Очищение музыкой (джен)

Очередным приютом для небольшой группы живых среди бесконечной толпы мертвых стал огромный трехэтажный коттедж, после бесконечных ночевок в лесу больше напоминавший дворец. Должно быть, тут жил когда-то кто-то действительно очень богатый, абсолютно каждая мелочь говорила о достатке своих хозяев. Ведь эти люди старались, зарабатывали деньги, покупали на них безделушки, создавали уют, шли на жертвы… а теперь, должно быть, смешались с массой ходячих трупов и ничем не отличаются от них, разве что лохмотья из более дорогих тканей, а давно стершиеся или оборванные бирки, пропитавшиеся запахом мертвечины, носят имена известных бутиков. Как эпидемия может все изменить: только что ты был на вершине, а уже мгновение спустя стал тварью, единственная цель которой – сожрать как можно больше свежего человеческого мяса. Еще недавно вся твоя жизнь маячила впереди, столько надежд, мечтаний, целей, но вот ты уже выходишь из амбара в обличии зомби навстречу своей неутешной матери… Нет, Кэрол! Об этом лучше не думать.

Прошло уже два месяца, а смириться не получалось. Стоило кому-либо из группы хотя бы косвенно упомянуть Софию, глаза как по команде наполнялись слезами, только сдерживать бедняжке Кэрол их становилось с каждом разом чуть легче, но иногда одна капля нет-нет, да выкатится из глаза, проделывая путь по впалым щекам прямо в похлебку, которой женщина по обыкновению занималась. Готовка не отвлекала. Друзья пытались подбадривать, как могли: Рик то и дело ободряюще хлопал по плечу, Лори и Мэгги пытались разговорить, Гленн нахваливал приготовленную ей еду больше нужного, Ти-Дог следил за тем, чтобы она сама ела.

Забота была знакома Кэрол, но уже давно забыта – замужество стерло из воспоминаний материнскую ласку, а теперь Пелетье и вовсе считала, что никакого проявления внимания она не достойна: хороша мамаша – за дочкой уследить не смогла! Эти слова прокручивались в голове многострадальной женщины голосом Дэрила, который после случая с амбаром высказал непутевой матери все, что думал. И прав был, хоть потом, много недель спустя, неловко извинился и взял свои слова назад.

Группа обосновалась на втором этаже особняка, рассудив, что лучше держаться вместе и не разбредаться по всему дому, несмотря на то, что при предварительном осмотре никаких опасностей обнаружено не было. Кэрол, как обычно, стоило только ей закончить прием пищи, кинулась собирать посуду. Кухня находилась на первом этаже, поэтому, чтобы вымыть столовые приборы, приходилось спускаться по широкой лестнице с коваными перилами. Металлические розочки и листочки каждый раз привлекали внимание Пелетье и она будто бы задумывалась: почему такого не было в их с мужем доме? А потом она вспоминала, как приходилось обрабатывать синяки и ссадины после ударов о деревянные перила и радовалась, что не располагала подобной роскошью.

В этом доме было многое из того, о чем она мечтала, будучи девочкой: большая модель парусника над камином, длинношерстный ковер в гостиной, большой туалетный столик с замысловатыми узорами вокруг зеркала в спальне, площадка для телескопа на крыше, рояль. Рояль был ее главной мечтой с семи лет – с того времени, как мама записала ее на уроки музыки. Тогда они могли позволить себе лишь маленькое старенькое фортепиано Вайнбах, найденное маминым братом на каком-то складе. Кэрол упражнялась на нем день и ночь, вся стена ее небольшой комнаты была увешана грамотами и дипломами с различных конкурсов, а кубок победителя регионального конкурса пианистов украшал ее письменный стол. Она даже рассчитывала поступить в Кёртисовский институт музыки, но когда мать заболела, стало не до мечтаний.

Казалось, все это ей приснилось. Будто и не было никогда заботливой, но вечно усталой матери, которая делала все для своей единственной дочки, совершенно забывая себя. Жизнь с Эдом перечеркнула все счастливое детство и все триумфы юношества. Мать научила свою дочку готовить, шить, вязать и ухаживать за цветами, но не научила разбираться в людях; не потому, что не хотела, а потому, что, возможно, сама не умела – в восемнадцать лет осталась одна с ребенком на руках, что по тем временам было ужасно стыдным, да и сейчас не пример. Возможно, знай юная Кэрол мужчин хоть чуточку лучше, она не связала бы жизнь с таким человеком… Хотя сейчас это уже не имеет значения. Ей будто бы дали второй шанс, вычеркнув из жизни все, что связывало ее с мистером Пелетье: дом, машину, его самого, их дочь. Только о каком втором шансе может идти речь в творящемся безобразии? Тут бы выжить: не попадаться ходячим – не единственное, что требовалось, с едой в новом мире все было не так просто. Хорошо, что с ними Дэрил, который из раза в раз приносил из леса связку белок, а иногда что-то покрупнее.

Кэрол вообще не представляла, что было бы с ней, не будь в их группе Диксона. Возможно, Шейн уговорил бы Рика покинуть ферму, как только Карлу стало лучше, и она бы до сих пор не знала бы о судьбе своей дочери. Сейчас она хотя бы была уверена, что они пытались. Нет. Не они. Он.

За всеми этими размышлениями Пелетье не заметила, как ноги сами принесли ее на третий этаж, как раз в ту комнату, где стоял рояль. Великолепный черный Фациоли обладал своей неповторимой грацией и от одного его вида у Кэрол ком стал в горле, а дыхание пропало, будто его и не было никогда. Она и подумать не могла, что сможет увидеть подобный инструмент так близко еще хоть раз в жизни. Крышка было покрыта толстым слоем пыли, что показалось женщине кощунством, поэтому она поспешила избавиться от нее с помощью собственного носового платка – идти на поиски тряпки и оставлять рояль не хотелось ни в коем случае.

Сыграть? Руки конечно же помнили самые любимые из мелодий. Кэрол была уверена, что даже спустя столько лет, когда она не прикасалась ни к одному музыкальному инструменту, она сумела бы воспроизвести Лунную сонату Бетховена с закрытыми глазами.

Звукоизоляция была одним из главных минусов дома с точки зрения Рика, однако сейчас она была на руку – Пелетье не хотелось, чтобы ее услышали, поскольку встреча с роялем, встреча с мечтой была слишком интимной. Он олицетворял все то, что могло бы быть у Кэрол, и то, чего уже никогда не будет. У нее больше не будет детей, никогда не будет своего дома с небольшим садиком, никогда не будет мужа, такого, который будет заботиться, оберегать. Сейчас она даже не была уверена, сможет ли сохранить до завтра то, что у нее есть – собственную жизнь.

Пальчики, еле касаясь, пробежали по белоснежным клавишам, и Кэрол не смогла отказать себе в удовольствии – она села, ее кисти взлетели, опустились, и в следующую секунду комнату наполнили чудесные звуки живой музыки.

Пальцы танцевали, жили своей жизнью, парили, едва-едва касаясь чутких клавиш инструмента, а музыка лилась, будто бы через временной портал доносилась из прошлого, того, где маленькая Кэрол, полная жизни и надежды точно так же перебирала ноты, словно свои мечты.

Вместе с музыкой, вместе с каждым звуком, что воспроизводил Фациоли, Пелетье будто бы покидало все напряжение, томившееся в ее теле месяцами. Слезы, не соленые и не горькие, бежали по ее щекам и не успевали приземлиться на клавиши – их тут же уносили проворные пальцы, не останавливающиеся ни на мгновение. Только заканчивалась одна мелодия, так тут же начиналась другая, музыка сплеталась в невидимый глазу плед, накрывающий тонкие плечи Кэрол и спасающий ее от боли и тоски. Мелодии забирали весь негатив и слезами выливались на свет. Солнце за окном почти полностью спряталось за размытой линией горизонта, в комнате с каждой минутой становилось все темнее и темнее, но руки не отпускали рояль, все еще танцуя.

Дышалось полной грудью. Глаза, влажные от пролитых в кой-то веки не от боли слез, блестели. Улыбка, не горькая, а светлая, подобная только что уснувшему солнцу, играла на губах. Музыка освободила ее. Вызволила из темницы собственных страданий и мучений. Сейчас, в эту самую секунду Кэрол поняла, что готова отпустить свою дочь. Она готова смириться, готова принять то, что ее маленькую Софию забрал Творец, забрал, чтобы ребенок не видел всех тех ужасов, что творятся сейчас. Ее дочь никогда никого не убьет, никогда не познает боль потери, никогда не разочаруется в жизни. А бабушка, мама Кэрол, позаботится о ее душе на небесах.

А жизнь, готовая оборваться каждый день, пока продолжается, значит, нужно жить. Безымянный палец в последний раз ударил по «Ми» малой октавы, будто ставя точку и закрепляя такое нужное сейчас желание жить.