Остров Зеро (гет)

Лето вернулось внезапно, буквально за одну ночь. Асфальт подсох, деревья отряхнули и распушили кроны. С первыми лучами солнца акварельно-прозрачный, обволакивающий мягким теплом июнь вступил в законные права; прогнал хворь, нуар и предчувствие зимы. Прогрессивно-депрессивная молодёжь, успевшая за неделю ненастья морально разложиться, впасть в леность и найти в этом известную приятность, выползать из берлоги не торопилась — уж больно резкая смена декораций. Нет бы ещё одно хмурое утро на раскачку.

Горын подогнал к общаге автобус:

— Подъём, ребятки! Общий сбор через десять минут. Живей, живей! Утро кра-асит не-ежным светом стены дре-е-евнего кремля, я пришёл к тебе-е с приветом взять на пиво три-и рубля…

— Товарищ бригадир, никак, работать будем? — изумился Гриша.

— Успеете ещё наработаться. Вся жизнь впереди. А сегодня, можно сказать, торжественная часть в преддверии. Линейка, посвящение, все дела.

— Все дела — это мы понимаем. Это мы с полной ответственностью. Но какая, на фиг, линейка? Чай, не в первом классе уже. Какое, на фиг, посвящение? Кому?

— Не кому, а кого. Вас в ударники труда.

— Меня лучше в басисты, — подал голос Лёнька.

— В бездарники широкого профиля, — предложил Митя.

— Не отвлекаемся! — пресёк посторонние разговоры Горын. — Быстро приводим себя в порядок и с вещами на выход. Форма одежды — парадная.

— Чой-то в новую жизнь с вещами-то?

— Походу, братцы, домой едем!

— Товарищ бригадир, а как же… мы же… — едва продравший глаза Даня пытался собраться с мыслями, — мы ведь не сделали ничего!

— Что значит, не сделали? Лекции прослушали? Прослушали. Губительную для сельского хозяйства неустойчивость климата на себе испытали? Испытали. Деньги, выделенные вам на инвентарь и комфортабельное размещение, Евсеич ещё в Москве прокутил. А картошку… картошку который год у Белоруссии закупаем. Всё. План выполнен, осталось отчитаться и распрощаться.

* * *

Старенький автобус с раздутыми боками и просевшим брюхом выехал из центра, тяжело отдуваясь, поскрипывая на поворотах; прогремел по деревянному настилу моста, едва не застрял в узкой окраинной улочке, потом чудом не забуксовал на топкой просёлочной дороге и, наконец, остановился у ворот перед брачными двухэтажками. Через замызганное окно Митя разглядел частично стёршуюся надпись на указателе: «ПИОНЕ_ _ _ГЕРЬ ЗА_Я». И ниже:

«ДОБРО ПО_ _ _ __»,

«ОСТОРОЖНО, КА_ _ _ _»,

«_ _A _ НАЯ _ОпА»,

«ПОСТОРОННИМ В_ _ _ ___».

Горын некоторое время перетирал с водилой, потом повернулся к «своим»:

— Проходим на территорию, строимся в шеренгу, лицом к памятнику.

Внутренний лагерный дворик Митя нашёл весьма любопытным. В центре архитектурного ансамбля возвышалась скульптура вождя, накрытая белым полотном, но всё равно узнаваемая по простёртой длани. Вождь указывал в сторону ворот. Площадку возле памятника Митя, не придумав ничего лучше, мысленно окрестил плацем. Слева и справа располагались симметричные корпуса — вовсе даже не жуткие при ближайшем рассмотрении, вполне жилые: стены выкрашены в нейтральный цвет, на окнах весёленькие занавесочки, а внутри… внутри могло быть что угодно.

— Нюрка! — гаркнул бригадир.

Дверь одного из корпусов приоткрылась. Показалась и исчезла Нюркина голова, раздались ахи, охи, звуки падения, женский смех, и через минуту на плац выкатился куратор-замполит. Видок у него был так себе (помятый), взгляд — бегающий. Горынова помощница подталкивала его в спину.

— Ну, ребятки, — Горын сделал серьёзное лицо, — объявляю начало линейки. Товарищ замполит, вам вступительное слово. Оно же — последнее.

Затравленно озираясь, Евсеич выразил благодарность собравшимся за вклад в общее дело возрождения аграрного сектора:

— … И пусть до дела пока не дошло, русского человека, как известно, принято ценить вот хотя бы даже за одни благие намерения, которыми, как известно…

Евсеич вытер лоб платком, дёрнулся было в сторону автобуса, но Нюрка удержала. Пробубнив ещё немного о славных традициях коллективного труда, цикличности истории и надеждах на подрастающее поколение, Евсеич, в заключение, попросил водички, потом с видимым облегчением отступил в тенёк. Чуть не рухнул по дороге, но был подхвачен Нюркой под белы рученьки.

«Похмелье», — догадался Митя.

Горын изобразил аплодисменты.

— Спасибо, товарищ замполит! Свободен. На этом торжественную часть предлагаю считать законченной. Экскурс в историю тоже. Кто всё понял, согласен, всем доволен, садится в автобус и катится обратно в Москву. Назад в будущее.

Лёнька без лишних слов, не оглядываясь, двинулся к воротам. Митю и остальных удерживало ощущение какой-то недосказанности.

— Горын Семёныч, в чём подвох? — спросил Гриша прямо.

Бригадир нехорошо усмехнулся:

— В том, что одному из вас придётся остаться.

Кто-то из парней нервно хихикнул. Девушки после секундного оцепенения массово рванули к автобусу.

— Без паники! — воззвал к сокурсникам Гриша, и в тоне его было слишком много напускной уверенности. — Товарищ бригадир опять в остроумии упражняется. Даже если нет — прорвёмся, отобьёмся. Никто не уходит, держимся вместе. Нас много, а их всего трое, считая водилу.

— В доме кто-то есть, — прошептал Даня.

Митя взял Ольгу за руку. Светка в ужасе посмотрела на комсорга, потом на бригадира, на Гришу. Потянула Даньку за рукав.

— Беги, — ответил он.

Нюрка распахнула двери барака.

Щурясь из-за яркого света, переглядываясь и перешучиваясь, на плац вышло человек двадцать молодых мужчин и женщин, с виду не опасных, совершенно обычных. Только одеты они были странно — по моде 70-х. На студентов смотрели с недоумением. Вряд ли эти в сговоре, решил Митя. Скорее, товарищи по несчастью.

— Прошу любить и жаловать. Свои первого созыва, — объявил Горын.

И тут Митя увидел среди «семидесятников» их.

Родителей.

Совсем юные, отец — красавец даже с неряшливой бородкой и в жутких шмотках. У мамы коса до пояса и глаза лучистые. А главное, они вместе. Держатся за руки. Оправившись от первого шока, Митя скользнул взглядом по лицам остальных «вновь прибывших», в скромном еврейском пареньке угадал Модеста, в миловидной толстушке рядом — будущую фрау Штоф. Ректора, Ростислава Юрьевича, узнал не сразу — на нём были непомерные клёши и цветастая рубаха навыпуск. Да ещё причёска под Леннона.

Два поколения ровесников застыли друг напротив друга на расстоянии в несколько шагов, смотрели в родные глаза и не находили слов.

А потом тишину прорезал крик:

— Мама!

Ленка выбежала из автобуса.

Семидесятники расступились, пропуская вперед рослую блондинку спортивного телосложения — точную Ленину копию.

— Не может быть…

Голоса тоже один в один.

Блондинка в некоторой растерянности сделала шаг навстречу дочери и... как это обычно бывает в фантастических фильмах, «наткнулась на невидимый барьер».

А Горын перехватил Ленку. Сгрёб в охапку; осторожно, но надёжно, «профессионально» скрутил по рукам и ногам.

— Не подходить! — Для пущей убедительности Горын обвёл всех присутствующих горящим взглядом. — Нельзя! — и уже мягче, обращаясь к Ленке, — ну тихо, тихо. Не надо так убиваться.

Девушка вырывалась, брыкалась, кусалась, а отчаявшись освободиться, разрыдалась. Митя вспомнил, что в будущем-настоящем она сирота.

Горын ослабил хватку.

— Всё равно не пройдёте. Поговорить зато можете. Давайте. Пара минут у вас.

Митя вытянул руку и тоже почувствовал невидимый барьер. Отец повторил его жест. Как это бывает в дурных фантастических фильмах? Ладонь к ладони, будто через стекло.

— Я тебя именно таким и представлял, — сказал отец.

Затем добавил, обращаясь уже к маме:

— У него твои глаза.

— А подбородок твой. И скулы.

Мама смешно морщилась от солнца, у неё обгорел и шелушился нос. Но всё равно она была неотразима. Обнимала отца за талию одной рукой.

— Вы шикарно смотритесь вместе, — заметил Митя, — я вас такими счастливыми и не помню. Не расходитесь, слышите? Никогда. Не расставайтесь.

— Никогда, — заверил папа.

У мамы в глазах мелькнуло удивление.

Митя лихорадочно соображал, о чём ещё он может их предупредить, от чего предостеречь. В голову лезли одни глупости. Просить не пихать его насильно в экономический ВУЗ? Бесполезно. Просить папу не кататься зимой 99-го на мотороллере? (закончилось двойным переломом голени; хорошо, шею себе не свернул). Не глупости, но бесполезно тем более. Настаивать, чтобы мама не ездила в командировку с коллегой Толиком весной 2001-го и вообще никогда никуда…Тоже не глупости, трижды бесполезно, и вроде об этом уже сказано.

— Пап, не пиши стишков! — нашёлся Митя, и мама выразительно хмыкнула. — Пиши сразу поэмы. А если в прозе — романы. Крупную форму, чтоб в неё можно было душу вложить. Чтобы это стало делом жизни, понимаешь? У тебя всё получится. Прославишься. А лёгонькая промышленность, отдел статистического учёта, пусть летит в тартарары. Чтоб ей пусто было, этой лёгонькой…

— Та-ак. Не увлекаемся! — проорал Горын. — Не пытайтесь исправить прошлое. Бестолку. Учтите, вы сейчас закругляетесь, досвиданькаетесь с мамками-папками… ненадолго, — тут он скосил взгляд на Лену и приумолк. Лена прощалась навсегда, — … потом едете домой, встречу эту благополучно забываете, и всё возвращается на свои места.

— Если нельзя ничего изменить, зачем вообще… какой смысл в этой истории?

Горын неопределённо повёл плечами.

— Просто маленькое напоминание вам о том, что будущее-то изменить, наверное, можно. Для этого один из вас должен остаться… ну, типа, во вчерашнем дне и рассказать потом остальным.

— Родители! Родители расскажут.

— Нет. Они забудут, как и вы. Уже забыли — там, в двухтысячных. Встречу, собственные приключения, обещания, планы великие. К тому же, вы всё равно родителей не слушаете. Ладно, время вышло. Решайтесь.

В дурном фильме дальше по сценарию шли бы обнимашки.

— Пока, оболтус. Увидимся, — кивнул Мите отец.

Ольга вытирала слёзы, но готова была идти, смотрела на Митю выжидательно.

— Пора, Димка. А то окажешься последним героем.

Лена очень хотела остаться. Мать убеждала её не ломать наполовину сложившуюся жизнь.

Данька вроде колебался, родители уговаривали поторапливаться. Света тоже подключилась. Данька оглянулся и перехватил Гришин короткий взгляд. Гриша медлил.

Ростислав Юрьевич заметно переживал:

— Не валяй дурака, Гринь! Ну чего ты здесь забыл? Разве в будущем так плохо?

— М-м…

— Коммунизм построили? Нет? А что тогда? Слушай, я в будущем… живой вообще?

— Живой, живой. Всё у тебя в ажуре.

— Вот и не сходи с ума. Проваливай. Ну же!

Ольга потянула Митю за собой:

— Сейчас или никогда. Уходим.

— В любом времени, помнишь?

— Что?

Митя ещё раз посмотрел на родителей. У них в глазах застыл ужас.

— Не вздумай! — это была Ольга. — Нет!

Она отпустила Митину руку и шагнула за барьер.