Lost Generation (гет)

Солнце убрало с лица длинные лучи-волосы, завязало их степной травинкой, закатало хлопчатобумажные рукава облаков и принялось малярным валиком красить небо в светло-голубой, весенний оттенок. Краска забрызгала все на свете — широкую полосу песчаного пляжа, раскинутые в приветственном жесте просторные ладони серо-голубого моря, пенную черту, словно проведенную волнами, чтобы отделить сушу от водной стихии, играющую на берегу босоногую девочку: она то сидела на корточках, прижавшись к поцарапанным коленкам и сосредоточенно шевеля тоненькими, потрескавшимися губами, пересохшими от морской соли, то вдруг вскакивала и принималась весело носиться по мокрому песку, как своенравная голенастая птица, вздымая грязные брызги, хохоча и всплескивая руками. Море ласково шумело, омывая ее босые ноги, покрытые неровным загаром.

В мягкой вмятинке на склоне поросшего травой холма примостился маленький коттедж, сложенный из замшелого камня. Неровный порог больше всего напоминал положенные друг на друга камни-голыши, козырек над ним подпирали две выложенные ракушками коллоны. Коттедж мог бы сойти за устричную раковинку, в которой уютно свернулась мягкотелая обитательница, если бы из него не вышла красивая светловолосая женщина в клетчатом переднике, не продемонстрировала своим видом, что ракушка обжита вполне человекообразными созданиями, и не позвала удивительным серебристым голосом, разлившемся над морем, как предчувствие благодатного ливня:

— До-ми-ник!

Услышав этот голос, девочка, стоявшая на коленках возле разваливающегося песочного замка, вскочила, и, не отряхивая налипший песок, помчалась в сторону коттеджа.

— Ты опять удрала прямо перед ленчем, безобразница, — очень строгим тоном сказала женщина, но на ее губах неудержимо подрагивала улыбка: очень уж счастливой выглядела встрепанная, промокшая, измазанная Доминик с широкой радостной улыбкой и сияющими глазами, — Сколько раз я тебе говорила: мы должны полдничать все вместе, семьей. Нам не так часто удается собраться всем вместе, папа все время на работе...

Доминик проскользнула под скрещенные на груди руки матери, порывисто обхватила ее за талию и прижалась к мягкому животу и клетчатому переднику. Даже когда мама сердилась — или делала вид, что сердилась, — в ее голосе звучала изумительная музыка серебряных колокольчиков, их перезвон перекатывался над головой, словно карамелька под языком. От мамы всегда вкусно пахло теплом, оладьями и комнатными цветами, и набегавшаяся с утра, голодная, усталая Доминик с жадностью и наслаждением впитывала эти запахи родного дома.

— Мы оставили тебе кусочек смородинового пирога, — сдалась Флёр Уизли, обнимая худенькие плечики дочери мягкой белой рукой, — Если хочешь, можешь подогреть себе чаю и поесть... бессовестная.

— Спасибо, мам! — восторженно выкрикнула Доминик, подпрыгивая и целуя ее в щеку, еще не остывшую от тепла кухни, в которой наверняка подрумянивались вишневые пирожки или яблочная шарлотка, — Я только пойду покажу Виктуар камушек, ладно?

И, не дожидаясь ответа, Доминик одним размашистым прыжком очутилась в доме.

* * *

Доминик любила бывать в комнате старшей сестры. Маленькая, светлая, воздушная, она примостилась на чердаке и как будто вечно витала в облаках. Чтобы добраться до комнаты, приходилось одолеть четыре пролета старой рассохшейся лестницы, которая жутко скрипела под каждым шагом.

Девочка толкнула толстую белую дверь и заглянула внутрь.

Виктуар мама ставила в пример своим отпрыском как образец аккуратности; в свои пятнадцать девочка не доставляла родителям никаких проблем, связанных с переходным возрастом. Быть милой и прилежной у нее получалось удивительно просто и естественно, как, впрочем, и практически все, что она делала; в девочке никогда не ощущалось фальшивости, натянутости, высокомерия, потуг из кожи вон вылезти, чтобы кому-то что-то доказать — она и без этого была самым лучшим человеком из всех, что знала Доминик.

Виктуар сидела на широкой квадратной кровати, застеленной пестрым лоскутным покрывалом, и, перегнувшись через скрещенные ноги, что-то мастерила: не то вырезала из картона, не то прилаживала на суровую нитку и крепила к деревянному крестообразному основанию. На подоконнике, под голубой шторкой с прикрепленными к ней искуственными бабочками, обнимались фиалки, на стенах были развешаны засушенные гербарии из летних трав, а на люстре покачивалась связка ожерелий, которые Виктуар обожала, но никогда не могла найти им место. Луи как-то сказал, что приходить в комнату Виктуар — как возращаться домой после дальнего плаванья. Доминик пришла в восторг от этой ассоциации, и они потом еще целый месяц играли в пиратов и поиски сокровищ. Потому что — если есть, куда вернуться, почему бы и не сбежать?

— Викка, глянь-ка, что я сегодня нашла!

Виктуар подняла голову и сдула невесомую белокурую прядку, упавшую на лицо. Красная заколка на виске давно сползла и теперь висела возле скулы, опасно покачиваясь.

— Викка — это неоязыческая религия, чертенок. А я — Виктуар.

— Ты зануда, — тепло сообщила ей Доминик и плюхнулась рядом на кровать.

Виктуар неудержимо улыбнулась. Эта девочка у всей семьи вызывала такую бессознательную улыбку-искорку, словно смотришь на море, на солнце, на белый парусник вдалеке. Доминик, морское дитя, с вечно промокшими соломенно-рыжими волосами, в камуфляжных шортах до колена, чьи карманы вечно оттопыренны, набиты то морскими камушками, то ракушками в налипшем песке, то обкатанными бутылочными осколками, а чаще всем сразу. В растрепанных косичках Доминик можно было найти засохшие водоросли, подушечки ее пальцев всегда были сморщенные от воды, и пахло от нее всегда морем — рыбацкими сетями, мокрым деревом рассохшихся лодок, просоленной парусиной и приключениями. И Виктуар могла наверняка сказать, даже не глядя, что на светлом паркетном дереве ее комнаты остались такие же мокрые грязные следы, как и во всем доме.

— А что ты делаешь? — полюбопытствовала Доминик, сунув нос в сестрины вырезки.

Виктуар подняла квадратный деревянный крест, и с него спустились на белых нитках разноцветные бумажные журавли. Дождавшись в должной мере восторженного "Ух ты!", девочка довольно улыбнулась, поднялась на ноги — с колен посыпались обрезки ниток и цветной бумаги, — и, задрав голову и протянув руки, пристроила эту конструкцию на заранее ввинченном над кроватью крючке.

— Теперь я могу лежать и смотреть на них, — сообщила она сестренке и подула на бумажных птиц.

— Сделай мне такое! — попросила Доминик, подергав сестру за полу белой воздушной рубашки с вышитым растительно-птичьим­ узором — джинсовые шортики Виктуар были слишком короткими и слишком прилипали к ногам, чтобы за них можно было уцепиться и подергать.

— Обязательно, — добродушно пообещала старшая девочка, — А теперь показывай, что ты тут притащила.

Доминик просияла.

— Ты посмотри, посмотри! — она торопливо высыпала на цветное покрывало свои сокровища: голубенький камушек с прожилками, сверкнувший зеленой искрой, несколько потемневших от воды, явно фальшивых монеток, леску с нанизанными пластиковыми ракушками величиной с ноготок.

Виктуар, снова присев на корточки, придирчиво осмотрела добычу сестренки, перебирая ее тонкими ловкими пальцами, белыми, как у мамы, явно привычными к работе с мелкими предметами.

— Вот это, пожалуй, подойдет, — наконец сказала она, выбрав лазурный камушек, — Особенно с медью будет хорошо, да и в целом по композиции подойдет...

— Ага, — счастливо сказала Доминик, растягиваясь поперек кровати. Короткая оранжевая маечка, из которой она и так давно выросла, задралась и обнажила детское пузико. Всякие там "композиции" Доминик не волновали — ей главное, чтобы браслет наконец был, а уж каким он будет...

Виктуар проворно скатилась с кровати и подбежала к столу, принявшись рыться в выдвинутом ящике, вороша запасы бусин, ниток, лесок, маленьких камней, монеток и мотков мягкой проволки. Наконец, вытащив недоделанный браслет с переплетением якорей, цепочек, канатов, вплетенных ракушек и полупрозрачных камней, Виктуар отщипнула плоскогубцами кусок медной проволки и, скрутив "гнездышко", посадила в него голубовато-зеленова­тый камушек Доминик. Прицепив это сокровище по центру браслета, Виктуар торжественно нацепила феньку на загорелое сестренкино запястье.

Доминик с тихим восхищением уставилась на свое приобретение, боясь даже вдохнуть и помотать рукой в воздухе, чтобы посмотреть, как покачивается камушек-маячок.

— Ну, скажем так — это не худшее из того, что ты сделала за свою жизнь, — наконец заявила она и широко улыбнулась своей неотразимой белозубой улыбкой, состроив забавную мордашку.

— Ах ты, бесстыжая, — рассмеялась Виктуар и, накинувшись на сестру, принялась ее щекотать.

Доминик взвизгнула и повалилалсь на кровать, хохоча, извиваясь и брыкаясь — она ужасно боялась щекотки. Они визжали, играли, валялись и боролись, всхлипывая от смеха, как напившиеся молока щенки, пока Доминик не удалось вырваться от сестры и, скатившись с кровати, метнуться к двери.

Выскочив за дверь, она обернулась с сияющим от счастья лицом:

— В этом году я поеду в Хогвартс и тогда заколдую тебя, чтобы ты никогда не смогла щекотаться! — слишком радостным для угрозы голосом воскликнула она и кубарем бросилась вниз по лестнице.

— Ложи-и-ись! — завопил взъерошенный темноволосый мальчишка, сильным нажимом ладони пригиная к земле рыжую девочку, как буря пригинает к земле тонкие стебли трав и наполненные густым ясным цветом венчики полевых цветов.

Рыжая девочка, худенькая, исцарапанная, с репейником и паутинкой в длинных спутанных волосах, действительно напоминала полевой цветок — дикорастущий, остро пахнущий, с заметной пряной ноткой в аромате. Зовут ее Лили Луна Поттер, но, по правде сказать, на нежную лилию она похожа меньше всего.

— Нечего так орать, — рассудительно заметила Лили, поднимаясь с земли и отряхивая с льняного платьица прилипшие травинки и пушинки одуванчиков, — Они еще даже не закончили сооружение крепостной стены, а ведь им еще надо ров обозначить и продовольствием запастись. Ты посмотри на Хью, у него же грация ополоумевшего таракана! Неужели ты думаешь, что он в таком состоянии станет на нас нападать?

— Ты слишком много умничаешь, Лилс, — Джеймс Сириус Поттер поднялся с четверенек и, расправляя помятые брюки, недовольно поглядел на сестру.

— А ты слишком много выпендриваешься, — ничуть не смутилась Лили, — И никогда не думаешь, прежде чем что-нибудь сделать. В тебе никакой дипломатической хитрости. Ты бы проиграл даже младенцу.

Джеймс сердито поправил сползшие на нос очки. Его назойливая, как пчела, младшая сестренка была абсолютно права, хотя он бы не признался в этом ни одной живой душе, пока она находилась бы в чьем-нибудь теле. Джеймс Сириус Поттер, старший сын в семье героя Второй Магической войны, носитель имен двух самых отвязных парней 70-х, любимец отца, он не избежал общего порока обожаемых детей: несколько необоснованного самомнения. Джеймс бросался на соперника с боевым кличем в святой уверенности, что тот, увидя его грозную фигуру, обязан немедленно устрашиться, сложить оружие и сдаться без боя — мальчишке и в голову не пришло бы осторожничать и продумывать свои действия.

— Но все равно, я — старший! И если ты не будешь меня слушаться, я перестану с тобой играть и...

Лили вытянула тоненькую беленькую шейку, жадно вслушиваясь в надежде услышать наконец долгожданное: "...и буду играть с Альбусом".

— ...и буду играть с Хьюго! А ты останешься одна, потому что Роза слишком умная, чтобы возиться с какой-то там малявкой, — торжествующе завершил Джеймс.

Лили вздохнула, и ее острые плечики огорченно поникли. На шпильку братца она даже внимания не обратила — с Розой они прекрасно ладили, несмотря на то, что та была на год старше, а в преданности Хьюго Лили не сомневалась, — но девочке не давал покоя разлом в отношениях братьев. Кажется, Джеймс не сказал младшему брату ни одного доброго слова с того дня, как Шляпа определила первокурсника Альбуса на Слизерин. Сначала подколы Джима на эту тему воспринимались в семье вполне доброжелательно — мол, и правда, вот так история, слизеринец среди потомственных гриффиндорцев, — но со временем его шуточки становились все злее, и даже родители не всегда могли одернуть старшего сына.

Лили же была чувствительна, как всякая будущая женщина, и очень остро ощущала подавленное эмоциональное состояние Альбуса. Но она выросла в семье преимущественно мужской, где не было принято выражать свои чувства ласковыми словами и прикосновениями. Лили была в равной степени изумительна и суховата, как чарующее взор бескрайнее поле с колючей жесткой травой.

— Ты чудовище! — возмущенно заявила она и уселась прямо на землю, поджав ноги, скрестив руки на груди и демонстративно отвернувшись.

Джеймс плебейски шмыгнул носом, утерев его сгибом кисти, и рывком сел рядом. У него всегда были такие порывистые, стремительные движения человека широкой души.

— Ну, Лилс, — просительно сказал он, тронув сестренку за веснушчатое плечико, выступающее из льняного рукавчика.

Лили обиженно дернулась, и рыжая прядка возле виска с запутавшейся в ней полевой травинкой на мгновение открыла скулу и вздернутый острый нос.

— Ну, хочешь, я не буду больше тебя дразнить? Только иногда. По праздникам. Всем календарным, — задумчиво добавил Джеймс, — И даже не буду изводить Ала аж до самого сентября.

Лили повернула голову. Джеймс сидел на коленях, склонив набок взъерошенную голову и с щенячьей влюбленностью заглядывая ей в глаза из под темно-коричневой оправы очков. Он умильно похлопал ресницами, и девочка не выдержала — она рассмеялась и уткнулась лбом в его плечо.

— Ну вот, теперь у меня на рубашке точно остануться зеленые пятна от травы, — пошутил Джеймс, неловко обнимая сестренку. Это была семейная шутка: Поттеры говорили, что Лили у них полевая царевна, и к чему она ни прикоснется — все тотчас зазеленеет и расцветет.

— Если не будешь обижать Альбуса, я, так уж и быть, прощу тебя, — милостиво согласилась Лили.

Джеймс немедленно поклялся всеми известными предметами гардероба Мерлина, подняв раскрытую левую ладонь и приложив правую к сердцу, и Лили улыбнулась. Несмотря ни на что, Джеймса она все-таки любила чуть больше, чем Альбуса — у него был настоящий львиный характер: щедрый, великодушный, гордый и высокомерный.

— Ал! — завопила Лили, издалека заметив приближающегося брата, и призывно замахала ему рукой, — Иди к нам!

Альбус, худенький чероноволосый мальчик, в свои двенадцать еще немного неуклюжий и угловатый, как галчонок, приблизился к ним с неуверенностью и горячностью отчаявшегося человека — с таким видом закомплексованная девица подходит на вечеринке к популярному парню, чтобы пригласить его потанцевать. Вид Джеймса и Лили, дружно сидящих рядом в обнимку, смущал его — Альбус подсознательно был убежден в том, что ему никогда не стать частью их союза, не разделить этой теплой семейной дружбы.

— Привет, слизеринец! — радушно воскликнул Джеймс, дружелюбным жестом протягивая ему широкую ладонь.

Альбус замер в полушаге, и что-то в его лице привычно дрогнуло — но впервые тонкие губы искривились не от сдерживаемых слез, а от злости. Впрочем, где было углядеть различие шумному, жизнерадостному Джеймсу, никогда особенно не утруждавшемуся философскими размышлениями и психологическим чутьем?..

Даже чуткая, наблюдательная Лили не увидела этой разницы.

— Джеймс! — огорченно, возмущенно, растеряно воскликнула она, оттолкнув его руку.

* * *

Тогда, год назад, на вокзале Кинг-Кросс, слова отца не слишком утешили Альбуса Северуса Поттера. Ему только исполнилось одиннадцать, но он уже был достаточно проницателен, чтобы понимать: Поттеры не примут в свою семью слизеринца. Конечно, внешне все останется как прежде: мама будет целовать его в лоб на ночь, папа продолжит учить их с Джеймсом играть в квиддич на внутреннем дворе, старший брат будет по-свойски отвешивать ему подзатыльники, Лили — с тоненьким визгом виснуть на шее, встречая его в конце учебного года... Но ему больше никогда не поставять в пример блистательных Мародёров, потому что они были гриффиндорцы; ему никогда не будут рассказывать о мелких и радостных победах, одержанных родителями во время учебы в школе над зловредными "змеюками", потому что он будет слизеринец; подколы Джеймса перестанут быть доброжелательными, а Лили лишний раз воздержится от рассказа о том, как она одержала верх над своей школьной соперницей с его факультета.

Но одно Альбус знал совершенно точно — он не хочет просить Шляпу учитывать его желание, как говорил папа. Он не хочет насиловать собственную природу ради других, пусть даже самых родных людей. Он не хочет в Гриффиндор, в общество таких же счастливых и пьяных от жизни оболтусов, как его брат, очаровывающий всех своей сияющей королевской улыбкой. Если Шляпа отправит его на Слизерин — значит, это его судьба и его крест, и он будет нести его с гордостью.

— Здесь свободно?

Альбус оторвал взгляд от сосредоточенного разглядывания выгравированных на бирке чемодана инициалов "A.S.P." и повернул голову. В купе заглядывал светловолосый мальчик примерно его лет, бледный, сероглазый, с очень спокойным взглядом.

— Тут только мы с братом, — ответил он, — Заходи, места еще есть.

Мальчик втащил чемодан, закинул его на сетку над сиденьем. Альбус завороженно следил за его движениями: тот двигался с резкостью и грациозностью, казалось бы, несовместимыми, словно швыряя себя в пространстве. Светлые волосы были чуть длинны для мальчишеской стрижки и падали на глаза. Мальчишка дернул головой, чтобы откинуть их, и сел напротив Альбуса, безмятежно уставившись на него.

Альбус вдруг застеснялся своей нечесаной смоляной копны, приставших к плечам пиджака ниточек, запачкавшихся башмаков: у незнакомца был такой строгий и безукоризненный ухоженный вид, словно он готовился к этой поездке не последние два-три дня, а всю жизнь, с самого рождения.

— Меня Альбус зовут, — сообщил Поттер.

— Скорпиус, — представился мальчик. Именно так — представился; не просто назвал свое имя в ответ на негласное приглашение познакомиться, а определил свою позицию, обозначил границы, расставил по местам все население Магической Британии.

Он замолчал, и Альбус понял, что никогда не решиться продолжить беседу, пока этот удивительный человек не выскажет свою расположенность к разговору с ним. Впрочем, мальчик поглядел на него с любопытством.

— На какой факультет тебе хотелось бы попасть? — вдруг спросил он.

Альбус подивился, как точно Скорпиус угадал самый насущный для него вопрос — словно одной стрелой пригвоздил все смятение, сомнение, неуверенность, душевные метания и внутренние терзания.

— А ты? — вопросом на вопрос ответил Альбус.

— Главное — не Гриффиндор, — скривился Скорпиус, — Дом святого Поттера, выпустивший величайших героев двух магических войн... Гриффиндор, славный тем, что учатся там храбрецы... Зазнайки и выскочки там учатся. И все просто-напросто любимцы учителей, которые незаслуженно стяжают лавры.

— Все мои предки учились на Гриффиндоре, — чуть удивленно отозвался Альбус. Его поразило, что факультет Годрика Гриффиндора, о котором у него в семье говорят не иначе, как с восторженным придыханием, может вызывать у кого-то такое... не отвращение даже, презрение.

— Да? — Скорпиус склонил голову набок и посмотрел на него внимательно, — Ну надо же. А с виду — такой приличный человек...

И они вдруг засмеялись, негромко, слаженно, словно знали друг друга всю жизнь. И этот короткий позванивающий смех сблизил их, как это не смогли бы сделать сотни и тысячи часов задушевных разговоров.

— Ты ведь Поттер, верно? — проницательно спросил Скорпиус.

Альбус оборвал смех на полуноте. Что, если Скорпиус сейчас скажет, что не хочет общаться с человеком из семьи "святого Поттера", и он потеряет едва обретенного возможного друга?

— Да, — решительно ответил Альбус. Ему была неприятна мысль о лжи, к тому же по Скорпиусу сразу было видно, что его не так-то просто будет обмануть.

— Ну что ж, — невозмутимо ответил Скорпиус, протягивая ему узкую твердую ладонь, — А я — Малфой.

Он выжидательно смотрел на своего соседа, явно ожидая реакции.

Недолго думая, Поттер пожал Малфою руку.

Это было Рождество, и в доме Перси Уизли, украшенном гирляндами из остролиста, омелой, разноцветными огоньками и елочными игрушками, царило суетливое оживление. Одри, с заколотыми за затылке волосами и очками на кончике носа, делавшими ее похожей на строгую школьную учительницу, торопливо и аккуратно расставляла блюда на белой скатерти, стараясь не задеть красные восковые свечи и периодически вытирая руки о новенький, похрустывающий фартук. Восьмилетняя Молли, помогавшая ей по мере сил, носилась по дому, приземистая и деятельная, как рыжая бомбочка с подожженным фитилем.

Когда Перси выносил из кухни огромное тяжелое блюдо с самой большой жареной индейкой, какую только можно было увидеть отсюда и до самого Ла-Манша, раздался звонок в дверь.

— Лулу, открой, пожалуйста. Все равно ты ничего не делаешь, — попросил он, с легким неодобрением поглядывая на младшую дочь, которая сидела перед камином, обхватив руками колени и неотрывно глядя в огонь.

Люси вспорхнула с места и побежала к двери. Раздался щелчок открываемого замка, на ноги дыхнуло рождественским морозом с улицы, коридор ожил и зазвенел, наполнился негромкими радостными голосами, смехом, мягкими звуками приветственных поцелуев — если дочери Билла Уизли унаследовали что-то от матери, так это французский этикет: Флёр при встрече всегда целовала невесток, и Виктуар с Доминик явно от нее научились здороваться с кузинами, звонко чмокая их в щеки.

Это было Рождество, на подоле белого вязаного свитера Люси были вышиты зеленые и голубые веточки. Луи Уизли, шестилетний белокурый чертенок, стянул промокшую от снега лыжную шапку с беспутных кудрей и улыбнулся ей выпавшим молочным зубом. Его сестры в прихожей снимали пальто, его мама поправляла им волосы, кго отец стряхивал снег с зимней кожаной куртки, хлопал большими ладонями, розовыми от мороза, и широко улыбался всем сразу.

А Луи — только ей.

— С приездом! — воскликнула подбежавшая Одри, принимая у Флёр снятое пальто, — О, Мерлин, моя дорогая, прекрасное платье! Ты выглядишь изумительно! А это ваши девочки? Билл, ваши дети — одно сплошное очарование! Какие красивые прически!

Виктуар, хорошенькая светловолосая девочка с усеянным светлыми веснушками личиком, изящно и мило порозовела, заправив под нарядную заколку выпавшую прядку. Доминик, казавшаяся ровесницей своего брата, только фыркнула, но нельзя было точно сказать, выразилось в этом звуке презрение или удовольствие.

— Не то что мои неряхи, — шутливо сказала Одри, погладив Люси по голове.

Люси смущенно заправила свой сиротливый мышиный хвостик за широкий и мягкий ворот белого свитера. Мама говорила, что с возрастом они приобретут фамильный медный оттенок, но ей было уже целых семь лет, а волосы, тонкие и мягкие, так и оставались неопределенно-русого цвета. Вон Молли всего на год старше, а уже полыхает таким пожаром краски, что Люси даже немножко жмурится, когда расчесывает сестре волосы.

— У вас очень красивые дочки, миссис Уизли! — с искренней непосредственностью воскликнула Виктуар.

И Люси немедленно прониклась к ней расположением, хотя не очень-то поверила — Виктуар казалась той самой чистой душой, которая всех людей считает красивыми.

— Спасибо, золотко, — с улыбкой ответила Одри, — Ну что, мои дорогие, пройдемте к столу? Скоро Поттеры обещали подъехать, и бабушку с дедушкой мы сегодня ждем...

Из всех ветвей клана Уизли семья Перси отличалась самым просторным домом, поэтому на праздники все Поттеры-Уизли обычно собирались у них. Исключение составляли разве что те случаи, когда они ехали в Нору, чтобы лишний раз не заставлять пожилых Молли и Артура покрывать большие расстояния, да и просто вспомнить старые добрые времена, когда все вместе росли под этой самой покосившейся деревянной крышей.

И они шумно и весело прошли в зал, как проходит летняя буря с ливнями, вороша лесные заросли джунглей и оставляя после себя неброскую разруху, придавающую миру бунтарский и свободолюбивый облик неподчинения человеческой пяте.

Луи остался стоять, перебирая пальцами в полосатых голубых носках.

Посреди холодного, темного зимнего вечера он казался смуглым красавцем-пиратом, только что ограбившим южные побережья, такая у него была плутоватая улыбка. Они и правда были похожи с Доминик, при взгляде на которую первым делом хотелось спросить, из каких морских пучин Флёр с Биллом выловили эту золотую рыбешку. Только Доминик была рыжая, а Луи — златокудрый, как Купидон.

— Ты, ундина! — вдруг сказал он и засмеялся.

И Люси робко, неуверенно, несмело улыбнулась ему.

Их было так много, кузин и кузенов, и они так искренне веселились, устраивая игры прямо на полу, снуя под столом, отфыркиваясь от скатерти и возмущенных родительских замечаний. Луи категорически отказался от картофеля, стянул со своей тарелки накрахмаленную конусообразную салфетку и сделал из нее самолет. Зажав его в руке вместе с длинным полосатым леденцом, он сполз со стула и огляделся.

— Эй, ундина, — свистнул он дырочкой в верхнем ряду зубов, тронув Люси за локоть, — Смотри!

Он протянул ей руку ладонью вверх, показывая свои сокровища. Люси улыбнулась как-то по-взрослому, умиленно и чуть снисходительно, но Луи это ни в коей мере не обескуражило.

— А у тебя такого нет! — он гордо поднял голову, и, явно довольный собой, собрался удалиться.

— Стой! — обиженно сказала Люси. Голосок у нее был нежный и мелодичный, как пение птиц по весне, — Я же тоже хочу поиграть!

И Луи очень охотно отдал ей самолетик, сунув леденец себе в рот.

За один вечер они исследовали всю галактику, нимало не смущаясь неприспособленностью самолета к космическим путешествиям, избороздили вдоль и поперек семь морей Испанского мэна, открыли вход в замечательную волшебную страну с цветущими садами и чудными лесными созданиями, нашли сокровища Нибелунгов и совершили невероятное количество полезных изобретений, вроде башмаков, которые никогда не скрипят, в которых можно идти в Ирландию искать лепреконов, и лестницы до небес, чтобы чистить Луну от пыли. Люси, сияя румянцем и солнечной улыбкой, помогала Луи сражаться деревянной палкой против жаркого дыхания дракона ради жарких взглядов заточенной принцессы.

И они почти победили его, когда оказалось, что уже поздно, родители и сестры Луи собирались домой и ему нужно было идти с ними.

Люси и Луи торжественно заключили боевой товарищеский союз, принесли друг другу клятву воинской верности и пообещали прикончить дракона в следующий раз.

* * *

«А еще у нас в полночь бьют в зале старинные часы с медным маятником, так страшно, как будто созывают двенадцать королевен на ночной бал во дворце Подземного Короля», — жаловалась Люси в письме кузену, — «И вчера, когда я шмыгнула ночью за молоком, папа поднялся из своего кресла, в отблесках пламени в камине похожий на восковую фигуру жуткого старика, и напугал меня до крика. Мама и Момо готовят рождественское полено, возятся на кухне, смеются, рассыпают муку, поют дурацкие смешные песенки, а меня не зовут...»

Солнечным сентябрьским днем юркий и шустрый сычик влетел в форточку ее комнаты.

«Люси! Нос снегом натру!»

Она засмеялась. Она всегда смеялась, когда приходили его письма. Каждый раз, когда Люси плакалась ему, как неразумная юная баньши, не умевшая отличить живого человека от сказочного персонажа из книжки, Луи умел двумя-тремя строчками вернуть ей душевную гармонию. Он шутливо обещал всю ночь дудеть под ее окнами, закидать крышу лентами серпантина и красными шутихами, бросить в ее окно горсть снега поутру.

И она всегда смеялась. И все становилось хорошо.

Сегодня Луи поедет с ней в Хогвартс. Она станет второкурсницей Хаффлпаффа, а он будет сидеть на табуретке под огромной потемневшей Шляпой и, наверное, представит, что это пиратская шляпа с перьями, а он — капитан этого беспорядочного, пестрого экипажа из семи курсов четырех факультетов, которые будут сидеть и глазеть на него. И будет улыбаться своей лукавой, чуть самодовольной улыбкой.

Никакого снега уже и в помине не было, но для Люси сегодня наконец-то закончилась зима.

— Ты думаешь, ему понравится мед? — с сомнением спросил Тедди, опасливо понюхав открытую крышечку.

— Не знаю, — беззаботно отозвался Джеймс, почесав затылок, так что очки со лба упали опять на нос, — Чем они вообще питаются?

— Молоком, — подумав, припомнил Тед, — И еще девчонки обычно кормят их какой-то растворимой гадостью бежевого цвета из бутылочек. Как их только не рвет?

— А ты попробуй дай ему, — посоветовал Джеймс, — Если он такое не ест, то должен понюхать и отвернуться.

Тедди счел совет полезным и решительно протянул баночку с медом сидевшему перед ним на столе малышу лет трех-четырех, который немедленно запустил в нее пальчики и вымазал себе лицо, пытаясь попасть пальцем в рот.

— Кажется, ест! — обрадовался Джеймс, — Давай найдем ему ложку!

Мальчишки перевернули почти все Больничное Крыло в поисках чистой ложки для детеныша, но, когда одна из пациенток, маленькая русоволосая девочка лет четырнадцати, смущаясь и краснея под горящим взором Теда, одолжила им одну из своих двух ложек, дверь распахнулась и в Крыло влетела Виктуар.

— Упс! — крякнул Джеймс, раньше друга сообразив, что сейчас будет.

Виктуар замерла посреди палаты, держа в руках опасно качающуюся конструкцию из пробирок и мензурок, и обвела помещение таким свирепым взглядом, какой вряд ли можно было бы ожидать от голубоглазой блондинки. Взгляд этот разил наповал, как струя из сифона с греческим огнем. Вид очаровательного малыша, которого Тед так трогательно кормил с ложечки, почему-то не умилил ее женское сердце — наверное, потому, что малыш сидел на ее отчетной документации и заляпал липким сладким медом весь стол.

— Ты что, последний разум потерял? — взвизгнула она, набрасываясь на Люпина.

Виктуар никогда не задавала лишних вопросов. Ну там, "Что здесь происходит?", "Что случилось?", "Почему этот ребенок сидит на столе?". Она смотрела, видела и делала выводы. Иногда поспешные, но...

— Я! Оставила! Вас! На пятнадцать! Минут! Мало того, что этот ребенок испортил мне работу четырех бессонных ночей, так мне еще и полдня отмывать его от меда, чтобы вернуть мадам Помфри! О Мерлин, — вдруг задохнулась от поразившей ее внезапной догадки Виктуар, — А вдруг у него аллергия на мед?!

Тедди замер, и наполненная ложка зависла в нескольких сантиметрах от пухленького детского личика. Ребенок хозяйственно потянулся за ней и с видом профессионала поймал ртом густую, золотистую, прозрачную каплю.

— Это же племянник мадам Помфри! Она попросила меня за ним присмотреть... Теперь мне ни за что не получить положительных рекомендаций, — убито сказала Виктуар и села на пустую больничную койку.

Виктуар, начинающий целитель, со дня выпуска из Хогвартса воцарилась в Больничном Крыле и в два счета привела в порядок все бумаги и всех пациентов. Если пожилая мадам Помфри, лечившая еще деда своей юной практикантки, помнила всех попавших в Крыло ребят только из профессиональной привычки, то Виктуар, сызмальства приученная к порядку, разложила всех детей по видам болезней и приклеила на кровати ярлычки, цвет которых обозначал степень тяжести заболевания. Девочка, одолжившая Теду ложку, лежала под красным кружочком и синим квадратиком, и это значило, что у нее скарлатина, но кризис уже прошел, опасности для жизни нет и остается только держаться лечения и ждать выздоровления.

— Может, у него нет аллергии на мед? — робко предположил Тед, чувствуя себя виноватым.

Виктуар подумала, с сомнением поглядела на ребенка. Малыш счастливо смеялся, бия ногами в воздухе и хватая липкими грязными ручонками бирюзовые вихры Теда. Насколько хватало колдомедицинских познаний Виктуар, симптомов приближения ужасной скоропостижной смерти вроде бы не было.

— Может, и нет аллергии, — с достоинством согласилась девушка, отбирая у Люпина ребенка и предусмотрительно держа его цепкие пальчики на расстоянии от своего лица, — Но ты все равно безответственный шалопай, которому нельзя доверить даже пустячного дела. Находиться с тобой в одном обществе дольше пяти минут — серьезная опасность для жизни! — она фыркнула, взмахнула волосами и вышла с гордо поднятой головой, закрыв за собой дверь ногой в летнем босоножке.

Тед озадаченно поглядел ей вслед. Его всегда интриговала и завораживала способность Виктуар в любой ситуации сделать его виноватым.

— Фух, ну, кажется, пронесло, — со знанием дела выдохнул Джеймс, театрально утирая пот со лба.

— А ты где был все это время? — возмутился Тед, оборачиваясь.

— Прятался за занавеской, — без малейшего стыда отозвался Джеймс.

— А я, значит, должен был в одиночку выдержать бой? И где твоя товарищеская солидарность, Поттер? Между прочим, это ты предложил накормить этого чертова детеныша этим проклятым медом!

— Ну, она же твоя девушка, — невозмутимо заметил Джеймс, выскребая из баночки остатки меда, — Вдруг бы вы помирились и начали целоваться? Я уже один раз видел это зрелище, спасибо, мне хватило на всю оставшуюся жизнь.

Тед, пользуясь правом старшего товарища, отвесил Поттеру душевный подзатыльник, стараясь не думать о том, что, когда Виктуар отчитывала его, ему и впрямь хотелось ее поцеловать. Чтобы заткнулась. И еще, пожалуй, обхватить руками, чтобы она в гневе пыталась вывернуться, извиваясь в его объятиях... и повалить на одну из этих больничных коек, чтобы...

— Вот-вот, — заметил Джеймс, наблюдая за медленно изменяющимся выражением лица Теда. Он выковырял пальцем последнюю каплю меда и сунул палец в рот, посасывая, — Об этом я и говорю. Хоть бы пациентов постыдились.

Волосы Теда смущенно позеленели, но ко второму подзатыльнику Джеймс уже был морально готов и успел увернуться, хохоча, как сумасшедший, на все Крыло.

* * *

— Хьюго, это Алисия и она теперь будет с нами дружить, — сообщила брату Лили, подтаскивая за руку невысокую худенькую девочку с пышными светлыми волосами.

Хьюго Уизли, веснушчатый остроносый мальчишка с копной рыжевато-каштановых кудрей, сделал такое выражение лица, какое обычно бывает у консервативного отца, когда его дочь приводит домой мальчика и сообщает, что он теперь будет с ними жить.

Алисия застенчиво смотрела на Хьюго снизу вверх. Она была такая миленькая, розовощекая, с вздернутым носом и ласковыми светлыми глазами, руки с фенечками на запястьях храбро вцепились в пергаменты с конспектами первых лекций пятого курса. Солнце освещало ее спину, собранные в "конский хвост" волосы словно светились изнутри, и она была похожа на пылинку, сияющую в потоке солнечного света.

— Гм, — сказал Хьюго, и выражение его лица изменилось: теперь он был похож на отца, чья дочь привела домой девочку.

— Алисия классная, — убежденно сказала ему Лили, крепко держа подругу за руку, — И храбрая — жуть! Вчера она подсказала мне на уроке МакГонагалл, а сегодня дала списать контрольную по травологии прямо на глазах у профессора!

— Ну, это совсем не подвиг, — мягко возразила Алисия, — Он же мой папа.

На лице Хьюго вдруг отобразилась какая-то мысль.

— Так ты Лонгботтом, что ли?

— Ага, — счастливо улыбнулась Алисия.

— Ну давай возьмем ее в команду! — умоляюще говорила Лили, просительно заглядывая брату в глаза, — Мы сможем устраивать собрания клуба во время уроков травологии, а Алисия нас прикроет! И вообще она очень-очень хорошая, она любит ту же музыку, что и мы с тобой, и еще здорово рисует!

Хьюго размышлял. С одной стороны, ему вполне хватало одной головной боли в виде его кузины. Лучший друг-девчонка еще куда не шло, когда она в количестве одной штуки, но когда их уже две... Однако с другой стороны — дочка профессора травологии действительно может быть полезной.

— И потом, она просто симпатичная! — окончательно добила его Лили своей железной аргументацией.

Хьюго, склонив голову на бок, оценивающе поглядел на Алисию. Девочка покраснела.

— Ладно, — согласился Уизли.

Лили обрадованно взвизгнула и повисла сначала у брата на шее, а потом обняла Лонгботтом, безнадежно помяв все ее конспекты. Алисия выглядела смущенной, обрадованной и... настороженной. У Хьюго возникло подозрение, что его любимая сестренка не очень-то интересовалась желанием самой Алисии стать частью их компании.

— Тебе понравится, вот увидишь, — беззаботно щебетала Лили.

— Так, хвостики, — лидерским голосом распорядился Хьюго, — Быстро захлопнули клювики и разошлись по одному. Через пять минут встречаемся на нейтральной территории между спальнями Гриффиндора и Хаффлпаффа. Лилс, проводишь новенькую, — и, на прощание дернув кузину за рыжую прядку, Хью подмигнул девочкам и удалился.

— Ну прости меня, — ласково говорила Виктуар, протянув руки и обхватив Теда мягкими, теплыми рукавами из светло-серой шерсти, — Ты же знаешь, какой мегерой я становлюсь на работе.

— Да я совсем не сержусь, детка, — совершенно искренне говорил Тедди, — Всякое бывает. Я бы тоже злился, если бы какой-нибудь придурок загубил мой четырехдневный труд. И потом, ты же девушка...

— И что? — слегка отстранилась Виктуар, забавно хмуря аккуратные светлые брови.

— Как что, — смутился Тед, — У вас же это... Бывает...

Виктуар рассмеялась. Люпину нравилось смотреть, как она смеется: ее серьезный, сосредоточенный взгляд зажигается какими-то лукавыми искрами, вокруг глаз собираются солнечные лучики-морщинки, лицо наполняется внутренним светом и смех серебряной нитью выплетается из окружающего покрывала повседневности.

Они сидели на диване возле камина гриффиндорской гостиной, Виктуар положила ноги ему на колени и писала, заканчивая главу к реферату. В начале семестра на колдомедиков-практикантов навалили столько работы, что им с Тедди приходилось идти на невероятные ухищрения, выкраивая часок-другой для свиданий. Собственно, Люпину сейчас тоже нужно было находиться на дежурстве, но... вся школа мирно спала, Тутс, начальник стажировки младших авроров, нахально отправился обхаживать девушек в кафешках Хогсмида, а Виктуар была гораздо лучше ночного патрулирования. Узнав, зачем Теду посреди ночи в гостиную Гриффиндора, Джеймс просветил друга насчет контрацепции, получил пинка и, фыркая от смеха, назвал пароль.

— Вы, мальчишки, так мило стесняетесь этого слова, — сказала Виктуар, щелкнув его по носу, — Прямо все как один.

— Откуда это у тебя такие познания о мальчишеских стесняшках? — ревниво спросил Тедди.

— А ты думаешь, что ты первый и единственный? — поддразнила его девушка, — Я, между прочим, на одну восьмую вейла.

Тед хмыкнул.

В школьные годы Виктуар действительно пользовалась бешеной популярностью у мальчишек. Впрочем, "популярностью" назвать это было бы не очень-то правильно: под "популярной девушкой" все обычно подразумевают рафинированную слизеринскую стерву без элементарных моральных устоев, зато с непомерными претензиями.

Виктуар же Уизли уважали и ценили. Она всегда охотно болтала с мальчишками, и, хотя сама редко принимала участие в их шалостях, всегда готова была прикрыть перед учителями и старостами. Парни ее обожали. Виктуар была такой славной, смешливой, ласковой, строгой и великодушной, была светлым пятном в темных отсыревших стенах этого готического замка, походным костром, который примет, обогреет и развеселит любого. Разве кому-то придет в голову намекать походному костру об интимных отношениях? Они оберегали ее, как младшую сестру, как некий символ своей молодой жизни, хрупкой и бесстрашной.

Помнится, когда Тедди похвастался парням, что они с Виктуар теперь встречаются, ему кто-то хорошенько врезал. И они все бросали на Люпина сердитые хмурые взгляды до тех пор, пока не убедились, что Уизли совершенно счастлива, а Тед вовсе не собирается поволочиться за ней и выбросить после использования, как одноразовый стаканчик, из которого парни в гриффиндорской спальне по очереди тянули контрабандное огневиски.

Кстати, после этого огневиски полилось рекой — семикурсники недели две праздновали, что их "дочь полка" наконец-то нашла себе достойную партию. Это значило, что можно больше не дежурить ночью возле ее спальни, опасаясь вторжения какого-нибудь слизеринского извращенца, да и выпускаться из Хогвартса, оставляя девочку одну еще на год, уже не так страшно — Теда Люпина, звезду Дуэльного клуба, знали все, так что еще последующим нескольким поколениям хватило бы, чтобы обходить спальню девочек Гриффиндора стороной.

— А у тебя волосы порозовели, — ехидно сообщила Виктуар.

Тед чертыхнулся и усилием воли вернул себе естественный оттенок. Под естественным оттенком, надо сказать, понималась некая смесь синего и зеленого нескольких разных тонов.

— Ну когда у тебя уже закончится эта тяга к эпатажу? — укоризненно спросила Виктуар.

— Можно подумать, тебе не нравится, — усмехнулся Тедди.

— Мне-то нравится, — немедленно отозвалась девушка, — Но, знаешь ли, еще сотне-другой девиц весьма развязного вида, которые околачиваются вокруг твоего поста — тоже! Куда только мир катится? В наше с тобой время обучения девочки в Хогвартсе были куда воспитаннее!

— Мне так нравится, когда ты меня ревнуешь, — неприличным голосом протянул Тед, наклоняясь к ее лицу, освещенному отблесками пляшущего в камине пламени.

— А у тебя только одно на уме! — засмеялась Виктуар, стукнув его пальцем по лбу.

Тедди состроил физиономию оскорбленной в лучших чувствах невинности и с обиженным видом потер лоб.

— Я, между прочим, звал тебя на свидание. Если бы я хотел посмотреть, как ты строчишь этот свой проклятый реферат, пришел бы в библиотеку.

— Не ворчи. В библиотеке нельзя было бы сделать вот так, — Виктуар потянулась и поцеловала его.

Тед обнял ее, прижимая к себе. Он был молод, беззаботен и безответственнен, любил при случае проводить взглядом красивую девушку и пошуметь с друзьями за бутылкой сливочного пива, так что его сложно было заподозрить в утонченной направленности романтической мысли. Почему же тогда его всего пронзает сладостной дрожью, когда он ощущает Виктуар под одеждой, прижавшейся в нему острыми плечиками, упирающейся коленками в его живот? Она была такая теплая, гибкая...

— Все, мне пора, — шепнула девушка, осторожно отталкивая его.

Тедди издал такой разочарованный вздох, что Виктуар даже рассмеялась.

— Ты когда-нибудь перестанешь меня мучить? — возмущенно спросил Люпин.

— Я врач, — задорно улыбнувшись, ответила Виктуар, — Это моя работа.

Она выскользнула из его объятий и слезла с дивана, подбирая рассыпавшиеся листки пергамента. Подперев щеку кулаком, Тед смотрел, как Виктуар мягкой тенью скользит в лепестках огненного света, изящная, как хрустальная статуэтка, но такая теплая и родная в этой помятой пижамке, в закатанных беленьких носочках с розовыми пальцами...

— Приходи ко мне завтра в Крыло, — сказала она ему, целуя в щеку на прощание.

— Я постараюсь, детка. Тутс явно заподозрил, что я не за зеленкой в школу сбегать отпрашиваюсь. Он позвал меня и мрачно сообщил, что в следующий раз я попаду в Крыло, только сломав ногу.

Смех Виктуар раздался уже за дверью.

* * *

Альбус отодвинул «Продвинутый курс Трансфигурации», потянулся и зевнул, почесывая затылок волшебной палочкой.

— Мне кажется, что мы хорошо поработали, Скорп, и сегодня уже можем пойти спать. В противном случае нам придется лечь спать завтра. Полчаса до полуночи осталось.

Скорпиус молча кивнул, переписывая последние строчки параграфа из «Расширенного курса зельеварения» Либациуса Бораго в свой свиток.

Они с Альбусом уже несколько часов сидели в библиотеке, конспектируя дополнительные материалы и совершенно забыв о времени и пространстве. Малфои и Поттеры дружно задохнулись бы от возмущения, узнав страшную тайну: их отпрыски, надежда и гордость рода, внезапно пренебрегли наследственной неприязнью к другой фамилии и стали лучшими друзьями. Да и сошлись-то на почве чего — науки! Одинаковый позор и для чистокровных аристократов, за которых всю жизнь работал и думал кто-то другой, и для благородных и жизнерадостных любителей магглов, которые вообще не работали и не думали.

«Должно же быть у предков хоть что-то общее», — флегматично замечали друг другу мальчики, привычным движением бросая в камин изумленно-гневные письма родителей.

За стеллажами библиотеки испуганно заметался огонек фонаря.

— Вы что тут делаете? — возмущенным шепотом воскликнул девичий голосок.

Альбус чуть не уронил потрепанные пыльные фолианты, которые пытался поставить на полку. Скорпиус медленно поднял голову.

Возле стола стояла девочка примерно их лет, с подстриженными рыжими волосами, закутанная в серое одеяло на манер плаща. Она подняла фонарь повыше, чтобы разглядеть бесстыжие лица нарушителей школьного правопорядка, и скатившееся покрывало обнажило одно плечо, потянув за собой блестящую бретельку шелковой летней пижамы.

— А ты кто такая? — невозмутимо спросил Скорпиус.

— Это моя кузина, — сердито ответил за девочку Альбус, успевший разобраться с непослушными, выскальзывающими из усталых пальцев учебниками, — Роза, ты почему не спишь?

— Я пришла вернуть книги, — свистящим сердитым шепотом сообщила Роза Уизли, демонстрируя вещественные доказательства, — Я дочитала сегодня ночью, а завтра у меня плотное расписание, забежать в библиотеку будет некогда, и...

Она поймала устремленный на нее откровенно заинтересованный взгляд Скорпиуса, смутилась и скомкала конец предложения.

— И вообще, чего я перед вами отчитываюсь? Вы что тут забыли? Хотите подлизаться завтра к учителям на контрольной? — неловко съязвила Роза.

Альбус только фыркнул. Они со Скорпиусом занимались глубоким изучением школьных предметов исключительно из любви к науке. Ни один профессор, обучающий их в течении этих шести лет, не мог похвастаться тем, что на его уроке Поттер и Малфой блистают знаниями и метят в Лучшие волшебники своего возраста — мальчики считали это показухой, низким и недостойным занятием для будущих грозных магов-учёных.

— Уж не думаешь ли ты, что лишь храбрым гриффиндорцам свойственна тяга к знаниям, а слизняки-слизеринцы созданы только для того, чтобы подстраивать вам всяческие пакости? — ядовито осведомился Скорпиус.

— Откуда ты знаешь, что я с Гриффиндора? — растерянно спросила Роза, вспыхивая маковым цветом.

— На лбу написано, — фыркнул Малфой, сунув в сумку перо и пергаменты.

Они с Альбусом подхватили свои вещи и вышли.

Роза непроизвольно потерла лоб и фыркнула, как рассерженная кошка. На лбу у нее отпечатался силуэт льва, пропечатанный на некачественно покрашенной подушке из гриффиндорской спальни, к которой она, видимо, слишком сильно прижалась лицом.

Скорпиус рассеянным взглядом проводил выскользнувшую из гриффиндорской гостиной худенькую фигурку светловолосой девушки, кажется, слишком взрослой даже для седьмого курса.

— Так, говоришь, твоя кузина?

— Дочка дяди Рона и тети Гермионы, — с неудовольствием подтвердил Альбус. Он не очень-то любил говорить о своей семье, ее друзьях и родственниках, — Они с Хьюго почти каждые летние каникулы проводят у нас.

— Тетя Гермиона — это, случайно, не Гермиона Грейнджер? — с любопытством спросил Скорпиус.

— Ты что, ее знаешь? — удивился Ал.

— Папа много про нее рассказывал, — Скорпиус рассмеялся своим тихим, почти беззвучным смехом, — Ну, не то чтобы рассказывал... Многое приходилось отгадывать, сшивать из обмолвок и недоговорок цельное полотно гобелена. Знаешь, устроить такую штуку дочери Гермионы Грейнджер будет вдвойне забавно...

— Какую штуку? — фыркнул Альбус, — Мне что-то не нравится твой голос, Скорп. Уж не собираешься ли ты влюбиться в мою сестру?

— Вовсе нет, — успокоительно сказал Скорпиус, любовно поглаживая старательно переписанные конспекты, — Но вот провести пару вполне законных опытов из «Расширенного курса зельеварения»... Скажем, из раздела для семикурсников... Так, на будущее...

Альбус недоверчиво хмыкнул. Впрочем, нельзя сказать, что идея ему не понравилась...