Вернусь туда, где сердце оставила (гет)

Двадцать лет назад

Холодно. Как же холодно! Шифра по колено вязла в снежном заносе. Снег крупными хлопьями летел на паром и быстро собирался в сугробы — быстрее, чем могли растоптать его ноги лоссотов.

Большая площадка из бревен, прикрепленная к двум лодкам, тащилась через Ледяной залив, еще не скованный льдом. Но вдоль берегов уже наросла бугристая наледь. Паром двигался ленивым северным течением, ход его регулировали с помощью длинных и мощных весел. Сюда могло входить несколько повозок с лошадьми, но по обыкновению их набивалось с дюжину. Кони недовольно фыркали, народ бранился и толкался, стараясь переменить положение. Навигация с большой земли на острова была тяжелой даже для самых стойких. Одно ли дело равнинные просторы Форохеля и совсем другое — удушающая теснота парома, многочасовое изнуряющее ожидание без движения, почти без воздуха. Потому что над толпой, в которой смешались в адской похлебке люди, лошади и телеги, словно купол, стоял терпкий и вязкий запах немытого тела да навоза.

— Вдохни, Шифра! Давай же, дыши! — сморщенный, выдубленный временем старик настойчиво совал склянку под нос бледной девчушке лет семи, что пыталась удержать тошноту, облокотившись на борт парома. Судно шло вяло — "шаг вперед — два назад". На подступах к островам оно и вовсе забуксовало. Паром на мгновение встал, заколыхался и рывком двинулся дальше, чуть не столкнув девочку в воду. Дед ухватил внучку за край камлейки и снова сунул ей под нос свою склянку. Та, белая, как кроличье молоко, отвернулась, не желая поддаваться на уговоры, задрала покрасневший нос, но тут ее снова замутило. Под хохот соседей девчонка перегнулась через перила, и старик едва успел убрать от ее лица растрепанные волосы.

— На кой ты, старый хрыч, ее с собой поволок? — буркнул кто-то, кому не были смешны страдания несчастной. — Или, думаешь, на островах пригодится недюжая рабочая сила твоей посвистушки? Она вон, не ровен час, кишки выблюет. Да и сам ты слишком дряхлый и немощный.

Сражаясь с дурнотой, Шифра сделала глубокий вдох. Лёгкие защипало. Она почувствовала, что холод пробирает её до костей. Продрогшая девочка сжала кулачки, пытаясь вернуть к жизни замерзшие пальцы. Но поднялся ветер — начало мести. Стало ничего почти не видно. Густой снег мешал разглядеть, куда переставлять ноги. Для каждого шага ей приходилось вытаскивать их из сугробов. Помогал шест — полая длинная трубка из бивня нарвала, которая немало весила, но и немало выдерживала. Лоссотами он использовался для дыхания на случай, если накроет лавина. К тому же по нему легче отыскать заваленного под снегом.

Кто-то вновь захохотал, кто-то зло сплюнул за борт. За последнюю четверть часа паром, казалось, ничуть не приблизился к скалистому берегу, очертания которого уже выплыли из сине-белой вечности, но были все так же далеки. Другие паромы ползли рядом.

— И верно, дед, оставался бы со своей мелюзгой в Форохеле, — вклинился здоровяк с всклокоченной объемистой бородой, разросшейся почти до самых бровей. Уставшие от холода и тесноты люди нашли наконец того, на ком можно было выместить злость. — Сказано же: сильных руками и крепких телом нанимают! Неужто ты или твоя козявка — чернорабочие? Она у тебя и молотка-то не поднимет — пуп развяжется!

Старик даже не вскинул глаз. Он лишь тянул и тянул внучку за полу вниз да совал ей в лицо склянку. Не хотел, видно, старый гневить судьбу, потому и отводил глаза, как отводят те, кто хоть раз бывал крепко бит.

А вот девчонка, худая, страшненькая и почти прозрачная от качки, явно умом и осторожностью пошла не в деда. Она задрала голову, желая ответить насмешнику. Бескровные губы искривились так презрительно, словно среди вони и давки стояла, держась за борт парома, не тощая малявка, а эльфийская принцесса. Она даже начала что-то бубнить, но старик дернул ее за рукав так сильно, что девчонка не удержалась на ногах и упала. Раздался новый взрыв хохота. Дед нырнул вниз вслед за маленькой дурочкой и вполголоса забормотал ей что-то наставительное. Шифра насупилась, замолчала и больше не пыталась ответить. Однако выходка ее немного смягчила звереющих от духоты и долгого бездействия путников. Некоторые начали перешучиваться, кто-то пустился в долгие рассказы о своей былой удали, да так заврался, что слушавшие хохотали от души, забыв про наглую девчонку и ее деда.

Старик же оправился от испуга, понял, что гроза миновала, и стал понемногу заговаривать то с одним, то с другим невольным соседом. Из этих разговоров стало ясно, что зовут его Атрус Ни Клери, и он плотник. Девчонка — его внучка. И взял он с собой ее лишь потому, что оставить не на кого — сирота. В деревне народ всякий, испортит кто девку, пока дед на заработках.

Слушали его вполуха. Поскольку трепал старик что-то свое старческое, и на него уже не обращали внимания. Только девчонка примерно сидела возле ног деда едва ли с минуту. Улучив момент, на четвереньках она проползла под животами лошадей, доставая из сапога крошечный, почти игрушечный ножик, и, прошмыгнув в гогочущую толпу, неловким, но быстрым движением шаркнула им под внушительным брюхом густобородого шутника. Тотчас к ней в ладошку упал кошель балагура. Шифра юркнула обратно в опасное укрытие между ног нервно притопывающих лошадей. И только когда она уже присела вновь возле деда, бородач заохал и разразился ругательствами, потому что его штаны медленно поползли вниз, открывая новым приятелям поросшие мехом кривые ноги наездника.

— Шифра, — зашипел дед тихо, так что среди гомона и смеха, центром которого оказался густобород, никто не услышал его, кроме присмиревшей внучки. — Ты что творишь, дуреха?! До сих пор не верится, что нас с тобой с собственной земли погнали, — старик потер заскорузлой ладонью лоб. — Мало тебе, что ли? Чертовы острова — наш последний приют, слышишь? Я стар и беспомощен, мне больше не на что нас содержать. Семья конюха Макнейла — единственная родня, готовая тебя принять. Я дорого им заплатил. Последнее отдал! А теперь вот этот господин вышвырнет обоих за борт да похохочет, как ты пузыри пускать станешь.

— Он надо мной смеялся, — огрызнулась Шифра, стараясь повернуться так, чтобы дед не заметил кошелька, спрятанного за пазухой. — А сам и не приметил, как я ему с зада штаны срезала. Надо было спереди оттяпать. Он бы и не хватился, мало ли что там под брюхом болтается. Вот тогда посмеялся бы он.

— Посмеялся бы, уж поверь мне! — старик ударил внучку, любя, жалеючи, только ладонь скользнула по коже. Но на щеке девчонки тотчас загорелся румянец гнева и стыда. — Не смей! Не смей больше! Тебе жизнь не дорога, так обо мне подумай! Дождешься зла, покуражатся над тобой, моей старости не пощадят. И богов не прогневят, потому что храбрость и добрый меч богам милы, а девки для того и на свет родятся, чтобы их…

Старик не успел договорить. Кто-то тронул его за плечо.

Друид будто соткался из воздуха. Еще мгновение назад никого не было рядом, только фырчали да тревожились лошади. И вот перед стариком вырос высокий, молодой на вид юноша в длинном холщовом плаще, меховой шкуре, что укрывала от морозов; на поясе висел причудливой формы кинжал. Темные волосы чужака были заплетены в пару массивных кос; прозрачные серые глаза сияли, как звезды, и внимательно смотрели — нет, не на старика — на сжавшуюся, словно готовый к отчаянному броску зверек, девочку.

— Мне понравилось то, что ты сделала, — сказал он, ласково протягивая ей руку. — Ты могла бы пойти со мной.

— С какой стати? — возмутился старик.

— Я некоторый час наблюдаю за вами. Эта девочка нуждается в пище и крыше над головой. — Друид чуть склонил голову набок, рассматривая Атруса, как рассматривают жука, внезапно обнаруженного в центре полевого цветка. — А ты, старик, верно ее единственный родственник? И родственник дурной, иначе девочка не была бы столь худа. И, судя по твоему изношенному плащу, давно на мели.

Шифра все еще смотрела на чужака исподлобья, но в ее глазах, помимо страха и недоверия, мелькнуло и удовольствие от непривычной похвалы.

— Шли бы вы своей дорогой, господин. — Со странной смесью подобострастия и раздражения дед попытался встать между друидом и внучкой. Но тот был выше на полторы головы. Он продолжал внимательно смотреть на девочку поверх обвисших полей истертой шляпы плотника. Старик постарался выпрямиться, расправить острые старческие плечи, но тут за спиной друида появились еще трое. Нет, они не соткались из воздуха. Эти трое вышли из толпы, что все еще гудела после происшествия с густобородым здоровяком. Друиды приблизились. Один остановился поодаль, продолжая переговариваться о чем-то с седой, как пепел, старухой, держащей, в словно измазанных углем, руках диковинный металлический ларец, поверхность которого покрылась инеем. Другой окинул взглядом своего товарища, плотника Атруса, девчонку-заморыша и, мгновенно разобравшись, что к чему, прямо и жестко произнес:

— Старик, этот благородный филид желает купить девочку. Какова твоя цена?

— Ах ты, колдовское отродье! — завопил старик, так что гомон на пароме сразу стих. Множество глаз устремились на друидов, и смотрели эти глаза очень нехорошо. — Мало вам того, что Всевышний дал вашему племени? — заметив обратившиеся к ним взгляды и сурово сведенные брови пассажиров, во все горло заблажил дед. — Уж и не знаю, за какие дела! Один такой дочку мою посрамил — вот что сталось, — причитал он, указывая на девчонку. — Так теперь внученьку! Единственную! Сиротку! Да чтоб я вам, изуверам, на поругание отдал?!

Друиды стояли неподвижно, и лишь седая старуха в глубоком капюшоне неодобрительно покачала головой, недовольная тем, что каприз одного из соплеменников привлек столько внимания.

— Успокойся, добрый человек, — уверенно произнесла она, выступая вперед. — Мы не желаем зла тебе или твоей внучке. Мы возвращаемся из долгого похода домой, и я надеюсь, во избежание печального недопонимания, предложить тебе, досточтимый…

— Атрус, — подхватил он, — Атрус Ни Клери.

— ...Атрус, — продолжила женщина, — и твоей внучке воспользоваться нашим покровительством и гостеприимством. Ты ни разу не был на островах, впервые пересекаешь залив, так ли?

Смешанные чувства отразились на лице старика. Атрус пожил на этом свете и знал, что стоит принять предложение друидов, как он окажется в сухой комнате у огня, перед доброй порцией славной еды. Он будет спать на хорошей кровати. Мягче той, что осталась за плечами. Но рискует, проснувшись, обнаружить, что сероглазый молодчик увел внучку, оставив ему на столе куль медяков, пусть и довольно увесистый. А семья конюха выпросила за Шифру последние его деньги. Теперь у Атруса в кармане дыра. Старик плотно задумался. Одно он знал наверняка: ей всяк у Макнейлов будет лучше. Правда, кое о чем дед умолчал при сделке. Ну, не беда. Отныне это не его забота. И голос крови победил упрямое урчание желудка. Старик отрицательно покачал головой.

Друиды больше не настаивали, потому как кто-то, наконец, крикнул с берега: "Бери правей!" И все вдруг увидели, что такие далекие еще несколько минут назад белые клифы приблизились, нависая над самыми головами. Соседние паромы один за другим уже приставали к берегу. Пользуясь суматохой, седая старуха наклонилась к Шифре и, вложив своими чернильными пальцами перламутровую ракушку в замерзший детский кулачок, шепнула, едва касаясь тонкими губами ее уха:

— Если однажды ты захочешь чего-то большего, чем срезать кошельки, знай, что кто-то на этом острове ждет тебя.

Шифра, смутившись, опустила глаза, с любопытством рассматривая подарок. А когда подняла их снова, друиды уже смешались с толпой, торопившейся к сходням.

Девчонка спрыгнула со скамьи и понеслась следом. Ей не составило труда пробраться через толпу. Она ловчила между ногами людей и лошадей, расталкивала мешавшие ей возы с поклажей. Ее влекла вперед непреодолимая сила — желание еще раз поймать взгляд сероглазого бога, жажда вновь увидеть своих безымянных спутников, увидеть близко, может даже дотронуться до них. И это желание закручивалось тугой лентой где-то в животе, где еще совсем недавно говорил лишь голод. Но их она не нашла.