В конце (In The End) (джен)

Говорят, Инь и Ян идут вместе. Свет и Тьма, утро и ночь... жизнерадостность и суровость. Полагаю, это должно быть правдой.

Как пустынно. Я ожидал, что это однажды произойдет; я был свидетелем дичайшего зверства, наивысшей жестокости и человечности в самой ее основе. Нет причины, по которой я не должен завершить этот круг пустынным пейзажем одиночества.

Я никогда не ожидал зайти так далеко. Всегда предполагал, что паду первым, буду первым, кого принесут в жертву оправданной ярости, когда кто-то предаст кого-то еще; но нет. Я все еще стою, по иронии, единственный оставшийся из группы людей, которых я притворялся глубоко ненавидящим, ни разу не поддавшись нужде или искушению доказать, что это не так.

Здесь нет дыма, лишь стерильный свет. Здесь нет различий между телами, разбросанными вокруг меня, во всех положениях из возможных. Тьма лежит бок о бок со Светом, если можно предположить, что существуют свет и тьма. Я больше не уверен, не является ли это лишь уловкой, игрой, в которую некая высшая коварная сущность играет нами, дабы мы были разобщены и слабы. Ибо Пожиратели и Авроры выглядят для меня одинаково. Все они выглядят болезненными, убитыми преждевременно, когда все еще могли дать так много миру, но не успели.

Отцы и дети были разделены в жизни, братья и сестры, целые семьи разрушены из-за тривиальностей, которые кажутся смехотворными, чтобы их даже учитывать. Что сделало чистокровных теми, кто они есть, и кто может утверждать, что по некоторым критериям их кровь не смешана?

Впервые я позволяю своим мыслям бежать от себя, впервые разрешаю им вытечь из цепкой, отточенной хватки, в которой их держал, чтобы не сойти с ума. И я нахожу это не столь уж плохим — чувствовать, как мысли неистово скачут; это позволяет мне не думать об опустошении, бессмысленной боли, которую я вижу перед собой. Кем был Темный Лорд, если не обиженным мальчиком, который не видел другого пути проявить себя, кроме как попытаться показать миру, что он выше всех остальных? Я вижу там его рухнувшее тело, и мне кажется, что он был рад смириться, действительно умереть после своего заявления о том, что собирается жить вечно. Я верю, что жизнь не была для него ничем, кроме пытки. Я верю, что глубоко внутри он хотел дать Поттеру победить. Даже если должен был убедиться, что Поттер умрет вместе с ним.

Я достигаю двух тел, мои глаза сухи. Не думаю, что у меня остались слезы. Я все их пролил, когда Альбус умер. Казалось, он тоже был рад уйти, и я ненавидел его за это. Я посещал его могилу по сей день. Он был отчаянно нужен. Я нуждался в нем и так эгоистично дулся, что не пошел попрощаться с ним в последний раз. Почему-то я желал, чтобы из-за этого он превратится в призрак. Он не сделал этого. Он умер у меня на руках, с ухмылкой на лице и говоря мне не выглядеть, словно кислый лимон. Какая наглость. Но, возможно, он не превратился в призрак, потому что еще раз увидел меня насквозь и понял, что в тот момент я очень сильно пытался не выглядеть кисло, словно лимон, и все же провалился.

Я прекратил назначать наказания. Не думаю, что кто-то заметил. Кульминация наступила спустя дни после смерти директора. Так быстро, что это могло длиться всего один-единственный день. Но я знаю, что прошла по крайней мере неделя. Должна была.

До смешного тихо. Так тихо, что птицы, начинающие петь теперь, на склоне дня, оглушают. Это гротескно, все это счастье рядом с местом столь массовой гибели. И что я делаю здесь? Меня пощадили от того, что моя внешность лучше всего соответствовала образу ангела смерти? Я хотел быть первым из ушедших. И вот я здесь, все еще надеющийся, что какой-нибудь фанатичный Пожиратель Смерти увидит шатающегося предателя и выпалит Аваду Кедавру со своим последним вздохом. Прежде чем я достигну тел Волдеморта и Поттера. Почему-то я страшусь их увидеть и не могу не видеть их одновременно. Дразнящее чувство.

Ни один Пожиратель Смерти меня не замечает, ни один Аврор не смотрит вверх и не видит меня столь размыто, чтобы принять за Пожирателя. Я обнаруживаю себя плетущимся вокруг и мимо падших тел, словно сквозь убранную пшеницу. Я избегаю смотреть на лица. Я понял, насколько плохой идеей это было, когда увидел Грейнджер и Малфоя-младшего, спящих вечным сном, сцепившись в мертвой хватке, что выдавала жестокость их дуэли. Они оба были моими студентами. Мое сердце пронзило, когда я увидел их, и несколько секунд я не мог дышать. Я не могу позволить себе эту реакцию еще раз, прежде чем достигну Волдеморта и Поттера: преданный мною Мастер и неохотный ученик, что никогда не верил до конца, что я не был двуличен в пользу Волдеморта. Многие думали, что моя ненависть к молодому Поттеру происходила из его схожести с Джеймсом. В начале это, возможно, было так, вдобавок к моей нужде держать образ. Но после — просто потому, что его взгляд был в тысячу раз хуже, чем Джеймса. Джеймс никогда не смотрел на меня так, словно я осквернял саму землю, на которую ступал. Однако взгляд его сына был ранящим, неверящим и обвиняющим с самого начала.

Это правда, что Поттер был величайшим волшебником после Дамблдора. Не из-за его невероятной силы или потрясающих навыков: в лучшем случае он был посредственным, а в зельях граничил с плохим. Но он обладал упорством и бесконечным мужеством. А также неутомимым оптимизмом и волей к жизни. Я восхищался этим. Думаю, это то, что позволило ему продержаться до конца. То, что придало ему мужества выстоять множественные Круциатусы и атаки Волдеморта, все еще находясь под проклятьем; как он это сделал, мне не понять никогда. Словно энергия его отражала все, что проходило сквозь палочку змееподобного волшебника. Словно палочки-близнецы наконец слились по воле Поттера и подчинились ему.

Думаю, Волдеморта хватил удар, когда он осознал: Поттер так и не использовал смертельное проклятье. В какой-то степени это было забавно. Хотел бы я найти в себе веселье.

Я наконец достигаю тел обоих. Волдеморт словно восковая фигура. Будто он никогда не населял оболочку, что я теперь вижу. Ни следа жизни или ее остатков в видимых мною останках: лишь груда старой истерзанной плоти, что напоминает скорее полуразложившийся труп, нежели кого-то только усопшего. К этому у меня нет чувств. Для меня это «оно», и оно неправильно и незначительно. Истинная сила все еще исходит от лежащего поблизости.

Невероятно, скольких усилий мне стоит взглянуть на Гарри Поттера. Я ожидаю увидеть жуткую картину того, во что превратилось его тело после всех Круциатусов, что достались ему, а также всех остальных проклятий, которые посылали в него Пожиратели Смерти, прежде чем он смог сразиться с Волдемортом, всех проклятий, которые я не сумел отразить или взять на себя.

Но он не тронут, он безупречен. Его кожа бела, словно слоновая кость, а волосы черны будто уголь. Шрам кровоточит, марая лоб, но все остальное такое, словно ничто никогда не касалось его и он умер тихо в своей постели. И тут я снова изумляюсь чувствам, об обладании которыми никогда и помыслить не мог. Моя самооценка поднимается на несколько ступеней. Я плачу. У меня все еще остались слезы, я не превратил свое сердце в камень и не обратился в бесчувственного ублюдка. Я плачу о сыне мужчины, чьим противником был, я плачу о студенте, который, как я всегда считал, был для меня безразличен. Здесь нет Дамблдора, чтобы отдавать долги, нет Темного Лорда, чтобы сразиться, я волен делать, что хочется, и я плачу по мальчику, которым хотел бы быть, но так и не сумел.

— Пойдем, Поттер. Тебе здесь не место, — говорю я лежащему телу. Его тело не «это» для меня. Оно дорого мне, бесценно, практически как тело Дамблдора. Я хочу быть уверен, что ничто никогда больше не побеспокоит бедного мальчика. Даже стихии.

И вот я поднимаю его.

И вот он стонет. Верный своему титулу, Гарри Поттер все еще Мальчик-Который-Выжил.