Не меньше, чем барон (гет)

Следующее утро для Софики начинается довольно поздно, что определённо не может не радовать. Вопреки обыкновению мачехиной кузины будить своих воспитанниц ни свет ни заря, сегодня Софику никто не поднимает с постели посреди самого интересного сна.

Когда она просыпается — солнце уже заливает светом её постель, а это значит, что на часах уже больше полудня, ибо окна маленькой спаленки выходят на южную строну — в комнате тихо. Софика сладко зевает, потягивается и неторопливо приподнимается на кровати.

На соседней кровати сидит и старательно вышивает узоры на розовом шёлковом шарфе насупившаяся и недовольно поджавшая губы Руфина, которая, очевидно, из вредности, решила сегодня не будить свою младшую сестру, даже не подозревая, какую услугу ей этим оказывает.

Руфина едва не сопит от старательности и напряжения, делая маленькие аккуратные стежки на тонкой ткани. Софика думает, что у неё бы не получилось сделать и стежка без того, чтобы не испортить каким-либо образом эту изящную материю. И что Софика знает совершенно точно — что она бы уже давно исколола себе все пальцы.

Руфина уже одета и причёсана по-домашнему — на ней простое ситцевое платьишко странной расцветки, сшитое мачехой, а волосы заплетены в тугую косичку. Руфина кажется весьма увлечённой своим занятием, но Софика прекрасно осведомлена, что это совсем не так — Руфина, может, и делает вид перед мачехой, отцом и другими взрослыми, будто бы вышивание доставляет ей удовольствие, но уж Софика и Амалья успели выяснить, что вышивать Руфина просто терпеть не может.

— Девочки уже отправились на вечер стихов, — с раздражением цедит Руфина сквозь зубы, когда замечает пробуждение Софики — та как раз успевает встать с постели и отправиться на поиски своей одежды. — Они будут слушать, как леди Марта читает свои стихи, в то время как мы не сумеем даже покинуть эту комнату!

Софика видит, как дрожат у Руфины губы и пальцы, и на мгновенье ей вдруг мучительно становится жаль сестру, к которой всегда относилась с изрядной долей пренебрежения.

Розовым шёлковым шарфом с изысканной вышивкой на нём принято подпоясывать свадебное платье сразу после того, как над молодыми супругами вознесены все молитвы — этой традиции лет столько же, сколько и Мейлге. По чуть менее древней традиции шарф следует вышивать самой невесте. Софика знает, что у Руфины ещё нет жениха (в то время как ещё слишком юной для того Амалье поступало уже пять предложений), однако о свадьбе она мечтает лет с шести, когда большинство её игр с куклами и стали сводиться к кукольным свадьбам.

— Не понимаю, для чего кому-то понадобилось называть вечерами поэзии мероприятия, начинающиеся чуть позднее полудня! — смеётся Софика, натягивая на ногу шерстяной чулок, заштопанный в двух местах.

Чулок того оттенка зелёного, который кажется Руфине неприличным. Зелёный такого оттенка в Мейлге определённо не следует надевать когда-либо, кроме траура — даже к небольшим вкраплениям этого цвета, считается, нужно относиться с изрядной долей осторожности.

— Слово «вечер» звучит намного изысканнее! — горячо возражает Руфина, даже отвлекаясь от шитья. — К тому же, они пробудут там до восьми часов, когда им подадут ужин!

Софика усмехается и натягивает на вторую ногу другой чулок — несколько другого цвета, по правде говоря, но под длинной юбкой этого всё равно не будет видно. Немного подумав, Софика достаёт из своего саквояжа старые, ещё детские, бриджи Гесима и надевает и их.

— Пять или шесть часов подряд слушать стихи, неустанно изображая, будто бы это приносит ни с чем не сравнимое удовольствие — я даже рада, что наказана! — беззаботно кидает она Руфине, принимаясь рыться в шкафу в поисках нижней юбки.

Юбка находится в несколько неожиданном месте — среди соломенных шляпок и стареньких заслуженных платьев с заплатками и чернильными пятнами, сброшенных в одну кучу. Софика кидает её на свою кровать, решив надеть немного позднее, и начинает искать своё любимое клетчатое платье, подаренное мачехой на этот — семнадцатый — день рождения.

У клетчатого платья узкие рукава у самых запястий и небольшие «фонарики» у плеч. На клетчатом платье — оно того оттенка, который у некоторых модников и модниц Мейлге принято называть винным — ещё нет заплаток, а ткань почти столь же приятная и мягкая наощупь, что и у старых заслуженных платьишек, которые теперь не надеть «ни в одно приличное общество» по мнению мачехи, Руфины или Амальи. А ещё к нему не прилагается фартук. И это делает его в десятки раз чудеснее любых других домашних платьев.

— Ты никогда не будешь с лёгкостью находить нужных тебе вещей, если не приберёшься! — высокомерно отзывается Руфина. — Вот в моих вещах всегда идеальный порядок! И они там пробудут восемь часов, а не шесть — ты совсем плохо умеешь считать.

Жалость к сестре, вспыхнувшая в сердце Софики в недавнем прошлом, мгновенно сменяется раздражением. Она хватает первую попавшуюся под руку вещь — ею оказывается старый фартук, заляпанный чернилами, жиром и землёй — и швыряет в Руфину. Та только возмущённо взвизгивает, а Софике вдруг возвращается хорошее настроение духа.

Как раз находится платье — немного мятое, что, впрочем, едва ли способно испугать Софику. Приходит пора надеть нижнюю юбку, а потом следом и любимое клетчатое платье, после чего натянуть на себя поношенные прогулочные ботинки, увидев которые в багаже Софики, Руфина была страшно недовольна.

— Дверь заперта! — мстительно говорит Руфина неприятным плаксивым голосом. — Или ты думаешь, что я стала бы сидеть в одной комнате с тобой, когда так на тебя обижена?

Софика усмехается и потуже затягивает пояс на своей талии, а потом принимается шнуровать свои ботинки. Следом приходит очередь волос — Софика хватает с прикроватной тумбочки щётку Амальи (свою найти не так-то просто, и тратить на это время совершенно нет желания) и старательно проходится несколько раз по своим длинным волосам.

Волосы Софика шустро заплетает в две длинные косички, вплетая в них ярко-жёлтые ленты — мачеха покупает для трёх своих падчериц ленты разных цветов и даже разных тканей: нежно-голубые бархатные для очаровательной Амальи, кораллово-красные атласные для послушной Руфины и ослепительно-жёлтые хлопковые для непоседливой Софики.

И едва ли кто-либо из семейства Траммо может позабыть, как пятилетняя тогда ещё Амалья, взмахнув скромно светлыми ресницами, почти стыдливо хвасталась перед всеми соседками, что у неё самые лучшие ленты из сестёр.

Софика улыбается этой мысли и подходит к своей кровати, встаёт на неё коленями и, зажмурившись от солнца, распахивает окно. Лёгкий тёплый ветерок обдувает её лицо, и оттого затея становится ещё более желанной. Софика поворачивается немного, чтобы прихватить из ящика прикроватной тумбочки пригоршню мелких монет, которых вполне может хватить для того, чтобы вдоволь полакомиться, и сталкивается с пронизывающим взглядом Руфины.

Руфина не вышивает больше. Всё сверлит Софику недоверчивым, недовольным взглядом и некрасиво кривит пухлые губы, выказывая своё неодобрение. Это кажется скорее забавным и жалким, чем пугающим, и оттого Руфину безумно хочется поддразнить.

— Я, знаешь ли, неплохо лазаю по крышам и по деревьям! — говорит Софика весело, подмигивая Руфине. — И я хочу навестить Гесима, раз уж представилась такая возможность. Надеюсь, что не разобьюсь насмерть, соскользнув с крыши, когда буду отсюда выбираться!

На лице Руфины появляется ещё более недовольное выражение, но в глазах поселяется беспокойство. Сама Руфина до паники боится не только высоты, но и любых упоминаний о ней. Кажется, с тех самых пор, как Гесим напугал её маленькую — забрался вместе с ней на крышу и убежал, убрав лестницу и оставив там Руфину на целый день.

— Быть может, ты хочешь пойти со мной? — так же весело продолжает Софика, высовываясь из окна и примеряясь, как лучше выбраться из спаленки и как туда вернуться. — Возвратимся часам к восьми — никто даже не заметит!

И ей почти не стыдно за появившееся обиженно-возмущённое выражение на лице сестры.

— Какая же ты гадкая! Вы гадкие, обе! Это совершенно ужасно с моей стороны, но мне порой хочется ненавидеть тебя Амалью, хотя вы и мои родные сёстры! — восклицает Руфина чуть не плача, отбрасывая в сторону вышитый шарфик. — Ты вечно втягиваешь меня в неприятности и постоянно дразнишься, Софика, а со стороны Амальи было истинной подлостью не сознаться в своём проступке — ведь из-за этого наказали меня! А я просто не могу обходиться без сладкого целую неделю!

Крыша флигеля, где располагаются мачехина кузина с воспитанницами, не слишком покатая, а прямо у окна растёт довольно старое и довольно крепкое на вид дерево с множеством толстых ветвей. Вполне удачно для прогулки, которую хочет себе устроить Софика. Вполне неудачно для мачехиной кузины, которая явно не думает, что кому-то из барышень, находящихся под её присмотром, достанет смелости лазать по деревьям.

— Обещаю прихватить тебе шоколада или засахаренных орехов на обратном пути! — подмигивает сестре Софика, ловко перелезая через подоконник.

Теперь следует быть осторожной, если только нет желания лежать где-нибудь внизу со сломанной шеей. Нужно всего-то сделать несколько неспешных, маленьких шажков в сторону ближайшей ветки — она почти стучится в другое окошко. Только вот от высоты едва не начинает кружиться голова. Софика бесстрашно шагает, стараясь, впрочем, не думать о возможных последствиях — даже у неё несколько захватывает дух.

— Лучше прихвати леденцов! — спохватывается Руфина, подскакивая к окну, но не осмеливаясь высунуться. — Их легче спрятать, и они не столь пачкают руки!

Софика молча кивает, стараясь ни на что не отвлекаться, и, как только добирается до ветки, ловко перескакивает на неё. Несколько минут мучений, балансирования почти что в воздухе и дырка — о ужас — на подоле нового платья — и Софика уже твёрдо стоит на земле обеими ногами. Она старательно оправляет платье и машет рукой взволнованной Руфине, всё ещё стоящей у окна.

Софика широко улыбается, и Руфина, увидев это, улыбается и машет ей в ответ тоже. Кусочек клетчатой ткани остаётся висеть на ветке дерева, и остаётся лишь надеяться на то, что у Софики достанет памяти убрать его, когда она надумает возвращаться. Лезть сейчас обратно на дерево у неё нет никакого желания.

Теперь остаётся лишь вспомнить дорогу до квартирки Гесима — Софика бывала там лишь однажды и, пожалуй, хорошо помнит местечко, в котором она расположена. Дорога к этому местечку от дома мачехиной кузины, впрочем, довольно смазана в её памяти.

Софика, пожалуй, знает, что ей надо выйти к главной аллее — здесь, в самом сердце Мейлге, город пересекают множество аллей. Каждая высажена своим видом красиво подстриженных деревьев. Аллея, на которую фасадом выходит дом мачехиной кузины, высажена яблонями, в это время года — сплошь цветущими, — что весьма некстати, ибо Софика не прочь сорвать парочку яблок и хотя бы надкусить их. Она голодна со вчерашнего вечера и искренне надеется, что по дороге к Гесиму ей попадётся хотя бы один лавочник, у которого она могла бы купить что-нибудь перекусить.

Софика знает, что главная аллея высажена деревьями со смешным названием рододендрон, а также, что в неё «впадают» шесть аллей: кипарисовая, магнолиевая, берёзовая, вишнёвая, каштановая и сосновая. Яблочная аллея «перетекала» — спустя ещё несколько аллей — в вишнёвую. Гесим же живёт в стороне сосновой аллеи: на пересечении рябиновой и кленовой, на углу дома под самой крышей, в мансарде, из которой открывается поистине прелестный вид.

По правде говоря, путь предстоит не слишком близкий — до главной аллеи следует ещё добраться, а потом дойти до самого её конца, чтобы свернуть в нужном направлении, — а лавочников в столице Мейлге намного больше, чем в родной деревушки сестёр Траммо. Конечно, барышне из хорошей семьи — истинной леди, обладающей всеми качествами хорошей невесты и хорошей жены — не стоит проделывать такой путь в одиночку, без сопровождения родственника мужского пола или, если уж такового по какой-то причине нет, замужней матроны, что родила уже хотя бы двоих-троих детей. И уж, разумеется, вообще не следует ходить по сосновой аллее — там, как твердит мачехина кузина, слишком мало приличных людей.

Впрочем, если говорить начистоту, Софике едва ли стоит относить себя к истинным леди.

В столице Мейлге экипажи и кареты почти под запретом — лишь несколько самых знатных фамилий обладают правом проезжать в собственной коляске с открытым верхом. На каждой из таких колясок расположен герб. Гербов в Мейлге так много, что Софика просто не в состоянии упомнить все, и потому даже не пытается. По правде говоря, она вообще знает лишь парочку — королевский с виноградной лозой и страусиным пером да графов Шайно с лилиями и волчьим когтем. Все остальные сливаются для неё в одно сплошное пятно — всё равно Софика не в состоянии понять их смысла.

Софика смело шагает вперёд, с любопытством рассматривая город — дома вокруг, по большей части не превышающие в высоту четырёх этажей (это в Ибере полно высоких зданий, в Мейлге нет нужды строить дома, что задевали бы крышей само небо), сами по себе довольно разнообразны по формам и размерам. На некоторых домах под самой крышей барельефы в виде герба той семьи, которой этот дом принадлежит, но большинство просто украшены причудливой лепниной самых разных форм. Чаще всего повторяется мотив из ракушек, виноградных лоз или яблок. У особенно богато украшенных домов балконы придерживают красивые девушки с кувшинами и в свободных одеждах, а барельефы выкрашены в золотой или бронзовый цвет — серебряный считается неподходящим для внешней отделки фасадов.

Дома на этой аллее по большей части выкрашены в розовый или сиреневый цвет. Изредка — в нежно-голубой. И, в отличие от родной деревеньки Софики, нет ни одного, стены которого были бы белого или светло-жёлтого цвета. Софика любуется красивыми зданиями, которых не замечала, выбираясь из дома вместе с мачехиной кузиной.

Возможно, это невнимание к столь любопытным деталям вызвано тем, что из дома за три дня в столице посреди дня Софика выбирается впервые — в тот дом они прибыли поздним вечером, да и на бал отправлялись тоже уже лишь вечером. Возможно, тем, что праздное разглядывание домов и деревьев мачехина кузина считает недостойным занятием для барышень, что находятся под её опекой. Не менее вероятно, что ни то, ни другое не могут помешать кому-то несколько более целеустремлённому, а Софика попросту бывает не слишком внимательна к деталям, когда её мысли заняты чем-то совсем иным.

На черёмуховой аллее Софика покупает себе стакан лимонада и бумажный кулёк с засахаренной клюквой — этого вполне довольно, чтобы хотя бы временно утолить её голод. И вполне довольно, чтобы немного полакомиться. Обещанных Руфине леденцов Софика нигде не видит, однако не чувствует и тени беспокойства — леденцы она ещё успеет купить. Всё-таки, дорога весьма неблизкая.

В середине вишнёвой аллеи Софика соблазняется горячей кукурузой — это блюдо у неё одно из любимых, не в последнюю очередь оттого, что его прекрасно умеет готовить мачеха. Разумеется, есть так, за пределами дома, ещё и вкушать что-то более внушительное, чем лимонад или маленький шарик мороженого, совершенно неприлично — Софика почти слышит, как это хором ей твердят мачеха, Руфина, Амалья и мачехина кузина. И уж тем более неприлично есть на ходу. Но Софика просто никак не может удержаться! Кукуруза слишком вкусна, а она, Софика, слишком голодна, чтобы противиться этому искушению!

Когда рядом с Софикой притормаживает коляска, путь пройден, должно быть, почти на треть, а кукуруза съедена почти наполовину — происходит это, наверное, под конец вишнёвой аллеи. Софика сначала делает шаг в сторону, чтобы позволить коляске проехать, и лишь потом оборачивается. Из коляски ей мягко улыбается Тобиас.

— Неужели это вы, Софика Траммо? — спрашивает он мягко и вместе с тем чуточку укоризненно. — Никогда не думал, что сумею увидеть на аллеях столицы девушку с горячей кукурузой в руках. Ваша наставница не слишком огорчится, если узнает об этом маленьком непослушании!

— Не вижу ничего такого в том, чтобы полакомиться, когда этого так хочется! — раздражается Софика, и первая радость от встречи с Тобиасом гаснет в её душе. — К тому же — я хочу есть! И если моя наставница узнает — это уж ни коим образом не касается вас, Тобиас!

Софика резко разворачивается и торопливо шагает вперёд, продолжая откусывать от кукурузы. Теперь — с гораздо меньшим наслаждением. Есть дальше ей теперь совершенно не хочется, но в душе Софики снова поселяется то злое упрямство. Глаза её почти щиплет от подступающих слёз, а щёки пылают от пылающей в груди бессильной злости, но Софика не позволяет себе плакать. В конце концов, она ведь не Руфина и не Амалья. чтобы заливаться слезами из-за малейшего пустяка!

Софика решительно шагает в сторону деревьев — прочь с широкой части дороги, по которой способны проехать несколько колясок в ряд. Кукурузу она почти доедает и теперь не слишком хорошо может понять, куда можно выкинуть оставшуюся от неё кочерыжку. Она вертит её в руках, а потом, кладёт себе в карман платья — лишь заворачивает в оставшуюся от сахарной клюквы бумажку.

— Подождите же! — кричит Тобиас, торопливо вылезая из коляски и довольно скоро подбегая к Софике. — У меня и в помыслах не было вас обидеть — я лишь хотел подшутить.

Софика всё ещё стоит спиной к нему, показывая тем свою обиду, но румянец на её щеках теперь пылает не от злости, а от торжествующего удовлетворения — внимание Тобиаса, его совершенно неприличное в высшем свете внимание, его порывистость и почти непристойность по мнению большинства людей в Мейлге, льстят самолюбию Софики, пусть она пока и не совсем готова признаться себе в собственном тщеславии.

— Возможно, моё чувство юмора несколько хуже, чем считают мои сёстры, и на некоторые шутки я реагирую довольно резко! — отзывается она ещё не слишком доброжелательно, но тут же не может сдержать любопытства и поворачивается к Тобиасу, должно быть, гораздо более резво, чем того требует ситуация, и едва не сталкивается с ним лбами. — А куда вы направляетесь?

На лице его снова появляется улыбка, а из глаз исчезает какое-то непонятное Софике взволнованное выражение. Мысль о том, что Тобиас, возможно, не хотел рассориться с ней, заставляет Софику улыбнуться ему в ответ столь неприлично кокетливо, что увидь её улыбку мачехина кузина, Софика тут же отправилась бы в родную деревню. Возможно — вместе с Руфиной и Амальей.

— На кленовую аллею, — отвечает Тобиас довольно покорно. — Там расположен доходный дом моей сестры, и мне следует за ним присматривать.

В голове Софики довольно быстро складывается тот факт, что им сегодня определённо в одну сторону. Добраться до дома Гесима на коляске удастся гораздо быстрее — приходит ей в голову. И в таком случае, удастся погостить у Гесима подольше — поболтать, выпить чуть больше чая и умять чуть больше печенья, и, возможно, одолжить какую-нибудь книжку не слишком пристойного содержания, над которой можно будет помечтать — а потом дать почитать Амалье, которая уж точно оценит. И ни за что не покажет Руфине.

— Вы ведь меня подвезёте? — улыбается Софика с ещё большим кокетством, чем прежде. — Мой брат живёт на пересечении кленовой и рябиновой аллеи. И, если вы отвезёте меня туда — я вас прощу!

Тобиас смеётся, но в смехе его нет ни намёка на осуждение. Софика уверена — многие на его месте рассердились бы на неё за эту дерзость, за это бесстыдное кокетство прямо посреди столицы Мейлге. Но Тобиас нисколько не сердится — уж определять это Софика давно умеет.

— Вы бессовестно мной пользуетесь, Софика Траммо, и заставляете нарушать все мыслимые и немыслимые приличия! — вздыхает он, но глаза у него по-прежнему смеются.

— Да, пожалуй, именно так! — всё так же кокетливо пожимает плечами Софика и улыбается, когда Тобиас подаёт ей руку и ведёт к своей коляске.

Она легко запрыгивает на подножку, а затем приземляется на мягкую обивку сиденья. Тобиас забирается следом и кивает молчаливому слуге, и тот заставляет коляску снова тронуться.

Они проезжают остаток вишнёвой аллеи довольно быстро — так Софике ещё сподручнее вертеть головой, оглядываясь по сторонам и подмечая детали, которые кажутся ей интереснее.

— Тут здания совсем белые! — с восторгом кричит Софика, когда они начинают движение по главной аллее, и едва не выпадает из коляски, высунувшись слишком сильно.

Тобиас успевает вовремя схватить её за локоть. Софика падает обратно на мягкое сиденье и с неугасшим восторгом продолжает разглядывать здания с главной аллеи — сплошь белые с позолоченной лепниной. У всех зданий здесь роскошные балконы. На некоторых, больших и, кажется, очень уютных, стоят стулья и столы. У некоторых из домов у ступенек стоят или сидят позолоченные львы, которых Софике почти неудержимо хочется погладить. Но для этого нужно остановить коляску и соскочить с неё — и Софика думает, что погладит львов на обратной дороге.

— Да, каждому ответвлению с главной аллее соответствует своя цветовая гамма — вот для вишнёвой это розовые и сиреневые оттенки, — поясняет Тобиас, усаживаясь несколько поудобнее. — Тогда как для кипарисовой аллеи это светло-серый и терракотовый, для каштановой — красный и тёмно-коричневой, для берёзовой — светло-зелёный, а для магнолиевой — бежевый и светло-жёлтый. На сосновой аллее — мы направляемся туда — используют оттенки синего цвета. Ну а центральной аллее соответствует белый цвет. И, чтобы хоть как-то подчеркнуть барельефы — их покрывают золотой краской.

Софика слушает его вполуха, стараясь больше увидеть и запомнить. Она полна восторга и радости, которые просыпаются в её душе и расцветают, подобно цветам. Софике хорошо и приятно сидеть рядом с Тобиасом. И ей нравится слушать звучание его голоса, пусть она и не собирается чересчур внимать его словам.

Тобиас рассказывает ей об особенных домах, о знатных семьях Мейлге, о всевозможных традициях и наиболее известных литературных и музыкальных вечерах, на которые, впрочем, не приглашают незамужних барышень, обладающих, по мнению многих, излишней впечатлительностью. Он говорит и о дворце королевы Мейлге, расположенном в самом конце магнолиевой аллеи, величественном и броском — в котором обязательно скоро состоится бал дебютанток.

Софика чувствует — он в своей стихии, когда принимается рассказывать о кораблях, стоящих в порту столицы Мейлге. О кораблях Тобиас знает столько, сколько не знает ни один из знакомых Софики. Впрочем, это и неудивительно — в деревушке Софики нет моряков, а из всех знакомых ей мужчин столицы она может выделить лишь Тобиаса и Гесима как тех, с кем перемолвилась больше, чем парой фраз.

— Притормозите на минутку! — кричит Софика Тобиасу почти в самом начале сосновой аллеи, когда видит слева от коляски ларёк со сладостями, а потом, повернувшись, объясняется нетерпеливо: — Я обещала Руфине купить леденцы — иначе она резво наябедничает про меня мачехиной кузине!

А Тобиас усмехается и качает головой, а потом покупает Софике столько леденцов, что могло хватить не только на одну Руфину — мятные, грушевые, лимонные, апельсиновые, яблочные, вишнёвые... Софика едва может уместить их в кармане своего платья.

Она счастливо улыбается Тобиасу и, подумав мгновенье, благодарно целует его в щёку — порывисто и уверенно, как целует она обыкновенно мачеху, отца, брата и сестёр. Дыхание Тобиаса становится прерывистым и тяжёлым, а молчание его затягивается до самой рябиновой аллеи.

Впрочем, Софика этого почти не замечает — она с восторгом разглядывает синие и голубые дома, ни на одном из которых нет ни позолоты, ни бронзы, и может думать лишь о том, что Руфина, должно быть, от счастья надолго перестанет кукситься. А ведь именно от Руфины теперь по большей части зависит свобода передвижений Софики. К сожалению, не от Амальи, всегда обладавший довольно лёгким нравом — пусть и предпочитавшей ябедничать при первой же опасности.

Только на рябиновой аллее Тобиас снова начинает говорить, но в голосе его определённо не достаёт былого спокойствия. На рябиновой и кленовой аллеях расположены сплошь доходные дома — и теперь рассказ Тобиаса в основном о владельцах этих домов, об их архитекторах, о некоторых финансовых проблемах, связанных с содержанием их домов. Но Софика нисколько не смыслит в финансах — этот разговор гораздо больше подходит Амалье, всегда на удивление неплохо разбиравшейся в подобных вещах.

— Остановите здесь! — командует Софика, когда видит нужный дом, и встаёт, тут же поспешно расправляя юбку своего клетчатого платья.

Когда Софика спрыгивает с коляски Тобиаса, все мысли её о том, что в кармане у неё покоится несколько бумажных пакетиков с леденцами, и она почти уверена — этим ей удастся подкупить Руфину и упросить её молчать о сегодняшней вылазке. И, может, даже не только о сегодняшней. Она бросает Тобиасу слова благодарности, даже не обернувшись, и торопливо бежит к дверям дома своего брата.