Я вырезаю ворона на твоей коже и знаю, что ты подарила мне свое сердце (гет)

Каз задерживается на пристани, и Инеж спрашивает:

— Ты не хочешь с ними познакомиться?

— Хочу, Инеж. Но если их увидят со мной…

— Они не трусы и не дети, Каз. Я хочу, чтобы ты познакомился с ними, и я верю, что ты их защитишь.

Каз смотрит на нее — на эту пылкую, прекрасную женщину с ее пылким, прекрасным смехом, — и недоумевает, как она может так близко подпускать его, как она может так всецело доверять ему.

— Мы оба защитим их, капитан Гафа.

И она улыбается этой яростной улыбкой и устремляется вниз по причалу.

— Mama! Baba!

* * *

В тот первый их приезд он видит их ровно столько, сколько требуется для представления. Они остались всего на несколько дней, после чего Инеж поторопила их покинуть Кеттердам и вернуться в Равку, отвезя их домой на борту «Призрака».

Стоя на пристани и наблюдая, как она приказывает команде подготовить корабль, Каз уверен, что больше никогда ее не увидит. От этого больно в груди, но он всё равно смотрит, как она уплывает.

Он ошибается.

В их второй приезд, почти год спустя, когда их дочь за время, проведенное в море, похудела, стала жестче и заработала еще больше шрамов, они приглашают его на ужин.

— Мистер Бреккер, сядьте с нами.

Мать Инеж — такая же тонкая и невысокая, как ее дочь, в ее густых черных волосах седые пряди, и они длинной косой спускаются по спине. У нее большие темные глаза и твердый рисунок губ. Каз не принимает приглашение сразу, и она скрещивает руки и выжидающе приподнимает бровь.

Он слышит, как справа от него Инеж заглушает смешок, прикрыв ладонью рот, ее взгляд перемещается с матери на Каза и обратно.

Амару Гафа ни капельки не устрашает ни Каз Бреккер, ни его репутация, ни его изысканные темные костюмы.

Она многозначительно смотрит на место рядом с Инеж.

— Присоединяйтесь к нам за ужином, мистер Бреккер.

Мгновение спустя он склоняет голову.

На лице Амары расплывается теплая улыбка, и она спешит из маленькой столовой на кухню, где ее муж нагружает на поднос керамические блюда, наполненные ароматной едой.

Каз отказывается встречаться с веселым взглядом Инеж, стоя рядом со стулом и глядя вниз на яркую подушку с чувством близким к презрению.

— Каз, — говорит Инеж низким упрекающим тоном, — стул тебя не съест.

— Стул не съест, но твоя мать может.

Инеж смеется:

— Только если ты останешься в пальто во время еды.

Он замирает.

У ног не плещется вода, но он всё равно медлит, нерешительный и неуверенный.

— Ничего страшного, если ты не можешь, — произносит Инеж, но Каз качает головой.

Он молча снимает тяжелое шерстяное пальто, вешает его на спинку стула. После еще одной паузы за ним следует пиджак.

Каз остается только в накрахмаленной белой рубашке, темном жилете и черном галстуке. Он дергает наплечную кобуру, проверяя, ровно ли лежат кожаные ремни. Вынимает из кобуры маленький револьвер и кладет его на скатерть. А потом — перчатки.

Маленький нож слева от кобуры остается. Он знает, Инеж оставила свои кинжалы.

Его рукам тепло от кожи и еще теплее от жара огня.

Каз поворачивается обратно к Инеж и поражается, как ее глаза потемнели от веселья и… чего-то еще. Он не уверен, позволено ли ему узнавать в ней это что-то.

Он приподнимает темную бровь.

Инеж делает то же самое, а потом опускает глаза, позволяя взгляду бродить по его груди и плечам.

Каз наблюдает за ней. Желание непривычно ему — нечто эфемерное и наполовину выдуманное, большей частью игнорируемое, если вообще когда чувствуется, — но от вида желания на ее лице, когда она смотрит на него, по позвоночнику вспыхивают искры. Он представляет ее руки на своей груди, ее губы на своих губах, и чувствует только желание, пропитанное теплом маленькой столовой Гафа, где воздух наполнен сладким острым запахом специй.

Инеж встречается с ним взглядом.

Его дыхание прерывается.

В теплом оранжевом свете комнаты ее темные глаза сияют словно угли, а темные волосы блестят огнем.

— Инеж, — шепчет Каз.

Прежде чем он успевает продолжить, миссис Гафа и ее муж заходят в комнату, нагруженные переполненными мисками и медными ложками.

Они отмахиваются от предложения Инеж помочь и расставляют еду на столе.

— Садитесь, садитесь, мистер Бреккер, — с теплой улыбкой говорит мистер Гафа.

Каз неуклюже осторожно садится на стул, порадовавшись подушке на нем. Он прислоняет трость к краю стола, где до нее легко дотянуться.

— Спасибо, мистер и миссис Гафа, — говорит он, и слова чувствуются непривычно на языке.

Он не обращает внимания на недоверчивый звук, который рядом с ним издает Инеж.

Мистер Гафа одаривает его серьезным взглядом.

— Вы вернули нам нашу дочь, мистер Бреккер. Еда — лишь часть нашего долга перед вами.

— Вы ничего мне не должны, мистер Гафа, — тихо произносит Каз. — И, пожалуйста, зовите меня Каз.

Инеж снова издает этот звук, и он едва подавляет желание пнуть ее под столом.

Одно мгновение мистер Гафа просто смотрит на него, изучая его лицо. А потом кивает:

— Тогда вы должны звать меня Ибрагим.

— А меня Амара, — добавляет мать Инеж и протягивает к нему руку. — Вашу тарелку, Каз: гостю в первую очередь.

Он неуверенно передает ей тарелку, тщательно следя, чтобы их пальцы не соприкоснулись.

Она нагружает тарелку восхитительно пахнущей едой — рис и какой-то рыхлый ноздреватый хлеб. Когда Каз начинает есть, Инеж на мгновение мягко прикасается к его ладони. Этого недостаточно, чтобы поднялась вода, но Каз застигнут врасплох волной жара, которая обрушивается на него от легкого прикосновения.

Он стряхивает эту волну.

Еда невероятна. Она очень пряная и острая — такие цвета и состав Каз редко видел в Кеттердаме. Выясняется, что хлеб играет роль еще одной ложки. Он покрыт маслом и чесноком и какой-то зеленой травой, которую он не узнает.

Ибрагим и Амара позволяют Инеж перевести разговор на них. Она спрашивает про кузенов и друзей, про места и людей, которых Каз не знает.

В голосе Инеж присутствует нечто убаюкивающее, словно она знает, что разговор изменится.

Каз продолжает ждать вопросов от Гафа.

Но они не поступают, даже когда они с Инеж отправляются мыть блюда и чаши в маленькой раковине маленькой кухни их номера. Инеж оттирает их грубой тканью, а он просушивает каждое и составляет в шкафы.

Когда этим занимались они с Джорди, мыл всегда Каз.

— Теперь начнутся вопросы, — бормочет Инеж, протягивая ему последнюю чашу. — Трудные вопросы всегда приходят только с chao.

— Чай? — спрашивает он, неуверенный в незнакомом слове.

Она кивает.

— А, — Каз ставит чашу поверх остальных.

— Ты не обязан оставаться, — спокойно говорит Инеж. — На вопросы, я имею в виду.

Он медлит. Смотрит на нее.

Она опирается о столешницу раковины и смотрит в окно на незнакомый Кеттердам, ту часть Кеттердама, куда оба заходят, только чтобы ограбить ничего не подозревающих купцов.

— Если ты хочешь, чтобы я остался, я останусь.

Всегда.

Инеж смотрит на него, в темных глубоких глазах мерцает опасение.

— Я хочу рассказать им всю правду, Каз.

— Я знаю.

— Я хочу, чтобы ты остался со мной, пока я рассказываю.

Каз сразу же кивает. Поколебавшись долю секунды, он протягивает руку, чтобы коснуться ее пальцев своими. Когда вода не поднимается, он переплетает их пальцы и сильно сжимает. Она такая теплая.

— Конечно, Инеж.

* * *

Перед лицом гнева Амары Каз говорит:

— Я освободил ее, как только смог, миссис Гафа. Работа, которую она выполняла для меня, незаконна, да, но это была работа по ее собственному выбору. Я никогда не принуждал — никогда не стал бы принуждать — Инеж делать то, чего она не хочет.

Амара смотрит с сомнением.

— Мама, — говорит Инеж. — Пожалуйста. Каз обещал освободить меня, и освободил. Он обещал никогда не ставить на мне метку, и не поставил. Он никогда не держал меня — он подарил мне корабль, свободу, орудия, чтобы достичь своих целей и жить собственной жизнью.

Помедлив мгновение и бросив косой взгляд на Каза, она добавляет что-то еще на сулийском, чего Каз не понимает, но что заставляет взгляды Ибрагима и Амары метнуться к Казу, и выражения на их лицах быстро переходят от потрясенных к оценивающим.

Он ерзает на кушетке и гадает, что именно Инеж им сказала.

* * *

Пожав руки и пообещав навещать, они уходят, и Амара сует в руки Инеж стеклянный сосуд.

Инеж опускает взгляд на сосуд, а потом снова смотрит на мать расширившимися глазами.

— Это… это bergā chao?

— Конечно, — бодро произносит Амара. — Мы привезли его для тебя из evde dolás.

— И бабушка записала для тебя рецепт, так что ты сможешь приготовить его в своем новом доме, — добавляет Ибрагим, и, хотя Каз не совсем понимает почему, его голос наполнен каким-то особым смыслом.

Инеж смотрит пораженно, и ее большие глаза внезапно наполняются слезами.

— Спасибо, — шепчет она и снова обнимает их.

Каз не спрашивает про чай.

* * *

— Мама, — говорит Инеж. — Пожалуйста. Каз обещал освободить меня, и освободил. Он обещал никогда не ставить на мне метку, и не поставил. Он никогда не держал меня — он подарил мне корабль, свободу, орудия, чтобы достичь своих целей и жить собственной жизнью, — помедлив мгновение и бросив косой взгляд на Каза, она добавляет на сулийском: — Как стрела, мое сердце вонзилось в его грудь. Оно принадлежит ему.

Каз хмурит темные брови, но она не обращает внимания, наблюдая за родителями, когда они потрясенно смотрят на нее.

Нет ничего, что сулийцы ценят больше, чем традицию и выбор. Независимость караванов — причина, по которой ее народ живет так, как живет. Если их дочь выбрала этого мужчину, они примут ее выбор.

Мгновение спустя отец кивает и мягко сжимает ее руку.

* * *

Родители Инеж остаются на шесть недель. Она делит время между ними и особняком Ван Эков, навещает свою команду и нанимает новый персонал, когда выдается свободное мгновение. Она видит Каза, когда ее мать настаивает, чтобы он пришел. Она видит Каза ночью, глядя на него со своего насеста, когда он спит.

Что-то сдвинулось с того вечера в гостиничном номере ее родителей. Она думает о том, что сказала родителям. Это ужасает ее, хотя это и правда.

Прошел уже год, но Инеж до сих пор не может поверить в то, что он воспользовался сделкой с корсаром, чтобы помочь ей найти семью, или что он с очаровательной улыбкой пожал руку ее родителям всего несколько мгновений спустя после того, как сообщил им, что его жизнь проходит в грабежах и убийствах. Она не может поверить, что ее родители всего лишь приподняли брови.

В тишине вечера она спросила мать, почему та не кажется удивленной. Мама засмеялась:

— Детка, когда мы поднялись на борт корабля и упомянули, что едем в гости к Казу Бреккеру и нашей дочери в Кеттердаме, мы получили собственную каюту, лучшую еду и внимательность всей команды. Когда я спросила почему, мне ответили: из-за короля Кеттердама. В их глазах был страх, когда они говорили о нем. Они называли его Грязные Руки и рассказывали жуткие истории о том, что он совершил. А потом я увидела его во второй раз после того, как ты рассказала нам правду обо всем этом. В его душе и глазах присутствует тьма. Тени льнут к нему. Я увидела, как он опасен, когда он пожал мою руку.

— Он никогда не стал бы…

— Нет, — согласилась Амара. — Не стал бы. Он опасен, но опасный человек любит редко и глубоко. Он любит тебя и поэтому его опасность служит тебе.

Мысли о Казе Бреккере — Ублюдке Бочки, короле Кеттердама, demjin’е — на службе у кого бы то ни было достаточно, чтобы заставить ее засмеяться. Мысль о нем на службе у нее заставляет ее задуматься. Дыхание прерывается, но мама еще не закончила.

— Он глубоко любит тебя, meja, и поэтому я доверяю ему.

В голосе ее матери только уверенность. Незнание ли заставляет ее думать, что Каз Бреккер любит ее?

Сейчас, глядя, как он спит, Инеж задумывается над правдой маминых слов.

Он шевелится, и она убегает по крышам.

Она не видит, как он поворачивается посмотреть на окно, и мгновение скорби, которое появляется на его лице, когда он понимает, что место его Призрака пусто.

* * *

— Прежде чем мы уедем, Каз, ты разделишь с нами bergā chao.

У Инеж отваливается челюсть.

— Мама…

— Разве он не заслужил этого, meja? — спрашивает Ибрагим с понимающей улыбкой, от которой щеки Инеж краснеют.

Несколько напряженных мгновений Инеж пронзает мать не совсем доброжелательным взглядом.

— Ye, baba, заслужил.

Амара кивает и фыркает.

Хотя Каз совершенно не понимает, во что его вовлекли и что именно он заслужил, он ничего не говорит, вежливо склонив голову, когда Амара приносит чашку матового от молока чая.

Подняв чашку, чтобы понюхать чай, он чувствует на себе взгляд Инеж.

Они не прикасались друг к другу с того ужина, но это кажется более сокровенным, чем прикосновение.

Чай пахнет сладкими пряностями с вплетением цветочных ноток.

Каз спокойно отпивает и мычит, когда вкус взрывается во рту. Идеально. Достаточно пряностей, чтобы вспыхнуть на языке, и успокаивающая сладость. Его легко пить, и Каз делает следующий глоток, еще не закончив первый, стремясь к сочному теплу меда, разливающемуся на языке, пряностям и какому-то незнакомому цветочному привкусу, которые заполняют его чувства.

— Это великолепно, Амара, спасибо.

Она отмахивается:

— Не благодари нас за bergā chao, мальчик. Ты тоже возьмешь банку.

Даже сквозь пропитывающие горло ощущения Каз замечает, что Амара не упоминает о том, чтобы поделиться рецептом.

Инеж ничего не говорит, уставившись на чашку чая в руке Каза с выражением, которое он не может расшифровать.

— Спасибо, Амара, — с тем же уважением он кивает Ибрагиму: — И спасибо вам, сэр.

Ибрагим весело улыбается, в темных глазах сверкает нечто озорное.

— Мы привезем тебе еще, когда приедем в следующий раз. Или, — его тон становится хитрым, — возможно, Инеж научит тебя рецепту.

Амара смеется:

— О, Ибрагим, не дразни ее.

— Baba, — произносит Инеж, и ее тон достаточно острый, чтобы порезать усмешку отца.

Каз сохраняет невозмутимое выражение лица и смотрит на Инеж. Ее взгляд сосредоточен на отце — яркий и яростный.

— Не шути такими вещами, — говорит она.

— Meja… — начинает Амара.

— Ne, мама, — ее тон отсекает любые возражения.

В свирепости ее лица и голоса присутствует нечто хрупкое.

— О, meja, — бормочет Ибрагим и кладет руку на стол ладонью вверх. — Лучше сердце, разбитое в борьбе, чем спрятанное за броней.

Инеж отворачивается от отца и на мгновение встречается взглядом с Казом, прежде чем отвести глаза.

Каз встает и снимает пальто со спинки стула.

— Мне пора на встречу, — говорит он — вопиющая ложь, на которую Амара и Ибрагим отвечают кивком и теплыми, только слегка натянутыми улыбками.

— Я пройдусь с тобой, — говорит Амара.

— Амара, я…

Она приподнимает бровь, натягивая на узкие плечи коричневое пальто и аккуратно застегивая его.

— Я пройдусь с тобой.

Каз открывает и закрывает рот, склоняет голову. Несмотря на свое выражение лица, Инеж коротко смеется, и Каз невольно улыбается.

— Почту за честь, Амара.

* * *

На улице Каз останавливается, чтобы сказать:

— Бочка — опасное место, миссис Гафа.

Нисколько не впечатленная Амара приподнимает бровь.

— Да, это так, мистер Бреккер.

Каз едва подавляет желание запрокинуть голову и тяжело вздохнуть, или умолять Святых, чтобы эта невозможно упертая женщина хоть раз послушала его. Амара выглядит позабавленной.

— Ты не сможешь отпугнуть меня от этого места, мальчик. У тебя ведь есть оружие, не так ли?

Каз копирует ее выражение, приподняв бровь, словно говоря: естественно.

Она одаривает его слегка упрекающим взглядом за дерзость и продолжает:

— Предполагаю, ты умеешь им пользоваться. Я буду в безопасности рядом с тобой.

На этот раз Каз вздыхает и просто начинает двигаться в сторону Бочки. Амара издает тихий самодовольный звук, и Каз делает вид, будто не находит его в равной степени очаровательным и забавным.

Даже здесь в Финансовом округе люди обходят его по широкой дуге и позволяют лишь мгновение любопытства в адрес миниатюрной сулийки средних лет рядом с ним. Они кивают. Мужчины прикасаются к полям шляп.

— Goedmorgen, мистер Бреккер, — говорит один мужчина.

— Goedmorgen, сэр, — говорит одна из девочек, мимо которых они проходят, лет восьми или девяти, сжимающая корзинку с хлебом.

— Morgen, мистер Бреккер, — говорит утонченно одетый купец.

Каз игнорирует всех, но чувствует на себе любопытный взгляд Амары, пока они проходят по широким, роскошным, богатым улицам Финансового округа.

Когда они переходят через широкую улицу, заполненную лошадьми, повозками и людьми на велосипедах — Шайдингштрат, Разделяющая улица — и входят в Бочку, Каз чувствует изменение в воздухе. С этой стороны улицы проще почувствовать морскую соль и мочу, которая словно окутывает всю Бочку и Крышку.

— А, — совершенно спокойно произносит Амара. — Бочка.

Каз одаривает ее кривой полуулыбкой:

— Действительно.

Они проходят через Вёдселканал — Пищевой канал, — и внимание Амары привлекает знакомый теперь Казу запах сулийской уличной еды, притягивая ее к группе из шести продавцов с тележками, нагруженными картофелем и бараниной со специями, лассой и бобами с рисом. Каз следует за ней к продавцам, кивая на их дружное «Goedmorgen, мистер Бреккер».

Амара наклоняется к одному из продавцов, пожилому мужчине с длинной седой бородой. Он одаривает ее доброжелательной улыбкой.

— Доброе утро, doam, — говорит продавец.

Его взгляд переходит с Каза на миссис Гафа и обратно.

Она мило улыбается ему:

— Как давно вы готовите здесь для туристов нашу еду?

В ее тоне нет осуждения, лишь вопрос от любопытной тетушки, приехавшей в гости из деревни.

Взгляд продавца снова устремляется к Казу.

— Всего год, doam, раньше было… сложно найти здесь сулийские специи до того, как… — Каз медленно моргает ему за спиной Амары. — До того, как мистер Бреккер стал заниматься импортом.

— Конечно, — позабавленным тоном произносит Амара. — А часто ли сюда заходит молодая сулийка — примерно с меня ростом, волосы заплетены в косу, двигается словно fentomen? — ее акцент легко скользит вокруг слов.

Грубое лицо продавца расплывается в улыбке:

— Ye, doam, она приходит почти каждый день.

Амара улыбается:

— Это моя дочь. Рада знать, что она по-прежнему питается сулийской едой даже в этом странном месте, — она дает мужчине банкноту в пятнадцать крюге. — Для еды слишком рано, но благодарю вас за разговор.

Продавец благодарно кивает:

— Конечно, doam, возвращайтесь, когда пожелаете, — он смотрит на Каза, который по-прежнему нависает над плечом Амары, и сглатывает. — И вы тоже, мистер Бреккер, вам всегда рады.

Каз приподнимает бровь, но кивает:

— Спасибо. Я обнаружил, что мне особенно нравятся сарма и ксари.

Продавец моргает, явно застигнутый врасплох тем, что он принял его предложение, и, запинаясь, произносит:

— К-конечно, мистер Бреккер, я делаю лучшую сарму в Кеттердаме… а Тари делает лучшую ксари, — он указывает на продавца в двух тележках от него. — Для нас будет честью получить такого клиента как вы.

— Может, ваши сарма и ксари хороши, но вы не лучшие в Кеттердаме, пока здесь миссис Гафа, — невыразительным тоном произносит Каз, слегка склонив голову в ее сторону.

— О, sha, Каз, — говорит Амара.

Переведя взгляд с одного на другого, продавец неуверенно улыбается.

— О, конечно, doam, конечно, — он рискует обратить улыбку на Каза. — В глазах мужчины никто не готовит лучше, чем его shivga.

Амара смеется:

— Никто. Он правильно делает, что льстит мне. Хорошего дня, сэр.

— И вам, doam! Goed dag, мистер Бреккер!

Они продолжают пробираться сквозь волны запахов еды, которые заполняют Вёдселканал, и Амара бросает взгляд на Каза.

— Ты забыл упомянуть об истинных размерах своей особой репутации, — говорит Амара упрекающим тоном. — Как короля Кеттердама.

— Возможно, я выпустил несколько деталей.

— Хмм, — они проходят мимо вафельной, которая отмечает конец Вёдселканала. — Думаю, тот продавец расскажет всем в Бочке, что я теща Каза Бреккера.

Каз наклоняет голову. Какое там слово использовал продавец?

— Так вот что означает shivga?

Он не слишком четко произносит сулийское слово, но Амара всё равно улыбается ему.

— Именно.

Мгновение он размышляет, а потом говорит:

— Если они решат, что вы мать Призрака и моя теща, вы будете хорошо защищены в Кеттердаме.

Он игнорирует странное стеснение в груди от мысли, что он может быть мужем Инеж.

— Хорошо, — говорит Амара, и Каз понимает, что создание слухов как раз и было ее намерением. — Мне хотелось бы носить с собой клинок.

Каз кивает, нисколько не удивленный силой и решимостью этой крошечной изящной женщины, с неудовольствием осознавая свою растущую привязанность к ней.

— Так будет лучше. На следующей улице есть приличный кузнец.

— Приличный?

Каз одаривает ее полуулыбкой:

— Великолепный.

Она входит в кузнечную мастерскую грациозной походкой, которая требует уважения, независимо от присутствия Каза, который хромает прямо за ней.

Кузнец, женщина, одаривает Амару и Каза одинаково широкими улыбками.

— Доброе утро, мадам, мистер Бреккер.

— Лука, — произносит Каз с интонацией, которую можно было бы описать как дружелюбную, если бы он был кем-то другим.

Ему нравится Лука. Единственная женщина-кузнец во всем Кеттердаме, она иммигрировала из Шу Хана, не имея ничего, кроме своих способностей. Устав метаться от мастерской к мастерской, где с ней плохо обращались и ругали из-за цвета глаз, кожи и наследия, она обратилась к Отбросам, не имея ничего, кроме подарка для его Призрака — красивого, идеально сбалансированного кинжала с лезвием из прочной стали и ручкой из высококачественной кости. Простое оружие, но мастерски сделанное. Если Призрак найдет клинок приемлемым, она запросит ссуду, в обмен на оружие и всё необходимое для Отбросов в приоритете перед всеми остальными клиентами.

Когда Инеж рассмеялась над историей и похвалила качество ножа, он дал Луке ссуду в десять тысяч крюге — на время, о котором она просила — и список заказов.

— Как дела? — спрашивает Лука Амару с видимой искренностью.

И когда Амара отвечает на довольно хорошем шуханском, Лука лучезарно улыбается ей и смеется.

Они с теплым дружелюбием болтают на шуханском, пока Амара не переходит обратно на керчийский, чтобы сказать:

— Мне хотелось бы купить три метательных ножа. Каз говорит, вы великолепны.

Лука, похоже, не удивлена небрежному упоминанию его по имени.

— Так и есть, миссис Гафа, — Лука широко улыбается ей и поворачивается, чтобы снять со стены позади прилавка шесть клинков. — Каждый из них разработан так, чтобы их можно было метать и легко прятать.

Каз шагает вперед, чтобы посмотреть на ножи поверх плеча Амары.

Амара рассматривает клинки, а потом проводит пальцами по одному из них с рукояткой, обернутой черной кожей.

— Расскажите мне об этом.

— Это хороший клинок, миссис Гафа. Лезвие сделано из земенской стали с покрытием, благодаря которому оно не будет тускнеть и ржаветь. Конечно, его надо будет чистить, если он испачкается кровью.

— Конечно, — говорит Амара.

Она берет его и проводит пальцем по отполированной серебристой стали. С неудивительной ловкостью она подбрасывает кинжал, чтобы взять его за лезвие.

— Вы можете попробовать бросить его, — говорит Лука, указав на дальнюю стену магазина.

Амара вдыхает, поднимает клинок и отпускает его с изяществом акробатки. Он вонзается в стену примерно в шести дюймах от центра мишени.

— Инеж научит вас лучше целиться, — говорит Каз, когда Амара подходит, чтобы вынуть кинжал из стены. — Она лучший метатель ножей из всех, что я когда-либо встречал, но, бросая кинжал в первый раз, она промахнулась почти на фут.

Амара одобрительно смотрит на него и поворачивается обратно к Луке.

— Сколько за три таких клинка?

Лука бросает взгляд на Каза, который кивает.

— Тысяча двести крюге, миссис Гафа.

— Позвольте мне, Амара? — спрашивает Каз, игнорируя выражение откровенного удивления на лице Луки.

Грязные Руки ничего ни у кого не спрашивает.

Амара медленно кивает:

— Спасибо, zyat.

Лука моргает и приподнимает бровь.

— Включи это в следующий счет Отбросов.

— Конечно, — говорит Лука и заворачивает кинжалы в отрезок сыромятной кожи и протягивает сверток Амаре.

— Ножны включены.

— Добавь набедренную кобуру, — говорит Каз.

— Это будет стоить еще двести.

Каз кивает. Цены Луки высоки не просто так.

— Goed dag, Лука, — говорит Амара, выходя из маленького магазина, засунув подмышку сверток с кинжалами.

— Goed dag, миссис Гафа, мистер Бреккер.

— Похоже, вы всему Кеттердаму намереваетесь рассказать, что вы моя теща, — замечает Каз, они всего в половине квартала от Клепки. — Zyat — это «зять» на равкианском.

— Да, — со всей грацией своей дочери Амара обходит пьяницу. — Со слухами и моими кинжалами мы с Ибрагимом будем в безопасности, когда приедем в Кеттердам в следующий раз.

— Инеж наверняка навестит вас, — говорит Каз. — Ее плавания на «Призраке» часто приводят ее в Равку.

— Инеж не единственная наша семья здесь в Кеттердаме, Каз, — весело улыбается ему Амара.

Он моргает:

— У вас есть семья в Кеттердаме?

Амара останавливается, шагнув к кирпичной стене, в сторону от движения.

— Что Инеж рассказала тебе о наших традициях?

— Очень мало, — говорит Каз и на укоризненный взгляд Амары добавляет: — Я не стремлюсь спрашивать. Раньше, — он прерывается. — До того, как вы вернулись к ней, разговор о сулийцах делал ее…

Он не продолжает. «Грустной» кажется таким пустым словом, чтобы описать глубину боли Инеж, когда она говорила о семье.

— Хмм, — Амара изучает его, ее взгляд пробегает по его лицу. — У каждой сулийской семьи есть собственный рецепт bergā chao — того чая, который мы подали тебе, когда ты приходил на ужин.

Он кивает.

— Каждый рецепт уникален со слегка отличающимися ингредиентами или способами приготовления. Это история семьи, запечатление всех мест, которые мы посетили, и всех семей, из которых складывается наша. Чай, — ее голос становится мягким, но настойчивым, — пьется только в кругу семьи.

Ее слова наполнены смыслом, который застает Каза врасплох. Он видит, это освященная временем сулийская традиция. То, что Гафа предложили ему чай…

Он думает о лице Инеж после того, как ее родители подали ему чай. Как она неохотно признала, что он заслужил это, но со странным выражением в глазах, которое он не сумел понять.

И он осознает, что с ужина они ни разу не прикасались друг к другу.

Он совершил ошибку? Обидел ее? Она не хотела считать его семьей?

— Амара, — произносит он и в том, как уязвимо звучит его голос, слышит Каза Ритвельда. — Инеж…

— Ты вернул нам дочь, Каз. Ты научил ее защищаться. Ты — семья.

— Вы ничего мне не должны, — резко огрызается он. — Мне не надо, чтобы вы включали меня в семью, чтобы оплатить долг, которого у вас передо мной нет.

Амара даже не вздрагивает, просто спокойно моргает на него.

— В семье не бывает долгов.

Когда она не отворачивается от него, Каз слегка сдувается, поворачивается лицом к стене, чтобы закрыть глаза, пряча свое выражение от любопытных глаз на шумной улице.

— Я не ваша семья, миссис Гафа. Инеж… — он прерывается и заставляет себя произнести: — Я в долгу перед вами.

— Ты в долгу перед нами?

Каз сглатывает. Он чувствует себя обнаженным и выставленным на обозрение. Колено болит. На улице моросит дождь.

— Вы привели Инеж в этот мир. Я… — он прочищает горло. — Я в долгу перед вами за ее появление на свете и не знаю, как отплатить за это.

— О, eydem, — говорит Амара и касается пальцами его предплечья; защищенный слоем толстой шерсти и мягкого хлопка, он едва замечает прикосновение. — Ты — семья, и потому не можешь нам быть ничего должен. Но… если ты чувствуешь необходимость отплатить нам, ты можешь только любить нашу дочь.

В груди Каза что-то взрывается. Он снова сглатывает, подавляя слезы, воду и боль, которая поднимается в горле, угрожая вырваться изо рта.

— Я не могу любить ее так, как она заслуживает.

Не «я не люблю ее», хотя именно это он собирался сказать. Будто он мог бы солгать этой женщине.

Амара молчит.

— Я чудовище, Амара, — говорит он грубым, как ударяющиеся в скалу волны, голосом.

— Да, — мягко произносит Амара, и неожиданно острая боль пронзает грудь. — И я сильно подозреваю, что быть чудовищем — единственный способ пережить то, что произошло с тобой, какой бы кошмар ни заставил тебя похоронить свое сердце под такой броней.

Я буду с тобой, если ты снимешь броню, Каз Бреккер, или не буду вовсе.

— Но как стрела, твое сердце вонзилось в ее грудь. Предложит ли она тебе в ответ свое или нет, не тебе решать.

Каз выдыхает, и его дрожащее дыхание сворачивается в холодном воздухе между ними.

— Мы не выбираем тех, кто нас любит, как и не выбираем, кого любим мы.

Каз сжимает челюсть. Но как она может выбрать меня?

— Пошли, мы должны принести bergā chao в твой дом, чтобы как следует поприветствовать тебя в семье.

* * *

Первое, что говорит Инеж, забравшись в его окно:

— Ты заварил bergā chao.

Сладко-пряное тепло заполняет комнату. Странным образом, она думает о том, что одежда и бумаги Каза пропахнут им, и чувствует, как по телу проносится вспышка чего-то, чего она не узнает.

Каз не поднимает взгляд от бумаг.

— Да. Амара настояла.

Так странно слышать имя матери из уст Грязных Рук как что-то знакомое. Здесь, в уединении его комнаты на верхнем этаже Клепки, он произносит имя ее матери почти с нежностью.

Каз прерывается и поднимает на нее взгляд.

Его глаза цвета горького кофе серьезны, но взгляд открытый, и Инеж едва не вздрагивает от этой картины.

Его пиджак и галстук висят на спинке стула. Перчатки лежат на гладком отполированном дереве стола. Верхняя пуговица мягкой на вид белой рубашки расстегнута.

Каз Бреккер без брони.

— Она сказала мне, что этот чай — только для семьи.

Его голос ласковый, но твердый. Он что-то спрашивает у нее.

— Так и есть.

Каз смотрит на нее. В его взгляде нечто острожное и очаровательное; его взгляд не чувствуется как слизь на ее коже. В его глазах нет насилия.

— Ты… не против, что я завариваю его?

У Инеж едва не отваливается челюсть. Каз Бреккер, спрашивающий у нее разрешения — нечто настолько поразительное, что она не сдерживает улыбки, которая растягивает губы.

— Не против, — бормочет она.

Даже если он не может подарить ей свое сердце, его уважение к ее семье, ее традициям, его любовь к bergā chao ее семьи заставляет ее щеки счастливо покраснеть. Он ее семья.

Он заметно расслабляется.

— Хорошо, — говорит он и возвращается к документам.

Мгновение она просто рада смотреть на его широкие плечи, пока он пишет, останавливаясь, чтобы сложить и поделить суммы «Клуба ворона» за месяц.

А потом, к ее удивлению, он перестает писать и спрашивает:

— Как ты отнесешься к тому, чтобы разделить чай с остальными?

Инеж моргает:

— Мы не можем, вообще-то.

Это чудесная мысль, и она краснеет.

Каз поднимает на нее взгляд и кладет ручку на стол, откинувшись на спинку стула. Кривится, устраивая удобнее ногу.

— Почему нет?

Игнорируя странность этого Каза Бреккера без брони, Инеж отвечает:

— Этот чай — tsunoyfgisn моих родителей. Только они могут делиться им.

— А, — произносит Каз. — А у тебя нет собственной смеси?

Прежде чем она успевает ответить, в кабинет Каза врывается бешеный Джеспер.

— Каз! Мы… — он замолкает, нюхает воздух. — Пахнет невероятно. Что это?

— Джес, — произносит Каз.

— Да, извини, мы только что получили сообщение от Никса, что Ян Ван Эк умер в тюрьме прошлой ночью. Повесился в своей камере.

Инеж бросает взгляд на Каза, лицо которого практически невозмутимо. Его глаза светятся весельем.

— В самом деле? — он складывает ладони шатром. — И как это произошло?

Лицо Джеспера расплывается в ухмылке:

— Не смог найти способ вынести ему приговор подлиннее?

— О, я нашел весьма изящное решение благодаря нашей дорогой Инеж, но подумал так будет…

— Веселее? — говорит Уайлен, проскальзывая в комнату, и приподнимает бровь.

Глядя прямо Уайлену в глаза, Каз кивает:

— Действительно. Не говоря уже о том, что в еде Яна Ван Эка обнаружилась некая галлюциногенная смесь, из-за чего его перевели в одиночную камеру с гораздо меньшим контролем, что сильно облегчило нам веселье.

Джеспер с Инеж поворачиваются к Уайлену.

— Купчёнок, — восторженно восклицает Джеспер. — Я люблю тебя.

Он сгребает Уайлена в охапку, взъерошив ему волосы и не обращая внимания на его протесты.

— Отпусти бедного мальчика, Джеспер, — говорит Инеж, хотя эффект испорчен сияющим на ее лице весельем.

Посмотрев на Каза, она видит, что его лицо украшает улыбка.

* * *

Сражение было тяжелым.

Сражение было тяжелым до того, как Каз принял за Инеж пулю, прикрывая ей спину, пока она разбиралась с тремя хорошо тренированными пауками шуханцами, которые недавно поступили к Черным Пикам. Пуля вошла между ребрами и желудком. Несмотря на это, он убил еще троих Черных Пик, дробя кости запястий, рук, коленей и черепов, лишь едва слышно проворчав от боли.

— Каз, — шепчет Инеж, сидя на подоконнике в его комнате.

Он поднимает на нее взгляд.

Его глаза ясные и чистые.

Кто-то усадил его у изголовья кровати, и он окружен документами. Справа на прикроватном столике стоит чашка чая.

— Почему ты работаешь? — хмурится Инеж.

— Ты говоришь прямо как твоя мать, — отвечает Каз, но откладывает ручку, окидывая ее взглядом.

— Я в порядке, — отвечает она на его молчаливый вопрос.

— Ты получила три сильных удара по ребрам.

Инеж озадачивается, откуда он вообще об этом знает. Он был занят разномастными Черными Пиками, которые осадили их двоих.

— Я в порядке, — повторяет она, и закатывает глаза, когда он приподнимает бровь. — Не делай такое лицо, Каз Бреккер.

Инеж приподнимает рубашку, чтобы показать ему перевязку на пояснице. Его взгляд останавливается не на перевязке, а на ее голой коже.

Ее дыхание прерывается, но Инеж держит рубашку поднятой, позволяя ему смотреть. Ей нравится его взгляд на ее коже, его желание на ее теле.

В его глазах почти нет желания, когда Каз встречается с ней взглядом — только теплое восхищение.

— У тебя хватит сил, чтобы приготовить со мной чай? — спрашивает Инеж.

Позволив рубашке упасть, она поднимает сумку, которую принесла с собой, и проходит в его крошечную кухню. Это просто столик и маленькая масляная печка, небрежно втиснутые в угол между книжными полками, омытые светом, который проникает из высокого узкого окна.

— Мы делаем bergā chao?

Каз уже отодвигает бумаги в сторону, чтобы проще выбраться из кровати, лишь слегка поморщившись, когда меняет положение туловища, и еще раз, когда переносит вес на больную ногу.

Его трость под рукой, и он пользуется ею, чтобы подняться на ноги.

Инеж начинает аккуратно разгружать баночки с пряностями, ее руки только слегка дрожат.

* * *

Ее руки дрожат, когда Инеж ставит баночки на столик.

Каз не знает почему, но она кажется достаточно расслабленной, так что он прислоняется к столику, остро осознавая несколько дюймов между ее голыми руками и его обнаженной грудью.

На столе девять баночек с пряностями, плюс бутылка с жидким медом и маленький графин молока.

— Каждая пряность представляет отдельное поколение, — объясняет Инеж.

— Это история семьи, — говорит Каз, вспомнив, что рассказывала ему про bergā chao Амара.

— Именно, — Инеж слегка улыбается ему.

Нечто теплое сворачивается в груди от этой картины. Он хочет сцеловать улыбку с ее губ.

— Это, — она берет баночку с фиолетовым маслом, — то, что добавили мои родители.

Она вынимает пробку и проводит ею у него под носом.

— Герань?

Она согласно мычит, прямо как ее мать.

— Любимый цветок моей матери и первый подарок ей моего отца. Имя матери моего отца на сулийском означает герань.

— Обе стороны семьи, — замечает Каз.

Инеж кивает и достает из сумки большой стеклянный сосуд и маленькую керамическую чашу.

— Чай не кажется тебе слишком цветочным? — спрашивает она, и ее голос едва заметно дрожит.

Внимательно наблюдая за ней, Каз признает:

— Немного.

— Мои родители любят герань, но мне от нее всегда хотелось чихать.

Чтобы подчеркнуть свой довод, она морщит нос, и Каз прикусывает щеку, чтобы не начать улыбаться на ее выражение.

Она капает в чашу четыре капли герани, и затыкает ее пробкой.

— Это хишская пряность, — говорит Инеж и добавляет десять щепоток в керамическую чашу. — Перемешай их пальцами.

Каз берет чашу и начинает втирать хишу в масло. Острая пряная хиша приятно смешивается с геранью. Она чувствуется шершавой и успокаивающей на его коже.

Инеж продолжает добавлять пряности, попутно называя их. Порошок сура происходит из южной Равки и был добавлен ее прабабушкой. Гвоздика родом из Южных Колоний — ее пра-пра-пра-прадед начал выращивать ее в Равке. Ее пра-пра-пра-пра-пра-прадед сделал предложение ее пра-пра-пра-пра-пра-прабабушке рядом с кустом дикой малины, следовательно они теперь добавляют сушеные ягоды.

Когда все пряности, гвоздики и масла добавлены в сосуд, Инеж поворачивается к Казу, и его дыхание прерывается.

В окно проникает редкий солнечный луч. Она прекрасна, и так близко, что он чувствует тепло ее тела.

Каз медленно предлагает ей обнаженную руку. Когда их пальцы переплетаются, вода не собирается вокруг щиколоток. Их руки пахнут пряностями и маслом, в комнате тепло, и Инеж такая яркая, что он не может думать о воде.

Воспользовавшись их переплетенными пальцами, Каз еще чуть-чуть подтягивает ее к себе.

Ее дыхание прерывается.

— Могу я…

— Да, — шепчет Инеж.

Он наклоняется и касается губами ее лба. Когда воды не поднимаются, он касается губами ее щеки, а потом медленно наклоняется к губам.

Инеж крепко сжимает его руку, притягивая их ближе друг к другу. Ее пальцы касаются его груди, и холодные воды плещутся у щиколоток.

— Дыши, Каз, — мягко произносит она.

Он делает дрожащий вдох, и обоняние заполняет bergā chao. Воды отступают, и Каз открывает глаза, встретившись с теплыми карими глазами Инеж и ее широкой улыбкой.

Он оставляет легкий поцелуй на ее губах — задыхающийся и нежный. В это мгновение он такой жаждущий и такой влюбленный, что едва осознает что-либо, кроме нее.

Инеж отстраняется первая, но продолжает держать его за руку.

Она по-прежнему здесь и не боится.

— Мы не закончили с чаем, — говорит она, и Каз яростно моргает, ошеломленный.

Инеж смеется.

Он хмурится на нее, наполовину улыбаясь.

— Что дальше?

Она колеблется, а потом говорит:

— Нам надо выбрать, что добавим мы.

Каз склоняет голову и рассеянно потирает большим пальцем костяшки Инеж. Их руки по-прежнему у его груди.

— Как насчет…

Он колеблется. Он не уверен почему, но знает, что добавление вместе нового ингредиента что-то значит для нее. Он вспоминает хитрые слова Ибрагима: «Возможно, Инеж научит тебя рецепту». Он прочищает горло:

— Как насчет сухого краая?

Мгновение она ничего не говорит, но не расцепляет их переплетенные пальцы.

Краай — низкосортный керчийский ликер. Сухой краай можно есть или добавлять в шоколад. Нина всегда добавляет его в вафли вместе с сиропом. Уайлен (и Джеспер, хотя и притворяется, будто не делает этого) пьет коктейли на краае.

Краай означает «ворон» на вульгарном керчийском — диалекте, на котором говорят необразованные фермерские семьи.

— Сухой краай — идеален, — говорит Инеж, сжимая его ладонь.

— Моя мать делала с ним медовые пироги, — слова вылетают изо рта без предупреждения.

Приоткрыв рот, Инеж поднимает на него нежный взгляд. Она встает на цыпочки и прижимается губами к его щеке, а потом отворачивается, чтобы поискать в шкафах бутылку сухого краая, который он держит для Инеж на поздние вечера, проведенные за бухгалтерскими книгами «Клуба ворона». Она ест его как конфеты и, похоже, алкоголь нисколько на нее не влияет.

Они добавляют к своей смеси три ложки краая.

Они наполняют чашки чаем, добавив пол-ложки земенского меда и холодное козье молоко. И когда они отпивают, Каз чувствует все пряности, которые они соединили, и сладко-острый раствор краая добавляет чаю приятный оттенок.

— Это наш tsunoyfgisn, — шепчет Инеж.

Он идеален.

Инеж целует его в щеку. Каз целует тыльную сторону ее ладони.

* * *

— Kedama mehim, девочка, как ты смеешь предавать нас?

Мужчина плюет на Инеж, борясь с сильной хваткой Аники, его глаза вращаются, как у попавшей в ловушку лошади.

Каз на мгновение застывает, позволяя Инеж выбрать…

— Я никого не предавала, shevrati, — говорит она, вскинув подбородок.

— Ты заключила союз с этим… этим человеком, этим чудовищем, этим…

— Я не только заключила с ним союз, — язвительно произносит Инеж. — Я разделила с ним bergā chao. Я приготовила с ним tsunoyfgisn.

Лицо мужчины вытягивается в ужасе.

— В отличие от тебя, это чудовище, — твердо продолжает Инеж, — не заключает сделки с детьми. Он не крадет сулийских детей из каравана их семьи и не продает тому, кто больше заплатит. Он не притворяется благословенным Святыми, при этом игнорируя все благословения и учения, которые Святые даровали нам.

Каз позволяет себе усмешку, положив обе ладони на трость. Уравновешенность Инеж всегда впечатляла его, и он уверен, что в это мгновение он единственный, кто знает, что слова мужчины сильно задели ее. Каз видит это по резкому движению ее глаз, опусканию уголков рта.

Но мужчина не отступает:

— Ты приготовила tsunoyfgisn с демоном! Ты — грех против Святых, ты убийца…

— Да, — говорит Инеж тихим, но твердым голосом. — Да, я убивала. Я знаю имя каждого человека, которого убила, и прошу прощения у Святых за каждую жизнь, что забираю, — она прерывается, склонив голову набок. — Хотя я убивала только ради любви и справедливости…

Мужчина фыркает, и Каз ударяет тростью по полу — глухое предупреждение, которое отдается эхом по каменной часовне. Взгляд мужчины как у испуганной лошади резко устремляется к Казу, и его рот с хныканьем захлопывается.

— Я не утверждаю, что я идеальный последователь. У меня есть недостатки. Я грешила. И продолжу грешить, как любой последователь, но по крайней мере, мистер Мара, — голос Инеж становится жестким, острее ее ножей, — я никогда не крала детей у родителей, чтобы продать их в постель работорговцев.

В комнате становится холодно, а мужчина, наконец, замирает и замолкает.

На мгновение его голова повисает, словно ему становится стыдно.

Прежде чем он успевает заявить что-нибудь в уверенности своей правоты и в защиту своей поистине отвратительной деятельности, Каз шагает вперед, позволяя трости ударять в камень сильнее, чем обычно. Мужчина вздрагивает от звука. Каз знает, Джеспер закатывает глаза на его драматизм, но молчит за спиной Аники.

— Твоя… работа, — произносит Каз, и его голос похож на каменную соль — тихий и скребущий, — подвергла риску мои деловые связи. Видишь ли, меня не интересуют рабы. Но меня интересует юрда, и виски с Блуждающего Острова, и ружья из Нового Зема. А чем больше рабовладельческих кораблей плавают по Истинноморю, тем больше равкианских военных кораблей его патрулируют, и тем больше в Истинноморе равкианских военных кораблей… Ну и тем сложнее мне импортировать и экспортировать мои абсолютно легально добытые товары, не так ли, мистер Мара?

И хотя он по-прежнему не понимает значимости этого, Каз добавляет:

— И, конечно, нам с Призраком необходимы пряности со всех концов света, чтобы продолжать готовить tsunoyfgisn и делить его с нашими семьями, — просто чтобы посмотреть, как мужчина корчится, и насладиться его страхом и ужасом.

Он скулит и съеживается, когда Каз встает перед ним рядом с Инеж.

Интересно, испытывает ли Инеж ту же вспышку удовлетворения, что и Каз, когда этот жалкий человек, предположительно жестокий работорговец, сжимается в страхе. Вероятно, нет. И, вероятно, он тоже не должен бы, но, о, он практически обоняет страх, который собирается в легких мужчины, страх, который он выплескивает с каждым выдохом и вбирает с каждым вдохом. Как кислород, он распространится по крови от легких к пальцам и органам, к мозгу до тех пор, пока одним из главных убеждений в его жизни не станет то, что он боится короля Кеттердама и Призрака.

— Мы вырежем тебе левый глаз и отрежем левую руку и яйца, мистер Мара, — голос Каза заглушает стон мужчины и дрожащее дыхание, вырывающееся у него изо рта. — Их положат в сумку, чтобы ты отнес их другим работорговцам…

— Чего вы хотите, пожалуйста, чего вы хотите, я отдам что угодно, сделаю что угодно. Уверен, работорговцы заключат с вами сделку, уверен, они будут охранять ваши корабли, только, пожалуйста, не причиняйте…

Он с криком обрывает свою речь, когда клинок Инеж сверкает в тусклом свете помещения и проходит по левому уху мужчины, как по маслу. Раздается влажное хлюпанье. Его ухо падает на пол рядом с ним. Инеж аккуратно убирает клинок обратно в жилет. На ней ни пятнышка крови.

Каз издает смешок.

— Похоже, капитан возьмет и твое ухо, мистер Мара.

Мужчина скулит. Аника позади него резко неприятно улыбается при виде уха на полу.

— Никаких сделок, — говорит Инеж грубым и низким от морской соли и густого запаха крови голосом. — Ты отнесешь свое ухо, и руку, и глаз, и яйца другим работорговцам и расскажешь им, что Призрак идет за ними. Расскажешь им, что, как бы они ни прятались, Призрак порежет их на кусочки и скормит своим акулам. Ты расскажешь им, — ее слова наполнены смыслом, которого Каз не понимает, — что Костяная королева Истинноморя делит tsunoyfgisn с королем Кеттердама.

Мистер Мара вздрагивает и кивает в руках Аники.

— Великолепно, — говорит Каз. — Наслаждайся прекрасными ножами капитана, мистер Мара: она настоящий восторг.

Он встречается взглядом с Инеж, она слегка кивает с жестким выражением в глазах, и он поворачивается и уходит, сделав Джесперу знак следовать за ним.

Дверь закрывается, как раз когда мужчина испускает еще один жалкий вопль.

— Святые, — выдыхает Джеспер, торопливо догоняя Каза. — Она пугает такая, серьезно. Все говорят, что это ты страшный, но уверен, они ошибаются.

Каз бросает на Джеспера долгий взгляд, остановившись в темном дверном проеме, просто чтобы напомнить ему, каким опасным он может быть, но портит всё мгновение спустя, когда его губы растягиваются в почти неудержимой усмешке.

— О, это плохо, — говорит Джеспер и слишком близко наклоняется к лицу Каза. — Ты улыбаешься?

— Нет, — говорит Каз.

Джеспер молчит одно блаженное мгновение, а потом:

— Нет, — он делает паузу. — Нет, Каз, скажи, что ты шутишь.

Каз приподнимает бровь.

— Ладно, извини, ты не узнал бы чувство юмора, если только оно не попыталось бы украсть у тебя деньги. Но что я хочу сказать… тебе нравится, когда Инеж пугающая. Ты думаешь, это… — Джеспер снова замолкает. — Святые, с тобой что-то не так, — но в его голосе звучит нечто близкое к благоговению.

— Наверняка, неудачный побочный эффект дружбы с тобой, — рассеянно произносит Каз, но тон у него не язвительный.

Джеспер хрипит, а потом кашляет.

— Ты только что…

Но Каз уже идет по коридору, прежде чем Джеспер успевает сказать что-то еще.

— Это была шутка? — кричит Джеспер, и Каз только поднимает руку в грубом жесте, прежде чем исчезнуть за углом.

* * *

Прошло три года с тех пор, как Каз в последний раз видел Амару и Ибрагима.

Они собираются за маленьким столиком в комнатах, которые он теперь делит с Инеж. Они снесли некоторые стены, чтобы создать более практичное жизненное пространство, в котором у них есть место для настоящей кухни, большой роскошной кровати и гостеприимного обеденного стола.

Вид родителей Инеж за его столом в Клепке… не кажется таким странным, как он ожидал.

Хотя Инеж должна была вернуться вчера, она наконец напала на след неуловимой «Жемчужины королевы», флагманского корабля рабовладельческой флотилии, которая сосредоточила свои нападения на сулийских и шуханских детях. Еще десять месяцев назад они были главным поставщиком детей для «Зверинца».

Инеж отправила Казу письмо. Ее родители планируют остаться в Кеттердаме на шесть недель, и она уверена, что увидится с ними до того, как они уедут.

Они оба приподнимают брови, когда Каз забирает у них пальто и пожимает руку Ибрагиму. Амара колеблется лишь мгновение, когда он наклоняется, чтобы она поцеловала его в щеку.

— Рады видеть тебя, eydem, — говорит Ибрагим, внимательно наблюдая, как Каз стягивает перчатки и закатывает рукава, оставив жилет и плечевую кобуру.

— Взаимно, Ибрагим, — говорит Каз и с удивлением понимает, что это правда. — Как дела в evde dolás?

Амара улыбается, похоже, не удивленная тем, что он употребляет сулийское слово, обозначающее караван: странствующий дом.

— Хорошо, Каз, — отвечает она и рассказывает о сыгранных свадьбах и встреченных проблемах.

Он слушает, рассеянно готовя чай, чтобы разделить с ними. Он достает коровье молоко из ледника и баночку хорошего земенского меда из буфета. Обычно они с Инеж используют равкианский черничный мед, который открыли для себя несколько месяцев назад, но это особенный случай.

Он наливает горячую воду в чайник.

Ибрагим и Амара появляются рядом с ним, чтобы взять чашки, молоко и мед, позволив Казу нести чайник.

— Мы столкнулись с некоторыми неприятностями неподалеку от Балакрева, когда группа королевских…

Амара замолкает и потрясенно смотрит на свою чашку. Она подносит ее к носу и нюхает. Ее взгляд обращается к Казу, который приподнимает бровь.

— Вы… вы сделали tsunoyfgisn.

Ибрагим издает смешок и нюхает свою чашку.

Каз с любопытством немного подается вперед.

— Мы с Инеж сделали его, да.

Амара прищуривается:

— Когда? Почему ни один из вас не написал нам?

— Сразу после вашего первого визита.

Амара вскидывает руки:

— Три года, и ни слова родителям. Нас не настолько сложно найти, чтобы вы не могли сообщить нам о том, что поженились, eydem.

У нее интонации матери, отчитывающей ребенка, но в глазах сверкает нечто гордое.

Каз вытаращивается на нее:

— Что?

Он вспоминает ужас мистера Мары от мысли, что Инеж приготовила tsunoyfgisn с демоническим королем Кеттердама. Он вспоминает выражение на лице Инеж, когда она сказала: «Ты расскажешь им, что Костяная королева Истинноморя делит tsunoyfgisn с королем Кеттердама».

Ибрагим смеется раскатистым громким смехом, который притягивает к нему взгляд Каза, хотя его сознание кружится вокруг «Инеж» и «поженились» и внезапном неожиданном порыве собственнического чувства.

— Ох, meja не рассказала тебе, да?

— Нет, — хрипит Каз и прочищает горло. — Не рассказала.

Амара ругается на сулийском и тянется за баночкой, чтобы добавить в свою чашку земенского меда.

— Эта девочка невозможна.

Ибрагим сжаливается над Казом:

— Приготовление tsunoyfgisn — сулийская свадебная церемония. Согласно нашим традициям, вы с Инеж поженились, когда создали свою смесь и выпили ее вместе в первый раз.

— Технически, — Амара склоняется голову, — она должна быть скреплена поцелуем.

— Она была скреплена, — не задумавшись, говорит Каз.

Ибрагим с Амарой совершенно бесстыдно веселятся.

— Теперь ты действительно наш eydem, — добавляет Ибрагим.

— И ты должен называть нас shivga и shver.

Они с Амарой смеются, потягивая чай.

Они с Инеж…

Святые.

* * *

Семнадцать дней спустя Инеж возвращается после погони за «Жемчужиной королевы» с новым шрамом на щеке и яростной улыбкой на лице.

Она вваливается в окно Клепки с рвущейся наружу радостью, которая только увеличивается, когда она видит родителей, пьющих с Казом bergā chao, пока Каз играет в шахматы с ее матерью.

Учитывая количество фигур Каза, собранных возле запястья ее матери, и его нахмуренные брови, Инеж могла бы держать пари, что он столкнулся с поистине ослепительным умом ее матери. Ее способности в шахматах беспримерны.

Инеж встает рядом с окном, наблюдая через дверной проем.

Нечто яркое и чудесное закручивается в груди, когда Каз смеется на какие-то слова ее матери.

А потом Каз отвечает и называет ее мать shivga, и Инеж вздрагивает. Теща. Но…

— Sotie, дорогая, — говорит Каз, повысив голос, чтобы его было слышно из спальни, и с широкой улыбкой поднимает на нее взгляд. — Присоединяйся к нам.

Она застывает, уставившись на него.

Sotie. Сулийское слово. Жена.

Ее взгляд устремляется к чашке чая в его обнаженной руке. Запах их смеси заполняет комнаты, впитываясь в новое дерево, в материал их кровати и одежды.

Родители одаривают ее позабавленными взглядами.

Она медленно приближается к столу.

Губы Каза весело изгибаются, но глаза такие нежные, какими бывают, когда они остаются наедине. Он предлагает ей руку, со вздохом закрывает глаза, когда их пальцы переплетаются впервые за три месяца.

— Как прошла охота на «Жемчужину королевы»?

Их рук, сцепленных так сокровенно и гостеприимно, когда ее родители всего в паре шагов от них, достаточно, чтобы вызвать улыбку, позволить проявиться некоторой горячности, и Инеж вознаграждена тем, как темнеют глаза Каза. Его взгляд скользит по ее лицу и вниз к груди, по талии, бедрам и ногам, а потом снова возвращается к лицу.

— Хорошо, sot, — говорит она.

Муж. И снова Инеж вознаграждена едва заметным выдохом, сжатием их переплетенных пальцев.

— С работорговцами… — она бросает взгляд на родителей. — Разобрались. Они возвращались в Равку, когда мы поймали их.

— А корабль? — спрашивает Каз, подводя ее к стулу рядом с собой и расцепив их пальцы, только чтобы налить ей чая. — Пошел ко дну океана? — в его голосе слышится восторг от этой возможности.

— Вообще-то, переименован, — говорит Инеж и улыбается его удивлению. — «Демон» отправляется в плавание под руководством командующего Ори, в подчинении у «Призрака».

Его глаза еще немного темнеют, и он протягивает ей чашку чая с жесткой усмешкой, которая почти вызывает у нее дрожь.

— Мои поздравления, капитан Гафа.

— Теперь ты командуешь двумя кораблями, meja? — спрашивает Ибрагим, и в его голосе только любопытство.

Инеж кивает:

— С каждого побежденного рабовладельческого корабля мы забираем золото и ресурсы, но мы почти ничего не делали с деньгами. «Демон» будет отвечать за вход в порты и выкуп контрактов, предлагая тем, кого держали в рабстве, новую жизнь, и единственным обязательным условием будет провести шесть месяцев на борту «Демона» в качестве члена команды.

— А после шести месяцев? — спрашивает Амара.

— У них есть выбор — остаться на борту в команде, или сойти в любом порту, где наши… связные помогут им найти работу и обучение без контрактов, — говорит Каз.

Хотя Инеж не говорила ему о своем плане насчет армады, он хорошо ее знает. Она касается его руки в знак согласия.

— Именно.

* * *

После того, как ее родители уходят, а Каз снова устраивается за столом, они начинают составлять список торговцев, которые захотят взять на обучение бывших рабов.

В процессе Инеж просматривает газету.

— Каз, — говорит она, прерывая его размышления о Райне, пекаре с Вёдселканала.

Она проводит большим пальцем по заголовку «Купюры» — кеттердамской газеты для низших сословий — и бегло просматривает статью.

«В БОЧКЕ НA МЕСТЕ ДОМA УДОВОЛЬСТВИЙ ОТКРЫЛСЯ ПРИЮТ ДЛЯ СИРОТ

Те, кто давно живут в Бочке, Крышке и Восточном и Западном Обручах прекрасно знакомы со «Зверинцем», домом удовольствий, который прежде принадлежал Хелен Ван Худен. Дом удовольствий закрылся после последней чумной тревоги, которая, по-видимому, возникла в «Зверинце» и трех других домах удовольствия в округе. Здание стояло пустым почти год, пока его не купил некто Кро Ритвельд. Теперь два года спустя мистер Ритвельд основал «Приют Бочки». Приют финансируется из частных источников и не зависит от средств Торгового совета, в отличие от многих других приютов, которые открывались в округе в предыдущие годы. «Приют Бочки» сейчас единственный приют в этом районе. Он рассчитан на размещение до пятидесяти детей от нуля до семнадцати лет. Под тем же именем куплены здания, прежде известные как «Каэльский принц» и «Изумрудный дворец», принадлежавшие Пекке Роллинсу, главе Грошовых Львов, который исчез несколько лет назад».

Инеж поднимает взгляд и обнаруживает, что Каз уже смотрит на нее.

Он наблюдает за ней с чем-то похожим на опасение, и она не может противиться желанию встать и подойти к его креслу. Он поворачивается к ней и запрокидывает голову.

Она медленно поднимает колено, поставив его между бедром Каза и ручкой кресла.

Его дыхание прерывается, и он не двигается.

Когда покрасневшая Инеж собирается отстраниться, он кладет ладонь ей на бедро. И мягко удерживает.

Вспыхивает воспоминание о седом старике, его огромных руках, вцепившихся в ее талию и бедра, пока Каз не проводит осторожно большим пальцем по ее коже.

— Инеж, — шепчет он, и она возвращается к нему.

Она ставит второе колено с другой стороны и медленно, осторожно опускается на колени Каза.

Это самое большое прикосновение, что у них когда-либо было. Каждый дюйм их тел прижат друг к другу, разделенные лишь слоями одежды.

Оставаться близко к нему легко, несмотря на шепот на краю сознания, который требует, чтобы она боялась.

Его тело теплое, сухощавое и сильное. Его руки осторожно ложатся ей на бедра, медленно скользя вверх.

В комнате пахнет их bergā chao, и Инеж слышит воронов и низкий рев Кеттердама за открытым окном. Их обдувает теплый, сладко пахнущий ветер.

Она медленно поднимает руки к его груди и крепко прижимает ладони.

Она не отдает его водам.

Мгновение абсолютной неподвижности, а потом ее ладонь скользит вверх, чтобы лечь ему на шею, и она наклоняется ближе.

Они делают паузу.

А потом Каз выгибается наверх ровно столько, чтобы их губы соединились, и Инеж не может сдержать хныканья.

Он отвечает низким урчанием, руки передвигаются к ее талии и ягодицам, чтобы притянуть ее ближе, пока они не прижимаются друг к другу от бедер до ртов. Ее бедра устраиваются в изгибе его бедер, и она задыхается от твердости, которую обнаруживает там. Каз прикусывает ее губы. Инеж отстраняется, не обращая внимания на то, как он застывает в опасении.

С теплым взглядом она легко скользит пальцами по пуговицам своего жилета, стягивая его и бросая на стол, за ним следует рубашка, прежде чем Инеж успевает задуматься, оставив ее в одном лифчике. При виде выражения лица Каза, в котором отражается лишь желание и любопытство, с порозовевшими щеками и потемневшими глазами она стягивает лифчик. И он присоединяется к жилету и рубашке на столе.

Каз пялится на нее.

— Инеж, могу я…

Каменная соль его голоса притягивает ее к нему. Она прижимается ближе, направляя одну его руку к своей груди, а другую — чтобы обернулась вокруг ее бедра. Мгновение Инеж наслаждается тем, какой маленькой она чувствуется, окруженная им. В ее размерах нет слабости, нет опасности, когда она сидит на коленях этого мужчины.

Она двигает бедрами.

— Святые, Инеж, — выдыхает он, откинув голову, когда она уверенно двигается в поисках яркой вспышки удовольствия.

Ее рот находит его шею, сильно прикусывая.

Влажные поцелуи на его теле слишком близко притягивают воды, но резкая боль укуса ее зубов привязывает его к ней.

— Инеж, — снова отчаянно произносит Каз.

В его голосе нет боли, нет предупреждения, только желание.

Инеж чувствует себя могущественной, как никогда не чувствовала в «Зверинце». Она женщина, которая может любить. Она жена, которая глубоко любит своего мужа.

— Sot, — шепчет она ему на ухо, вцепившись в его плечи. — Sot, Каз, пожалуйста…

У него вырывается темный звук, урчащее рычание, которое эхом отдается в ее груди.

— Sotie, дорогая.

 

Приходя в себя, Инеж выдыхает, чувствуя, как краснеют щеки:

— Святые, Каз, — она отстраняется, чтобы посмотреть на него, встретив самодовольную ухмылку закатыванием глаз. — Прекрати.

— Никогда, дорогая, — бормочет он и нежно целует ее.

Когда Каз отстраняется, она видит изменение в его лице и сжимает его руки, прежде чем на дрожащих ногах подняться с его колен.

— Святые, — бормочет Инеж.

Опустив взгляд на свою грудь, она обнаруживает фиолетовые отметины, которые он оставил там, красные припухшие соски и приподнимает бровь.

— Серьезно?

Каз пожимает плечами, по-прежнему раздражающе довольный собой, и поднимается с кресла. Он пересекает комнату, на ходу стаскивая пропитанную потом одежду. Кобура, пистолет и нож падают на кровать. За ними следуют жилет и рубашка. После чего он стягивает брюки, не замечая, как ее глаза впитывают каждый кусочек обнаженной кожи, или не заботясь об этом.

Он поворачивается, оставшись в нижнем белье, и приподнимает бровь.

— Ты так и собираешься стоять весь вечер в кабинете, выставив грудь на обозрение, или пойдешь в кровать?

— Каз! — ругается она, но эффект полностью испорчен тем, что оба смеются.

Инеж наводит порядок на столе и ставит кружки в раковину.

— Иди в кровать, дорогая, — говорит Каз, забираясь под тяжелое ватное одеяло.

У них у каждого свое одеяло, чтобы, если они пододвинутся друг к другу ночью, оба были защищены слоями ткани.

Не говоря уже о том, что, независимо от температуры, он спит под толстым тяжелым одеялом, а она под стеганным.

Инеж забирается в кровать.

Каз поворачивается к ней и одаривает мягкой улыбкой.

— Спасибо, что доверяешь мне, sotie, — говорит он.

— И тебе, любовь моя, — бормочет она, глаза уже сонно закрываются.

* * *

Три года спустя, когда Инеж входит в порт Кеттердама, на пристани ее встречают родители. Мгновения спустя она оказывается в крепких объятиях Джеспера и Уайлена; визжит и хихикает с Ниной, со смехом набросившись на нее.

— Почему вы все здесь? — спрашивает Инеж, тяжело дыша и покраснев от счастья.

— Ну, — говорит Джеспер и тут же с ворчанием осекается, когда Уайлен резко пихает его локтем в живот.

Она не успевает спросить, поскольку слышит за спиной знакомый голос:

— Привет, Инеж.

Она поворачивается и видит Каза, одетого в обычное черное пальто и изысканный черный костюм. Его руки сложены на трости перед ним.

Она медленно приближается к нему. Друзья остаются сзади.

— Инеж, моя дорогая, — произносит он, не разрывая зрительного контакта. — Я знаю, мы женаты согласно сулийским традициям, но не согласишься ли ты оказать мне честь и выйти за меня замуж во второй раз?

Дыхание прерывается, сердце бешено колотится в груди, и Инеж может поклясться, что Нина хихикает у нее за спиной.

— Конечно, Каз Бреккер, — отвечает она.

Когда он не убирает трость с пути и не наклоняется к ней, она не настаивает.

Она хмурится:

— Что случилось?

Каз дарит ей полуулыбку:

— Нарвался на убийцу, подосланного Торговым советом.

— Только одного?

Он вздыхает, но продолжает улыбаться ей.

А потом его выражение меняется, становясь серьезным.

— Я знаю, кольца цепляются за веревки, — говорит Каз, — а за ожерелье тебя можно схватить. И я никогда бы не повесил браслеты на твои запястья или щиколотки, как и никогда не повесил бы туда колокольчики.

Он прерывается.

— Каз, нам не нужно…

— Так что я подумал… хотя этим я нарушаю свое обещание, я подумал, не сделаешь ли ты вместе со мной татуировку.

Он смотрит с опасением, внимательно вглядываясь в ее лицо, готовый выявить малейший дискомфорт.

Инеж наклоняет голову, размышляя.

Единственную татуировку, которая у нее когда-либо была, ей сделали в «Зверинце», и метка чувствовалась как ужасное клеймо, опаляя кожу и заражая каждое действие. Кандалы, которые привязывали ее к Танте Хелен.

Но потом Инеж размышляет о метке Каза, и о ее метке на его теле, и чувствует, как теплеют щеки.

Он приподнимает бровь, опасение переходит в веселье.

Не случайно каждый раз, когда они приближаются друг к другу достаточно, чтобы заняться любовью, оба выходят покрытыми укусами и синяками. Это заявления и напоминания: ты мой, ты моя, и больше никто никогда не коснется тебя так, как касаюсь я. Я твой, я твоя. Ты мой, ты моя.

— Да, — выдыхает Инеж, а потом прочищает горло. — Да.

* * *

Они покидают мастерскую Гриша с одинаковыми полосками вокруг безымянных пальцев и растянувшимися на спинах изображениями: громадный ворон с распахнутыми в полете крыльями, с запечатанным письмом в когтях.

 

 

Примечание автора:

Все придуманные керчийские слова — датские. Все придуманные сулийские слова — либо на идише, либо на румынском.

chao — чай на румынском (сулийский)

bergā — гора на румынском (сулийский)

eydem — зять на идише (сулийский)

shivga — основано на shvriger: теща на идише (сулийский)

shver — тесть на идише (сулийский)

evde dolas — странствующий дом на румынском (сулийский)

meja — моя дочь на сулийском (спасибо Ли)

ne — нет на сулийском (спасибо Ли)

ye — я сама его придумала: да на сулийском

Scheidingsstraat — Разделяющая улица на датском (керчийский)

Voedselkanaal — Пищевой канал на датском (керчийский)

doam — основано на doamna: госпожа на румынском (сулийский)

ласса — выдуманная сулийская еда, основанная на южно-азиатском ласси (великолепный фруктово-молочный напиток)

ксари — выдуманная сулийская еда, основанная на румынском xaritsa (жареный кукурузный хлеб)

сарма — румынское блюдо: капуста, фаршированная мясом и рисом

sotie — жена на румынском (сулийский)

sot — муж на румынском (сулийский)

tsunoyfgisn — смесь на идише (как чайная смесь) (сулийский)

kraai — ворон на датском (керчийский)

kro — ворон на идише (сулийский)

kedama mehim — брошенный, оставленный на сулийском (спасибо Ли)