ГП и Ткач-недоучка (гет)

Чтобы не мозолить глаза соседям и не засыпаться в разговорах с бывшими друзьями, пришлось мне убираться подальше из дома. Я незаметно проскользнул на задний двор, и, оставив шум крестьянского хозяйства за спиной, отправился в поля, которые начинались прямо за садом. Они тянулись далеко за холмы, расчерченные каменными стенами времён Огораживания. Овец, ради которых английских крестьян сгоняли с земли, сегодня почти не осталось, а средневековые булыжники по-прежнему делят желтый ковёр пшеницы серыми линиями границ.

На самой вершине холма, прямо на линии недалёкого горизонта, взъерошенной метёлкой торчал старый дуб, под которым любили собираться местные пацаны из начальной школы. Криви провёл возле него столько времени, что мог вспомнить каждую трещинку на толстой коре, и это дерево показалось мне удобным для нынешнего одиночества. Видно оттуда далеко, любого нежеланного гостя замечу очень быстро, так что никто не помешает, если вдруг захочется колдануть. Палочку я брать не стал во избежание соблазна, но с моими талантами всё возможно...

Запах созревшей пшеницы горячим теплом согревал душу. В этом году лето выдалось сухим, озимые поднялись раньше обычного, и соседи заканчивали готовить технику, чтобы через пару дней начать жатву. Кое-где по жёлтому ковру созревших колосьев алели кровавые брызги мака-самосейки, красивого сорняка, истребить которого не могли самые мощные гербициды, а в высоком английском небе заливались жаворонки. На сердце было спокойно и тепло.

Я уселся на толстом корне, который много лет служил опорой для наших подростковых задниц, прижался спиной к стволу, закрыл глаза. Привычная атмосфера позволила расслабиться, почувствовать себя в полной безопасности и комфорте. Самое то, чтобы хорошенько обдумать ситуацию, в которую мне пришлось попасть.

Сказка оказалась страшной. Запредельная жестокость, цинизм, равнодушие, магические чудовища — реальность гаррипоттеровского мира пугала до дрожи в коленях, и осознание, что я умею творить чудеса, не радовало совсем. Да и не смотрелись мои фокусы рядом с тутошними монстрами вроде Дамблдора, или Майка из рода как его там. Один семейный магопад чего только стоит...

А особенно меня напрягали кульбиты, что вытворяло тело в древнем поместье. Без меня вытворяло. Кто дёргал за его ниточки? Почему я брызгал кровью, словно плохо зарезанная свинья? Это что вообще за магия такая, после которой человек стареет на несколько лет? Ни одного ответа на мою грязнокровную голову.

И что мне делать дальше? Ясно, что пересидеть войну в тихой английской деревне не удастся: коль скоро клоуны с татушкой на предплечье один раз в гости заглянули, то второй раз точно не пропустят. А куда бежать — в другую страну? А кто мне позволит, сироте-малолетке? Да и куда я там подамся, перебравшись через Канал, — несовершеннолетний англичанин без документов и знакомств? В сырьё для ингредиентов, разве что, — память услужливо подсказала, что аналоги Лютного есть в каждой магической стране, об этом первоклашкам на уроках ЗОТИ объясняют, с картинками пропавших туристов для наглядности. И того, что от них находят — чтобы проблевавшийся школяр тут же попрактиковался в заклятии очищения.

Мда, здесь плохо, а там будет ещё хуже...

Ничего не решив, я понял, что надо успокоиться. Сел поудобнее, сконцентрировался на дыхании, так, как обычно поступал в минуты тревоги, потянул воздух. Вдох, выдох... вдох-выдох... вдо-о-ох — вы-ы-ыдо-о-ох-х-х...

Медленное движение воздуха в носоглотке, — такое слабое, что его не ощущает слизистая (положи на кончик носа перо, и оно не шевельнётся), — помогает скорее выйти за пределы логического мира, заставляя кору головного мозга замедлять работу из-за нехватки кислорода.

Позвоночник прямой, убраны «слабины» в естественных изгибах, голова «подвешена», и теперь можно максимально «отпустить» мышцы, чтобы тело не мешало подсознанию сливаться с окружающим миром.

Вы-ы-до-о-о-х-х-х...

Шершавая ткань рубашки давит на плечи, ягодицы ощущают жесткость древесной коры, ветер доносит слабый треск тракторного мотора, и мир начинает терять цвета, когда я погружаюсь в себя...

В окружающем меня спокойствии мешает только близкий источник непонятного раздражения, что-то, чего не было ещё совсем недавно. Как только я пытаюсь нырнуть в релакс, помеха выдёргивает меня наружу, в тело. Что за чёрт?

Я растёр лицо, чтобы избавиться от ненужного теперь расслабления, поёрзал спиной по шершавой коре, и прищурился, глянув на ферму Истинным Зрением. Опа! Откуда-то из-за строений бежал к горизонту грязно-коричневый шнур непонятного раппорта. Он тянулся от фермы, но в то же время словно из меня, потому что такое ощущение возникло в теле сразу, как только я увидел эту странную хрень.

Магическая связь была неприятной до отвращения, и желание разорвать шнур начало усиливаться с каждой секундой. Мерзость — а это была именно мерзость, всё моё магическое естество говорило об этом, — после того, как её удалось увидеть, ощущалась как прикосновение чего-то омерзительно скользкого. Я попытался её сбросить мысленным усилием, но только ещё сильнее почувствовал гадливость. Что это за дрянь такая?

Может, за палочкой сходить? Только поможет ли махание деревяшкой, особенно если вспомнить мои успехи у Оливандера? Но кажется, я знаю, как эту мерзость убрать и с меня, и с фермы...

Преодолев внутреннее отторжение, я сконцентрировался на загадочном шнуре-раппорте, и снова задышал медленно — медленно. Медлен-н-о-о... ме-е-едле-е-енно-о-о-о... Сейчас мы вспомним о хелицерах, и аккуратненько подцепим эту хрень...

Раздражение бухнуло в голову, словно граната — КАК ОНИ СМЕЮТ ЦЕПЛЯТЬ ВСЯКУЮ МОХНОНОГУЮ ДРЯНЬ?! Дышать медленно, говоришь? Я ВАМ СЕЙЧАС ПОДЫШУ, БУРДЮКИ С ДЕРЬМОМ!!

Ниточку, похожую теперь на тонкую кишку, покрытую густым слоем пушистой плесени, я смахнул одним движением когтя. Тонкий высокий звон резанул бы по ушам, если бы они сейчас были, но я лишь поймал толчок магического отката, как наказание за грубый разрыв мощного раппорта. Волна нечистой магии обдала меня облаком зловонного волшебства, от которого потянуло смрадом разложившейся крови так сильно, что мандибулы жадно зашевелились в поисках жертвы. Через мгновение чужая воля бессильно растворилась в пространстве — хитиновая скорлупа оказалась слишком крепким орешком для этой древней волшбы. Я рассерженно покачался, сканируя мир вокруг, потом поймал себя на том, что мне не нравится ни это пространство, ни я сам, что стоять всего на двух конечностях неудобно, солнце из-за облаков неприятно колет своими лучами, и сильно раздражает непонятный звук — какое-то татаканье на грани восприятия.

Татаканье... Это же трактор, блин! Что со мной происходит?! Какие хелицеры и мандибулы?

Я хлопнулся на корень костлявой задницей, перевернулся на четыре кости и выблевал содержимое желудка. Тело била мелкая дрожь, глаза заливал липкий холодный пот, а из носа поползла горячая струйка крови. Откат после резкого перехода из анимагической формы в человеческую? Чёрт его знает, что это за хрень, но спрашивать про такие превращения у знакомых магов просто стрёмно — вдруг и правда решат, что я какой-то Ужас на восьми ножках? Может, к акромантулам сходить за выяснением? Три раза ха-ха...

Пока я приходил в себя, и пытался вытереть физиономию сорванными тут же под дубом лопухами, трактор, что так резко вернул меня в повседневную реальность, выбрался из-за холма. Ярко-зелёный колёсник с жёлтыми молниями на капоте — самоходный инструмент мистера Банкса, одного из местных арендаторов, — неторопливо двинулся в поле, что-то там распыляя на колосья. То ли быстро разлагающиеся гербициды, чтобы сорняки перед уборкой завяли, то ли ещё какую современную пакость, благодаря которой урожаи взлетают до небес, а у верующих в мировой заговор вырастают на голове шапочки из фольги.

Я перебрался на другую сторону ствола, снова прижался к тёплой коре, расслабился, бездумно глядя в далёкий простор. Самочувствие вернулось в норму, тошнота прошла, вернулось хорошее настроение. Высокое чистое небо над головой, голубое от края до края, желтое море пшеницы и зелёный трактор на нём. Какое прекрасное фото можно сделать — даже «Нэшинэл Джиографик» такого не постыдится. Я резво вскочил, полный творческого задора, прикинул, на сколько времени хватит такого шикарного света, и быстро зашагал к дому.

Так, надо взять свой любимый пейзажник, ещё «рыбий глаз» на всякий случай (вдруг панорамное фото сделать удастся), штатив, который покрепче, чтоб не дрожал от ветра и резкость не смазывал, и, конечно, светофильтр. А какой светофильтр, кстати — серый, поляризованный, или вообще без него обойтись?..

Кочка подвернулась под ногу в самый неожиданный момент. Я автоматически ушёл в перекат, поднялся на колени, выплюнул сухую траву, которая непонятным образом попала в рот, и звонко шлёпнул себя по лбу — идиот! Как я мог забыть?! Да ведь все мои сокровища в доме Блэков, я же сам их туда оттащил! М-мать!!!

Как я мог про это забыть?! За столько времени ни разу не вспомнил, фотограф хренов! Да они же там пропадут к чёрту — и фотоаппараты, и инструменты, и негативы. Все мои негативы, вся моя жизнь! Родители, брат, первые дни в Хогвартсе, друзья из местной школы!

Нет, с этим надо что-то делать... Пока я разорялся над собственной глупостью, ноги привели прямо на задний двор. Потом громкое кудахтанье несушки отвлекло меня от попыток вырвать волосы на бестолковой голове, и я как-то неожиданно резко успокоился. Ну а что, собственно, ужасного случилось? Если судить по канону, там сейчас Гарри Поттер обижается на старых друзей, которые про него типа не вспоминали, и ещё пара — тройка дней у меня есть, пока Рыжая Госпожа В Старом Халате не загонит детвору на уборку магического мусора.

Ну что ж, решено — еду в Лондон, к малышке Гермионе и соперникам за её сердце. Ничего, я им покажу, где раки зимуют! Но сначала поем, а то опять в животе забурчало...

В столицу нашей английской Родины я отправился взрослым, без серьги в ухе. Вышел из дома школьником, с большой сумкой наперевес, предупредил ребят, что уезжаю по школьным делам, и в ближайшей рощице выдернул надоевший артефакт. Потом дошёл до вокзала, купил билет на ночной рейс, и сырым английским утром уже искал нужную вывеску, пробираясь сквозь толпу таких же сонных приезжих на Ливерпул-стрит. Затем карта города в центре туристической информации, прокладка нужного мартшрута, покупка рисовального альбома с карандашами, проездной билет на неделю, чтобы не заморачиваться, если задумка сразу не выгорит, и здравствуй, зы кэпитал оф Грэйт Бритн!

Прокатиться до нужного места удалось на красном двухэтажном автобусе, том самом дабл-дэкере, что в прошлой жизни так нравился на фотках про Англию. Я забрался на верхний этаж, уселся в самом заду, чтобы соседи не мешали, и начал с интересом крутить головой — чай, первый раз в Лондоне, грех не поглядеть, как империалисты живут. Экзотики оказалось так много, что по дороге удалось даже сцепиться с какими-то смуглыми придурками, которые решили, что раз контролёра на верхнем этаже нет, то можно чуток погопстопить.

Так как сел я очень удачно, обойти меня со всех сторон им не удалось, пришлось в проходе друг другу мешать. Когда самый наглый из троицы начал уже конкретно наезжать, я вытащил из-под куртки садовый нож, захваченный для подточки карандашей, и аккуратно кольнул его в бедро. Тот замер от неожиданности, вытаращил глаза на неожиданный сюрприз у самой ширинки.

— Мне что, вас прямо здесь порезать, придурки? Нахер пошли гуськом отсюда!

Загорелые жители столицы — не то цыгане, не то пакистанцы какие, — послушно отодвинулись в проход, несколько долгих секунд боролись со мной взглядом, и самый кучерявый из них процедил:

— Ты ещё пожалеешь...

— Уже жалею, — оскалил я зубы в улыбке, — что не взял топорик: ваши тушки разделывать было бы сподручней. Прям по суставам, чтобы мусорить поменьше.

Тот, что на меня бычил, побледнел, его кучерявый друг злобно сверкнул глазами, а третий, который всё время прятался за их спинами, выглянул с явным намерением сделать какую-то пакость. Похоже, придурки не хотят поверить в реальность моих угроз.

— Ну хорошо, смуглянки, я вам сейчас покажу фокус, — пришло время вспомнить о своём статусе. Продолжая играть ножом правой рукой, левой я вытянул палочку из-под куртки, где она очень удобно лежала в специально сшитом чехле. — Вот из этой штуки сейчас полетят искры фейерверка...

— Ребя, у него волшебная палочка! — испуганно завопил хитрый третий. — Ноги, пацаны!

Они горохом ссыпались вниз по лестнице, и я услышал, как кондуктор что-то кричит про молодых хулиганов. Потом я увидел их на улице — автобус почти под прямым углом сворачивал в узкую улочку, скорость его упала почти до нуля, так что придурки выпрыгнули прямо на ходу, не дожидаясь остановки. Я свесился наружу, и помахал им ручкой. Кучерявый крикнул что-то гортанное, видимо, обидное по-ихнему, а вот третий, бормоча под нос, сделал странный жест рукой, словно завязывая узел всеми пальцами сразу, и я ПОЧУВСТВОВАЛ, как в лицо ударяет невидимая подушка. Тут же во мне снова бухнула ярость, чужой раппорт оборвался, и упругая нить волшбы захлестнулась на шее главаря. Тот подавился кашлем, злорадная ухмылка третьего перекосилась в злобную гримасу. Потом автобус завернул таки в улочку, и трое придурков скрылись за углом.

Странная компания.... Видимо, ребятки из какой-то этнической банды, которых, если верить прошлой памяти, в Британии хватает. Кажется, лет через двадцать здесь даже голову отрежут человеку прямо на улице такие вот загорелые и кучерявые за то, что он по их району шёл. А ещё как минимум один из этих уродов имеет понятие о магах, и знает, чего от нас ожидать

Надо будет здесь внимательнее по сторонам смотреть, а то мало ли какие гости столицы ещё попадутся...

Нужная мне остановка оказалась прямо на площади Гриммо. Я кивнул кондуктору на прощание, спрыгнул со ступеньки, и автобус отправился дальше, переваливаясь на старой брусчатке. «Ну вот я и в Хопре», буркнул я, озираясь. Да, господа мои, при свете дня это совсем не Рио-де-Жанейро.

Старый район, когда-то видавший лучшие времена, — вот что можно было бы сказать об окружающих меня улочках. Остатки лепнины на высоких фронтонах, окна самых разных форм и размеров: что ни дом, то свои собственные, не такие, как у соседей. Парадные двери с резьбой, и древние ступени, вытертые сотнями тысяч ног. Я таких районов повидал много, и чувствую себя в них вполне комфортно, хотя многим они кажутся средоточием пороков и всякого ужаса из-за облезающей позолоты лучших дней.

Ну и запаха повседневной жизни, конечно: здесь в подъезде может тянуть мочой (ну не донес до родного унитаза!), а на лестничных клетках вонять тухлой капустой или ещё какой-то дрянью, что кладут хозяйки в свои обеденные кастрюли. Причем, что интересно, — если прийти вовремя, то есть когда готовка закончена, а запахи выветрились, то очень часто в тарелке оказывается вполне себе вкусная еда. Но почему она так воняет перед этим?

На самой площади, которая в дневном свете выглядела как маленький проулок между улицами (в Венеции, кажется, такие вот масенькие закуточки «кампьелло» называются), на слабом подобии газона росло старое дерево, заботливо окруженное высоким бордюром. Я огляделся ещё раз, понял, что скамейку не найду, и уместил свое тощее седалище прямо на его холодные камни. Поерзал, усаживаясь поудобнее — высота ограждения оказалась ниже, чем хотелось бы, — и стал внимательно осматривать окрестности перед началом операции «Возвращение блудного сына».

Отсюда нужные мне дома номер одиннадцать и тринадцать видны были очень хорошо, только вот задача была самому показаться, а не других разглядывать. Поэтому я допил газировку, сунул пустую банку в рядом стоящую урну, воткнул артефакт в мочку, пока никто не видит, и пошёл к выбранной позиции.

Остановившись метрах в двадцати от того места, где кончается дом номер одиннадцать, наискосок от входных ступенек и прямо напротив того места, где начинается серая от угольного дыма стена дома номер тринадцать, я убедился, что никому вокруг не мешаю, достал из сумки складной рыбацкий стул, и уселся максимально комфортно. Из той же сумки я достал рисовальный блок-планшет формата А3, сунул за ухо заточеный карандаш В2, а другим, который потверже, НВ, стал набрасывать предварительный эскиз входных дверей и ступенек.

Старые двери и ворота — моя слабость еще с детства. Мне они всегда казались наполненными волшебной силой, и открывая новую дверь, я всегда затаивал дыхание, словно вот сейчас передо мной откроется не привычная спальня, офис или магазин, а совершенно новый, неожиданный мир. Потом, когда я стал зарабатывать на жизнь фотографией, удалось даже организовать персональную выставку под названием «Двери, которые нас ожидают».

В данном случае дверь оказалась действительно интересной. Архитектор создавал дом в стиле «ар нуво», популярном в самом начале двадцатого века — растительные мотивы, листья и стебли, гибкость и изящество уходящего в небытие мира угля и пара. До сих пор стёкла, отродясь не мытые, удерживались в дверях не современной угловатой рамой, а выгнутым железом, которое руки мастера превратили в виноградную лозу. Такую красоту стоило попробовать запечатлеть на бумаге. А ещё лучше на фотографии — в ней я увереннее себя чувствую, чем с грифелем в руках.

Несколькими штрихами обозначив фронт будущих работ, я поёрзал на своём раскладном троне, расслабился и прищурил глаза. Надобен мне сейчас Истинный Взгляд, ибо некая мысль уже несколько дней не даёт покоя магической голове...

Я замедлил дыхание, пустил его тонкой струйкой сквозь нос, оттолкнул окружающий мир с его шумами, запахами, ощущениями, сосредоточился на нижнем киноварном поле, и попробовал по другому взглянуть на мир — множеством глаз, чувствительных вибрисс, волосками на суставчатых лапах, всем тем, что мне помогло сорвать заклятия с медицинского ковчежца мадам Помфри.

В теле стало жарко, под пупком запекло, воздух обжёг носоглотку, и я рывком вернулся в человеческое тело. От резкого возвращения в голове закружило, живот недовольно забурчал, и я выдал такую громкую отрыжку, что обернулась бабка, семенившая по своим делам.

— Что-то случилось, милый? — обратилась она, глядя, как я вытираю вспотевший лоб.

— Нет, мэм, спасибо, всё нормально, — я попытался улыбнуться максимально убедительно, но, видимо, получилось не очень, и бабка подошла ко мне ближе.

— Что-то вид у тебя не слишком хороший...

— Я шаурму съел на вокзале, мэм. Возможно, это последствия необдуманного поступка.

— Да ты что? Неужели там так сильно упало качество за последние десять лет?

— Не знаю, мэм. Возможно, всё не так уж плохо, но я покупал в передвижной кебабной, — мой просчёт.

— А ты откуда, молодой человек? — внимательно посмотрела на меня бабушка.

— Из глубокого захолустья, по местным меркам, разумеется, — привстал я и поклонился. — Мидсаммер, мэм.

— О, Дербишир? — обрадовалась старушка. — Мэнор с тремя косыми башнями? Там ещё прекрасный сыр можно купить на ярмарке?

— Не только сыр, мэм. Ещё и булочки по старому рецепту, и колбаски на травах, и много чего ещё.

— Помню, помню, — старушка улыбнулась так ослепительно, что показалось, будто меня обдала волна тёплого воздуха. — Помню, потому что меня там впервые поцеловал мой Юджин...

Несколько мгновений я буквально видел, как сквозь морщины и груз прожитых лет улыбается своим воспоминаниям молодая женщина, но потом очарование развеялось, и всё вернулось вспять.

— Так, молодой человек, — вздохнула старушка, — видишь вон те двери?

— Дом номер пятнадцать?

— Точно. Когда прижмёт живот, или просто захочешь напиться чаю, позвони в четвёртую квартиру — там я живу.

Я растерялся настолько сильно, что не нашёл что сказать, и просто вытаращился на неё в немом изумлении — в центре Лондона вот так вот просто получить приглашение от незнакомого человека?!

— И не бойся, разглядывать семейный фотоальбом тебе не придётся, — старушка хитро улыбнулась, видимо, по-своему поняв мою реакцию. — Просто чай, ничего больше.

— Э-э-э... Благодарю вас, мэм! — я ещё раз поклонился, прижав правую руку к груди. — Колин Криви, мэм, из Нижнего Мидсаммера. Непременно воспользуюсь приглашением!

— Уж прости, возраст не позволяет ответить книксеном, — хихикнула старушка. — Буду ждать.

Она отправилась домой, а я уселся на складном троне, и спрятал горячее от стыда лицо в ладонях. Мать твою, я бы ещё палочкой у тётки перед носом помахал! Придурок средневековый!

Хотя... Может списать манеры на увлечение средневековьем? Типа, в поместье рыцари бьются на турнирах, а мы им подражаем? Такой, дескать, кружок живого средневековья? В принципе, даже врать не придётся — что-то подобное в маноре действительно есть, кто-то из приятелей Криви даже туда ходил... Вспомнил! Томми-Дылда прошлым летом хвастался здоровенным синяком на плече от удара настоящим мечом! Ещё рассказывал, как нацепил кольчугу, и полез рубиться в толпу, — думал, что в доспехе ничего не почувствует. Решено, буду рассказывать об этом, если спросит. Но что делать с домом Блэков?..

И почти сразу же мне захотелось с размаху врезать себя по физиономии — куда я полез, придурок, с известным каждому завалящему магу Взглядом против многовековых заклятий старого рода?! Я бы ещё Рассеиванием попробовал их пройти, Фините Максима каким, или Гоменум Ревелио!

Тут надо по другому, напролом ничего не выйдет.

Пока я размышлял, рядом возникли представители аборигенов. Двое парнишек — лет семи, примерно, — начали разглядывать мои наброски. Пришлось заняться делом, то есть нарисовать ещё чуток линий, чтобы человек посторонний смог увидеть среди моих крокозябр наметки будущего рисунка.

— Так это дверь будет! — не выдержал один из зрителей. Второй, поглощённый созерцанием, задумчиво сосал большой палец правой руки, левую держа по-взрослому, в кармане потрёпанных шортов.

— Точно, — ответил я, — дверь и входные ступени.

— А зачем?

— Красиво.

— Не-ет, красиво там, — он показал рукой, где именно, и я увидел нос красного «ягуара», который выглядывал из проезда. — А здесь просто дверь.

— Нам задали нарисовать дверь, — пожал плечами я, — а машины будем рисовать позже, на следующий год.

— Так долго?

— Угу, — в процессе разговора мазяки оформились в ступени, а среди кривых и загогулин стала проявляться ар-дековская дверь. Боюсь, такую красоту моими кривыми руками удастся только обозначить, ибо для воссоздания её на бумаге умениями не вышел...

— А кем ты станешь потом?

— Промышленным дизайнером.

Собеседник озадаченно наморщил лоб:

— Это кто?

— Тот, кто придумывает, как выглядят новые вещи.

— Зайнер... — потрясённо выдавил второй, до сих пор молчавший шкет. От впечатления он даже вытащил палец изо рта, и потянулся чумазым пальцем к рисунку. — Это...

— Нет-нет! — я отвёл набросок от замурзанного исследователя. — Руками не трогать! Мне потом препод работу не примет! Он знаешь, какой вредный!

— Хочу! — объяснил настойчивый поклонник.

— Давай-ка я лучше поделюсь чистым листом, и ты сам чего-нибудь нарисуешь, — чтобы отвязаться от ненужных зрителей, пришлось раздербанить рисовальный альбом, и пожертвовать будущим творцам пару карандашей. Они тут же уселись на корточки, и занялись рисованием, причём один пробовал наваять дверь, а второй — «ягуар». Довольно быстро оказалось, что машину удобнее рисовать с другого угла, откуда она лучше видна, поэтому автолюбитель решил поменять место, потянул лист на себя, сцепился с любителем дверей, который двигаться с места не хотел, и творческий дуэт закончился короткой дракой.

Грешен, в этом есть и моя вина — не просто так я им дал один листок на двоих. Поругавшись друг с другом, мальчишки забыли про меня и разбежались в расстроенных чувствах, а я смог сосредоточиться на главной задаче — попытке увидеть дом Блэков. Что же мне придумать?..

Не знаю, сколько времени я протаращился в посеревшую от времени штукатурку викторианской стены — на часы не смотрел, про мир вокруг забыл, только на автомате время от времени шкарябал карандашом по бумаге. Потом что-то толкнуло изнутри, я вернулся на улицу, и осознал, что пора навестить бабушку, ибо мочевой пузырь не безразмерный.

Пятнадцатый дом, четвёртая квартира, да?

Разумеется, бабушка соврала, когда обещала, что обойдёмся без альбомов — ну кому она ещё покажет свою ушедшую молодость? Слишком велик соблазн вспомнить, ощутить всем увядшим телом те эмоции с чувствами, которые присыпаны пеплом прожитых лет. Жизненный опыт позволяет совершать меньше ошибок, но он же притупляет эмоции, гасит яркость красок окружающего мира...

Так что я совсем не удивился, когда после посещения туалета (там был сливной бачок, как в моей старой студенческой общаге из прошлой жизни — под самым потолком! С длиннющей цепочкой! Я чуть не расплакался от ностальгии!) бабушка затащила меня в чистенькую гостиную с большим телевизором и распахнутыми дверями на балкон, за которыми шумела жизнь площади Гриммо.

Впрочем, главным в этой комнате был стол — почерневший от времени монстр с опорами в виде львиных лап. Его морёное величество прикрывала ослепительно белая скатерть, а на ней сияли чашки, плошки, сахарницы и прочие розетки. В смысле с вареньем розетки, а не с электричеством, да.

— О! — вырвалось у меня при виде этого великолепия, и бабушка улыбнулась ярче скатерти: похоже, именно такой реакции она и ожидала.

— Садись, Криви из Мидсаммера, — махнула она рукой, — хотя время ещё не чайное, думаю, что от чашечки — другой наша английскость не пострадает.

— Совершенно с вами согласен, — улыбнулся я в ответ. — Чай для англичанина хорош в любое время.

Мы уселись за эту накрахмаленную льдину, которая вполне могла бы поместить какую-то из советских полярных экспедиций, тех, что «Северный полюс» назывались, и рубиновая жидкость полилась в изящную чашечку с молоком, распространяя вокруг одуряющий травяной аромат.

— А может, ты предпочитаешь по-европейски, без молока? — подозрительно взглянула на меня хозяйка.

— Ни в коем случае, мэм! — ужаснулся я. — Упаси меня Кромвель!

Бабушка прыснула от неожиданности, и чуть не пролила чай мимо посудины. К счастью, рефлексы ещё сохранились, так что девственная белизна скатерти урона не понесла. Хозяйка налила чай себе, опустилась на стул, продолжая хихикать.

— Так вы теперь это так говорите, рыцари? Кромвель, да?

— Мир реконструкторов довольно замкнутый, мэм, постепенно в нём появляются всякие жаргонные словечки или вот такие шуточки.

— Угощайся, сама пекла, — подвинула она тарелку с пирожными. — К сожалению, рецепт совсем новый, прочитала девчонкой в поваренной книге, и вот пеку время от времени. Муж очень их любил...

— Безумно вкусно! — Похвалил я совершенно искренне бабушкино творение, — даже не верится, что ему не триста лет!

Она снова рассмеялась, и мы начали классический английский разговор ни о чём.

Который, как и следовало ожидать, перетёк в разглядывание семейного альбома. Я начал рассказывать, как хозяева мэнора стимулируют молодых ребят и девушек собираться на ежегодные исторические «реконструкции», как в живую увидел первый раз шатры из крашеного травяным соком холста, попробовал хлеб, испечённый на кирпичах старой деревенской печи, окорока из хозяйских коптилен, пиво, специально сваренное к празднику деревенским пивоваром, а очнулся в тот момент, когда осторожно переворачивал пожелтевший от времени лист с фотографиями.

— Да, вот прямо после этого он меня и поцеловал, — хихикнула старушка, поглаживая фотку с усатым молодцом, который восседал на здоровенном першероне, — слез с этого гиганта, отряхнулся, и так решительно направился ко мне, что я просто растерялась от неожиданности!

— Этими лошадьми хозяева мэнора гордятся по праву, — улыбнулся я в ответ. — Если хотите, можно приехать, и покататься — они очень спокойные, мэм.

— Аха-ха-ха! — старушка потянулась за кружевным платком, вытереть слёзы, — скажешь тоже: покататься! Я уже совсем не та Мэгги, что была когда-то...

— Кстати, — она увидела, что я окончательно пришёл в себя, и улыбнулась, спрятав хитринки в морщинах вокруг глаз: — ты ведь что-то рисовал. Это наброски? Можно посмотреть?

— Да я ничего сделать не успел! — альбом вывалился из пакета, неудачно приставленного к стулу, и распахнул исчёрканные страницы. Блин, тут же ничего нет! Меня же сейчас раскроют!

— Как интересно... — пробормотала хозяйка, остановившись взглядом на каком-то листе из последних, — значит, ты тоже это увидел?..

— Что, мэм? — Я изогнулся, чтобы глянуть на каракули, что привлекли её внимание, и чуть не сверзился на пол от неожиданности: прямо сквозь сетку небрежных штрихов, грубо очертивших на бумажном листе облупленную штукатурку прохода во внутренний дворик, пробивался образ старой двери с ручкой в виде извернувшейся змеи. Словно голограмма советских времён, когда на пласмассовом брелке под разными углами наклона можно было увидеть два разных изображения.

— Ничего себе! — удивление моё было совершенно искренним. — Это что за фигня у меня получилась? И как?

— Прошу прощения, мэм, — тут же добавил я, увидев неодобрительное движение бровей. — Вырвалось нечаянно.

— Не удивлена, — вздохнула она. — Бывало, и покрепче люди выражались, увидев такое...

— Так я не первый, мэм? — Это что же получается: заклятия от маглов работают не всегда? Или Блэковская магия сбой даёт?

— Далеко не первый, дорогой друг, далеко не первый... — Старушка поёжилась, словно от холодного ветра, посмотрела в окно невидящим взглядом: — Даже я видела однажды. Правда, очень давно...

— А как это случилось, мэм?

— Это не слишком весёлая история, Колин. Муж отправился в командировку куда-то к африканским дикарям, не был дома уже почти год, и я сходила с ума от тоски. По совету подруги отправилась в бар — залить депрессию, и это мне настолько удалось, что большую часть возвращения домой не помню, выпало из памяти. Помню только, что для устойчивости шла я по стене, иначе ноги не держали. И вот я пришла в себя от того, что держусь за дверную ручку, пробую открыть дверь, и мне этот факт очень не нравится. Причём не тот факт, что дверь закрыта, а то, что я пытаюсь её открыть. Словно она меня сама от себя отталкивает. Обувь скользит на старых железных ступеньках, я пытаюсь опереться о дверь, чтобы не упасть, и всё тело вздрагивает от неприятного озноба. Как-то гадко и страшно одновременно.

А должна тебе сказать, что о нашей площади дурные слухи ходят давно. Ещё девочкой была, когда услышала, что у нас тут дети пропадают. Дескать, если выйти на площадь тёмной ночью в одиночестве, и не включать фонарик, то может появиться злобный карлик, который схватит за руку, и утащит прямо в ад.

И вот только я осознала, что стою перед дверями, которых никогда не видела ранее, как весь хмель как рукой сняло. Рванула я изо всех сил оттуда, да так, что не поняла вовсе, как дома очутилась. Закрыла двери на все задвижки, подпёрла их шваброй, и дрожала до самого утра с мужниным револьвером в руках.

Попозже я аккуратно распросила соседей о подобных вещах. Оказалось, что кое-кто уже бывал в похожей ситуации — несколько человек будучи пьяными, парочка после наркотиков. То есть, какая-то чертовщина может случиться, если человек здорово нагрузит свой разум. Впрочем, тебе это не угрожает!

Старушка рассмеялась, растрепала мои вихры, и я, рассыпавшись в благодарностях, начал собираться на выход, потому что время тикало, а блэковский дом увидеть ещё не удалось.

Моё прежнее место оставалось незанятым, когда я вышел на улицу, малолетние поклонники бегали где-то по своим делам, так что никто не мешал разложить стул, и продолжить притворяться начинающим художником. Я поправил бейсболку, большой козырёк которой должен был укрыть моё лицо от глаз мамы Уизли, если та случайно глянет в окно, потому что мне нужна была только Гермиона. Оказывается, я успел ужасно по ней соскучиться...

Я вспомнил её тонкую шейку и по-детски беззащитные ключицы, едва заметный пушок над верхней губой, и сжал карандаш так, что тот хрустнул в пальцах. Грудь стянуло жаркой болью, я до слёз зажмурил глаза, напрягся всем телом, чтобы удержать отчаяние в себе, и не закричать на всю улицу: «Гермиона!!!»

Но почти сразу в лицо дунул прохладный ветерок, и слёзы высохли под веками. Я настороженно приоткрыл глаза: прямо передо мной чернела дверь дома номер 12 с её характерной рукоятью и стёртыми от времени ступенями. От неожиданности я подался назад, и чуть не опрокинулся на радость воробьям с воронами — уж очень неожиданным оказалось проявление Блэковского особняка.

Видимо, так и работает спонтанный выброс магии? Или это мои скрытые способности, которые появились после живительного Круцио? Изображение появившегося особняка время от времени начинало дрожать и смазываться, словно я гляжу на него сквозь поток горячего воздуха, но что-то внутри подсказывало, что я теперь буду видеть его всегда. Ну вот и славно, пора начинать притворяться работать.

Я устроил поудобнее альбом на коленях, нанёс первые линии будущего шедевра, и задумался. Моё время на сегодня заканчивается — магическая серёжка может скрывать повзрослевшего Криви только пять — шесть часов, затем её надо снимать до следующего дня. Ещё минут тридцать, максимум час, и придётся сворачиваться до завтра. Похоже, не продумал я вопрос, когда решил, что перед особняком надо быть в образе молодого Колина, — нет никакой гарантии, что обитатели меня заметят за то время, пока я тут торчу. А находиться долго в Лондоне тоже резона нет, потому что... Потому — что? Хозяйством Криви прекрасно занимаются арендаторы, необходимости там сидеть безвылазно нет совершенно никакой, денег на неделю ночёвок в здешних хосписах мне хватит, а за это время хоть кто-нибудь, да меня увидит. По крайней мере, остаётся на это надеяться.

Окна на втором этаже блэковского особняка неожиданно сменили свой цвет с непроглядно-тёмного на грязно-серый. Цепочка изменений пробежала по ним слева направо, словно кто-то невидимый отодвигал шторы, и я подобрался — неужто удалось? В тёмном проёме крайнего слева окна появилось непонятное мельтешение, затем стала видна фигурка с рыжими волосами, которая вытирала стекло изнутри — Джинни? Чуток повозившись, она исчезла, появилась в соседнем окне, повторив теже самые действия, а в предыдущем окне возник силуэт с каштановыми волосами.

Сердце тяжело бухнуло в груди, во рту пересохло так, что языком стало тяжело ворочать — неужели это Гермиона?!

Тонкая фигурка встала в окне в полный рост, махнула рукой, брызнула синими искрами, и окно посветлело. Потом она выпустила несколько красных лучей по углам оконного проёма — пикси, что ли гоняла? — и начала неторопливо двигать рукой, словно протирая окно невидимой тряпкой.

Интересно, как мне привлечь её внимание? Постучать в окно, может?

Точно! Вот ведь тупица из меня! Я лихорадочно вырвал лист из альбома, сложил самолётик, и послал его в полёт всем своим нетерпеливым ожиданием встречи. Белый истребитель взвился над пыльной брусчаткой, и врезался в стекло прямо перед лицом Гермионы. Та пошатнулась от неожиданности, судорожно ухватилась за оконную раму, и уставилась прямо на меня.

Я нетопливо встал, снял с головы воображаемую шляпу и раскланялся в стиле французских мушкетёров — с отставлением ноги, размахиванием рукой и поклонами в пояс. Гнев на лице девушки сменился изумлением, она открыла рот, чтобы что-то сказать, но я тут же скроил умоляющее выражение на лице и приложил палец к губам — молчи, мол!

Девушка нахмурилась, я же приглашающе махнул рукой, опустился на складное седалище, и повернул к ней альбом своими мазяками — в хаосе линий она ничего не поймёт, зато заинтересуется точно. Мне ведь надо с самой Гермионой поговорить, а не с тяжёлой артиллерией вроде Молли Уизли, потому что оставаться в этом мрачном особняке я не собираюсь. А та, если узнает, что секрет Гриммо раскрыт посторонней особой, тут же накляузничает Дамблдору, что может повлечь для меня самые неожиданные последствия.

Так что я приглашающе помахал Гермионе, показал ей загадочные каракули, которые обязательно привлекут внимание нашего аналитика в юбке, и натянул на физиономию самую дружескую улыбку.

Девушка какое-то время постояла на окне, настороженно разглядывая меня, потом кивнула, соглашаясь, и исчезла. Ну вот, теперь остаётся только надеяться, что она всё-таки выйдет... Серёжка-артефакт тем временем стала нагреваться и пощипывать мочку — явный знак, что пора её снимать. Ну же, Гермиона, выйди на крылечко!

Минуты ожидания тянулись так долго, что я совсем извёлся — а ну как не выпустят? А если она сама что-то себе напридумывает, вроде того, что переодетый в Колина Криви Пожиратель смерти выманить её пытается? Может, зря я так дурачился перед ней? Что за идиотская мысль с этими мушкетёрами в голову мне пришла? Теперь до завтра буду себя поедом есть...

Тем временем размытая горячим маревом дверь Блэковского особняка приоткрылась, на улицу выскочил крупный чёрный пёс, который отряхнулся всем телом, словно из лужи выбрался, огляделся, и неторопливо потрусил вдоль стенки к соседнему подъезду. Там он задрал лапу, отметился по-соседски, и так же неторопливо потрусил ко мне.

Я провожал его глазами всё время, но так и не поймал тот момент, когда из размытого образа он стал чётким и реальным. Просто моргнул как-то неожиданно, словно мошка попала, потёр глаз, и обнаружил рядом здоровую псину, которая втянула носом воздух, дружески махнула хвостом, и села рядом.

— Привет, красавчик, — улыбнулся я, — тоже интересуешься высоким искусством?

Пёс стукнул хвостом по земле, соглашаясь, и вывалил слюнявый язык.

— Ну смотри, — я повернул к нему свои каляки-маляки. — Интересная штука в этом месте получается — когда я начинаю рисовать в трансе, сквозь очертания этих вот домов начинает прорезаться ещё один, которого тут совершенно нет. Занятно, правда?

— Колин, что ты тут делаешь?!

Мы с псом одновременно повернулись на звук, и увидели нашу красавицу, комсомолку, спортсменку, то бишь Гермиону. Я глотнул, когда увидел её тонкую фигурку в джинсах и свитере, почувствовал, как на лице расплывается улыбка облегчения:

— Гермиона, как же я по тебе соскучился!

Девушка растерянно моргнула, маску строгой наставницы сменил румянец смущения:

— Мы с тобой виделись совсем недавно!

— Да, но с того времени столько всякого со мной произошло! Ты не представляешь, Гермиона!

— Сначала докажи, что ты Колин Криви, — только теперь я заметил палочку в её руке. Какая молодчина, смотри-ка!

— Мне очень стыдно, что мы так и не попробовали мороженого в «Последнем этруске». Но я надеюсь, что возможность это сделать нам ещё подвернётся.

— А ещё что-нибудь? — Гермиона ощутимо расслабилась, но так просто доверять не собиралась.

Я иронически поднял бровь:

— Надеюсь, ты не на Мистера Пинки намекаешь?

— Дурак! — твёрдый кулачок ощутимо врезался в моё плечо, и я захохотал, когда пустило державшее всё это время напряжение. — Ну хватит, Гермиона, больно же!

— Мерзавец! Негодяй! — она продолжала меня колотить, не обращая внимания на слова извинения. — Я так перепугалась! Мерлин знает что подумала, а он тут в мушкетёров играет!

— Колин, это твоя девушка? — неожиданно знакомый голос заставил меня перестать прятаться от кулачков. Я выпрямился, Гермиона врезала ещё раз, ойкнула, отпрыгнула чуть ли не на метр. Рядом улыбалась знакомая старушка с полным пакетом продуктов.

— Ещё нет, мэм, но я очень надеюсь.

— Судя по тому, как у вас получается, ты на правильном пути. Простите, мисс... — она улыбнулась Гермионе, на время превратившейся в соляной столп, потрепала псину по голове, и отправилась дальше.

— Извините... — пискнула Гермиона ей в спину, и та помахала ей, не оборачиваясь.

Затем богиня мщения повернула пунцовое от гнева лико:

— Колин Криви, ты что себе позволяешь!..

— Гермиона, у меня очень мало времени! — Прервал я начинающуюся тираду, потому что боль в серёжке стала почти невыносимой. — Идём, я тебе кое-что покажу!

Я схватил девушку за руку, протянул её вперёд к ступенькам номер двенадцать, и когда лицо мазнуло холодком отталкивающих чар, остановился. Девушка настороженно уставилась на меня, а чёрный пёс у её бедра напрягся и прижал уши.

— Я подписал контракт с хранителем одной из Старых семей. Чем мы занимаемся, сказать не могу, но во время последней нашей эскапады я попал под магический выброс. Теперь я выгляжу иначе, Гермиона, и сейчас покажу тебе своё настоящее лицо. Только пожалуйста, не шарахни меня Ступефаем каким-нибудь!

После этого я вырвал, наконец, осточертевший артефакт из мочки уха, и облегчённо выдохнул.

— У меня сгорело несколько лет жизни, Гермиона. Теперь мой возраст девятнадцать — двадцать лет, как говорит маголекарь, и меньше уже не будет.

— Ой, мамочка!.. — прижав ко рту кулак с зажатой в нём палочкой, Гермиона посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. — Колин! Но как же...

Я пожал плечами, попытался улыбнуться, но губы стянул неожиданный спазм:

— Мы же в сказку попали, Гермиона, помнишь? А сказки, как жизнь показывает, бывают самые разные — в одних молочные реки текут, а в других людоеды прячут аристократические морды под белыми масками...

— Я не знала...

— Можно посмотреть на это более оптимистично — я теперь такой красавец, что глаз не отвести! — дурачась, я повёл плечами, и Гермиона невольно улыбнулась. — Представь, сколько девчонок будет меня глазами провожать в Главном зале. И даже некоторые юноши...

Девушка забыла про сочувствие, вытаращила глаза в искреннем удивлении:

— Колин! Я даже не подозревала, что ты...

Я широко улыбнулся в ответ:

— Ты ведь даже не спросила о ком я, Гермиона. Уверен, что назови я сейчас фамилию, и ты согласишься со мной.

— Ну, назови.

— Самый очаровательный и нежный блондин Хогвартса, наша нежно розовеющая ящерка Дракусик.

Несколько мгновений тишины и ошеломления прервались диким хохотом. Девушка согнулась, села на корточки, обессиленно привалилась к стене. Слёзы текли потоком, плечи дрожали.

Я присел рядом, ободряюще положил руку на плечо:

— Держись, Гермиона, я знаю, что трудно признать такую потерю, но эту голубую звезду в этом году я тебе не отдам.

— Да забирай! — Она отмахнулась, второй рукой вытирая слёзы: — Сколько хочешь его, столько и бери!

— Договорились, — улыбнулся я, — этот придурок будет мой.

— О-ох... — девушка с видимым трудом поднялась с колен, отряхнула брюки, улыбнулась совсем другой, ясной и чистой улыбкой. — Подозреваю, в этом году Малфоя ожидает множество хлопот...

— Ага. — я погладил пса, который возбуждённо прыгал перед нами, требуя своей части внимания. — Хочу немного поиздеваться над ублюдком: не всё же ему другим портить настроение.

Кстати, о настроении, Гермиона. Я ведь чего вас рискнул побеспокоить — у меня все фотосокровища остались здесь. В той спальне, где мама Уизли показала нам с тобой высший класс домашней уборки, возле кровати. Там стоит уменьшённый аврором мой фото-шкаф, а в нём и фотоапараты, и негативы и всё-всё-всё. Пожалуйста, вынеси его, а?

Гермиона задумчиво нахмурилась:

— Знаешь, после того, как миссис Уизли спасла Рона из ванной, эту комнату от нас закрыли. На всякий случай, как она сказала. Даже не знаю, как мне к ней подойти...

Чёрный пёс толкнул её руку лобастой башкой, девушка машинально погладила настойчивого зверя, потом, видимо, сообразила, на что ей товарищ намекает, ойкнула смущённо:

— Знаешь, я думаю, надо обратиться к мистеру Блэку! Сириус ведь хозяин, ему пройти в спальню забрать твои вещи будет не сложно.

— Точно! — обрадовался я. — И уменьшить шкаф, если тот в свой нормальный размер вернулся, ему будет проще!

Пёс радостно задышал, и помахал хвостом от избытка чувств.

— Кстати, а что это за милый пёс? Почему я его не видел раньше? Он хозяйский?

— Можно сказать и так, — загадочно улыбнулась Гермиона, — Сириус и этот пёс неразлучны. Куда один, туда и другой.

— А кличут его как?

— Э-э-э... — растерялась девушка. Она растерянно моргнула, глянула на пса — тот раззявил пасть в широкой ухмылке, с интересом уставился на неё.

— Блеки... — медленно произнесла моя подруга. — Его зовут Блэки.

— Ага, понятно. Чернуш, значит. Не скажу, что хозяин с фантазией заморачивался — повыше Чёрный, а пониже Чернуш. Чтобы не перепутать, если что?

— Что — «если что»?

— Ну смотри: оба черноволосые, и если пса тоже Чёрным назвать, то можно ведь и перепутать, если, к примеру, на обед звать. Или, там, ругаться: «Блэк, ты зачем опять в тапки леди Вальбурги нагадил?!». А старший из библиотеки: «Это не я — у меня после вашей стряпни третий день ничего не выходит!».

Растерянную тишину прервал сиплый кашель пса. Он сидел на заднице, странно сгорбившись, и кашлял в лапы, которыми закрывал морду. Потом он глянул на нас, и мы увидели, что по собачьей морде текут слёзы.

— Что случилось, Блэк?! — Гермиона хлопнулась на колени перед животным, и палочка в мгновение ока появилась в её руке. — Я сейчас!..

— Подожди! — я опустил руку на девичье плечо. — Не нервничай, он просто смеётся. Мне кажется...

— Чего??

— Говорю, смеётся пёсик. Подозреваю, что он намного умнее, чем кажется. Правда, Чернуш?

— Ты о чём, Колин? — красавица подозрительно прищурила глаза. Ой, она меня сейчас заобливиэйтит!

— Ну, есть ведь магические кошки, — книзлы которые, — значит, должны быть и собаки, правда? Вот Чернуш, мне кажется, из таких. Соображает практически как человек.

Девушка облегчённо выдохнула, поднялась с колен, улыбнулась мне так, что защемило в груди.

— Конечно, Колин, ты совершенно прав — это не простой пёс. Он очень-очень умный. Сейчас я принесу твои вещи. Идём, Чернуш?

Она погладила пса по голове, тот тяжело вздохнул, соглашаясь, и они исчезли за дверью.

Сладкая парочка... Кто бы мне так волосы на голове распушил...

Я сунул руки в карманы, прислонился к стене, и приготовился к долгому ожиданию. Потом глянул по сторонам, быстренько выскочил на открытое пространство «к магглам», цапнул сумку с рисовальным добром, туристическую скамейку, и теперь уже уселся с удобством под стеной Блэковского особняка.

Времени, как я понял, на мой квест Гермионе потребуется немало — добраться до запретной спальни, забрать шкаф так, чтобы об этом не узнали назойливые друзья, спуститься вниз, обойдя миссис Уизли с прочими жильцами, и незаметно выскользнуть на улицу. Сложная задача для неопытного игрока — один босс «Ронни» чего стоит, или та же «Джинни» с её привычкой совать любопытный нос куда ни попадя. Вот кстати, не подсунуть ли бывшей подруге Колина Криви информацию про такую сексуальную утеху, как римминг? Для её характера и привычки влазить в задницу без мыла это развлечение было бы как раз в масть.

Газанув так, что расплылось облако сизого выхлопа, мимо проехал автобус, один из тех, что должны меня доставить на вокзал после выполнения задачи. Лишь бы заклятия миниатюризации хватило на дорогу, а то запарюсь вытирать память у народа после того, как на их глазах прямо посреди салона возникнет платяной шкаф. А ведь я теперь могу колдовать невозбранно — Шенк сказал, что сигналка не сработает. Знать бы ещё, как она вытирается, эта память...

На площадь выскочили малолетние почитатели моего таланта. Каждый держал в руке ломоть тоста с джемом, и мог похвастаться следами его же на замурзанной физиономии. Похоже, пацаны искренне считали, что мытьё — это опасный ритуал, придуманный извращённым умом взрослых для того, чтобы мучить подрастающее поколение. Они подбежали к бордюрчику, возле которого я так удачно расположился ранее, и стали озираться по сторонам. Похоже, вовремя удалось смыться — против джема и масла на тостах я не устою. Даже представить страшно, во что могли бы их цепкие ладони превратить мои бумаги.

Пока начинающие искусствоведы искали мои следы (я ведь не мог уйти так быстро и просто, правда? Я мог, например, спрятаться за мусорным баком, или прилечь за каменной стенкой — так многие художники делают), мне захотелось ещё раз посмотреть на каляки-маляки, что удалось наваять в ожидании солнышка по имени Гермиона. Что там ещё в хаосе линий укрылось от моих глаз?

Он неловкого движения папка с листами раскрылась, и плод моих сегодняшних бдений выскользнул с тихим шорохом прямо в городскую пыль. Да что такое с руками творится, не пойму?! Я чертыхнулся, кинулся собирать листы дорогой рисовальной бумаги, и увидел, как тот самый эскиз подхватила мужская ладонь. Тяжёлый перстень, змея на котором кольнула глаза жирным серебряным блеском, на фоне тонких нервных пальцев музыканта выглядел совершенно чужим, инородным предметом.

— Благодарю, мистер Блэк, — сказал я, поднимая голову.

— Приветствую, Колин, — улыбнулся мне хозяин особняка. Его горящие глаза уставились на хаотическое смешение черт и линий. — Значит, это так выглядит...

— Вы о чём, сэр?

— О двери, разумеется. Как она проявляется, говоришь?

— В трансе, мистер Блэк.

Лицо собеседника на мгновение скривилось, он приблизился, глянул прямо в глаза:

— Пожалуйста, Колин, обращайся ко мне «Сириус». Мамочка постаралась, чтобы я возненавидел свою фамилию от всей души.

— Конечно. Хорошо... Сириус.

Он обнял меня за плечо, с тоскливой улыбкой посмотрел на площадь — пацаны уже бросили поиски, и нашли что-то интересное с другой стороны дерева. Один из них, вооружённый сухой веткой, тыкал во что-то невидимое отсюда, а другой, выбранный на хранителя бутербродов, торопливо откусывал от обеих, видимо, чтобы скорее присоединиться к забаве. Потом первый исследователь обнаружил это подлое предательство, крикнул что-то гневное , врезал партнёру веткой по голове, и кинулся отнимать хлеб с вареньем. Напарник заревел, бросил недоеденные куски под ноги, кинулся бежать, размазывая слёзы и джем по физиономии. Первый замер на мгновение, растерянно глядя вслед убегавшему предателю, подхватил кусок что побольше, бросился вдогонку. Мистер Блэк вздохнул, повернулся ко мне:

— Так что там с трансом? Мне казалось, что семейные чары не подвластны ни времени, ни людским усилиям, и вдруг такая неожиданность.

— Местная старушка рассказала, пока я у неё чай пил, что ваш дом уже достаточно давно проявляется обычным людям. Надо только надраться до положения риз, и вуаля. Про особняк даже легенды рассказывают и страшные сказки: дескать, если в полночь оказаться в нужном месте, то появится уродливый карлик, и утянет прямо в ад.

— Мерлин... — Блэк ожесточённо потер лицо. — Вот ведь удружили родственнички...

— А вы принесли мой шкаф, сэр?

— Да, вот он, — добровольный узник местного дома с привидениями протянул ладонь, на которой красовалась миниатюрная копия платяного шкафа.

— Какая прелесть! — вырвалось я меня. — А я голову ломал, как мне его в автобусе везти! Благодарю!

Уменьшённый, но неожиданно увесистый для своих размеров шкаф поместился в сумке с рисовальными принадлежностями, и я вздохнул облегчённо.

— Ну, слава богу, теперь можно и домой собираться!

— Подожди, — хитро улыбнулся Блэк. — Гермиона хотела с тобой попрощаться.

-О!

— Наберись терпения: когда я смывался из дома, её как раз поймал Рон. А пока мы тут дышим воздухом, скажи мне — как ты нашёл особняк под фиделиусом? Это ведь в принципе невозможно.

— Автобус, сэр. Обычный городской автобус. — Я ткнул рукой в очередного рейсового трудягу, который, тяжело переваливаясь на неровной брусчатке, прополз по площади. — В ту ночь, когда...

Горло неожиданно перехватило, я поперхнулся сухостью, закашлял, махнул напрягшемуся Блэку, что, мол, всё в порядке, нашарил бутылку с водой в сумке, и жадно припал к горлышку.

— Извините... — я вытер мокрый подбородок, судорожно вздохнул. — В общем, когда я пробовал открыть окно, мимо проехал автобус. Я запомнил номер: у меня хорошая зрительная память. Потом, когда понял, что фотоаппарат и все мои сокровища остались у вас, вспомнил тот автобус, нашёл в справочнике лондонского транспорта его маршрут, и решил проехать осмотреться. Та вон остановка прямо так и называется: «Плошадь Гриммо», так что осталось лишь вспомнить, как мы с профессором МакГонагал заходили, и вооружиться терпением. Я надеялся, что если несколько дней посижу тут, примерно перед окнами особняка, рано или поздно меня кто-то из жильцов заметит. Даже не надеялся, что это случится так быстро, думал, что дней пять — шесть придётся здесь провести...

— Поэтому и рисовать начал?

— Конечно! Что может быть проще студента-художника? Перетерпеть несколько часов, а потом местные меня даже видеть перестанут, стану привычной частью пейзажа.

— Мерлин... — на растерянную физиономию было жалко смотреть. — Вот так просто всё?..

— Не надо расстраиваться, Сириус, это решение для обычных людей. Маги до такого в жизни не догадаются, так что ваша тайна по прежнему в безопасности.

Он скептически глянул на меня, и я ответил своей фирменной улыбкой в тридцать два зуба:

— Вы много знаете Пожирателей из обычных людей?

— Действительно... — хмыкнул представитель одного из Благороднейших и Древнейших родов. — Они вряд ли даже понимают, что такое вообще этот «рейсовый автобус», ибо на «Ночном рыцаре» аристократам ездить не комильфо.

— Вот и я о том же. Незачем мне мозги подчищать, мистер Блэк.

— Полагаешь, я собирался это сделать?

— А иначе зачем вам палочку от меня прятать?

Он смущённо хмыкнул, сунул волшебную палочку на своё обычное место на поясе. Блин, детский сад на лямках — совсем меня за придурка держат!

Обдав нас крепким запахом алкоголя, прошла компания местных люмпенов. Они шли вдоль стены, но на подходе к тому месту, где начинается особняк, резко свернули в сторону, и продолжая интенсивную философскую дискуссию, потопали по мостовой. Как только территория, прикрытая антимаггловскими чарами закончилась, они снова приблизились к ободранной стене.

— Кстати, мистер Блэк... Простите, Сириус, — вы ведь аппарируете?

— Конечно. Только вот извини, тебя обратно домой перенести не смогу.

— Да мне и не надо, я про Гермиону. Вы можете увеличить на пару минут мой шкаф?

— Нет проблем, давай.

Я поставил масенький шкафчик у стены, Блэк махнул палочкой, и игрушка выросла в здоровенный шкаф на три отделения.

— Спасибо, сейчас только минуточку...

Я нырнул в отдел с готовыми фотографиями, быстренько пробежался по закладкам — мой предшественник в этом теле для удобства поиска каждый конверт отмечал квадратиком разноцветной бумаги, чтобы сразу видеть, где какая тема собрана. Поэтому долго искать не пришлось, и нужное фото быстро нашлось в пейзажах.

— Благодарю, Сириус. Можно шкаф снова уменьшить?

На этот раз я смотрел на движения волшебника намного внимательнее, особенно на те смуги, что оставляла за собой волшебная палочка. Складывались они в почему-то знакомый силуэт... Почему?..

— Скажите, Сириус, правильно я понял, что движения палочкой при выполнении этого заклинания напоминают кельтский узел?

Я вытащил карандаш, медленно повторил узор, брови волшебника поползли вверх:

— Совершенно верно, Колин. Только в конце добавляется вот такое движение, — он двинул палочкой так, словно это вязальный крючок, который заканчивает цепочку петель. — Оно очень короткое, поэтому его трудно заметить...

— А что вы тут делаете? Колин, Сириус?

Мы обернулись на голос, и сердце моё опять сбилось с ритма — на ступеньках озадаченно хмурилась Гермиона, прекрасная, как всегда.

— Вы колдуете? Прямо перед домом? Сириус, а если в Министерстве заметят волшбу, это ведь на самой границе чар?

— Не беспокойся, Гермиона, мы только обсуждали заклятие, а не выполняли его. Кстати, замечательно выглядишь. Держи.

Я вручил ей фотографию, и девушка сбилась с привычного тона:

— Красивый пейзаж. Это где?

— Перед нашим домом в Мидсаммер. Слева соседское поле, а справа — въезд на наш двор. Вот эти высокие ворота.

— Прямо как в поместье...

— Это ещё до нас. В конце девятнадцатого века хотели построить манор, но хозяин прогорел на акциях Панамского канала, и от идеи осталась только стена с воротами. Так что дальше там обычная английская ферма — чуток коров, несколько свиней, и куры с гусями. А с заднего двора открывается очень красивый вид на поля.

— А зачем ты мне всё это рассказываешь? — хитро улыбнулась девушка.

— Хочу тебя пригласить в гости. С Сириусом, конечно. Вы ведь аппарируете без проблем?

— Конечно, — удивился тот. — Почему ты спрашиваешь?

— Знаете, про Азкабан всякое говорят...

— Нет, — Сириус добродушно улыбнулся, — с аппарацией у меня всё в порядке, не волнуйся.

— Тогда вообще классно. Приглашаю вас обоих в гости на ферму: отдохнёте от этих мрачных стен, попробуете наш окорок, фирменный «мидсаммеровский» хлеб и яичницу из свежих яиц. На домашнем беконе! А ты, Гермиона, сможешь потрогать живую корову, и подёргать за хвостики поросят. Они такие потешные, пока мелкие.

— Да ты просто искуситель! — засмеялась красавица. — Такое предлагать городской девушке! Я ведь могу и согласиться!

— А я этого и хочу! Не вот прям сейчас, конечно, — у вас тут и своих дел хватает. Но как только настроение испортится, и стены особняка начнут давить на душу, сразу переноситесь ко мне. Буду ждать!

— Хорошо, Колин, я подумаю, — Гермиона улыбнулась, и прижалась в прощальном объятии. Меня охватило блаженное тепло девичьего тела, на физиономии расплылась такая широкая ухмылка, что Сириус не выдержал, и подмигнул в ответ.

Потом счастье кончилось, она отстранилась, и осталось только вздохнуть.

— Только пожалуйста, Гермиона, не думай слишком долго, а то каникулы кончатся.

Девушка закатила глаза:

— Скорей бы!

Теперь улыбнулись мы оба. Потом я пожал руку Блэку, и побежал через площадь к автобусной остановке, потому что мой номер уже вывернул из-за угла. Я запрыгнул на площадку весь в прощальных чувствах, сунул деньги контролёру, который что-то пробурчал про современную молодёжь, и посмотрел в окно. Автобус газанул, тронул с места, и старые дома двинулись назад, в прошлое, вместе с милой старушкой, пацанами, и всем тем, что случилось за сегодняшний день. Пришло время возвращаться на ферму...