогда внезапно летучая стая воронов прокаркала над городом трижды. В этот миг повисла над городом тишина, и по воздуху пронеслось что-то вроде летучего дуновения, и вот — вмиг оказались жители города охвачены пламенем жарким и лютым и горели заживо в огне, не сгорая. Оставили они путника, а тот рухнул без чувств на холодную землю.

Не знал он после того, сколько провёл времени без мыслей и чувств, но когда очнулся, то раны его затянулись, а город великий со скрипом и скрежетом ушёл под землю, доносились же из-под земли только вопли проклятых жителей его, как будто палимых огнём горючим. Проведя рукой по лбу своему, будто не различая более сна от яви, пошёл путник дальше, не разбирая дороги, но вскоре приметил, что, если уклонялся с пути, ноги сами возвращали его обратно, на чёрную дорогу, на левый путь, которым шёл он вглубь тёмной земли. Долго ли шёл он или нет, он не знал, ибо луна освещала ему путь, а солнце не показывало ещё лик свой, но наконец увидел он перед собой огромное поле. И присел он возле этого поля в раздумьях и горевал, что конец его всё медлит прийти — видно, много совершил на земле он худого, что не хочет смерть забрать его. Только подумал он так — как вот, раздался шум страшный, как от падения тысячи веток, и поле всё заколебалось, и задрожал воздух, хоть никакого ветра и дуновения не было и в помине. И восстали из-под земли гробы деревянные во множестве великом, а путник понял, что треск исходил из гробов — рушились они на мелкие части на глазах его. Из гробов появились скелеты — скелеты людей, мужчин и женщин, и скелеты чудовищ — драконов, василисков, виверн, и все те скелеты стали щёлкать челюстями своими и расправлять конечности свои, так что от шума зажал путник уши, дабы не лишиться ему слуха. Но наконец обратили скелеты бесстрастный свой взор на него, и будто бы волна удивления пробежала по ним — так быстро поняли они, что перед ними — чуждое и иное существо. И окружили его скелеты плотным кольцом, и стали они дёргать его и тянуть во все стороны и щёлкать зубами. Но путник, утомлённый шумом и дорогой, стоял перед ними без страха, лишь только ледяной червь безумия грыз ему сердце, лишь только глаза его жаждали конца, предсказанного камнем дивным, наблюдали же за всем безучастно. И тут вновь дуновение, подобно вихрю, пронеслось в зачумлённом воздухе тёмной земли, и вопль тысячи тысяч скелетов разорвал собою пространство, ибо загорелись они и стали медленно подниматься в воздух и, горя, повисли в воздухе, а затем вмиг превратились в тяжёлые камни. Пали чудища на дорогу, а она вмиг расступилась и приняла их в себя. Содрогнулся тогда путник, поняв, из чего состоял чёрный кирпич, по которому он шёл так бессмысленно долго.

Отдохнул он немного, но затем снова собрался в путь и изумлялся тому, что так быстро идёт, и думал, что прошло совсем немного времени с того дня, как вступил он на левый путь. Медленно, в раздумьях, шёл путник по пустыне тёмной земли, и долго не встречал он больше ни городов, ни скелетов, только луна светила своим отражённым светом под ноги ему и чёрные вороны, кружась над своею добычей, злобно каркали, предсказывая ему судьбу. Наконец увидел путник: среди черноты окружающих холмов и безлюдных полей горит что-то — словно бы огонь великий, и простирается далеко свет от того огня. Появилась у путника надежда на конец скорый, и поспешил он вперёд, ноги сами несли его, а сердце радовалось близкой развязке. Ибо наскучила ему тёмная земля, а возвращаться назад более не хотел он, почитая это великой трусостью. Наконец привела его дорога к большому кругу, и двенадцать чёрных изваяний стояли по всем четырём сторонам его, замыкая этот круг, а в центре круга возвышалось нечто, чему нет названия на языке людей. И было это нечто подобно трёхглавому Огненному Великану, и три пасти его изрыгали огонь, лаву и яд на три версты вокруг, а вокруг главы летали три огромных ворона. И стоял Великан неподвижно в круге своём, окружённый двенадцатью большими камнями, а напротив стоял путник, не произнося ни слова. Но тут посмотрел путник под ноги себе — и видит, лежит у его ног мохнатая шкура большого зверя, а рядом с ней огромный каменный нож. Как звали зверя того — изгладилось у путника из памяти, и не мог он понять, почему это важно, и мучился неведением своим. Долго-долго стояли так Великан и путник, пока Великан не отверз уста и не воскликнул: «Добро пожаловать в Страну Теней, о верный и преданный мне слуга, ибо я знаю, что вступил ты на путь левый и ведущий к концу всего. Теперь исполни древнее пророчество, которое гласит: когда двенадцать святых станут стражей и обратятся три ангела в воронов, заточён будет Огненный Великан Небесным Владыкой в проклятом круге. Но если найдётся смельчак, который не убоится смерти, но возжелает конца всего, то придёт он и освободит Великана, и Великан выпустит Смерть, Глад и Мор, и разрушат они основания Вселенной. И вот, ты пришёл, избранный мой от века, облачись же в шкуру медвежью, возьми жертвенный нож себе в руки и соверши жертвоприношение крови: пролей часть своей крови на землю внутри круга — тогда разрушится круг, и стражи рассыплются в прах, вороны станут забвением, а я обрету небывалую силу. Если же не хочешь исполнить сего, тогда испепелю я тебя духом уст моих — лавой, огнём и ядом в единое мгновение». И проговорив так, Великан затворил уста свои, ожидая ответа. Но, окаменев в гордыне своей, не пожелал путник подчиниться ему и не поднял с земли шкуру и нож. Зарычал тогда Великан и пустил первую струю огня — опалила она лицо путника, и часть одежды его сгорела. Но терпеливо стоял путник, не проронив ни звука, и, ожидая конца, не трогался с места. Зарычал в другой раз Великан и пустил вторую струю лавы, но земля под путником расступилась, и лава ушла в землю, а путник стоял — невредимый и безучастный. Зарычал в третий раз Великан и пустил струю яда своего в лицо путнику, но не лишился тот чувств, а стал невесомым, как призрак. Подхватил путника-призрака огненно-жгучий ветер чёрной земли и дуновением своим понёс за пределы её — назад вдоль чёрной дороги повлёк его он. Упирался путник и рыдал, ибо хотел он конца своего, а не мира, но не в силах был помешать — уносило его ветром горючим всё дальше и дальше прочь. Вот и поле промелькнуло и исчезло, и город подземный остался далеко позади. Наконец вынесло путника к камню, и ветер утих. Только коснулся путник-призрак камня, как обрёл свою плоть и пал, обессиленный тяжестью своей, на землю. Тогда воспылало пламя в возникшем из-под земли чёрном круге возле камня, и раздался глас громкий и свирепый, возвестивший: «Ты ушёл от мести моей великой, жалкий червь, но не избегнешь зла, ибо тысячи злых душ стремятся ко мне, и я повелеваю ими безраздельно. И станешь ты первой душой новой тысячи и пребудешь вечно в стране теней, и тогда — с лихвой отплачу я тебе за нынешние мучения». С этими словами рассыпался в прах чёрный огонь и исчез.

Долго ли сидел путник в тяжких раздумьях или недолго, не ведал он — всё, что видел он вокруг, был мрак беспросветный — и почернела душа его. Видно, из чёрной страны принёс он что-то с собою. Тогда помыслил он так: «Был я в серой стране и не видел там ничего, кроме пустоты, от урагана серых снов ушёл я по дороге к камню. Побывал я и в светлой стране и не видел там ничего, кроме зла, и, не выдержав испытаний, унесла меня душа моя обратно к камню. Побывал я и в тёмной стране, и желание моё было велико и непоколебимо, но не хотел я конца мира, а лишь своего собственного — и унёс меня тёмно-жгучий ветер обратно к камню. Ныне изведал я три пути — и все три погибельные. Пришла пора обойти стороною камень и возвратиться на беспечную дорогу, шёл я некогда прямо по ней, ныне же пойду обратно, обретя наконец покой свой, которого жажду». С такими мыслями попытался путник обойти чудный камень, но камень разросся за время странствий путника и преграждал ему дорогу назад. Три дня и три ночи пытался путник обойти огромный камень и не мог, а тот рос и рос, загораживая ему путь. Тогда задумался он вновь — и вот нечто тяжёлое тянуло его карман, пошарил он у себя в рубахе и вытащил каменный нож, что видел в чёрной стране, но не мог он вспомнить, когда поднял его с земли. «Видно, чёрный ветер швырнул его мне за рубаху, — подумал путник. — Но теперь я знаю, что делать с тобой, проклятый нож, ибо нашёл я нечто более гибельное, чем ты сам». И, размахнувшись, путник вонзил нож в камень, в самую сердцевину его. Тяжкий гул прокатился окрест, и дрогнула земля, зашумело небо, ударили капли дождя в землю, и подул сильный ветер. Ушёл нож в камень целиком, и не осталось на нём следа, но слова, написанные на камне, изменились. И прочёл путник: «Никому не избежать того, что суждено». Тогда забрался он на вершину камня дивного, дважды проклял камень, и три дороги, и себя самого, и сел там недвижно, да так и сидит до сих пор — не старый и не молодой. Так закончилось его путешествие, и если не обрёл он в нём истину, то обрёл знание.