Революция Победителей (гет)

Вообще-то, я до последнего сомневался, имею ли я право лгать про беременность Китнисс. Если наш с Хеймитчем уговор «выгорит», то я отдам за Неё жизнь, Она вернётся домой, Сноу не посмеет тронуть Двоекратную Победительницу. Но, что скажет миссис Эвердин? Ясно, что она будет не в восторге. Репутация, Двенадцатый Дистрикт — не Капитолий, у нас девушки блюдут невинность до свадьбы не только на Торговой улице! А что скажет Хоторн? Спасти, но опозорить Её на весь белый свет, — какой же я буду Мразью после этого? Но потом было «платье Цинны», и я понял, что должен сжечь за собой все мосты, а после моей смерти всё это станет несущественным. Китнисс станет вдовой Мелларк, а Капитолий? Да пусть он пропадёт пропадом, надоело! Ещё тогда, в Туре, в моем сердце родилась Ненависть, никогда я не испытывал таких сильных чувств. Нет, президент Сноу, я никогда не забуду выражение лица моей Китнисс на Жатве! Это как ножом по сердцу, самая натуральная жесточайшая боль, вот что я испытывал в те мгновения, а потом выпало имя Хеймитча, какое счастье, что не моё, я не дурак, я знал, что ментор вызовется вместо меня! И я сделал то, что обязан был сделать! Проявил бы я малодушие — тогда бы мне пришлось убить себя, после того, как на Арене погибла бы Китнисс. А так, я спокоен…

* * *

Двенадцать баллов надо было оправдать, да и у Победителей из Двенадцатого есть традиция — сначала ОНА кидает искру на высушенную Голодом и Отчаянием почву, а затем ОН делает так, а он это умеет, что Огонь взовьётся до НЕБЕС. «Гори ясно, чтобы не погасло». У меня тоже есть предел терпению, гори оно всё синим пламенем. Прощай, Капитолий, мне надоело всё это, довольно — зажигаю. Гори…

Ясное дело, что результат превзошёл мои самые смелые ожидания, зрители начали сходить с ума, а Победители? Впервые за семьдесят пять лет они объединились. Да, ради этого и умереть не жалко.

Нас доставили в Тренировочный центр, и что дальше? Куда все запропастились? Только безгласые на своих местах. Мы уединились в комнате Китнисс.

— Пит, смотри, кажется, на улице что-то начало происходить, — она тянет меня к окну. Ну, посмотрим, до чего довело Капитолий моё признание!

— Они возмущены. Думаю, требуют отменить Игры.

— Лишить самих себя любимого зрелища — не очень похоже на капитолийцев.

— Как думаешь, они когда-нибудь смогут понять то, что чувствует народ в дистриктах?

Повисает тягостное молчание. Наконец, не дожидаясь ответа Китнисс, я продолжаю:

— Не знаю. Если подобрать нужные слова…

— И ты бы смог?

— Я не знаю. Не пробовал, но они же люди, в конце концов, не звери какие-то…

— У них в мозгах опилки.

— Прочищение капитолийских мозгов. Вообще, мысль интересная, я бы попытался, не знаю, кто-то пытался раньше сказать им.

— Всё когда-то бывает в первый раз.

— Ты слышала? Это похоже на выстрелы, со стороны президентского дворца.

— О чём это ты? Дворец, а где он?

— Дворец Сноу совсем рядом отсюда, видишь Большой городской круг? Вот дорога, по которой движутся каждый раз колесницы с трибутами. Дворец чуть в стороне, по правую руку.

— Откуда ты знаешь? — Китнисс крепко вцепилась мне в правую руку, намертво вцепилась, не хочет отпускать её даже на секунду.

— Хеймитч говорит, и Эффи тоже.

— Ты прав, стреляют. Пит, а вдруг всё получится? Игры отменят, а? — глаза Китнисс вспыхивают, в них загорелась надежда.

— Пошли на крышу, там обзор получше, чем в твоей комнате.

И мы, держась за руки, поднимаемся на крышу. Китнисс, неожиданно остановившись, задаёт вопрос, глядя глаза в глаза:

— Ты ни о чём не жалеешь, Пит?

— Нет. — Я вкладываю в это короткое слово всю свою убедительность, всё мужество, всё отчаяние и всю мою любовь к этой невероятной девчонке.

И она первая целует меня, а у неё в глазах начинают плясать бесенята. Вот уж действительно, мне не о чем жалеть. Поцелуй длится недолго, она страшно трусит и боится, но что-то «сломало барьер между нами». Вот только мне кажется, что это — предчувствие скорейшей гибели нас двоих. Грустно. Не описать словами, как грустно. Мне тоже не хочется выпускать её из объятий, я не хочу, чтобы поцелуй закончился. Отчаяние, — вот что сейчас руководит нами.

Наконец, мы поднимаемся на крышу. Да, Капитолий сегодня переживает «веселёнькую ночку». Крики и шум доносятся с разных сторон, а со стороны дворца Сноу доносятся автоматные очереди. Его закрывает соседнее с дворцом огромное здание, поэтому что-то рассмотреть мы не можем. Но затопивший улицы хаос виден прекрасно, рядом с Тренировочным Центром мы видим большой заслон из сотен миротворцев, но толпа, десятки тысяч людей, напирает на них с огромной силой, заслон, того и гляди, будет сметён бушующей толпой. Справа творится нечто ещё более интересное: миротворцы пытаются выдавить огромную толпу за Обводный канал и развести два моста, соединяющих Центральный парк Капитолия и Форум Августа — огромных размеров городскую площадь, где могут поместиться двести тысяч человек (Хеймитч рассказывал).

Но толпа напирает и уже прорвала две линии заграждения миротворцев, остаётся последняя линия, и тогда огромная толпа хлынет с того берега канала в самый центр Капитолия. Мы с Китнисс видим — наступил критический момент — сотни тысяч людей прорвут последнее препятствие в виде пятисот или около того белых мундиров, и тогда власть президента Сноу повиснет на волоске.

«Молодец, Мелларк, теперь твоё имя запомнят надолго, такого безумия Капитолий не знал все 75 лет игр, это яснее ясного, уцелеет президент — тебе конец!!!» — рождается в уставших мозгах мысль. А на губах появляется довольная улыбка, — всё-таки, я это сделал!

И в этот момент над крышей зависает большой планолёт, но он совершенно не похож на тот, который отвозил трибутов на прошлых Играх. Это большая, очень красивая и смертоносная машина. Мы с Китнисс немеем от ужаса, я моментально закрываю её своим телом и оттесняю назад.

Я скорее умру на месте, чем отдам Китнисс Сноу!