Превратность (джен)

Эта мысль является толчком, толчок превращается в позыв,

позыв в стремление, стремление в страстное, неудержимое

желание, которое и осуществляется…

(Там же)

Сколько времени прошло после того, как он снова оказался запертым в одиночестве, Чуя не смог бы сказать даже приблизительно, потому что за тягостными размышлениями совершенно потерял ему счет. Сознание все еще было сковано, словно льдом, ощущением беспомощности перед попытками хотя бы отчасти восстановить в памяти сегодняшнее утро. Ни сон, ни хотя бы короткое забытье тоже не шли, несмотря на то, что его окружала абсолютно мертвая тишина толстых стен.

От раздумий пленника отвлек резкий щелчок отпираемого дверного замка, и он сразу догадался, кто перед ним предстал. Доктор Мори собственной персоной упругой поступью вошел в узкий каменный мешок одиночной палаты в сопровождении все того же Дазая и высокого плотного служителя, который занес внутрь стул, поставил около кровати и в предупредительном ожидании замер позади него.

Заведующий психиатрической лечебницей оказался далеко не старым и весьма привлекательным мужчиной. Распахнутые полы белого халата открывали взгляду строгий темно-фиолетовый костюм-двойку, состоявший из удлиненного приталенного жилета и брюк, ворот наглухо застегнутой рубашки был плотно перехвачен черным шелковым галстуком.

Не без утонченной элегантности он присел на стул и закинул ногу на ногу. Под колючим, пронизывающим холодом взглядом его глаз странного лилового оттенка Чую охватило совершеннейшее смущение — такое сильное, какого он не испытывал, даже будучи недавно наедине с Дазаем. Ассистент доктора Мори сумел сразу же, с первых минут расположить к себе, с самим же Мори-саном подобного не случилось. Смущало Чую многое: и беспомощность его положения, и неподобающе неряшливый вид, и, конечно же, предстоящие расспросы доктора о том, что произошло. Ответов у Накахары по-прежнему не было, и это снова поднимало в его душе волну страха.

Доктор слабо, но вполне дружелюбно улыбнулся ему, и Чуя заметил, что глаза его при этом остались такими же ледяными и безжизненными, как и были. Под этим тяжелым взглядом он невольно снова поерзал на ложе, но унять смущение и успокоиться не получилось. Легче ему нисколько не стало. Немного спасало положение присутствие лишь Дазая. Тот встал рядом с Мори, по правую сторону от него, и приготовился, если возникнет необходимость, записывать беседу доктора с пациентом в большой блокнот. Он внимательно и участливо смотрел на Чую, и взгляд его карих глаз, наполненный теплотой, которая ощутимо контрастировала с холодностью Мори, придавал Чуе толику уверенности.

— Здравствуйте, Накахара-сан, — мягко произнес Мори. — Поверьте, я с удовольствием пожелал бы вам доброго дня, но, очевидно, сегодняшний день для вас выдался совсем не добрым. Я доктор Мори Огай. Как вы себя чувствуете? Не возражаете против нескольких вопросов? Всем нам нужно как можно скорее установить причины, по которым вы здесь очутились.

— Здравствуйте, доктор, благодарю вас, сейчас мне лучше. — Чуя попытался смотреть Мори в глаза, но это оказалось нелегко. Лиловый взгляд словно прожигал насквозь, и смущение от этого только нарастало. Его всего бросило в нестерпимый жар, и чтобы скрыть это, Чуя снова неловко поерзал. — Можете спрашивать, ибо я всей душой жажду поскорее разобраться в случившемся. Ваш ассистент, доктор Дазай, сказал…

— Что вы поступили к нам в состоянии крайнего возбуждения, да. — Мори будто не замечал, состояния собеседника. Он откинулся на спинку стула и коснулся пальцами рук друг друга. Его узкие ладони, плотно обтянутые белоснежными перчатками, образовали домик. — Но давайте пока оставим настоящее и поговорим о прошлом. Расскажите о себе, где и как вы росли, кем были ваши родители.

— Я сирота, Мори-сан. О своем происхождении ничего не знаю, как и о том, какого сословия были мои родители, и откуда они. Сколько себя помню, жил на улице, потом насильно попал в приют, откуда вскоре сбежал от невыносимого существования, поскольку назвать жизнью тамошние условия не поворачивается язык. Наверное, в итоге оказался бы в тюрьме или на том свете, но меня приютил очень добрый и хороший человек, Фукудзава-доно, хозяин конторы, где я работаю. Он вырастил меня, обучил грамоте и счету, сделал все, чтобы я ни в чем не испытывал нужды, а потом взял к себе на работу — сначала простым посыльным, сейчас я уже младший бухгалтер.

Чуя замолчал. Сознание его внезапно пронзила ужасная мысль: он, Накахара, отплатил черным злом за все добро, которое получал и до сих пор получает от Юкичи-сенсея! Во имя Господа, да что же он натворил сегодня в конторе? Неужели что-то страшное и непоправимое?

— Вот как, значит, — Мори задумчиво прервал повисшую тишину и спросил. — Вы по-прежнему делите жилье со своим покровителем?

— Нет, конечно, — ответил Чуя. — Моего жалования хватает на то, чтобы снимать комнату. Да и раньше я ни за что не позволил бы себе стеснять Фукудзаву-сенсея своим присутствием, несмотря на его доброту, и всегда ночевал в конторе.

— Сколько вам лет, Накахара-сан?

— Девятнадцать.

— Вы когда-либо состояли в запретной связи с мужчиной? — С этим вопросом, прозвучавшим неожиданно громко, Мори расцепил руки и резко подался вперед, вперив в Чую горевший нездоровым любопытством взгляд. — Это было добровольно или по принуждению?

— О, боже, нет! Почему вы об этом спрашиваете? — воскликнул в ответ Накахара и, позабыв, что все еще привязан к кровати, рванулся подняться, но ремни крепко держали его на месте. Он смог только с силой тряхнуть головой, словно попытавшись отогнать внезапно настигшее его жуткое наваждение.

— Вы ведь можете не помнить этого. Например, будучи еще ребенком… — начал Мори, но Чуя с отчаяннием и надрывом в голосе его перебил:

— Нет! Ручаюсь, что нет! Клянусь вам!

Он был готов расплакаться как младенец и провалиться от стыда сквозь землю. Грудь сдавило уже не только от того, что ее опоясывал ремень, дыхание судорожно перехватило болезненным спазмом. Словно в поисках помощи или хотя бы поддержки Чуя перевел затуманенный выступившей влагой взгляд с Мори на по-прежнему молчаливого Дазая. Тот едва заметно кивнул ему, но так ничего и не сказал, лишь сильнее стиснул на блокноте побелевшие от напряжения пальцы.

— Я никогда… Я не… — Слова никак не желали складываться у Чуи во что-то явно неопровержимое, не требовавшее каких-либо доказательств свыше сказанного в горячечной мольбе. — У меня есть невеста! Прекрасная девушка, которая, надеюсь, однажды окажет мне честь стать…

— Видите ли, — Мори уже гораздо тише, но не менее настойчиво перервал его откровение, — то, что с вами произошло утром, ваше возбужденное поведение, злость и агрессия, проявленная к окружающим, позволяют предположить у вас наличие скрытого расстройства щекотливого характера. А именно — подавляемое вашим разумом, иначе говоря, внешне не проявляемое вами до сегодняшнего дня влечение к персонам мужского пола.