Крылатая Тьма (Ramainen duath) (джен)

«Люди охватывают спектр характеров полнее, чем любые другие существа; это единственная «добрая» раса, которая с тревожным постоянством ведет войну сама с собой».

© Drizzt Do’Urden.

Музыка к главе: http://dannelyan.do.am/Ramainen_duath_ch2.mp3

* * *

Облака наверху медленно ползли к западу… Всё ещё яркое, но уже не ранящее глаз вечернее солнце освещало их края оранжево-жёлтым сиянием. Ниже и намного быстрее, словно перерезая путь, с севера к облакам летели длинные, тонкие по сравнению с оранжево-белыми громадами, сизо-серые тучи.

Восьмилетний мальчик, лежавший на вершине холма в густой траве, слегка нахмурился, заметив тёмные, словно дымные, полоски на чистом небе. Чуть повернув голову, он внимательно наблюдал за их стремительным передвижением. Настроение резко падало. Впервые за два с половиной месяца выдался солнечный день, но уже к ночи всё испортится. А ведь именно сегодня он решил провести всю ночь вне дома, на этом самом холме — и переносной телескоп с фотоаппаратом, лежавшие под рукой, принёс с собой именно потому, что сегодня такая ясная погода. Была. Мальчик нахмурился ещё сильнее, лоб пересекла упрямая вертикальная полоска. Чувствуя нарастающее раздражение, он закрыл глаза и попытался расслабиться, как учил его друг родителей. Но в голове, то и дело настойчиво появлялась мысль, что и этой ночью он не сможет посмотреть на звёзды. Раздражение всё усиливалось, вскоре перерастая в злость, постепенно затмевающую рассудок. Если бы он не был так поглощен своими внутренними ощущениями и почувствовал, как внезапно стало холоднее от упавшей на него тени, и открыл глаза — то увидел бы нечто невероятное. Тёмные полосы туч, изменив направление своего стремительного полёта, стягивались к холму над его головой, сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее закручивались в спираль. Ветра почему-то не было. Когда все тучи собрались в один быстро вращающийся вихрь, спираль стала сжиматься, поднимаясь всё выше и одновременно вытягиваясь в нить, пока последние тёмные клочки не исчезли где-то в вышине. Мальчик ничего этого не видел. Утомленный этим — даже не осознанным им — усилием, он крепко спал. Через каких-то полчаса солнечный диск закатился за горизонт, осветив напоследок небо редким зеленым бликом. Сумерки подкрадывались не торопясь, постепенно заполняя впадины между холмами, запутываясь фиолетово-серыми лентами в ветвях и листьях деревьев, укрывавших вершины холмов к северу и востоку, неслышно шелестя что-то на своём древнем языке засыпающим растениям и животным и, напротив, пробуждая тех, кто находил больше покоя и удовольствия в свете Луны и звёзд, больше радости и восторга в ночной охоте — чем в ярком сиянии Солнца и утомительных дневных погонях. В далёких южных краях сумерки хорошо знали свой недолгий удел и смиряли гордость, уступая без ропота владычество над Землей ночи, но здесь — они были другими и оставались почти до утра, неуловимо превращаясь — то в бегущие от серебряного взгляда Луны по холмам и долинам тени, то в легкий сумрак, освещенный мягким сиянием бесчисленных звезд… а мальчик продолжал спать, улыбаясь во сне. Он проснётся только к середине ночи, чувствуя себя очень отдохнувшим, откроет глаза и увидит над головой звёзды. Его тихий, полный счастья смех растворится в сумеречном свете и всю ночь до утра он проведет, забыв про телескоп, бродя по вершине большого холма сложными зигзагами и кругами, иногда падая на спину в мягкую густую траву, спотыкаясь и дважды едва не свалившись с пологого склона — но, ни на минуту не отрывая взгляда от неба, находя и вновь теряя сложные узоры созвездий и шепча звездам слова привета, разговаривая с ними словами восхищения и радости…

И уже утром, встретив рассвет, он пойдёт к дому, где его, как обычно, ждёт тишина, скрип паркетных полов и запах утреннего кофе, который пьёт его мама. А за столом в кухне — что уже не так обычно — хмурый друг его родителей и нервничающая мама, не нашедшая поутру старшего сына в постели, в комнате — да и вообще в доме. И только тогда он запоздало вспомнит, что сегодня, во-первых, воскресенье — и мама с папой не работают, и во-вторых — день рождения его брата — и потому все встали очень рано. Выдержав необходимую порцию упрёков, требований и обещаний посадить его под домашний арест на месяц, он побредёт к лестнице на второй этаж — будить соню-брата, притом улыбнувшись озорно и радостно, едва только отвернётся от рассерженного, напряженного, и, совсем чуточку — испуганного взгляда мамы. Через несколько минут со второго этажа донесется возмущенный крик другого мальчика, облитого холодной водой — и жизнь в доме на юге Шотландии придёт в привычный для этой необычной семьи порядок.

* * *

За десять часов до того, как в доме на юге Шотландии заваривался утренний кофе, Мафальда Хопкирк, помощник главы отдела Неправильного Использования Магии заканчивала затянувшийся рабочий день, оставляя на ночное дежурство своего секретаря, которому уже трижды объясняла, что делать, когда что-то произойдёт. «Понимание приходило с трудом, — раздражённо подумала Мафальда, — а между тем я уже опаздываю на день рождения племянницы».

— При обычном спонтанном выбросе магии у несовершеннолетнего об этом нужно просто уведомить письмом нарушителя или его родителей. Это понятно?

— Да, миссис Хопкирк.

— В сложных случаях нужно вызвать специалистов из Департамента Ликвидации Последствий случайной магии. Это понятно?

— Да, миссис Хопкирк.

— Приборы для определения мощности и продолжительности воздействия случайной магии вам уже знакомы, как и другие — фиксирующие события вокруг несовершеннолетнего мага, так, Строу?

— Да, миссис Хопкирк.

Мафальда замолчала ненадолго, затем спросила:

— Вам что-нибудь непонятно?

— Да, миссис Хопкирк. Как определить, сложный случай наступил, или простой?

Мафальда прокляла про себя педантичность и занудство стажера, после чего произнесла насколько возможно сдержанно, одновременно показывая рукой назад и в сторону:

— Медного цвета прибор, на который я указываю, испускает пар. Если пар пошёл сильнее и потемнел — произошёл выброс магии. Когда после этого он поменяет цвет, это скажет о мощности выброса. От желтоватого до красного — слабый выброс. Кому-то перекрасили волосы или разбили пару бокалов. Зеленоватый или синий — выброс средней силы. Неосознанное оглушение или передвижение мебели. Может быть, незначительное изменение размера предметов и живых существ. Это считается — слышите, Строу? — сложным случаем. Серый или черный дым — уже очень серьёзно. Вплоть до значительных разрушений и травм — иногда даже тяжелых. В этом случае помимо бригады из Департамента Ликвидации обязательно вызывайте дежурных специалистов из «Святого Мунго» или колдомедиков аврората — по необходимости. Всё понятно?

— Да, миссис Хопкирк. А что означает, если дым серебристый и такой плотный, что стекает вниз, как вода?

Мафальда подняла на стажера непонимающий взгляд и резко развернулась, увидев в его глазах отблески серебра. Прибор контроля потряхивало, стол вокруг него был уже «залит» серебристым дымом. Увидев это, миссис Хопкирк подбежала к ближайшёму столу, на котором дремал полосатый серый кот и, стряхнув его, извлекла из-под груды бумаг объёмную карту. Вытащив палочку, она произнесла несколько заклинаний обнаружения, но карта лишь чуть нагрелась. Удивленно прошептав что-то, Мафальда вновь использовала те же заклинания, сочетав их на этот раз с невербальным Revelio(1). Карта замерцала, вздрогнула в пальцах, после чего на ней проявились руны, читаемые как FDC и имя. Мафальда прочла имя несколько раз, прежде чем поняла, о ком идёт речь и вздрогнула от неожиданности, услышав голос стажера, заглядывавшего в карту через её плечо:

— Это сложный случай, не так ли?

Покосившись на него (вроде бы не издевается, лицо слишком спокойное), миссис Хопкирк произнесла дрожащим голосом:

— Остаётесь на дежурстве, Строу. Завтра… я доложу об этом.

Захватив карту с собой и направляясь к каминам, Мафальда решала для себя сложную задачу: «Магический выброс настолько силён, что мог бы разрушить до основания деревню средних размеров! Но — сделать ничего нельзя, всё равно неизвестно, где находится нарушитель — его местонахождение закрыто чарами Фиделиус(2). Но так оставлять это тоже нельзя!».

Уже подойдя к камину, Мафальда решила завтра же тайно доложить обо всём Министру Бэгнолд, и на этом успокоилась. Единственное, что не давало ей покоя весь вечер — всё время, что она провела у сестры, поздравляя племянницу — это имя нарушителя. Гаррет Джеймс Поттер, восемь лет(3).

* * *

Ко второй половине дня 31 июля 1988 года Мафальда Хопкирк всё же смогла добиться тайной аудиенции у Министра Магии. Ей потребовалось особенное упорство, ведь сегодня ещё и воскресенье! Миллисент Бэгнолд приняла её в маленьком, но со вкусом обставленном кабинете. Пока миссис Хопкирк дожидалась прибытия Министра, она успела вдоволь насмотреться и на стены, обшитые панелями из тёмного дуба и на почти скрывавшие стены светло-зелёные бархатные драпировки, странным образом гармонировавшие с черной мебелью и небольшим письменным столом из серого с тёмными прожилками мрамора, инкрустированным агатами и хрусталём. Когда Министр появилась, миссис Хопкирк встала и вложила в молча протянутую руку карту, на которой после недолгих манипуляций вновь проявилось столь известное всем имя и те же руны FDC. Внимательно осмотрев карту, Министр подняла холодный взгляд на свою подчиненную и произнесла:

— Кроме этого, вы хотите ещё что-нибудь сообщить мне?

После торопливого, сбивчивого рассказа Мафальды о вчерашних событиях Министр помрачнела и, подозвав жестом пришедшего с ней заместителя — низкорослого дородного человека с серыми волосами, скорее примятыми, чем уложенными, в полосатом костюме черно-зеленого цвета, совсем не сочетающимся с фиолетовыми сапогами и ярко-алым галстуком — заговорила с ним, но так тихо, что Мафальда ничего не услышала, даже прислушиваясь. После нескольких фраз, произнесенных заместителем, Министр помрачнела ещё сильнее, но, повернувшись к Мафальде, улыбнулась приветливо, хотя и холодно, и произнесла:

— Я благодарна вам за хорошую работу и, особенно — за безупречную преданность. Скажите, кто ещё видел то же, что и вы?

— Мой заместитель, то есть стажёр… Питер Строу. Госпожа Министр, что мне…

— Что вам делать? Ничего. Я самостоятельно свяжусь с родителями юного Гаррета и объясню им ситуацию. А вам пока лучше отправиться в отпуск — скажем, на пару месяцев? Корнелиус всё устроит.

Выслушав благодарности и проводив миссис Хопкирк, Министр задала своему заместителю Корнелиусу Фаджу всего один вопрос и, получив на него ответ, приказала форсировать распространение программы «Изоляция», чтобы больше никогда промашек, подобных столь необычно выявившейся, не повторилось. Когда мистер Фадж поклонился и вышел, Министр осталась сидеть, задумавшись о чем-то так глубоко, что не заметила, как тяжелая бархатная драпировка у двери шевельнулась от слабого потока воздуха, подувшего в кабинет. Или оттого, что кто-то вышел через потайную дверь. Когда через несколько минут Министр покидала кабинет, драпировка шевельнулась ещё раз.

* * *

Пламя в камине горело не так ярко, как несколько часов назад, когда в доме было шумно и гости — правда, немногочисленные — ещё не разъехались по домам и местам работы. Увы, кому-то приходилось работать и в воскресенье. Наполовину прогоревшие поленья уже не источали того сильного аромата выкипающего кленового сока с неизвестно откуда взявшимися оттенками можжевельника и хвои. Конечно, запаха почти не было, но с трудом уловимые для человека ароматы — нагретого металла и остывающего пепла — сейчас по какой-то прихоти чувств не раздражали, напротив, создавая ощущение того уюта и покоя, которого так не хватало сидящему в глубоком кресле у камина, положив ноги в мягких домашних туфлях на подставку, близко пододвинутую к решетке, гостю, которого уж точно нельзя было счесть обычным человеком. Вот только к этой его характеристике все относились по-разному, и редко — с пониманием и уважением. Но сейчас он, сжимая в правой руке тяжелый бокал с превосходным солодовым виски, которым издревле славились эти края, даже не вспоминал о своих «отличиях», приносивших ему почти одно только горе. В этом доме он — прежде всего близкий и любимый друг, которому можно всё доверить и во всём положиться — и сейчас можно наслаждаться этим ощущением доверия, той простой мыслью, в которой он находил радость: «Здесь меня видят тем, кто я есть, без страха и ненависти». И прямо здесь и сейчас видел подтверждения этому. Завтра было полнолуние, а он, оборотень, неторопливо помахивая левой рукой в такт своим мыслям, ничего не опасаясь и никуда не спеша, вёл беседу — в самом полном смысле слова «вёл», поскольку один собеседник, утопающий в соседнем кресле, почти уже спал, а второй и вовсе был пьян настолько, что свалился прямо поперёк заваленного небольшими подушками дивана в задней части просторной гостиной. Если разобраться, то этот монолог, изредка перемежаемый полусонным «угу» Джеймса Поттера из соседнего кресла, не нёс в себе никакого особенного смысла, но этого и не требовалось. Просто спокойный, размеренный голос Люпина, не нарушавший даже покоя спящей в ногах у пьяного Сириуса кошки, был такой же частью этого вечера, как тишина, пламя в камине и виски в пузатом бокале.

Не дождавшись очередного полусонного подтверждения, Ремус немного подался вперёд, заглядывая в рядом стоящее кресло, и, убедившись, что его друг крепко спит, мягко улыбнулся сам себе. Перед полнолунием ему, как всегда, не спалось. Потянувшись, он встал и сделал несколько шагов по комнате, размышляя, чем заняться сейчас. Остановившись на мысли о прогулке, пошёл к двухстворчатой двери в коридор, но на полпути передумал, решив заглянуть к крестнику. Пройдя через небольшую дверь рядом с книжными полками, Ремус оказался на площадке посередине лестницы, ведущей на второй этаж. Поднимаясь по тихо поскрипывающим ступеням, он неожиданно услышал, как кто-то плачет. Прислушавшись, понял, что звук идёт из комнаты Джеффри. Ускорив шаги, Ремус прошёл налево от лестницы по тёмному коридору, стараясь ступать как можно тише, и приоткрыл дверь в комнату младшего сына Джеймса и Лили. Его взгляд уловил неяркий свет свечи, стоящей на прикроватной тумбочке, скомканное одеяло и Лили, сидящую на постели, склонившись над мальчиком. Что-то тихо напевая, она гладила лоб спящего сына, но сразу поняла, что за ней наблюдают и, повернувшись к входу, произнесла:

— Заходи, Ремус. В такие ночи Джеффри не проснётся до утра, сколько не буди.

Прикрыв за собой дверь, Люпин прошёл внутрь, присел на стул, стоящий у изголовья кровати и спросил:

— «Такие» ночи? Это не обычные детские кошмары?

— Мы и сами долго не могли этого понять, — вздохнула Лили. — Ты же знаешь, Рем, что Джеффри заговорил не сразу? Позже, чем другие дети…

Ремус молча кивнул.

— … мы с Джеймсом тогда здорово переволновались, — продолжала Лили. — И уже обошли половину врачей — как волшебников, так и обычных медиков. Но однажды у нас была в гостях Августа Лонгботтом и, поинтересовавшись здоровьем детей, сильно нас отругала и рассказала, что у её внука, Невилла, было то же самое — он не говорил, ему снились кошмары, и они нанимали опытного легилимента, чтобы тот разобрался, в чём дело. Она дала нам имя легилимента, и через несколько дней тот рассказал, что всю ночь Джеффри снится одно и тоже — шелест ветра, тихое-тихое дыхание брата рядом и шаги, которые к нему приближаются… и в то время снилось ему это каждую ночь, а не только после дня рождения…

— Приближающиеся шаги?! Но не может же быть это…

— Волдеморт? Нет, к счастью, нет, Рем. Мы еле упросили легилимента проникнуть так глубоко, как он сможет. По-моему, он больше боялся не навредить Джеффри, как говорил, а увидеть в снах — его. Но этого не случилось. И вот тут скрыта загадка, из-за которой Джеффри вот уже который год плачет и стонет во сне в свой день рождения. Легилимент больше полугода пробивался через странный, по его словам, блок на воспоминаниях Джеффри. Говорил, что это так тяжело потому, что блок будто растворял в себе все попытки пробить его, нисколько не повреждаясь сам. А когда пробился… В общем, там нет ничего страшного, Рем. Совсем. Хотя первый раз было очень жутко видеть это лицо.

— Подожди, подожди! — Ремус поднял руки ладонями вперёд. — Что-то я совсем запутался… Первый раз? И что за лицо?

Лили как-то странно улыбнулась, словно дёрнулись уголки губ, и произнесла сквозь зубы, с силой выталкивая непослушные слова, говоря с каждой фразой всё громче и ожесточённей:

— Я бы тоже хотела знать, Рем… да, я бы очень хотела знать, что за существо больше шести лет подряд мучает моего сына одним только воспоминанием о себе! Знаешь, когда Джеффри заговорил, мы были так счастливы — но так страшно было сидеть с ним всю ночь напролёт и слушать про чёрное лицо, которое он видит перед собой. Сперва мы думали, что он увидел, как Волдеморт убил Питера — может быть, думали мы, он сжёг его, сжёг и дети видели это! Но потом — потом, Рем, когда тот легилимент отдал нам извлеченные воспоминания, мы увидели его, смотрели много раз и поняли, почему наш сын бормотал во сне, что он — черноликий — чужой, совсем-совсем не отсюда, что он совсем чужой!

Её затрясло, руки задрожали и, всхлипнув, Лили уткнулась Ремусу в плечо, приглушенно рыдая. Она плакала с каким-то надрывом, избавляясь от страха сидеть одной в полутёмной комнате рядом со страдающим сыном — и не имея возможности хоть как-то помочь. Она плакала, и ей не становилось легче от слёз — ей стало легче от того, что рядом был верный друг, который — она знала, чувствовала это — всегда позаботится о ней, Джеймсе и часто беспечном Сириусе, всегда будет опорой и поддержкой её детям и, быть может, когда-нибудь даже сможет понять Северуса — её друга. Постепенно Лили успокоилась, и даже смогла спокойным, естественным голосом рассказать всё до конца:

— У нас осталось то воспоминание Джеффри. Мы храним его, сами не зная, зачем. Шаги, которые слышал наш сын — были лёгкой и тихой, как дрёма, поступью этого существа, и он или оно было там ещё до прихода Волдеморта. Просматривая воспоминания, мы напрягали слух до предела, но слышали только ветер и едва уловимый шелест шагов — даже дыхание Гаррета было громче. А затем — совершенно неожиданно, этот черноликий склонился над Джеффри и улыбнулся. Мы не трусливы, ты знаешь, Рем — но от этой улыбки хотелось спрятаться куда-нибудь, забиться в глубокую нору, только бы не видеть её снова! Не потому, что страшно — его не боишься, но… — Лили беспомощно взмахнула руками. — Этого не рассказать. И ведь он не страшен, не уродлив — он ужасающе красив, красив так совершенно, что от этого ещё более жутко. Я не могу забыть его глаза — они ярко светились фиолетовой тьмой, знаешь, как солнечная корона во время затмения — и тьма, и свет. Он улыбнулся, смотря Джеффри прямо в глаза — и провёл пальцем по его лбу. Никто не знает этого, но именно после того прикосновения у нашего сына на лбу шрам. И ещё… Джеймс не верит мне, но я думаю, я верю — это тот черноликий спас наших детей. Не знаю, как, но это был он!

Выходя из комнаты Джеффри, Люпин размышлял об услышанном. Ремус почти всегда умел отрешится от эмоций и бесстрастно анализировать ситуацию, что и попытался сделать сейчас. Но — не хотелось. Странно легко подчинившись этому нежеланию, забыв о намерении заглянуть к крестнику, он спустился по лестнице, вышел из дома и, замерев с закрытыми глазами, стоя в мокрой от предутреннего тумана траве, глубоко и с наслаждением дышал, впитывая влажный воздух и чувствуя, как восхитительно начинает кружится голова, будто весь мир качается и мерцает, а он один — неподвижен. Он простоял так очень долго, чувствуя, что навсегда останется частью жизни вокруг него. И неожиданно понял — сам для себя — что предстоящее полнолуние уже не так пугает его — потому что сейчас он стоит в этой траве, дышит влажным воздухом и это нравится ему намного больше, чем ночная погоня, азарт настигнуть жертву и вонзить в неё клыки — который хоть и захватывает его, но даёт не больше, чем отнимает. Туман и роса не давали ничего, он всё брал сам в себе, но ничего и не требовали. Только хотелось жить. Как угодно, лишь бы с друзьями, где угодно — лишь бы не одному, кем угодно — только не выживать, а жить!

Этой ночью Ремус Джон Люпин сделал ещё один шаг прочь от своего внутреннего зверя.

Двумя часами ранее Гаррет Поттер полулежал на кровати в своей комнате, подперев левой рукой голову, а правой гладя шёрстку котенка, по-хозяйски развалившегося на одеяле и прерывая это занятие только для того, чтобы перевернуть ещё одну страницу книги, добытой неделю назад с верхних полок домашней библиотеки. Иногда он совершенно уходил в описанный на страницах мир, перечитывая написанное на странице много раз, пытаясь вернуть ускользающее первое впечатление или вовсе, закрыв глаза, живо представляя себе происходящее со ставшими уже близкими ему героями книги. В такие моменты его неизменно возвращали к реальности больно вонзившиеся в бок когти громко мурчащего наглеца, ещё полчаса назад безуспешно пытавшегося расположится на книге. Сейчас же «пушистый шантажист», как его уже называл про себя Гаррет, довольствовался тем, что мгновенно пресекал все попытки перестать его гладить. Можно было, конечно, выпроводить этого довольного жизнью хама из комнаты, но для этого нужно вставать, а ему не хотелось отрываться от чтения. Мама постоянного ругала его за «ночные бдения», но сегодня — Гаррет знал это — она с Джеффри, потому что брату опять снятся кошмары. Родители никогда не рассказывали, что именно снится Джеффри, и что делал тот человек, который так долго приезжал к ним почти каждый вечер, оставаясь до утра. Гаррету тогда сказали, что он врач и поможет Джеффри заговорить. Что-то плохое всегда снилось брату ночью после дня его рождения, сколько Гаррет себя помнил, но зная, что это неопасно, он почти не беспокоился за брата. Наутро Джеффри даже не помнил, что ему снилось. Впрочем, книга была не единственной причиной не спать в эту ночь. Потому что в эту ночь и Гаррету — раз в году — снился один и тот же сон. И, в отличие от брата, он всё помнил. В мельчайших подробностях.

Ему снилось, как какая-то женщина — не его мама — брала его на руки, и он видел перед собой её лицо, а потом — как она положила его на что-то мягкое, и улыбнулась. Он очень не любил, когда ему снилась эта улыбка, потому что сразу после неё женщина будто застывала, и падала на пол — но совершенно беззвучно и как-то медленно, продолжая улыбаться. А потом он слышал шаги и, поворачивая голову, пытался во сне разглядеть, кто это ходит. Повернув голову, Гаррет смотрел влево и видел кроватку, похожую на ту, что он нашёл на чердаке, когда год назад они с мамой разбирали там старые вещи. Мама тогда сказала, что, когда они с Джеффри были совсем маленькие, то спали как раз в таких и почему-то заплакала. Пытаясь увидеть брата, Гаррет смотрел на близко стоящую кроватку, пока её не заслоняла чья-то фигура в чёрном плаще, не развевающемся, как у маминого друга — Северуса, а липнувшем к телу. Неизвестный стоял к нему спиной, наклонившись к брату. Гаррет не видел, что он делает, но потом Джеффри начинал плакать и незнакомец в черном плаще, выпрямившись, стремительно уходил. Только почему-то к окну, откуда в комнату проникал свежий воздух. Затем Гаррет слышал слабый стон и смотрел, как женщина вставала с пола, делала пару шагов — и раздавался страшный грохот, потом ещё раз, всё вокруг заполнялось пылью. Женщина, кинувшись к двери, что-то громко кричала. Потом Гаррет слышал странный звук, будто женщина задохнулась и высокий, пронзительный голос, произносящий что-то на неизвестном языке — после чего ярко-зёленая вспышка и звук падения. А потом — была только боль, страшная боль в голове, от которой Гаррет и просыпался.

Гаррет читал ещё долго, как вдруг, в очередной раз, почувствовав боль в боку от острых коготков, старший сын Поттеров понял, что задремал. Чтобы не уснуть за книгой, он, наконец, поднялся с постели, не обращая внимания на недовольно зашипевшего котенка, и подошёл к своему столу, на котором в вечном беспорядке лежало, стояло и валялось всё, что может там находится у мальчика почти восьмилетнего возраста. Прибавьте к этому, что его папа — чистокровный волшебник, а мама — магглорождённая и смело можете умножать хаос, представший вашим глазам, как минимум вдвое. Отодвинув тяжелый деревянный стул, Гаррет сел за стол, достал пергамент и чернила, выбрал среди валявшихся на столе как можно меньше погрызенное «пушистым шантажистом» перо и, недолго думая, начал писать письмо, попутно рисуя на полях угловатые фигуры людей и животных. Адресатами письма были братья из семьи волшебников Уизли, Фред и Джордж, с которыми он познакомился прошлой весной в магазине письменных принадлежностей в Косом переулке. Знакомство началось с того, что Гаррета сначала облили чернилами, а потом обсыпали перьями два высоких худых рыжих мальчика, похожих, как две капли воды — только в разных свитерах. Гаррет в долгу не остался, и когда продавец вытолкал трёх мальчишек, в считанные минуты разгромивших магазин, на улицу — они уже почти были друзьями, объединившись в борьбе с хозяином магазина и двумя продавцами. С тех пор Гаррет не виделся с ними, но переписка не прекращалась, и в частых письмах обсуждались как успехи знаменитых игроков в квиддич, к которому Гаррета безуспешно пытались пристрастить близнецы, так и новые рецепты разбухающих, взрывающихся и пачкающих всё вокруг зелий, которыми Гаррет исправно снабжал братьев, получая в ответ захватывающие дух истории по применению его изобретений: чаще всего на старшем брате близнецов — Перси, намного реже на их младшем брате Роне, про которого они только и писали, что он опять обиделся и заперся в комнате, и, совсем уж редко — на их младшей сестрёнке по имени Джинни, которую близнецы, по мнению Гаррета, просто боялись трогать — за шутки над ней им нагорало от мамы сильнее всего. Над самыми же старшими братьями Фред и Джордж вовсе никогда не шутили, и лишь однажды, перед более, чем месячным перерывом в переписке, написали, что облили тлеющим клеем мантию Билла и намазали дверь к комнату Билла и Чарли взрывающимся от движения раствором. Как узнал Гаррет из пришедшего через четыре с половиной недели письма, возвращаясь вечером с прогулки на карьер, находившийся недалеко от их дома, они сначала взорвались, попытавшись открыть дверь, а затем провалились среди ночи на пол через истлевшие за несколько часов днища кроватей. Наутро же им попало от мамы за «опасные эксперименты», потому что Билл и Чарли так никому ничего и не рассказали, и получилось, будто дверь и кровати испортили сами близнецы. После чего им запретили выходить из дома и писать письма на целый месяц! А старшие братья лишь загадочно ухмылялись и молчали в ответ на попытки разными способами узнать, как они это сделали — ведь на дверь и мантию извели весь запас клея и раствора подчистую! Сверяясь с валяющимися на столе обрывками пергамента и страницами, вырванными из подаренного родителями на седьмой день рождения ежедневника, Гаррет быстрым, почти неразборчивым почерком писал уже шестой рецепт, как вдруг услышал за дверью комнаты шаги, по которым сразу узнал маму. Едва успев отдать мысленную команду свету в комнате погаснуть, Гаррет подбежал к кровати, и, схватив недовольно мяукнувшего, уже давно спящего котёнка, нырнул, как был, одетый под одеяло, прижав яростно вырывающегося «шантажиста» к себе и там схватив его за мордочку другой рукой, чтобы тот не мяукал. Но, вопреки всем приготовлениям, мама, постояв у двери в комнату, так и не вошла, пойдя к лестнице и затем, наверное, спустилась вниз — в гостиную, где вечером были папа, дядя Ремус и дядя Сириус. Расслабившись, мальчик отпустил котёнка, который с совершенно диким воплем оскорбленного достоинства рванулся из-под одеяла, попутно оцарапав руку Гаррета. Зашипев от боли не хуже маленького наглеца, Гаррет приподнял голову, чтобы посмотреть, где тот спрятался — и увидел, что за окном уже рассвело. Значит, теперь можно и поспать. Тот сон приходил только ночью. Подавив зевок, Гаррет слез с кровати, переоделся в пижаму и снова лёг. Уже засыпая, он подумал, что письмо допишет, когда проснётся, а завтра попросит папу отправить его — ведь сюда совы не прилетают...

(1) Информация: http://www.hplex.info/magic/spells/spells_s.html#specialis_revelio.

(2) Во избежание возможного непонимания поясню: механизм чар Фиделиус и кровной защиты в каноне сильно различаются. При этом их почему-то часто путают. Если помните, после выходки Добби письмо о нарушении всё же дошло до адресата. А вот дом Сириуса даже увидеть было нельзя без воли Хранителя секрета. Упоминание Рона в «ГП и Орден Феникса» о том, что «пришли списки книг на следующий год» и последовавшая раздача конвертов, скорее всего, просто означает, что эти конверты принёс кто-то из Ордена (прим.авт.)

(3) Да, учитывая датировки, ему должно быть семь, а не восемь. Каюсь. Но иначе почему-то не мог. В конце концов, сместила же Дж.К.Р. день нападения Волдеморта на Поттеров с субботы на понедельник для каких-то своих целей. Всё же в основном буду пользоваться хронологией канона, насколько это возможно. (прим.авт.)

В целях лучшего понимания, вот элементы моей хронологии:

Гаррет Джеймс Поттер (Garret James Potter) — родился 30 августа 1980 года, в субботу.

Джеффри Альфард Поттер (Jeffrey Alphard Potter) — родился 31 июля 1981 года, в пятницу.

(прим.авт.)