Спектакль окончен (гет)

Я знаю, как нежны твои ладони и чем пахнут твои слова. Я схожу с ума, когда ты рядом, мне до невозможного жжёт пальцы от неистового и с трудом контролируемого желания прикоснуться к тебе. Мне нравится. Мне всё это чертовски нравится. Я прихожу в экстаз от одной только мысли о том, что скоро мы снова увидимся и опять разыграем по ролям гениальный в своей простоте и первородности спектакль. Хотя никакой это не спектакль, потому что именно тогда мы будем живыми, искренними и неподдельно счастливыми.

Знаешь ли ты, мальчик знакомый с детства, на что я готова пойти, лишь бы опять заполучить тебя на целую ночь? Догадываешься ли ты, что творится в моей голове всякий раз, когда я представляю, что точно так же ты прикасаешься и к ней, и она точно так же, как до обидного редко делаю это я, стонет в твоих объятиях? Приходило ли хотя бы на сотую долю секунды в твою голову, что я ревную тебя к твоей жене? Разумеется, тебе вовсе необязательно всего этого знать или хотя бы предполагать. Кроме того, в противном случае ты будешь упиваться чувством собственного величия, когда я однажды не выдержу и выложу всё тебе на чистоту. О том, как завишу от тебя, о том, как долго согреваю постель, о том, что никогда не прощу ни себя, ни тебя, за то, что мы есть друг у друга. Но последнее моё заявление я тысячу раз подвергала сомнению и столько же раз разбивала в пух и в прах. Нас нет друг у друга. Нас вообще нет. Есть я и есть ты и твоя смазливая чистокровная жена, от которой ты сбегаешь временами ко мне, чтобы потом сбежать уже от меня к ней.

Я не знаю, зачем позволяю тебе приходить, трогать моё тело и потрошить чувства, главным образом потому, что я не хочу этого знать. Я, наверное, очень больна. Отравлена, заражена. Но только тобой.

Тяжелее всего мне бывает в те моменты, когда ты, красивый до ломоты в бёдрах и столь же агрессивно сексуальный, держишь под руку её, и вы вместе рисуете перед публикой чудесную картину идиллической жизни семьи Малфоев. Я даже не знаю, чего мне хочется больше: не разреветься или же не расхохотаться истерическим смехом, поэтому я стараюсь быть просто холодно вежливой, позволяя Рону или Гарри держать себя за руку и развлекать разговорами. Но потом я пьянею то ли от твоей близости и недосягаемости, то ли от игристого белого, а может и от всего вместе, и в моей голове начинают активно плодиться и размножаться вопросы. Вопросы, которые я не задам никому, и себе в том числе, просто, видимо, моему подсознанию нравится их формулировать. Если оно (подсознание) в сговоре с совестью, то отсутствие ответов играет только на пользу моему разуму.

Откуда вообще взялось это наваждение? С чего мы оба решили, что должны видеться, заниматься любовью, нести какой-то нелепый бред в перерывах между поцелуями и продолжать это снова и снова, оставаясь на людях всё теми же враждующими школьниками? С чего ты вообще вообразил, что мне захочется быть твоей, Драко Малфоя, любовницей?

Я задаю эти глупые вопросы себе снова и снова, и однажды дойдёт до того, что у меня разовьётся нешуточное психическое расстройство и ни один колдомедик не сможет мне помочь. И ты приходишь в мою постель за тем, чего тебе не хватает там, с ней, дома. И я совершенно точно уверена, что пока я буду принимать тебя, ты будешь приходить.

Да, со мной комфортно, может быть, даже волнительно и, что самое главное, грешно и приятно. Да, со мной необязательно разговаривать после секса, но ты почему-то любишь болтать без умолку о своём детстве, положив голову мне на живот. Ты так живо рассказываешь мне ещё и о том, что было бы, если…

Ты не был Пожирателем смерти, а я маглорождённой (ты ни разу на моей памяти не упомянул слова «грязнокровка»), ты не боялся бы своего отца, а я была бы менее правильной, ты умел бы рисковать, а я верила тебе и в тебя…

И твой список «если» растёт с каждым разом, но ни одна из его позиций не имеет ни малейшей перспективы. Но самое худшее не в том, что ты говоришь мне это, и даже не в том, что ты говоришь мне это, лёжа у меня на животе и мечтательно прикрыв глаза, а, пожалуй, в том, что я начинаю тебе верить, и теперь уже у меня появляется свой список «если».

Только мой отличается от твоего тем, что он ещё менее реален и гораздо более пугающий по своему содержанию. Однажды, когда непонятно каким образом в этом пресловутом «если»-списке появилось нечто похожее на «…если бы мы были женаты, у наших детей обязательно были бы твои серые, цвета грозового неба и несбывшихся желаний, глаза и мои ужасно непослушные, но так красиво вьющиеся волосы…», я поняла, что мы заигрались.

В конце концов, первый акт сыгран, актёры ликуют, можно бы взять и антракт.

Я снова придумываю новый повод, чтобы не видеться с тобой, провожу выходные в «Норе», а следующие у Гарри и Джинни. Но мои простыни, даже после многих стирок, пахнут твоими феромонами, и я начинаю хандрить и тихо ненавидеть Асторию за то, что она имеет тебя в своем распоряжении едва ли не каждую ночь. Нет, что ты, я вовсе не схожу с ума, просто такое бывает с женщинами, особенно ближе к тридцати. Скажу тебе по секрету: женщины ещё большие собственницы, нежели мужчины.

Когда станет совсем невмоготу, мы снова появимся друг у друга. Пылкими ли поцелуями в лифте министерства, спонтанными ли встречами, незатейливыми ли обещаниями, кроткими ли и вороватыми взглядами двух сумасшедших, — кто знает?

Но пока у меня есть силы терпеть твоё не-присутствие в моей жизни и постели, но постоянное обитание в мыслях и снах, я обещаю себе держаться от тебя подальше. Подальше ровно настолько, чтобы не намокали ладошки и не расширялись зрачки при виде твоей макушки в толпе министерских служащих.

Но все мои грандиозные планы по выдворению тебя из своего сердца, мыслей и сновидений, идут прахом именно в тот момент, когда ты кладёшь свою ладонь мне на живот, пока мы поднимаемся в лифте на седьмой этаж, окруженные коллегами и невозмутимым тоном заявляешь: «Мисс Грейнджер, я зайду к вам сегодня в семь, будьте на месте». Конечно же, я ничего не отвечаю, чтобы не вызывать подозрений, но уже знаю, что это будет наша прощальная гастроль.

Ты приходишь с опозданием в две минуты и приносишь мне букет винно-красных роз. Да, это мои любимые розы, но я люблю получать их только от тебя. Мы помогаем друг другу раздеться и падаем на кровать. Мне кажется, что ты снова повсюду. Твой шепот, щекотливое дыхание, кончики пальцев у меня на бёдрах, сбивчивый рассказ о том, как ты скучал, медленные поглаживания и горячие поцелуи… ты во мне, в каждой клеточке, но мне тесно. Ты кладёшь ладонь мне на живот и утыкаешься подбородком в плечо. Я лежу к тебе спиной и чувствую себя защищённой. Слёзы стекают на подушку, и под твоё мерное дыхание я забываюсь тревожным сном.

Утро приходит как спасение и кара. Оно несёт в себе избавление и наказание вместе. Я снова одна в постели, но простыни пахнут тобой острее, чем обычно, а в душе шумит вода. Я сажусь, свесив ноги, в полумраке разглядываю, как причудливо смята твоя подушка и сбито бельё под одеялом. Будто бы хочу запомнить. Странное ощущение. Когда ты появляешься в комнате с мокрыми волосами и капельками воды на теле, я с горечью осознаю, что безумно хочу тебя, и от этого моего желания мне становится очень неприятно. Я больше не хочу тебя хотеть. Я хочу другого мужчину, который бы лежал у меня на животе и рассказывал о том, какими чудесными будут наши дети и как мне идут его рубашки по утрам.

Ты улыбаешься, но куда-то скрылся твой лоск и обольстительность. Я усмехаюсь про себя, но не нахожу в себе сил перестать следить за тобой, твоими движениями. Какой-то мазохистский ритуал. Ты одеваешься в темноте, несёшь какую-то чушь про то, какой тяжёлый тебя ждёт день и как ты рад, что начал его со мной. Я улыбаюсь, но моя улыбка, должно быть, больше похожа на оскал. Ты натягиваешь брюки, отточенными движениями, но с чисто аристократической ленцой, застёгиваешь пуговицы рубашки и манжеты. Какая ирония! Драко Малфой надевает вчерашнюю рубашку после ночи проведённую в постели с грязнокровкой. Я снова оскаливаюсь своим мыслям и отмечаю про себя, насколько это противно и вместе с тем здорово, — избавляться от зависимости к тебе.

— Не приходи больше, Драко, — прошу я тебя, невидящим взглядом уставившись в окно.

Удивительно, но ты ничего не возражаешь в ответ, и я продолжаю:

— Мы заигрались, понимаешь? Всё, спектакль окончен. Пора опускать занавес и распускать оркестр.

Ты непонимающе улыбаешься и принимаешься за поиски своих туфель, всё ещё ничего мне не говоря. Обнажённая я подхожу к окну и отодвигаю шторы. Мягкими хлопьями ложится снег. Потом ты целуешь меня в плечо и с извиняющейся улыбкой на губах (которая, к слову, совершенно не вяжется с твоим величием и одиозностью), уходишь прочь.

Я знаю, как нежны твои ладони и чем пахнут слова.

Твои ладони обжигающе холодны, а слова сочатся ложью и пороком.

Спектакль окончен, зрители утирают скупые слёзы кружевными платочками, актёры спешат избавиться от грима, реквизиторы меняют декорации.