Напоминание (джен)

— Здравствуй, Бетси, — тихо произносит доктор Финникс, опуская цветы.

На могилу Бетси Маллум он приходит каждый год за день до годовщины ее смерти. Не для того, чтобы попросить прощения, не чтобы успокоить собственную совесть, и даже не чтобы просто горевать, сидя в одиночестве. Он знает: на первое никогда не решится, второе — в принципе невозможно, а третье — просто бессмысленно. Но все равно год за годом, в любую погоду он приходит к могиле своей пациентки, чтобы напомнить самому себе, что его действия и его решения имеют последствия. И иногда их невозможно исправить.

Конечно, его личное кладбище значительно больше, и оксиконтин сыграл в этом не последнюю роль, но с тех пор как избавился от зависимости, доктор Финникс старательно гонит от себя воспоминания о тех, в чьей смерти виновен, и не менее старательно думает о тех, кому смог помочь. И только смерть Бетси продолжает висеть на его совести тяжким грузом.

— Я сегодня не смогу остаться надолго, — говорит он тихо, смахивая пожухлые листья с могилы. — Много работы, вот, набрали новую группу.

Количество людей, которые пытаются избавиться от зависимости, не уменьшается уже много лет. Доктор Финникс ведет по несколько групп сразу, помогая десятками людей одновременно, и в каждом из своих пациентов он видит Бетси — сломленную девочку, оказавшуюся слишком слабой, чтобы противостоять губительному воздействию наркотиков, замаскированных под лекарство. Девочку, которая так отчаянно хотела жить своей жизнью, что была готова на все. И именно из-за этого все и потеряла.

С тех пор как Самюэль Финникс узнал о ее смерти, не проходит и дня, чтобы он не задумался о том, можно ли было помочь ей на самом деле. Мог ли он что-либо сделать, кроме как отговорить принимать оксиконтин в самом начале? Мог ли отказаться поднимать дозировку или хотя бы вовремя заметить признаки зависимости? Мог ли выгнать из кабинета Билли Катлера с его сладкими речами и обещаниями?

И боится, что знает ответ.

Не мог.

Оборачиваясь назад, он не чувствует своей вины в том, что пытался помочь пациентам, что верил “Пердью Фарма”, хотя теперь всеми силами надеется, что не повторит подобную ошибку.

Он не винит себя ни в одном своем действии до того, как сам начал принимать проклятые таблетки и ощутил зависимость.

С неба начинает моросить мелкий противный дождь, и доктор Финникс плотнее закутывается в легкую не по погоде ветровку. По-хорошему, ему стоило бы уже возвращаться, чтобы Тернер в очередной раз не ругалась на него за опоздание, но он почему-то медлит, словно за эти годы у него еще остались недосказанные слова и недодуманные мысли.

— Наверное, я больше не приду, Бетси, — как и каждый год, тихо говорит доктор Финникс, скорее себе, чем кому бы то ни было еще.

Но даже сам не верит сказанному.

Могила Бетси Маллум служит для него напоминанием, что нельзя плыть по течению. Проявляя слабость и замалчивая проблему, ты становишься не зрителем, а соучастником. Ведь почувствовав зависимость, он мог и даже должен был заявить об этом, мог перетянуть на свою сторону Билли, отговорить его продвигать проклятое лекарство. Он мог связаться с Минздравом, закидывать их письмами и жалобами, пока бы они не ответили ему. Он мог на самом деле помогать пациентам! Помогать слезть с препарата, убеждать в необходимости отказаться от него… вместо того, чтобы просто забирать у них лекарства ради насыщения собственного внутреннего монстра. Но нет, он продолжал пить проклятые таблетки, последовательно лишая себя разума, работы, уважения, будущего.

И именно этого он никогда себе не простит; поэтому продолжит каждый год приходить на могилу Бетси, чтобы не позволить стереться воспоминаниям о собственной слабости и глупости.

Доктор Сэмюэль Финикс давно уже чувствует свою вину не перед одной только Бетси, но перед каждым человеком, чью жизнь так или иначе сломал оксиконтин, перед каждым своим пациентом. И хотя у него давно нет надежды ее искупить, именно она дает ему силы работать дальше. Не ради себя, а ради людей, которым он может хотя бы попытаться помочь, чтобы они не повторили судьбу Бетси.