Расскажи, о чём жалеешь (джен)

— Как у тебя дела?

Услышав вопрос, Леонард поднял взгляд на отца. Он не знал, что и ответить. Вопрос вовсе не так безобиден, как кажется; можно даже сказать, с подвохом. Каждый разговор с Дэвидом Маккоем — от пары фраз, брошенных прохожему, до, казалось бы, невинного вопроса сыну о его жизни — имели одну цель: узнать, соответствует ли собеседник его собственным невероятно высоким стандартам.

Отец никогда не будет им доволен. Он мог бы рассказать ему, как спас троих детей, пострадавших в аварии; о том, как спустя месяц их выписали из больницы после усиленного курса нейрорегенерации, и как рад он был видеть их здоровыми. Но он знал, что вместо похвалы отец примется долго и подробно перечислять собственные достижения.

Он мог бы признаться, что допустил ошибку; одну ошибку, что, на его взгляд, стоила человеку жизни. Но Дэвид Маккой лишь напомнил бы ему, как в похожей ситуации он поступил по-другому и спас пациента.

Он мог бы поведать, как поздними ночами лежал, глядя в потолок, пока Джоселин молча игнорировала его, обиженно развернувшись к нему спиной. В ответ он бы услышал, что сам виноват, и вообще ему не стоило жениться на Джоселин.

Отец никогда не был доволен.

Маккой слышал, что говорил Дэвид его сестре и матери: «Леонард хороший человек, но он рождён быть последователем, а никак не лидером». Как же больно было осознавать, что даже собственный отец в него не верил.

Каждое его решение оказывалось неверным, но Леонард вознамерился доказать его неправоту.

— Нормально.

Дэвид Маккой вздёрнул бровь.

— Правда? Как там Джоселин?

Леонард спрятал руки в карманы и отвернулся. Разговор постепенно превращался в допрос с пристрастием.

С отцом всегда так. Он — Леонард Маккой, его единственный сын; его гордость и отрада и, в то же время, его самая большая оплошность. Ему никогда не оправдать отцовских ожиданий. Он знал это ещё с тех пор, как закончил медучилище и стал работать на общественных началах, вместо престижной должности в университете Эмори, как Дэвид запланировал для него с самого рождения. Он знал это с тех пор, как выбрал общую медицину, а не более узкую специализацию… он видел это в каждом взгляде отца ещё с детства.

Он никогда не был доволен. Он никогда не будет доволен.

Дэвида не интересовало, как дела у Джоселин; он хотел знать, как ещё он сумел загубить свой брак. Любой, кто увидит их ночные склоки и дневные игры в молчанку, сложит два и два и поймёт, что происходит.

А Дэвид Маккой всё видел.

И всех осуждал.

Кроме себя.

Какая ирония, думал Леонард. Он ночи напролёт проводил в больнице, спасая жизни и помогая другим, но его жена думала, что он лишь гоняется за славой и греет постель симпатичным медсестрам. В то же время, его мать боготворила своего мужа, пока тот бесстыдно лгал ей и спал с кем ни попадя, как последняя орионская шлюха.

— У Джоселин всё нормально. Были небольшие разногласия, но сейчас дела налаживаются.

Дэвид, кажется, хотел что-то сказать, но тут его лицо скорчилось от боли. Его ноги подкосились. Маккой едва успел подхватить отца.

— Ты как?

— В порядке.

Маккой не был так уверен. Дэвид выглядел бледным, и хотя гримаса боли сошла с его лица, он по-прежнему морщился, переводя дыхание. Пошатываясь, он попытался встать на ноги. Маккой хотел ему помочь.

— Я сказал, я в порядке. Убери от меня руки.

Леонард отстранился, позволяя отцу собраться с силами. Всё это время он не сводил с него глаз, мысленно отмечая то, что видел.

Они продолжили прогулку как ни в чём ни бывало. Старший Маккой кашлянул.

— Мышечный спазм. Чтоб его, этот возраст.

Наглая ложь. Они оба это понимали. Дэвид попытался возобновить прерванный разговор.

— Насчёт твоей жены… когда уже у меня наконец появятся внуки?

Леонард невольно напрягся. Он нарочно ударил по больному, чтобы отвести внимание от себя. Не секрет, что Джоселин категорически не хотела заводить ребенка ни сейчас, ни в обозримом будущем. Дэвид также знал, что Леонард хотел семью, и это было причиной их с Джоселин многочисленных ссор.

Маккой нехотя пробубнил что-то в ответ, хотя это был скорее не ответ, а враньё, скрытое за маской вежливости.

С жизнью у него точно было не в порядке. Как и у отца со здоровьем.

Но они бы никогда в этом не признались.

Маккои все такие, жуткие упрямцы.

* * *

Пару месяцев спустя Леонард всё-таки узнал, что отец скрывал от него, ещё и худшим из возможных способов. Последние несколько недель он то и дело ловил на себе странные взгляды от доброй половины больницы, а вскоре получил несколько анонимных открыток.

«Доктор Маккой, наши молитвы с вами»

«Желаем скорейшего выздоровления!»

Поначалу он думал, что это какой-то розыгрыш. Должно быть, больничные сплетники сделали его «жертвой» какой-то неизлечимой болезни. Он уверял их, что всё нормально, но без толку. В ответ он получал лишь жалостливые взгляды.

Он зашел в столовую, перекусить перед долгим рабочим днём, когда к нему подошел доктор Ридус, глава неврологического отделения.

— Я лишь хотел сказать: мне очень жаль. Знаю, медицина не стоит на месте, но…

Маккой решил, что с него достаточно. Он с грохотом поставил поднос на стол.

— О чём ты?

Ридус слегка покраснел.

— Хотел сказать, что мы все с тобой…

— Да что вообще происходит? Это что, какая-то шутка?

После его слов в столовой повисла тишина. Многие смотрели на него с искренним недоумением, но он видел, как некоторые отводили всё те же чёртовы жалостливые взгляды.

Ридус выглядел растерянным.

— Ты… ты не знаешь?

— Не знаю что?

— Я не вправе тебе говорить. Я думал, ты знаешь. Я…

— Слушай, что бы там ни было, я хочу услышать ответ и…

Его прервал писк коммуникатора. Он хотел было продолжить, но звук не прекращался. Он достал коммуникатор, не сводя сердитого взгляда с Ридуса, который решил воспользоваться моментом и уйти. Мысленно проклиная всё на свете, Маккой ответил:

— Что?

— Доктор Леонард Маккой?

— Слушаю.

— Я Кайл, медбрат из отделения неотложной помощи больницы Атланты. Вас указали как контактное лицо на случай экстренной ситуации. Я звоню сообщить…

Остаток разговора он слышал отрывками. В ушах гудела кровь. Маккой смотрел перед собой невидящим взглядом, едва ли улавливая его слова.

— …потерял сознание… дыхание прекратилось… в критическом состоянии…

Маккой закрыл коммуникатор и огляделся. Всё это перешёптывание, странные взгляды, пожелания, дурацкие открытки… Теперь он знал, в чём дело.

Впрочем, ничего необычного. Конечно все узнают об этом раньше него. Конечно его отец тяжело болен, а он узнаёт об этом последним.

Так поступали Маккои. Так поступал Дэвид Маккой. Можно было ни во что не ставить сына, до тех пор, пока последствия ошибок не давали о себе знать. Тогда всё, что натворил отец, становилось его ответственностью, его обязательством, которое он, как послушный сын, должен был взять на себя.

И именно это он сейчас и сделает.

* * *

Маккой добрался до больницы так быстро, как только мог. В приёмном отделении было многолюдно. Маккой прошёл мимо охранника-денобуланца, обошёл медсестру, возмущенно кричащую ему что-то вслед. Он нашёл лечащего врача и убедил её, что ему нужно увидеть отца прямо сейчас, пусть это и против правил.

— Он уже дышит самостоятельно и даже может говорить, что, разумеется, хороший знак. Произошёл инфаркт. Мы провели реваскуляцию, как только обнаружили его, и сделали регенерирующий…

Маккой прервал поток медицинской терминологии одним вопросом. Наверное, самым важным в тот момент. Всё, что с ним происходило, было лишь симптомом чего-то более серьёзного.

— Какой диагноз?

— Очевидно, инфаркт, пневмония…

— Не морочьте мне голову. Это он сказал мне не говорить? — он смерил женщину пристальным взглядом. — Если это так, то мне плевать, что он там хочет от меня скрыть. Я должен знать.

Врач поджала губы.

— Доктор Маккой, уж вы то должны понимать… У пациента есть право на врачебную тайну…

Леонард глубоко вздохнул, стараясь скрыть закипающий в глубине души гнев.

— Я же сказал, мне плевать, что он хочет хранить в тайне. Прямо сейчас он не в состоянии принимать решения из-за своего положения и препаратов, на которых вы его держите, поэтому в ответе за него я, — врач смутилась, но Маккой продолжил: — Это мне приходится разгребать последствия его идиотских решений. Меньше всего меня сейчас заботит его конфиденциальность.

— Вам стоит присесть.

— А я бы предпочёл постоять.

Женщина вновь засомневалась, но наконец сказала:

— Болезнь ещё на ранних стадиях…

Маккой сглотнул. Если на ранних стадиях всё настолько плохо, то чего ожидать на более поздних… он даже думать об этом не хотел.

— Ксенополицитемия? — спросил он хриплым голосом. Не стоит исключать генетическую предрасположенность.

— Нет… это пирроневрит.

Она продолжала объяснять, рассказывая о том, как протекает заболевание, но Маккой её не слышал. Он слышал о пирроневрите. Это одно из тех заболеваний, что по сей день оставалось неизлечимым. Миллионы других болезней, от которых погибло бесчисленное количество людей, давно перестали быть проблемой, но оставалось ещё много тех, лекарства от которых не существовало.

Его отца ожидала долгая и мучительная смерть, и он ничего не мог с этим поделать. Органы перестанут функционировать, нервные окончания будут гореть огнём, откажет зрение, вкус, обоняние, дышать станет невозможно, и только после всего этого остановится сердце. Ужасный конец.

Доктор поняла, что он не слушает её, и замолчала. Леонард склонился над спящим отцом и прислушался к тяжелому дыханию. Почувствовав его присутствие, Дэвид открыл глаза.

— Они позвали… тебя… — каждое слово давалось ему с трудом, но он продолжал говорить. — Так… ты уже… знаешь?

— Да, пап, я знаю.

— Не говори… матери… и сестре… — прохрипел он.

Маккой покачал головой. Все эти годы он покорно хранил его секреты. Но не в этот раз. Они заслуживали знать правду, и сообщить её должен был он сам. Если он не скажет, а они узнают об этом от кого-то ещё, он никогда себе этого не простит.

— Прошу… — он услышал мольбу отца, но развернулся и молча вышел из палаты, словно его это не касалось. Он уже слышал голоса матери и его сестры Донны из коридора; они хотели узнать, что же произошло.

— Лен, вот ты где.

Донна тут же подбежала к нему. Медсестра, к которой она приставала с вопросами, благодарно кивнула Маккою и поспешно ушла, пока её не продолжили допрашивать.

— Кто-то сказал, что папу положили в больницу. Мы пробовали позвонить, но он не отвечал… — дрожащим голосом выпалила Донна, всматриваясь в его лицо.

Мама ничего не сказала, но она смотрела на него покрасневшими глазами, поджав губы. Казалось, она уже знала, что он собирается сказать. Он прокашлялся, собираясь с мыслями.

— Пойдём присядем.

Они вернулись в приёмную, где он начал свои объяснения. Было отрицание, вполне ожидаемые слёзы, вопросы, надежды, бессвязная речь. Он уже видел такое много раз. Только в этот раз это не кто-то другой. Это его семья.

Его отец.

Он говорил не с тем, кого забудет уже через несколько часов; не с тем, кто после пойдёт домой, думая, как же справляться с этим.

Он тот, кому придется справляться с этим.

Потому что он врач в этой семье.

Потому что он старший.

Потому что это — его ответственность.

Всё шло по-прежнему… хотя, на самом деле, нет. Состояние Дэвида Маккоя быстро ухудшалось. Уже через два месяца ему пришлось покинуть свою должность в больнице. Он еле ходил, редко разговаривал, и его организм всё чаще давал сбой.

Леонард убедил Джоселин переехать к его родителям. Донна была слишком занята выпускным и своей новой супружеской жизнью, чтобы помогать в полной мере. Их отец упрямо отказывался от всех сиделок, которых они пробовали нанимать, и без поддержки семьи Элеоноре Маккой пришлось бы заботиться о нём одной.

Переезд только добавил напряжения в его отношения с Джоселин, которые с каждым месяцем всё больше трещали по швам. Но это лишь одна причина. Другой причиной была беременность Джоселин… и её недовольство по этому поводу. Она утверждала, что это он виноват, когда одной ночью пришёл домой и вынудил её заняться незащищённым сексом из жалости… по её словам.

Вдобавок дела не клеились и на работе. Вся больница ожидала, что он с легкостью возьмёт на себя обязанности отца… или, может, он сам себе это надумал. Теперь, когда отец слёг в больницу, коллеги ожидали, что Леонард пойдёт по его стопам. Увы, его душа к этому не лежала. Он пошёл в медицину ради людей, не ради престижа.

Он отказался от постоянной должности и перешёл в больницу в соседнем городе. Должность участкового врача была не такой почётной, но здешний отдел исследований был намного лучше оборудован. У него был определённый опыт в этой сфере, поэтому он легко убедил главу отдела разрешить ему заняться собственным проектом.

Неважно, что многие ученые по всему миру трудились в поисках лекарства от пирроневрита. Он должен был взяться за это сам. Должен был сам решить эту проблему.

Реально же, вряд ли у проблем, в которые превратилась его семья, работа и жизнь в целом, было хоть какое-то решение. Бессилие пожирало его изнутри. Каждую жизнь, которую ему не удалось спасти, он считал личной неудачей. Каждый раз, когда Джоселин называла его плохим отцом, её слова резали, словно нож. Каждая провальная попытка облегчить страдания отца погружала его глубже в отчаяние.

Так просто было позволить дурным побуждениям овладеть собой. Виски, бурбон, бренди, пиво — неважно. Всё это притупляло боль собственных неудач. Горькая жидкость помогала на время забыть обо всём, что его тревожило.

Он стал огрызаться на Джоселин. Уходил от отца, хлопая дверью. Материл персонал на работе. И это помогало ненадолго выпустить пар. Но внутри него по-прежнему бушевал шторм.

К тому времени, как родилась его прекрасная дочь, Джоанна, отец совсем поплохел. Маккой уже перестал считать, сколько раз наведывался в больницу. Время неумолимо истекало.

Он всё больше времени проводил в лаборатории, долгие смены работал в приёмном отделении, когда от лаборатории его уже начинало тошнить, и всё меньше времени с семьёй. Джоселин вполне заслужено обвинила его в небрежности и абсолютно незаслуженно — в измене. Видимо, она не понимала, что единственное, с чем у него были близкие отношения, — это стакан и бутылка виски.

Врачи предлагали отцу подписать отказ от реанимации… и Дэвид Маккой не желал слушать какие-либо доводы. Он наверняка понимал, что врачи правы: современная медицина в данном случае лишь помогала продлить страдания. Но Маккой прекрасно знал, что отец никогда его не подпишет. Ему не позволит гордыня. В его глазах это означало бы поражение, а Дэвид Маккой никак не мог показать миру, что, на самом деле, он вовсе не колосс, какого из себя строил.

Он должен сохранять видимость, даже когда в глубине души он жаждал объятий смерти. Сначала пошли намёки. Разговоры о пациентах, решивших покончить с собой, не дожидаясь мучительного конца, размышления об этичности подобных процедур…

Маккой понял его намёки, но не мог исполнить желание отца. Не только потому, что это означало бы очередной его провал. Была и другая причина, которую он стыдился признавать.

Он хотел, чтобы отец поскорее умер.

Он хотел, чтобы всё это закончилось.

Хватит с него лжи.

Хватит ожиданий, которые он не мог оправдать.

Хватит жизни в попытках всем угодить.

И ему было мерзко даже думать об этом.

Очередной затянутый день на работе, бесплодные часы в лаборатории и ужасное время дома. Семья погибла в крушении флаера. Он не смог никого спасти. Трое детей, двое взрослых. Все мертвы. Очередной новый метод генотерапии провалил предварительные этапы тестирования. Вдобавок ко всему у Джоанны воспалилось ухо, и Джоселин была не очень довольна, что ей пришлось сидеть с дочерью, когда, как она сказала, «это он хотел ребёнка».

Леонард не знал, что именно подтолкнуло его навестить отца в тот день. Возможно, всё дело в самобичевании. Может быть, это такой странный способ наказать себя, ведь он должен был найти решение, но не смог.

На тот момент он стоял на ногах исключительно благодаря чудовищной смеси из кофе, виски и чего-то ещё. Маккой зашёл в больницу и направился к палате, шагая по коридорам с решимостью человека, идущего на эшафот. Мимо него проходили медсёстры, спешившие к беспокойным пациентам. Их работа не заканчивалась даже ночью. Они молча кивали ему, но никто даже не подумал его остановить.

Пройдя мимо сестринской, он дошёл до нужной палаты. Две медсестры, наблюдавшие за показателями, улыбнулись при виде него. Одна из них что-то сказала. Кажется, он что-то ей ответил; он был почти уверен, хотя и не помнил, что именно. Он остановился перед дверью в палату отца, собираясь с мыслями, но автоматическая дверь открылась, не оставляя ему времени на раздумья, и он молча зашел внутрь.

Дверь с шипением закрылась за его спиной. Леонард подошел к кровати и окинул взглядом спящего. Отец беспокойно ворочался во сне. Его дыхание было хриплым, а лицо искажала гримаса боли, несмотря на подключенную капельницу с анальгетиками. Теперь, когда он наконец здесь, Леонард понял, что не может это сделать. Но почему? Он делал то же самое для других пациентов, давал им уйти из жизни на своих условиях, а не жертвами тяжёлой болезни, но теперь, когда речь шла об отце… И почему Дэвид попросил именно его? Неужели он не мог обратиться к другим врачам? Почему хотел покончить с собой руками сына?

Маккой не мог отделаться от мысли, что всё это — одно последнее испытание. Маккой-старший не хотел, чтобы кто-то знал об этом его решении. Леонард помнил, что отец всегда считал пациентов, выбравших этот путь, слабыми и безвольными, а теперь же он сам решил к нему прибегнуть. Он придерживался своей идеологии, хотя бы для виду, но Маккой был почти уверен, что эта просьба была скорее вызовом ему самому. И Маккой знал, что испытание это он провалит.

Он тяжело присел в кресло у кровати и закрыл лицо руками. Все эти переживания знатно его вымотали, физически и эмоционально.

— Леонард?

Услышав своё имя, Маккой поднял взгляд на сморщившееся от боли лицо отца, увидел мольбу в его глазах и замер. Отец пристально смотрел на него. Слишком гордый, чтобы просить вслух, но глаза его умоляли покончить с этим. Маккою стоило больших усилий отвернуться. Он приготовил нужные препараты, проверил и перепроверил дозировку. Всё будет выглядеть так, будто Дэвид просто заснул, никто и не узнает правду. Никто не станет его винить, кроме него самого. Он всегда будет знать, что натворил.

— Леонард, — вновь произнёс голос, так же слабо, но настойчиво. Маккой заставил себя повернуться.

— Папа.

Дэвид ничего не ответил. Слышно было лишь его тяжёлое дыхание. Когда он наконец заговорил, его слова застали Маккоя врасплох.

— Как там мама с сестрой?

— Они… — Маккой на нашёлся, что ответить. Он ведь не мог рассказать, как обнимал их, пока они рыдали, увидев на больничной койке тень человека, что когда-то был отцом и мужем. Он не мог сказать, что не выдерживает груз ответственности, который на него свалился. Не мог сказать, что Джоселин стала только раздражительнее, а ему самому едва хватало времени на неё и ребёнка.

Он мог солгать… как, впрочем, и всегда.

— У них всё нормально.

Дэвид кивнул и тут же зашёлся приступом кашля. Его лицо покраснело. Маккой сразу потянулся увеличить уровень кислорода, но у постели тут же появилась медсестра; он даже не слышал, как она вошла. Он с некой отрешённостью наблюдал, как она умело поправила капельницу и изменила необходимые параметры на приборе, пока состояние пациента не стабилизировалось. Сказав пару ободряющих слов Маккою-старшему и кивнув его сыну, она ушла.

— Если что-то понадобится, зовите.

Какое-то время они оба молчали, пока Дэвид не задал вопрос: 

— Как Джоанна?

— Уже сама держит спинку. Она, бывает, не спит по полночи, но я заметил, что на свежем воздухе она засыпает быстрее. Мама говорила, что когда я был маленький, ты тоже выносил меня на улицу.

Дэвид слабо улыбнулся.

— Только так тебя и можно было уложить. Тебе будто всегда казалось, что ты пропускаешь что-то важное.

— Ещё бы. Хочешь не хочешь, но во сне обязательно что-нибудь да пропустишь, — негромко сказал Маккой.

Его отец помолчал ещё немного, а затем сказал: 

— Такое мне в голову не приходило… — он снова зашёлся судорожным кашлем и лишь через несколько минут смог восстановить дыхание. Когда он вновь заговорил, его голос был пропитан болью.

— Сон мне бы сейчас не помешал, но… нервные окончания… будто горят, — Дэвид отдышался и продолжил: — Я всегда представлял это иначе… быстро… не это… медленное… мучительное… Я десятилетиями спасал людей… и после всего, что я сделал, так мне суждено умереть?

Маккой заёрзал в кресле.

— Не говори так, пап. Случиться может всё, что угодно. Каждый день находят всё новые лекарства, и…

Его слова прервал резкий смешок отца.

— Не обманывай себя, Лен… Мы оба прекрасно знаем, что меня ждёт. Сначала начинают разрушаться нервные окончания… боль просто… невероятная… со временем пропадает способность ходить… потом говорить… лежишь в постели, ходишь под себя… отказывают лёгкие, тебя подключают к аппарату… пока мозг не загнётся и не наступит смерть… целые месяцы… месяцы боли и унижения… возможно, даже годы.

Маккой не решался посмотреть на него. Он подошёл к подоконнику и, глядя на небо, пытался забыть яркие образы людей, умирающих от пирроневрита, которые вызвал отец своим описанием.

Голос отца прозвучал не громче шёпота.

— Я просто хочу заснуть, Лен… ты ведь можешь меня понять?

Маккой резко развернулся.

— У тебя есть семья, — слова давались ему с трудом. — Донна только-только вышла замуж. У нас с Джоселин родился ребёнок.

Отец ничего не сказал, поэтому Маккой продолжил. Он сам не заметил, как повысил голос.

— Ты не можешь просто взять и сдаться! Просто потому, что так легче! А как же Донна? Как же мама? Ты о нас подумал?

— Леонард…

Маккой проигнорировал его.

— Ты хоть понимаешь, чего ты от меня хочешь? Подпиши отказ от реанимации. Попроси кого-то другого.

— Я не хочу просить кого-то другого. Не хочу, чтобы кто-либо знал.

— Почему? Боишься, что они узнают? Узнают, что крепкий как кремень доктор Маккой не такой уж и крепкий. Наконец-то они узнают тебя настоящего! Что ты никогда таким не был, ты никогда не мог выдержать реальность, тебе всегда нужны были женщины, выпивка…

— Ты не знаешь, каково это…

— Нет, не знаю, но будь я в такой же ситуации, я бы не вёл себя, как ты.

В глазах Дэвида загорелся гнев. С новообретённой живостью он приподнялся на локтях, сурово глядя на сына.

— Ты бы не вёл себя так, потому что ты не можешь.

— Потому что я слабак? — когда отец и в этот раз не ответил, Маккой продолжил наседать: — Давай, скажи это, ты же всегда хотел. Я слабак, я не могу это сделать. Все же так думают, Леонард Горацио Маккой навсегда обречён жить в тени своего отца, — Маккой горько засмеялся. — Но я доказал, что они неправы, я закончил медицинский, я стал врачом. У меня есть семья, и это не я всегда стараюсь сбежать от проблем.

— Я не сбегал.

— Но и за свои поступки ты никогда не отвечал. Вечно прятал концы в воду, вечно всё замалчивал, и лгал, постоянно лгал. Ты хочешь, чтобы я это сделал, потому что это снимет всю ответственность с тебя. Ведь только это тебя и заботит, — лицо Маккоя налилось багрянцем. — Я вечно был ни на что не годен, кроме как хранить твои секреты. Про тех медсестёр, с которыми ты вместе «обедал», когда я ещё был в младшей школе. Бутылки джина, которые ты прятал от мамы, все те ночные вызовы якобы «в больницу», — Маккой едва не кричал, удивляясь, как на его крики ещё не сбежалось полбольницы. Но следующие слова прозвучали чуть ли не шёпотом, пропитанным горечью. — Почему умер Дейв.

Маккой-старший, кажется, собирался разразиться гневной тирадой, но последняя фраза заставила его побледнеть.

— Я… я не виноват в смерти того мальчика.

— Конечно нет, это же я виноват. По крайней мере, ты хочешь, чтобы я так думал, чтобы все так думали — чтобы о твоём секрете никто не узнал.

— Уходи, Лен. Оставь меня, — Дэвид опустился на подушку, тяжело дыша, но его сын не собирался замолкать.

— Это не из-за меня кучка детей открыла сервант со спиртным. Где были взрослые в тот день? Где, мать его, был мой отец?

Маккой ехидно хохотнул.

— А я скажу, где он был. Он заперся в сарае для лодок, где трахал какую-то медсестру, а потом напился вдрызг и не смог уследить за своими племянниками и племянницами, не говоря уже о собственном сыне.

— Ты должен был знать, что нельзя трогать спиртное.

— Да, должен был. Мне было семь, и я это прекрасно знал, но ещё я знал, что мне нужно убирать в своей комнате и чистить зубы, и маме всё равно приходилось заставлять меня всё это делать. И когда дети постарше попросили у меня ключ, конечно, я им его дал, я был так рад, что кто-то наконец обратил на меня внимание.

— Всё не…

— Почти все напились, все, кроме меня и Дейва, а ты даже не заметил. Можно мы построим плот посреди озера? Конечно, только не мешайте мне пить. Двенадцать пьяных детей на плоту размером с кухонный коврик? Ничего страшного, только не шумите, чтобы я мог и дальше ужираться в хлам.

— Леонард, перестань…

Но его было не остановить.

— Кто-то из детей упал в воду? Фигня. Но потом ты наконец заметил, что двух из нас не хватает. Я чуть не захлебнулся, Дейв утонул, а ты сделал вид, что ни в чём не виноват. Это я отдал ключ, я баловался и столкнул Дейва, я во всём виноват. Твоя тайна в безопасности.

— Я бросил, Леонард, неужели ты не можешь простить?

— Простить что? То, что меня считали убийцей моего двоюродного брата? То, что ты вечно заставлял меня лгать, лишь бы не выдать свои грязные секреты? Нет, не могу.

— Прошу тебя, Лен, прекрати.

— Это ты прекрати: прекрати лгать, прекрати всё замалчивать. С меня хватит. Я не стану делать то, что ты попросил. Можешь считать меня слабаком, кем угодно, но с меня довольно.

— Пожалуйста…

— Я НЕ СТАНУ ТЕБЯ УБИВАТЬ! — от крика содрогнулся воздух. Отец и сын не сводили друг с друга взглядов. Наконец высказавшись, Маккой чувствовал себя оплёванным.

Дверь в палату тихо открылась, и внутрь заглянула медсестра.

— Я слышала крик… — она осеклась, почувствовав напряжение в комнате. Оба Маккоя не обратили на неё внимание.

— Мне надоели твои секреты, папа, надоело делать за тебя всю грязную работу, — с этими словами он вышел из палаты, пройдя мимо ошарашенной медсестры. Его переполнял гнев. Ему было стыдно за свои слова, но он не собирался извиняться за правду.

Выйдя на улицу, он поймал флаер до дома. По дороге начал накрапывать дождь. Оказавшись на своей улице, он неторопливо прошагал по дорожке к знакомому порогу. Он жил здесь с самого детства, и теперь остался здесь вместе с Джоселин, чтобы помочь матери. Их старый сельский домик обычно радовал глаз, но сейчас служил лишь мрачным памятником всем тем воспоминаниям, которые он так стремился забыть. Злость схлынула, оставив лишь холодное чувство вины.

Дождь усилился. Не доходя до двери, Маккой замер. Холодные капли стекали по его лицу непрекращающимся каскадом, попадая за шиворот и пропитывая одежду насквозь. Стоя под проливным дождём, он чувствовал изнурение. Войдя в дом, он неуклюже стащил с себя грязные ботинки. Он прошёл вглубь темного коридора, к гостевой спальне, где поселились они с Джоселин.

Он даже не потрудился включить свет в ванной, сразу разделся и включил горячий душ. Потом переоделся в чистое и осторожно пробрался через тёмную комнату к своей кровати. Джоселин уже спала. Несколько долгих секунд он молча смотрел на её силуэт, прежде чем забраться в кровать рядом с ней. Своими движениями он ненароком её разбудил.

— Леонард? — пробормотала она.

— Да, это я, — сказал он. Его голос звучал вяло, под стать его состоянию.

— Сейчас три утра, ты говорил, что смена закончилась в девять, — сонно потребовала Джоселин.

Маккой не ответил. Включился свет. Джоселин поморгала и слегка приглушила яркость, затем повернулась к Маккою.

— Где ты был?

Он уловил обвинительные нотки в её тоне, но продолжал молчать. Джоселин в свою очередь продолжала сверлить его взглядом.

— Что случилось? Что-то ведь не так, да?

— У меня были другие дела. Ничего не случилось.

— Да нет же, что-то случилось.

— Нет, не случилось, — упрямо повторил Маккой. Джоселин собиралась что-то добавить, но он потянулся к ночнику и выключил свет, пробормотав: — Хватит прикапываться, я же сказал, было много работы.

— Так много, что ты задержался аж на шесть часов? — Маккой промолчал, и Джоселин шумно вздохнула: — Лен, нельзя так…

Маккой бросил на неё раздражённый взгляд, хоть он и не мог видеть её в темноте.

— Да замолчи ты уже!

Между ними повисло молчание. Он почувствовал, как Джоселин притянула к себе одеяло и повернулась к нему спиной. Ему оставалось довольствоваться тишиной. Дыхание Джоселин вскоре выровнялось, но Леонард всё никак не мог заснуть. В голове всплывал образ отца на больничной койке, бледного и угасающего, то и дело мелькали воспоминания о пациентах, которых он не смог спасти, и о первой смерти, увиденной им. Время стёрло детали, но даже спустя столько лет его память не покидало мертвенно-бледное лицо мальчика, его посиневшие губы, остекленевший взгляд, вода, ручьями стекавшая с его одежды, и отчаянные крики людей, пытавшихся привести его в сознание.

Он сам не заметил, как задремал, когда проснулся от собственного вскрика. Сердце колотилось в груди, он лихорадочно хватал ртом воздух.

— Видимо, поспать сегодня не выйдет, — пробормотал он себе под нос. — Я всё равно не заслуживаю спокойный сон.

Последние слова он произнёс шёпотом, однако они оказались услышаны.

— Нет, не заслуживаешь, особенно после того, что сказал, — Джоселин зашевелилась, и в темноте он смутно разглядел её укоризненный взгляд.

— Ты не спишь?

— Нет. Я проснулась, когда ты пнул меня во сне.

— Извини, — буркнул он.

— Значит, за это ты можешь извиниться. А за то, что сказал мне заткнуться, не хочешь?

— Давай не будем начинать, я устал…

— Это не я начала. Сначала ты приходишь домой посреди ночи, потом…

— Я не хотел.

— Ты не хотел? Сколько раз я это уже от тебя слышала? И что изменилось? Я приготовила ужин, сидела тебя ждала, а ты даже не додумался позвонить и сказать, где ты, — Джоселин слегка повысила голос. — Сегодня была наша годовщина, или ты забыл?

— Я постараюсь загладить вину…

— Постарается он. После стольких раз я тебе не верю, — Джоселин села на кровати. — «Я заглажу вину». «Это было первый и последний раз». «Такое больше не повторится…» Почему ты просто не признаешься, что проторчал на своей бесценной работе, помогая людям, ведь у тебя нет времени думать о нас, жалких смертных. Уверена, мы с Джоанной всё поймём, — Джоселин уже даже не пыталась говорить тихо, и Маккой всерьёз забеспокоился, что она перебудит всех в доме. В особенности, Джоанну, спавшую в своей кроватке в углу комнаты.

— Тише, Джоселин, не то разбудишь Джоанну, — устало пробормотал он.

— А, так теперь ты о ней волнуешься? Чего ж ты не подумал о ней сегодня вечером, во время своих очередных попыток войти в историю медицины?

— То время я провёл не за работой, — наконец не выдержав, выпалил он. Он старался не думать о том, чем занимался в то время. Старался забыть, как стакан за стаканом пытался довести себя до состояния хотя бы частичной апатии ко всем тем проблемам, которые не мог решить. Пытался забыть и боль в глазах отца от тех ужасных вещей, что наговорил ему сын.

— Ты был не на работе? — переспросила Джоселин. Её тон быстро стал осуждающим. — Тогда где ты шлялся всё это время? Прошло шесть часов…

— Я был в больнице.

Она фыркнула.

— Ну да, могла бы догадаться. Опять ты…

Маккой резко её оборвал.

— Я был у отца.

Джоселин замолчала на полуслове. Она ничего не добавила, но Леонард почувствовал её руку на своём плече.

— Как он?

— Так же, — всё так же лежит, мучаясь от боли, а его сын, который мог ему помочь, струсил и сбежал. Маккой попытался прогнать из головы непрошеную мысль, прислушиваясь вместе этого к словам Джоселин.

— Прости, Лен, если бы я знала, то пошла бы с тобой.

— Ничего, он… он почти всё время был не в себе.

— Ты хочешь об этом поговорить?

Маккой не ответил и после нескольких минут Джоселин снова легла рядом. Совсем скоро она снова уснёт, но у самого сна не было ни одном глазу. Он вусмерть устал, но никак не мог забыть. Не мог забыть, что он сказал и то, что ему не хватило смелости сделать.

Джоселин притихла. Он подвинулся ближе, жалея, что не может перенять хоть каплю её спокойствия. В темноте он протянул руку и аккуратно провёл пальцами по её шее, едва касаясь кожи. Она пробормотала что-то во сне и повернулась к нему. Они мягко соприкоснулись лбами. Не зная, откуда возникло это желание, Леонард внезапно и страстно поцеловал её в губы.

Он ощутил, как в груди вскипает гремучая смесь из злости, страха, вины; желание рвать и метать. Эмоции и чувства разрывали его изнутри, так и просясь наружу.

Посиневшие губы… капли воды на холодных бледных щеках и перепуганные взрослые вокруг… укоризненный взгляд мёртвого ребёнка.

Он целовал её вновь и вновь, жадно, отчаянно.

То, что он подсмотрел в лодочном сарае… Женщина с красными губами и почти без одежды, шептавшая отцу: «Когда вы расскажете о нас своей жене, доктор Маккой?»

Джоселин сонно приоткрыла глаза и собиралась что-то сказать, но он не дал ей такого шанса, обезмолвив её ещё одним поцелуем.

«Спрячь эти бутылки, сынок»

Он очертил рукой её лопатки, притянул Джоселин к себе. Опрокинул её на спину.

«Где ключ, Лен?»

Он смутно слышал возражения Джоселин, но не мог остановиться. Поначалу она отталкивала его, но вскоре её попытки стали вялыми, а затем она обняла его за шею, прижимаясь ближе. Леонард расстегнул последние пуговицы на её ночнушке. Оба дрожали от распиравших их эмоций. Его тело горело, её же ощущалось холодным.

Он вошёл в неё, игнорируя её удивлённый вскрик. У него всё под контролем. Он не слабак… он мог это сделать. У него всё под контролем.

Джоселин старалась двигаться в ритм, но он схватил её за запястья, прижимая их к кровати; он даже не думал об её удовольствии. Хоть раз в жизни он хотел позволить себе каплю эгоизма.

Это было подло и несправедливо, но это то, что было ему нужно. Быстро и жёстко. Разрядка, которой он так жаждал.

Минуты спустя он наконец отстранился. Он ничего не чувствовал. Он лёг на спину и уставился в потолок, глядя, как комнату постепенно наполняет утренний сумрак. Джоселин лежала у него на груди.

Ему показалось, что она заснула, пока в темноте не раздался её шёпот: 

— Лен, с тобой всё в порядке?

Маккой не знал, как ответить на этот вопрос. Как сказать кому-то, что его отец желал умереть и попросил его самого довести это дело до конца? Как сказать, что дело не только в этом, но и во всех тех грязных секретах, взваленных на него отцом и не дававшим ему покоя? Нет, с ним всё совсем не в порядке, но он ведь не мог в этом признаться, ведь Джоселин начнёт расспрашивать… она попросит объяснений, а объяснить он этого никак не мог.

Он знал, что в итоге заставило его передумать. Он мог бы сказать, что причиной были просьбы отца, постепенно превратившиеся в мольбы. Мог бы оправдаться, что с медицинской точки зрения надежды не было. Но когда он готовил препарат, он делал это не для отца… он делал это для себя.

Чуда не случилось. Дела шли всё хуже и хуже. Болезнь нещадно разрушала ослабшее тело и жизнь Маккоя-старшего. Но даже больше она разрушала Леонарда.

Он желал избавиться от терзавшего его беспокойства, надеялся получить шанс наконец всё исправить в своей жизни, в своём браке, хотел оставить позади годы лжи и боли, которые олицетворял собой Дэвид Маккой.

Была поздняя ночь. Большинство сотрудников знали его и не остановили, хотя время посещений давно прошло. Один или двое искоса глянули на него, заметив мокрую одежду, но выражение его лица говорило само за себя, и неодобрительные взгляды быстро сменялись выражением жалости.

Дождь всё ещё барабанил по окнам снаружи. За окном то и дело сверкала молния, на мгновения освещавшая полумрак коридоров.

Когда он подошёл к палате, из неё как раз выходила медсестра. Маккой не ответил на брошенное ему приветствие. Он не мог остановиться, боялся, что потеряет решимость.

И всё же соблазн был велик.

Леонард тихо проскользнул в палату. Его отец открыл глаза, будто каким-то образом почувствовав присутствие сына. Тело Дэвида Маккоя напоминало руину. Его глаза запали, взгляд был пустым. Он уже не мог говорить, но Маккой видел, как он шевелит губами, пытаясь произносить слова. Он догадывался, что несмотря на провалы в памяти и периоды забвения, Маккой-старший осознавал, что Леонард пришёл выполнить его последнюю просьбу.

Убей меня.

Произнесённые шёпотом слова эхом раздавались у него в голове.

Дрожащими руками он вытащил из кармана гипошприц. Мысленно перечислил вещества, которые смешал, надеясь отвлечься на что-то холодное, методичное… но это не помогало. Всё, о чём он мог думать, это то, как он любил и ненавидел человека, лежавшего перед ним. Время, проведённое с ним, надпись на форзаце его первого учебника по медицине, выпускной в колледже, разочарование в его глазах, бесконечные замечания…

Цвета лениво кружились в прозрачном картридже. Он чувствовал слабый запах препарата — яда, который он создал своими руками.

Леонард прижал гипо к шее отца. В тишине раздалось лёгкое шипение. Послышался вздох, и Маккою показалось, что он вообразил едва слышное:

— Спасибо.

Шприц со стуком упал на пол. Маккой метнулся вперёд и сжал руку отца. Глаза больного расширились. Умоляющий взгляд метнулся к сыну. Дыхание замедлилось и в какой-то момент вовсе стихло. Тело отца скорчилось в предсмертных судорогах.

Вытирая горячие слёзы, Леонард всё же взял себя в руки и поднял выпавший из рук гипошприц. Мгновение спустя в палату ворвались люди.

Маккой не стал мешать им реанимировать его, иначе он навлёк бы на себя подозрения. Их усилия были тщетны. Дэвид Маккой уже не жилец. В большинстве штатов давно не существовало законов против самоубийства при содействии врача. Однако у него не было надлежащих документов, а без них технически он только что совершил убийство. Всё, что у него было, — это последнее желание отца.

Никто не узнает, что произошло на самом деле. Это был их секрет… нет, его секрет. Не было причин проводить вскрытие. Дэвид Маккой умер так же, как жил: без оглядки на последствия его решений.

Через несколько минут безуспешных попыток Маккой отозвал персонал. Те ушли, оставив его наедине с отцом.

Дэвид безмятежно лежал перед ним. Леонард ещё долго не отпускал его медленно холодеющие руки.

Никто не видел слёзы, струящиеся по его щекам, не слышал проклятия, которыми он шёпотом осыпал бездыханное тело.

* * *

Ему пришлось сообщить известия матери. К счастью, она гостила у Донны на выходных; кто-то должен быть рядом с ней в трудную минуту. Она винила себя за то, что не была с ним в его последние часы. Маккой утешал её, как мог, но не мог сказать ей правду.

Ложь оставляла во рту неприятный маслянистый привкус. Скрепя сердце, он солгал, что причиной смерти стали неожиданные осложнения. После долгих уговоров он всё-таки убедил их не возвращаться этим же вечером. В конце концов, они ничего не могли поделать. Однако правда в том, что он попросту боялся встретиться с ними лицом к лицу и во всём сознаться.

Надо было возвращаться домой, к Джоселин и Джоанне. Но он не хотел очередного скандала. Он просто хотел забыть всё это. Бутылки виски, припрятанной во флаере, было недостаточно. Он купил вторую и едва не осушил их обе в одиночку. Он был слишком пьян, чтобы садиться за руль, и потому несколько миль брёл пешком, невзирая на проливной дождь.

К тому времени, как он добрался домой, Леонард промёрз до костей.

В доме было тихо. Джоселин лежала в постели и читала. Когда он зашёл в комнату, она подняла глаза. Её лицо сморщилось; должно быть, она почувствовала запах алкоголя, в котором он пытался утонуть. Маккой неуклюже стянул с себя куртку и бросил на стул; она тут же соскользнула на пол. Он даже не потрудился её поднять, просто стоял и тупо смотрел перед собой.

Джоселин спросила его о чём-то. Он не ответил. Слова казались ему бессмысленной какофонией. Он до сих пор не верил в то, что сделал. Использованные картриджи от гипо по-прежнему лежали в кармане брюк, впиваясь ему в бок, словно нож, вырезающий клеймо на убийце. Он сунул руку в карман и нащупал один из них. Джоселин стояла перед ним, скрестив руки на груди. Он прошёл мимо неё, не обращая внимания на её возмущенные оклики. Он хотел избавиться от картриджей — лишнего напоминания о содеянном.

Леонард прошёл в ванную, примыкающую к спальне, и выбросил их в унитаз, наблюдая, как их затягивает водоворот. Его не покидало мерзкое чувство. Сознание возвращало его к тому последнему вздоху, когда препарат подействовал, когда он в последний раз взглянул в глаза отца, прежде чем они закрылись навсегда.

Их остекленевший взгляд навсегда запечатлелся у него в памяти. Он вспомнил, как утешал свою мать и сестру. Они плакали из-за него. Он виноват в их слезах. Воспоминания вызвали лишь выплеск алкоголя и желчи. Он медленно поднялся с колен и включил воду. Глядя на себя в зеркало, Маккой не мог вынести собственного вида. Он опустил руки под обжигающую воду, смывая кровь с костяшек, разбитых им же в бессильной ярости.

Он тёр их, пока кожа не покраснела, а вода не стала казаться прохладной. Раздался стук в дверь. Джоселин спросила, всё ли с ним в порядке. Вздохнув, Маккой открыл дверь. Она что-то спросила, и он ответил ей. Он был почти уверен, что ответил, но что бы он ни сказал, это только усилило её тревогу. Леонард подошёл к колыбели, где спала Джоанна. Он думал о том, какой она будет через несколько лет, о предстоящих поездках на рыбалку, ужинах в компании всей семьи, прогулках в парке. Он представлял, чему её научит, думал, что скажет ей, когда она вырастет. По коже пробежал мороз. Сколько всего ему придётся от неё утаить? Смог бы он смотреть в глаза дочери, узнай она, что он сделал с собственным отцом?

Джоселин всё ещё что-то говорила.

— Он умер, — выпалил Маккой. Слова просто сорвались с его губ, холодные и бесчувственные.

— Что? — Джоселин не ожидала от него такого резкого тона.

— Он умер. Мой… папа умер, — Маккой наконец повернулся к Джоселин. На её лице читалось потрясение.

— Но как же… врачи прогнозировали ещё несколько месяцев.

Маккой впал в оцепенение, произнося ложь, ставшую правдой; ложь, в которой ему придётся убедить остальных.

— У него остановилось сердце.

Джоселин нежно коснулась его щеки.

— Ох, Лен. Мне так жаль.

— Ничего. Он… он хотел умереть, — пробормотал Маккой. И ты помог ему в этом. Он мотнул головой, прогоняя навязчивую мысль.

Его слова поразили Джоселин. Маккой увидел, как переменилось её лицо, но лишь на мгновение. Он упал в кресло и обхватил голову руками. События той ночи мелькали у него перед глазами, словно заевшая плёнка. Его хватило всего на несколько секунд, прежде чем бездействие стало нестерпимым. Он встал и начал расхаживать по комнате. Джоселин растерянно наблюдала за ним. Маккой остановился у их кровати.

— Он хотел умереть. Он хотел умереть. Хотел… — он повторял эти слова, будто они могли снять с него гнёт вины, но, конечно же, это так не работало.

В глазах Джоселин промелькнуло беспокойство. Она подошла к нему и приобняла, положив голову ему на грудь.

— Не переживай так, Лен. Ему было очень больно. Наверное, просто пришло его время.

Маккой напрягся, морщась от отвращения к самому себе. Джоселин придвинулась ближе и нежно поцеловала его. Когда он не ответил взаимностью, Джоселин начала отстраняться, но он резко притянул её к себе и жадно прильнул к её губам, словно от этого зависела его жизнь. Он почувствовал аромат её духов с нотками корицы, смешанный с кисловатым запахом алкоголя.

— Свет на пять процентов, — прошептала Джоселин, на мгновение прервав поцелуй.

Маккой был рад темноте, она скрывала подступившие к глазам слёзы. Он откинулся на кровать и потянул за собой Джоселин. Хрипло дыша, он даже не пытался вытереть стекавшие по щекам ручьи. Джоселин обняла его, медленно поглаживая по волосам, и он со вздохом уткнулся лицом ей в плечо. Им не нужны были слова. Ночь всё продолжалась.

* * *

Несколько недель спустя.

Маккой закончил свою шестую операцию за день и, если не произойдёт ничего чрезвычайного, больше на сегодня у него ничего не запланировано. Он зашёл в столовую за перекусом, прежде чем закончить работу в клинике. Сев за дальний столик, он флегматично жевал бутерброд и запивал его обжигающим кофе. Параллельно он просматривал список своих пациентов и изредка поглядывал на экран телевизора в кафетерии. Когда он уже собирался уходить, чей-то голос произнес:

— Леонард?

Маккой поднял глаза и увидел невысокого лысеющего мужчину. Тот поставил поднос на стол и присел напротив него.

— Привет, Абрахам.

Абрахам Гизель — невролог и известен во всей больнице как один из, казалось бы, самых счастливых людей. Он же вознамерился подбодрить Маккоя после смерти отца. Только вот его методы не работали. Сколько бы раз Маккой ни пытался заставить коллегу оставить его в покое, он всё равно упорствовал. И, конечно, он никак не мог сказать, что его снедало не просто горе, а чувство вины. Маккой утешал себя мыслью, что его отец больше не страдает, но по ночам его мучили кошмары.

— Я тут думал, как насчёт того, чтобы мы с женой, ты с Джоселин сходили куда-нибудь вместе? Может, в кино или в ресторан. Устроим что-то вроде свидания вчетвером.

Маккой с трудом вернулся к настоящему и уловил нить разговора.

— Сегодня не самый подходящий день, — он начал собирать свой поднос. — У меня ещё много дел, как минимум несколько часов в амбулатории и…

Гизель нетерпеливо наклонился вперёд.

— Прекрати, Лен. Последние несколько недель ты только и делал, что избегал меня, и я этого не потерплю. Нельзя держать всё в себе, это вредно для здоровья. Давай, отведи душу. Твой отец хотел бы этого.

К счастью, Маккою не пришлось отвечать.

— Гизель, ты слышал новость?

Невролог обернулся, поймав взгляд проходившего мимо хирурга.

— Какую?

— Нашли лекарство от какого-то опасного заболевания нервной системы.

— От какого?

— Э-э, пирр-что-то там, не помню точное название, но об этом, наверное, во всех новостях трубят, — мужчина бросил взгляд на часы на стене. — Чёрт, у меня пациент через десять минут… Но ты обязательно посмотри. Новость и правда впечатляющая.

Когда хирург ушёл, Гизель повернулся к Маккою.

— Они вечно изобретают что-то новое, и это прекрасный пример того, почему нам обоим нужно немного отдохнуть от работы. Мы многое упускаем.

— Ничего я не упуска…

— Ладно, может, ты ничего и не упускаешь, Лен, но я невролог, и когда мне приходится слышать о прорывах в моей сфере от хирурга, то это уже проблема, — Гизель взял пульт и стал переключать каналы. Спустя несколько секунд поисков он нашёл канал с новостями. Оба врача замолчали, внимательно слушая репортёра на экране.

Сегодняшний день станет знаменательной датой в истории медицины. После долгих лет найдено лекарство от одного из самых разрушительных заболеваний нервной системы, когда-либо известных человечеству. В лаборатории, местонахождение которой в настоящее время засекречено, было обнаружено химическое соединение, полностью обращающее деструктивный процесс вспять. Лекарство лишь недавно прошло начальные этапы тестирования, однако даже за такой короткий промежуток времени положительный результат наблюдается по крайней мере у пяти человек. Тысячи неизлечимых пациентов, которым осталось жить несколько месяцев, теперь смогут выздороветь и проживут долгую жизнь.

Это открытие кажется чудом.

Так что же это за болезнь? Смертельное заболевание, называемое пирроневритом. Теперь пациента можно вылечить всего за несколько применений лекарства. Что приведёт к…

Слова резко потеряли смысл. Маккой не мог смотреть на экран. Лишь одна фраза снова и снова повторялась у него в голове.

И проживут долгую жизнь.

Всё это напоминало какую-то дурацкую шутку. Шутку, начавшуюся с того, как он… убил своего отца.

— Впечатляет, правда? То есть, я слышал, что они работали над чем-то подобным, но это…

Абрахам что-то говорил, но для него это был лишь невнятный шум. Почему он не подождал ещё немного? Почему сдался? Папа был прав. Леонард — слабак.

Что если всё это было своего рода испытанием? Сможет ли он продержаться, хватит ли ему терпения… Но нет. Он же Леонард Маккой. Он выбрал лёгкий путь. Он сдался и стал хладнокровным убийцей.

Маккой резко поднялся. Его поднос соскользнул со стола, стул с грохотом откинулся назад. На шум повернулись другие посетители. Леонард поймал на себе порицающие взгляды. Он чувствовал себя беззащитным. Его тайна — выставлена напоказ.

— Лен, что…

Маккой не ответил. Что же он наделал? Каким-то образом ему удалось выбраться из кафетерия. Его ноги налились свинцом, когда он почти выбежал за дверь.

Ближайшая к кафетерию уборная оказалась пуста. Маккой заперся в кабинке и обхватил голову руками.

Он убил его.

Собственного отца.

И всё это напрасно.

Очередная ошибка.

Очередная неудача. История всей его жизни.

* * *

Работа шла плохо. Весь день он не мог сосредоточиться. Во время обычной неинвазивной процедуры он накосячил — слава богу, не настолько сильно, чтобы дело дошло до летального исхода, — но достаточно, чтобы старший врач заметил и устроил ему разнос.

Несколько часов и бутылок спустя он возвращался домой. Сказать, что он был пьян, — ничего не сказать. Вопреки его ожиданиям, выпивка не притупила чувство вины, но лишь усилила бушующую в нём злость. Он злился на Дэвида за всё, что тот заставлял его делать на протяжении многих лет. Злился на себя за то, что всегда был неудачником. Злился на весь чёртов мир.

Его стараний всегда будет недостаточно.

Когда он вернулся домой, Джоселин ждала его в гостиной. Он ещё никогда не видел жену такой. На её лице читался чистейший гнев. После смерти Дэвида они переехали в отдельный дом, в чём были свои плюсы и минусы. У них появилось больше места, однако теперь Джоселин могла отчитывать его, не беспокоясь о том, что кого-то разбудит или втянет в спор.

— Ты опоздал на семь часов, — в её голосе слышался лёд. Взглядом она словно пыталась испепелить его на месте, но Леонарду было всё равно. В последнее время её раздражало абсолютно всё, и любые его слова или поступки лишь усугубят ситуацию.

Он молча направился к лестнице, даже не потрудившись попросить её вести себя потише. Жутко думать, но Джоанна приучилась спать в той суматохе, что творилась у них изо дня в день.

— Ничего не хочешь сказать? Не будешь оправдываться тем, что работал допоздна, что в больнице так много дел?

Её саркастичный тон заставил Маккоя обернуться. В любой другой раз он бы отмахнулся, но после всего, что произошло в тот день, возвращение домой было последней каплей, переполнившей чашу терпения.

— Что, чёрт возьми, ты хочешь услышать? Тебе начхать на все мои оправдания.

— Может, это потому, что ты паскудный лжец.

— Когда я тебе вообще лгал?

— Всегда, Лен, всегда. Ты женился на мне под ложным предлогом. Я не подписывалась на то, чтобы быть твоей домохозяйкой. Я хотела построить карьеру, прожить полноценную жизнь, а не тратить свои лучшие годы, нянчась с твоим ребёнком, пока ты…

— Так что, Джоанна теперь только моя дочь? Ты её мать и…

— Не вешай мне лапшу на уши. Ты хотел ребенка — ты его получил. А теперь ты вечно нас избегаешь. Когда ты последний раз уделял нам время? Всегда так: ты что-то хочешь, получаешь это, а потом тебе наплевать.

— Это неправда…

— Неправда? Оглянись вокруг. Последние несколько лет я только и помогала тебе с твоей карьерой, твоим отцом, а что, спрашивается, ты сделал для меня?

Маккой открыл было рот, но нужные слова не находились. Джоселин воспользовалась его молчанием и продолжила давить:

— Ты чёртов эгоист, Леонард Маккой. Наверное, ты даже рад, что твой папаша умер. Всё больше времени на карьеру и на себя любимого.

Краска схлынула с лица Маккоя, но Джоселин не собиралась останавливаться. Она подошла ближе. Её голос сочился злобой. Ей больно, она хотела сделать больно и ему.

— Ты хочешь, чтобы всё всегда было по-твоему… а если что-то идёт не по-твоему, то внезапно ты не можешь с этим справиться. Ты уже решил, что тебе насрать на меня и на этот идиотский брак, — Джоселин побледнела от ярости. — Как скоро ты решишь, что твоя драгоценная дочь — это не то, чего ты хотел? Как скоро ты свалишь в закат, чтобы никто мешал тебе делать то, что вздумается?

Он не знал, что сказать. Робкий голос в голове прошептал, что Джоселин будет недовольна в любом случае.

Секунды тянулись, и её лицо всё больше кривилось от злости.

Леонард не ожидал удара, но в следующую секунду его щёку обожгло болью.

— Отвечай, твою мать!

Она снова занесла руку, и тут что-то хрустнуло.

Он поймал её за запястье, но вместо того, чтобы опустить руку, оттолкнул назад, силой прижав к стене.

На мгновение она выглядела ошеломленной, но быстро оправилась. Из прикушенной губы сочилась кровь. В глазах сверкала ярость.

— Ублюдок.

Он хотел сказать, что просто защищался, но это было не так. Им управляло желание причинить боль, и, судя по всему, Джоселин чувствовала то же самое.

Послышались крики. В ход пошло всё: удары, ногти, пощёчины.

Где-то в доме плакала Джоанна. Маккой не уверен, что заставило их наконец остановиться.

У Джоселин был синяк под глазом, а также на лице и на шее. Разбитая губа лениво сочилась кровью.

Щёку Леонарда рассекала длинная царапина. Три его пальца были вывихнуты, а нос сломан.

Они с Джоселин сверлили друг друга взглядом. Крики Джоанны остались без внимания.

— Я ненавижу тебя, — фыркнула Джоселин. По её лицу струились слёзы. Она сглотнула, пытаясь успокоиться, но безуспешно, — а ты ненавидишь меня.

Она вышла из дома. Маккой даже не попытался её остановить.

Через несколько дней она вернулась… и всё началось по-новой. После того первого и последнего раза он никогда больше не поднимал на неё руку, даже когда она не проявляла прежней сдержанности. Вместо этого он кричал, швырялся вещами и всё чаще прикладывался к бутылке. Каждый их разговор сочился ядом, и он не знал, как это остановить.

Он подумал, что проще просто игнорировать проблему до последнего. Что он и делал. Он пил до поздней ночи и работал ещё дольше. Они с Джоселин отдалились, и он наивно убеждал себя, что это всё исправит.

Позже было легче делать вид, будто так оно и есть… но лишь до определённого момента.

Когда Джоселин ушла окончательно, он не был удивлён. В конце концов, она поступила так, как он поступал всю свою жизнь: выбрала лёгкий путь и притворилась, что тоже может оставить все свои проблемы позади.