Тюремное свидание (джен)

Если ты стакан нашел

Маковой соломки,

Будет очень хорошо,

Но до первой ломки!

Из телепередачи «Городок»

«Жизнь моя закончилась!» — думал Ганс Вестергорд, принц-консорт Эренделла, сидя в своем кабинете. — «Я погибну среди этих проклятых заснеженных скал с их проклятыми заснеженными елями и соснами! И плевать, что снег уже сошел, все равно такое чувство, что зима вечна. Вот за стенкой плачет Кристина. Сколько ей? Чуть больше трех месяцев? Значит, не так страшно, она не будет помнить отца, следовательно, не будет сильно переживать потом, если я сейчас умру...»

Если бы Ганс жил в наше время, можно было бы с уверенностью сказать, что он впал в затяжную депрессию. Но поскольку в описываемый период этого термина еще не появилось, правдоподобнее будет сказать, что нашего героя поразила одна из тяжелых форм меланхолии. Впрочем, важны не термины, а суть. И заключается она в том, что Ганса охватила ужасная тоска, которую не могли перебить ни игра в карты, ни попойки с Кристоффом Бьергманом и русским послом. Вид маленькой принцессы Кристины немного скрашивал тоску, но не более того, а отношения с женой, королевой Эренделла Эльзой, постепенно холодели и рассыпались.

Что делать? Где искать выход?

И тут Ганса осенило. Можно найти новые радости, впечатления! Он припомнил недавнее происшествие с голландским кораблем. Да, туда-то ему и надо, в порт, на таможенный склад. Господи, хоть бы все там осталось на месте!..

...Через несколько часов, когда Ганс еще находился в сладостном тумане, в его комнате вдруг появилась Эльза в сопровождении двух стражников.

— В чем дело? — спросил он заплетающимся языком.

— Он еще спрашивает! — в голосе Эльзы звучали горечь и обида, а в глазах читался гнев. Она с размаху дала Гансу пощечину.

Ганс отшатнулся. Он все еще не понимал, что происходит. Стражники подхватили его под руки, протащили по всему замку до подземной тюрьмы, запустили в камеру и закрыли дверь на ключ. Только тогда в голове Ганса, наконец, сложилась целостная картина того, что произошло. Эльза все узнала. Но как?

* * *

Послы различных государств составляли в Эренделле небольшое особое сообщество. Они постоянно общались между собой как в официальной, так и в неформальной обстановке. На вечер собирались обычно в доме одного из послов.

В тот день принимал гостей Евгений Петрович Легостаев, посол Российской Империи. Наиболее важными визитерами были господин Розенхайм, посол Австрийской Империи, и господин Кирзон, посол Великобритании.

Во время неспешной беседы речь зашла о сегодняшней эскападе принца-консорта. Шутка ли, он прямо в королевском замке испытал на себе манящую восточную мерзость — опиум. И после этого как будто сошел с ума: шатался по всем коридорам и комнатам, даже в тронный зал заглянул.

— ...А ведь я считал его своим другом! — звенел над скромно украшенным столом обиженный голос Легостаева.

— Эжен, а не могли бы вы мне кое-что разъяснить? — обратился к Евгению Петровичу господин Розенхайм. — Несколько деталей.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Спасибо. А где господин консорт вообще достал опиум?

— На таможне. Он знал, что несколько дней назад в порту, на борту голландского корабля, была обнаружена и изъята контрабанда.

— Пресловутый опиум, как я понимаю?

— Верно. И сегодня утром консорт вломился на таможенный склад и выкрал, представьте себе, несколько склянок с опиумом.

Когда прозвучала последняя фраза, господин Кирзон дернулся и скорчил неестественную гримасу, но Розенхайм и Легостаев этого не заметили и продолжали:

— А как же он использовал опиум? Я не помню, чтобы он курил трубку.

— Он и не курил. Он развел опиум аквавитом и выпил.

— Аквавит и опиум? Ничего себе!

— А что, наверное, опиум...

Тут Кирзон взорвался:

— Господа, прошу вас, хватит употреблять при мне это ужасное слово!

— Какое слово, господин Кирзон? — осторожно спросил Розенхайм.

— «Опиум»! Слово «опиум»! Прошу вас!

Собравшиеся согласно закивали и сменили тему разговора. С британским послом все-таки лучше не спорить. Тем не менее, Розенхайм украдкой спросил Легостаева по-немецки, а не по-французски, чтобы не привлекать внимания:

— А почему так взволнован наш английский друг?

— Британия сейчас ведет крупную игру с продажами опиума в Китае, — шепнул Евгений Петрович. — И дело действительно может кончиться паршиво.

— Но это не повод устраивать истерику из-за одного слова!

— Может быть, и повод. Мы же с вами не знаем всей картины, какие фигуры и, главное, сколько золота там замешано.

— Что правда, то правда. Но давайте лучше потом обсудим это подробнее. Включимся в общую беседу, а то на нас уже косо смотрят.

Больше демократии — больше социализма!

Лозунг времен перестройки.

Ганс ходил по периметру тюремной камеры, опустив голову и заложив руку за спину. Делать было особенно нечего, камера одиночная и почти пустая. Если долго стучать в дверь, рано или поздно подходил стражник, но с ним разговор тоже не складывался, какой-то он был сердитый и замкнутый. Все-таки Ганс был ужасно болтлив, потому как выход он нашел в беседах с самим собой:

— Интересно, как она вычислила, что я зарядился опиумом? Ей таможенники сказали? Нет, не годится, тогда бы на меня вряд ли подумали. Ну, давай, вспоминай... Ах ты ж... (тут наш герой выругался по-итальянски)! Вот оно что! Я же шатался по всему замку, даже в тронный зал завернул, как раз, наверное, во время аудиенции. И еще распевал всякие песенки, вроде: «Кто любит свою королеву, тот молча готов умирать, а кто королеву не любит, тот при смерти будет орать»! Ну и штука, ну и пойло, дрянь же, оказывается, этот опиум!

— Для народа? — вдруг послышался нежный голосок.

— Что для народа? — Ганс помрачнел. Он, наверное, сходит с ума. Вон уже слышит голоса. Хотя, может, и нет, голос, вроде как, знакомый.

— Я говорю, опиум для народа. В смысле, религия, — это какая-то девушка не старше двадцати лет. И, должно быть, милая.

Ганс резко обернулся. Если за спиной никого нет, он точно сошел с ума. Если есть, то, скорее всего, еще нет. Хотя не факт. За спиной стоит девушка, стройная блондинка, волосы заплетены в косу. Так похожа на Эльзу! Неужто это она и есть? Нет, платье другого фасона... Хотя с чего это он должен знать каждое платье своей жены? То есть, все-таки Эльза? Нет, все-таки нет. Глаза другие. Зеленые. Его собственные глаза. Действительно, очень цвет похож. Что бы это значило?

Девушка сначала приветливо улыбалась, потом лицо ее приобрело задумчивое выражение, и, наконец, она воскликнула:

— Где же твоя лысина? Это парик?

— Мадемуазель... — Ганс совершенно не понимал, как реагировать. — Вы, меня, должно быть, с кем-то путаете. Я, как видите, не лыс...

— Да с кем же я могу спутать отца родного?

— Ага, вас, наверное, прислала ваша мать, героиня моего бурного прошлого, чтобы требовать у меня компенсацию. Так вот, можете ей передать, что даже с учетом вашего юного возраста и близости с ней, я едва ли могу быть вашим отцом, поскольку должен бы был зачать вас... где-то в восемь лет!

— Что ты такое вообще говоришь? Тебе нехорошо? — Она взяла его за руку. — Я знаю, с тобой бывает. Да и мама рассказывала.

— Мадемуазель, мы с вами даже не знакомы... — Ганс попытался освободить руку, но незнакомка, хоть и мягко, но не позволила этого сделать.

— О, все! Я поняла! У тебя опять провалы в памяти. Мама об этом точно говорила, это было еще до моего рождения, но, выходит, рецидив. Ну, будем вспоминать. Сядем, поговорим, а если не поможет — к троллям поедем.

Она усадила Ганса на тесную тюремную койку, сама устроилась на краешке. Ганс не сопротивлялся, он давно уже перестал вообще о чем-либо думать, воспринимал все как должное. Поэтому, когда незнакомка устроилась поудобнее, он, придав голосу великосветские интонации, попросил:

— Представьтесь, пожалуйста, мадемуазель.

— С удовольствием! — девушка расцвела. — Да, надо было сразу начать с самого простого. Генриетта Анна Мария Фредерика Вестергорд, принцесса Эренделла, к вашим услугам! — она рассмеялась и изобразила реверанс.

— А я, как я понимаю, в представлении не нуждаюсь?

— Правильно понимаете, господин консорт.

— Хорошо, Рикетта...

— О, хоть одно знакомое слово сказал! Прогресс!

— Раз уж прогресс, тогда скажи мне, Рикетта, сколько тебе лет... Хотя нет, мало того, что вопрос неприличный, так он еще мне ничего не даст. Сколько тебе лет я вижу. А вот сколько, по-твоему, лет мне?

— Боюсь испугать, но ладно. Тебе пятьдесят два года.

— О, какая радостная новость!

— Кстати, надеюсь, насчет моей мамы все очевидно?

— При твоей внешности сомневаться не приходится. Ее Величество Снежная Королева, больше ничего не скажешь.

— Красиво же ты ее назвал!

— А то. Но тут, как ты сказала, все очевидно. А интересует меня вот что, только не смейся, я правда не знаю, еще не знаю: есть у тебя братья и сестры?

— Старшая сестра и старший брат. И уже есть племянники.

— Ох, не надо про племянников. Старшую сестру зовут Кристина?

— Правильно. А брата? Вспомнил? На букву «А».

— Как же я могу вспомнить то, чего еще не было? Я вообще до встречи с тобой не был уверен, что появится еще кто-то, кроме Кристины...

— Ой, не пугай. Было, не было, появится, не появится. Мне уже тоже кажется, что это не ты память потерял, а я в прошлое попала.

— Или я — в будущее.

— Да или так. В любом случае, лучше об этом не думать. Воспринимать, как оно есть, магию никто не отменял. Давай я тебе еще что-нибудь расскажу.

— Расскажи, почему ты в тюрьме.

— За хулиганство, — Генриетта слегка покраснела. — Разбила окно в замке. Бросила камень с запиской, а в записке — требование передать замок в народную собственность... Господин Таубе меня поймал, а мама отказалась выпустить под залог. Обещали выпустить через трое суток. Ну ничего, теперь всем своим друзьям из ячейки напишу, что так же, как и они, села в тюрьму за свои опасные политические взгляды...

— Я почти все понял. Таубе — это, видимо, племянник нашего епископа, который сейчас поет в церковном хоре...

— Да, пел. А теперь — начальник полиции.

— Ничего себе. Но я продолжу. С твоими политическими взглядами пусть разбирается тот я, которому за пятьдесят. И с твоей ячейкой — тоже. То, что мама из тюрьмы не выпускает — знамо дело, сам вот попал. А вот чего я действительно не понял, так это зачем королевский замок превращать в народную собственность.

— Как зачем? Ведь в новой формации...

— «Фармация», — засмеялся Ганс, — это аптека. По-испански.

— Нет, в смысле общественная формация, — улыбнулась Генриетта.

— Ну да, есть частная, а есть общественная.

— Я что, должна тебе заново все это рассказывать?

— Конечно, может быть, к пятидесяти годам, я в этом разберусь

— Ну ладно, как знаешь. Великий немецкий философ Карл Маркс...

Настоящее отцовство начинается со второго ребенка.

Курс лекций по социальной психологии.

Ночь прошла, в зарешеченном окне забрезжил рассвет. Кажется, Ганс заснул в конце разговора с Генриеттой, чудной встречи прошлого и будущего в некоем туманном настоящем... Или весь разговор происходил во сне? Или эта беседа — просто игра воображения, подогретого недавним употреблением опиума? Или же мистическое наваждение, игра духов или троллей?

На самом деле, обстоятельства встречи с Ганса принцессой не играли никакой роли. Важнее всего вывод, который сложился в его голове во время этой встречи, светлый луч надежды, рассеивающий меланхолию. Вывод очевиден, и, в то же время, чрезвычайно значим: жизнь не закончена. Ганс не сгинул здесь, среди суровой северной природы, ему уготовано еще более двадцати лет, он станет или, по крайней мере, может стать отцом еще как минимум двоих детей... Видны и не самые приятные вещи, например, лысина на макушке. Но лысина-то одна, а детей, включая Кристину, трое!

Последняя формулировка сильно развеселила Ганса, он расхохотался, но потом успокоился: слишком уж страшно гремел его смех в пустой камере. Стоило понять, что же теперь делать, как прорваться в то самое светлое будущее, ведь от одних мыслей, пусть даже они тысячу раз верные, ничего не изменится.

Выход нашелся быстро. Все оказалось так просто! Ганс забарабанил в двери, и довольно скоро явился недовольный заспанный стражник. Ганс потребовал немедленного присутствия королевы, стражник холодно ответил, что королева, конечно, будет сегодня здесь, однако существенно позже, когда разберется с делами. Значит, может застрять и до вечера. Ладно, ждем. Спать Ганс все равно больше не мог.

Эльза заговорила прямо с тюремного порога:

— Если ты думаешь, что я освобожу тебя под залог, ты сильно ошибаешься. Ты просидишь под замком столько, сколько полагается...

— Да ты собственного ребенка под залог не выпустишь, так что обо мне и говорить нечего, — сердито бросил Ганс.

— К чему это ты? — Эльза так удивилась, что перестала сердиться.

— Да так, о своем. Смотри лучше сюда, — он вытащил из кармана и положил на ладони две стеклянные склянки. — Это — опиум. Тот, что я украл. Третью склянку я выпил и вернуть не могу, но остальные — твои. Забирай.

— А мне-то зачем?

— Да вы же наверняка ищете, думаете, где я запрятал. А нигде не запрятал, просто твои стражники, когда меня сажали, даже обыскать не потрудились. Ты уж им за это устрой разнос, как умеешь. Ну, берешь?

— И тебе... не жалко? И это... не розыгрыш?

— Нет, не жалко. Нет, не розыгрыш. Возьми и выкини эту гадость, пусть ее по ветру развеют или в землю закопают. Сжигать не рекомендую. Ну?

Эльза внимательно посмотрела на него широко раскрытыми глазами, потом опомнилась, взяла склянки и быстро вышла из камеры.

* * *

Русский, британский и австрийский посол вновь сидели за одним столом, на этот раз в доме господина Розенхайма. Говорили много, и о мировой политике и торговле, и о женщинах, и даже о карточных играх, но запал беседы со временем угас. И тогда Рознхайм обратился к Легостаеву:

— Скажите, Эжен, а чем все-таки закончилась история с преступлением принца-консорта? Прошу прощения у господина Кирзона за этот вопрос, но, обещаю, обсуждение пройдет довольно быстро, вы даже не заметите.

Кирзон кивнул, и Легостаев начал:

— Сегодня консорт был освобожден из-под стражи. В резолюции королевы по этому вопросу значилось: «за сотрудничество с властью по ключевым эпизодам дела». То есть он, говорят, сам, добровольно выдал королеве украденный опиум. Тот, что не успел выпить с аквавитом.

— Я, конечно, не очень хорошо знаю характер господина Вестергорда, но он, по-моему, предпочитает стоять на своем до конца, — задумался Розенхайм.

— Вы, напротив, очень хорошо описали его характер. Более того, если он открывает некое удовольствие, он начинает безгранично ему предаваться. То есть я думал, что он теперь будет употреблять опиум до конца своих дней. Но нет, что-то произошло. В тюрьме. И он переменился. К лучшему.

— А вдруг ему просто опиум не понравился?

— Всем нравится, а ему нет? Не смешите, это же опиум!

— Господа, не пора ли сменить тему? — взмолился Кирзон, который все это время вздрагивал при каждом слове «опиум».

— Действительно, — согласился Легостаев.

* * *

Поздней ночью Ганс засыпал, повернувшись лицом к стене. Эльза лежала рядом на спине, задумчиво глядела в потолок и вздыхала.

— Что такое? Спи! — зашептал ей Ганс.

— Да не уснуть мне. Я все никак не понимаю, чего ты добивался. И чего от тебя еще ожидать. Отношения у нас действительно не клеились, так ты решил их таким образом обновить? Сначала специально нашкодил, потом специально вроде как исправился, я тебя простила, и отношения опять начались?

— Вечно ты все усложняешь. Нет, просто сначала, скажем, еще вчера, мне не хотелось жить. И мне было все равно, что опиум с аквавитом, что петля на шею. А теперь жить очень даже хочется.

— Ну, что жить хочется, это я заметила. Ты сегодня уж очень резвый. Прямо как... в наш первый раз, а то и еще резвее. Но тогда все куда интереснее. Что же ты такое пережил в тюрьме, раз так изменился?

— Была веская причина. Я расскажу. Но позже. Сейчас надо спать.

Эльза развела руками, положила голову на его плечо и закрыла глаза. А Ганс в полудреме размышлял: « Интересно, это сейчас был зачат мальчик с именем на букву «А» или все-таки нет? Если сейчас, то мне точно гарантирована только одна близость с Эльзой, зачатие Генриетты. А если не сейчас — то целых две! Ну, в любом случае, раз уж все повторится хотя бы единожды, жить можно. И хорошо бы поскорее узнать, какой полицейский получится из смешного паренька Томаса Таубе...

____________________________

Примечания

— Основное действие этой истории происходит в апреле-мае 1839 года. Поэтому и Кирзон, и Легостаев неспроста переживают по поводу опиума: в декабре между Великобританией и Китаем начнется Первая Опиумная война.

— Мир Генриетты — 1864 год. В этом году Карлом Марксом как раз создана Международная Рабочая Ассоциация (будущий Первый Интернационал), куда и входит Генриетта вместе со своей ячейкой. Самой Генриетте семнадцать лет.

— Старшего брата Генриетты, и, соответственно, младшего брата Кристины, зовут Андерс (Андерс Агдар Франциск Олаф Вестергорд, кронпринц Эренделла).

— В тексте есть несколько анахронизмов:

1.Таможенный склад — современный российский термин.

2. Ганс в состоянии наркотического опьянения исполняет перепевку песни Вертинского «Три пажа».