Но что мне делать? (гет)

Джинни напевает Шивари, стоя перед зеркалом и расчёсывая свои длинные волосы. За окном плавно поднимается рассвет, Джинни улыбается ему. В комнате царит вечный порядок и умиротворённый покой — простыни на постели смяты, покрывало скомкано в долгих попытках откинуть его и, наконец, встать, на прикроватной тумбочке книга волшебных сказок.

Джинни любит сказки, любит рассветы, любит расчесывать волосы.

— Тысячу раз, — говорила мама, когда Джинни была ещё совсем мала, — тысячу раз нужно провести по волосам гребешком. Так делали все принцессы.

— Зачем? — спрашивала Джинни, морщась от расчесывания Молли.

А теперь, стоя перед зеркалом и напевая, вспоминает об этом то ли с ностальгией, то ли с неприятным осадком. Так с ходу разобраться трудно, ностальгия тоже больше напоминает тоску, чем приятные воспоминания.

Джинни откладывает гребень, улыбается своему отражению, распахивает окно и выходит из спальни.

По утрам Джинни всегда радостная и полная жизни, днями Джинни весела и обожает авантюры, вечерами Джинни озорная и падкая на неприкрытую лесть. А по ночам Джиневра долго не может заснуть, ворочается в кровати и думает о невозможном.

Джинни выходит на улицу в старых потрёпанных джинсах, в босоножках без каблука, в футболке «best mom». У Джинни нет детей, ей просто нравятся футболки, особенно если это футболки за два фунта. Между домом и улицей разницы никакой — Джинни всегда держит окна нараспашку, особенно когда уходит из дома.

«Пускай грабят, — думает она. — Брать всё равно нечего».

Трагическая разница между Джинни и Молли сразу же бросается в глаза всем, кто знает их обеих. Но таких людей, благо, не так и много.

Дни Джинни не похожи друг на друга, но при этом складываются в удивительно цельную общую череду — без суеты и шума, но переполненную при этом событиями и людьми.

Каждое утро, каждый день и каждый вечер Джинни легко повторяет себе: «Это не тот день, в который может случиться что-то плохое», а каждую ночь, ворочаясь в кровати и вдыхая прохладный воздух, Джинни шепчет: «Но а когда же? Когда?»

И чего именно она ждёт неизвестно даже ей самой. И, конечно, утром она уже не может вспомнить, о чём же думала ночью. Но Джинни не переживает по этому поводу.

Джинни стучится в дверь опрятного коттеджа и отдаёт маленькой старушке контейнер с завтраком. Джинни старается заносить ей завтраки пару раз в неделю, и, быть может, завтраки эти не так уж и нужны, но старушке нравится внимание, а Джинни в общем достаточно мила, чтобы наслаждаться добрыми делами.

Ещё в Хогвартсе она старательно выгораживала затеявших пакость слизеринцев или несделавших домашку хаффлпаффцев. Быть может с этого всё и началось. Хотя может и нет. Джинни в любом случае сама виновата.

В размеренной жизни Джинни Уизли нет места грусти, отчаянью, самобичеванию и — Мерлин упаси — сожалениям. Всё сложилось, как сложилось — и в общем-то не так уж плохо.

Джинни не любит однообразность, ненавидит сидеть на одном месте, немного разочарована в магах и в жизни в целом. Но это не значит, что она несчастна. Скорее даже напротив — счастлива.

Джинни не настолько влюблена в жизнь, чтобы бояться смерти. И Джинни много работает, чтобы каждый её день был непохож на предыдущий. Ей, наверное, хотелось бы путешествовать: посмотреть мир, найти идеальное место, сохранить сотню-другую приятных воспоминаний, но всё это только в планах.

Она тысячу лет не видела школьных друзей, свою семью, да и просто знакомых, оставшихся со времён её юности. Сказать по чести, этот факт её забавляет, даже веселит.

Джинни не хочет быть ни к чему привязана: никаких домашних питомцев, никаких комнатных цветов и никаких — никаких! — Уизли.

* * *

Джинни привыкла высматривать рыжие головы в толпе, на улице, в магазине, и если замечала, то старалась по возможности обходить стороной. Но если такой возможности не было, то спокойно проходила рядом. Потому что каждый её день был к ней добр, и ни в один из них не могло произойти ничего плохого.

Но в этот вторник, очевидно, удача покидает Джинни, но та ни о чём ещё не догадывается и с улыбкой на лице заходит в небольшой круглосуточный магазинчик.

Полки слишком высокие, Джинни никого не может разглядеть. Но это к лучшему, ей всего-то и надо, что купить маленькую бутылку минеральной воды — на улице слишком жарко даже с самого утра.

— Джинни? — окликает её знакомый голос, когда она уже стоит на кассе. — Это ты, Джин?

Джинни испуганно оборачивается, тут же отворачивается, оставляет бутылку минералки на кассе и выбегает из магазина.

Рон озадаченно смотрит на закрывшуюся дверь, а потом бежит следом.

— Постой! — кричит Рон. — Да стой же!

И это заставляет Джинни бежать ещё быстрее, но хоть босоножки и без каблука, всё же ужасно неудобные, пальцы выскальзывают, иногда больно ударяются об асфальт, да к тому же за ней гонится Рон — высокий, выносливый, быстрый Рон. Джинни только и успевает подумать о том, что можно было бы аппартировать, как крепкая рука хватает её за предплечье и сильно сжимает.

— Джинни! — выдыхает Рон и восстанавливает дыхание. — Какого чёрта, а?

Джинни оборачивается и смотрит на него обессилено и затравленно.

* * *

— Так вот где ты теперь живёшь… — говорит Рон ровно, с интересом осматривая кухню. — Здесь мило.

— Чай? — спрашивает Джинни севшим голосом.

— Можно, — пожимает плечами Рон.

Джинни наполняет заварочный чайник водой, подогревает её быстрым движением руки и только потом кидает заварку. Она нарочно долго надевает крышку и заворачивает заварочник полотенцем — собирается с мыслями. Мысли с ней собираться не хотят.

— Послушай, — наконец говорит она, — что дальше?

— А что дальше? — удивляется Рон.

— Ты выдашь это место маме? Или будешь уговаривать меня раскаяться и вернуться?

— А ты хочешь? — спрашивает Рон и заглядывает Джинни в глаза.

— Нет, — отвечает она решительно.

— Тогда ничего делать не буду.

Между братом и сестрой снова повисает молчание, похожее на пенку от молока. Ту самую пенку, которая всем так не нравится, которая застывает на поверхности и потом комкается, когда пытаешься сделать глоток. Точно такая же пенка молчанием висит между ними — как будто у чашки неожиданно убрали дно, и молоко вылилось, а пенка осталась. Осталась и повисла и вот-вот порвётся, стоит сделать только одно движение — выдохнуть, двинуться, моргнуть.

Рон смотрит на Джинни, Джинни глядит в пол. Так проходит какое-то время.

— Чай, — напоминает Рон.

Джинни непонимающе смотрит на него, а потом догадывается, о чём речь и наливает, наконец, Рону чашку чая.

Рон делает глоток и морщится.

— Дрянной? — спрашивает Джинни.

— Типа того, — отвечает Рон и смеётся. — Я с собой возьму. Выпью по дороге, на работу уже опоздал.

— Так ведь чашка…

— Ничего! Будет повод вернуться.

Рон берёт чашку, выходит за дверь и Джинни видит через окно кухни, как он стремительно уходит.

— Не возвращай! — кричит она ему, а потом подбегает к окну, высовывается и кричит громче: — Не возвращайся!!

Даже если Рон и слышит её, то виду не подаёт, он быстро идёт по улице, иногда делает глотки чая и морщится. Прохожих на улице нет, и никто не может оценить картинный сюрреализм Рона и чашки в его руках.

Джинни вздыхает.

* * *

Джинни не так давно въехала в свой новый дом, — ей продали этот коттедж по знакомству, раза в три дешевле, чем он стоил на самом деле. Поэтому минимализм, в котором Джинни обитала, был неизбежностью, а не дизайнерским решением. В гостиной диван и столик, на кухне пара шкафчиков, плита, стол, два стула, в ванной комнате раковина, ванна и унитаз. По правде сказать, ванных было две, но Джинни пользовалась только той, что на втором этаже.

Самой идеальной комнатой, по мнению Джинни, была кладовка (хотя, быть может, на самом деле это была столовая или детская, или мастерская) — она была просторной, и в ней не было вообще ничего, только окно с выцветшими занавесками.

Несмотря на очевидную нищету, дом Джинни вовсе не выглядел сирым или убогим. Джинни любила порядок и уделяла много времени на то, чтобы даже такой дом казался уютным. Вся мебель была потёртой, потому что Джинни забирала её из мастерских своих знакомых, из загородных резиденций старых друзей. Но ветхий кухонный стол был выкрашен, а видавшая виды кровать ошкурена. Занавески всегда были постираны, а пол вымыт.

Посуды, конечно, было мало — две тарелки, две вилки, ложка, миска да чашка. Та самая чашка, которую забрал Рон. Пару дней Джинни пьёт воду из-под крана — наклоняется, собирает волосы, чтобы не намочить, открывает рот и ловит струю холодной воды. Потом трансфигурирует чашку из стеклянной салфетницы — выходит не слишком удобно, но достаточно красиво.

Всякий раз, когда она пьёт из этой чашки, она облегчённо думает, что Рон, должно быть, услышал её в тот день и потому она больше не увидит ни своей чашки, ни своего брата.

И если кому-то интересно её мнение, то она считает, что старая фарфоравая чашка с разводами и сколом — очень маленькая цена за вновь обретённые спокойствие и забвение.

Джинни работает, читает книжки, готовит простые завтраки и иногда заносит их соседской старушке. Джинни снова улыбается по утрам. Джинни считает дни, которые она пьёт чай из бывшей салфетницы — насчитывает сорок семь.

На сорок восьмой день, привычно наливая невкусный чай в стеклянную посудину, Джинни долго дует на него и готовится сказать «Сорок восемь», как вдруг кто-то стучит во входную дверь.

Джинни вздрагивает, медлит, но всё же оставляет чашку и идёт открывать. На пороге стоит Рон. Джинни тут же захлопывает перед ним дверь. Рон стучится снова, кричит:

— Открывай!

И Джинни открывает, потому что знает — деваться всё равно некуда.

«Чуда не произошло, — думает Джинни, вяло наблюдая, как Рон разувается и приветственно ей улыбается, — меня никто не услышал».

— Так вышло, что у нас сегодня выходной, — говорит Рон, проходя в гостиную и осматриваясь.

— Сегодня среда, — замечает Джинни.

— Да, но мы вроде как закончили вчера с отчётами, и теперь нашу группу не будут дёргать несколько дней.

Джинни смотрит в пол и мысленно упрашивает паркет выгнать Рона отсюда. Да так, чтобы он и не думал даже приходить снова.

— Ох, точно! — восклицает Рон и хлопает себя ладонью по лбу.

Джинни вздрагивает.

— Смотри, что я принёс! — Рон достаёт из кармана маленькую коробочку и увеличивает её. — Там посуда. Маме дарили на юбилей.

— Рон! — хохочет Джинни неожиданно даже для себя самой. — Как ты мог? Ты украл у мамы посуду?

— Нет, просто взял. Она разрешила, — улыбается Рон, явно очень гордый собой.

Но Джинни вдруг одёргивает себя и хмурится.

— Ты ей про меня говорил?

— Ты же сама сказала, что не хочешь этого! — фыркает Рон. — Так что я просто спросил, могу ли взять какой-нибудь набор. Ты и сама знаешь, у неё целый склад относительно нужных вещей, которыми никто никогда не пользуется.

— И правда, — говорит Джинни, а сама так и представляет, как Рон спрашивает «Мам! Можно я это возьму?» и Молли отвечает ему «Конечно, дорогой».

Джинни вспоминает кухню в Норе, вспоминает большой стол, на котором всегда стояло что-нибудь вкусненькое, вспоминает маму, вечно смеющуюся и ни секунды не отдыхающую.

— А мама постарела, да? — спрашивает Джинни вдруг.

— Не знаю, — отвечает Рон, — я не замечал. Волосы всё ещё рыжие во всяком случае.

Джинни эта новость странным образом успокаивает, она хочет взять у Рона коробку с посудой, но тот не даёт, хмурится — «тяжёлая» и несёт на кухню сам, ставит на столе, начинает аккуратно раскладывать.

— Спасибо, конечно, — вздыхает Джинни, наблюдая за ним, — но шёл бы ты домой и забыл об этом месте. Мне правда всё это не нужно. Я только и хочу, чтобы меня оставили в покое. Ну посмотри: я справляюсь сама! И мне даже нравится. Ты не должен заботиться обо мне.

Рон игнорирует её слова, складывая посуду в шкафчик.

Джинни раздражённо рассматривает его сильные руки и клетчатую рубашку, а потом заливает заварник кипятком.

«Самое время пить чай», — решает она.

Оба морщатся, когда делают первый глоток.

— Снова дрянной вышел, — скорее утверждает Джинни, чем спрашивает.

Рон кивает и смеётся:

— Даже я чай завариваю лучше тебя!

— Вот ты и заваривай, — обиженно сопит Джинни и улыбается, а потом спохватывается и добавляет, — но только не в моём доме и не в моей жизни.

Рон снова делает вид, что не слышит.

— Кем ты работаешь? — спрашивает он.

— Кем придётся, — мычит Джинни. — Хоть это и не твоё дело. То иллюстратором, то дизайнером, то автором статей, то редактором. Бывает, книжки детские пишу. А бывает даже книги. Вон Локхарта помнишь? Он же вёл у тебя? За него недавно книгу написала.

— Это как? — удивляется Рон.

— Это я написала, а на обложке его имя, — поясняет Джинни. — Это — «литературный негр».

Рон смеётся, хотя над чем тут смеяться.

— И что же? Нормально зарабатываешь?

— На жизнь хватает, — ровно говорит Джинни. — Вон новой посудой обзавелась. Недешёвой похоже. Так что не жалуюсь.

Рон целует Джинни в лоб, когда уходит, а та кричит ему вслед:

— И больше не возвращайся! Слышишь?

Но Рон не слышит, или просто делает вид.

* * *

Джинни сидит на своём диване, поджав ноги, и глядит в окно. Она размышляет, и это нетипичное для неё состояние. Она вспоминает и грустит — а это катастрофа, ведь за окнами светит солнце.

Люциан был высок и хорош собой, он не был правильным или красивым, но было в нём что-то такое, что притягивало к себе. А Джинни было семнадцать и она была падкой на это «что-то», как бывают падкими мотыльки на пламя огня.

Сначала, быть может, она его пожалела. После поражения Волдеморта все слизеринцы были в опале. И хотя у Боулов всё было относительно хорошо, на Люциана всё же кидали неодобрительные взгляды. И это раздражало Джинни.

Уже не вспомнить точно, но каком-то из нескончаемых торжественных вечеров она сама подошла к нему и заговорила. Не потому что он был ей интересен, а потому что это должно было вызвать целую волну неодобрительных и удивлённых перешёптываний. И вызвало в конце концов. И Люциан, быстро разгадавший её план, тепло улыбнулся ей.

С тех пор между ними завязалась странная дружба, быстро перетёкшая в ещё более странную любовь. Когда их отношениям исполнилось два года, Джинни поняла, что это всё, похоже, серьёзно.

Глупая наивная девятнадцатилетняя Джинни ошиблась фатально в своём представлении об окружающем мире — во-первых, сказала родителям, что выходит замуж, хотя замуж её никто не звал, и была с позором изгнана из семьи; во-вторых, сказала Люциану, что семья отказалась от неё из-за их романа, и перестала быть его девушкой.

Молли кричала, что ей не нужна дочь, снюхавшаяся со слизеринцем и приспешником Того-Кого-Нельзя-Называть. И Джинни свою маму понимала, она и сама свои перспективы представляла не слишком радужно, но ей было всё равно до тех пор, пока она была с любимым человеком.

Технически никто Джинни из семьи не выгонял, никто не собирался вычёркивать её из семейного древа и никто от неё не отказывался, Джинни просто ушла, захватив немного своих вещей, и с тех пор уже не возвращалась. Она и сама понимала, что ведёт себя глупо и по-детски, но ничего не могла с собой поделать.

Джинни скучает по маме и папе совсем как маленькая девочка. Джинни скучает и по своим старшим братьям. Она очень любит свою семью. Но возвращаться вот так не хочет, потому что ей стыдно. Ей почти тридцать, но ей всё равно стыдно и она считает это веской причиной, чтобы прятаться.

«Когда-нибудь, — думает она, — когда я добьюсь хоть чего-то в своей жизни, когда я куплю себе слод и кровать, когда повешу новые занавески, когда заведу семью и рожу ребёнка… Тогда я вернусь, тогда мне не будет стыдно».

Перед Джинни стоит чашка с остывшим чаем. Она переводит взгляд с окна на эту чашку и моргает, и чувствует, как по щекам стекают капли воды. Джинни проводит пальцами по лицу и долго разглядывает, как блестят мокрые кончики пальцев в лучах солнца.

— Как странно! — говорит Джинни вслух, потому что некоторые вещи должны быть высказаны. — Я не плакала уже десять лет.

* * *

— Я приходил позавчера, — говорит Рон прямо с порога. — Привет.

— Привет, — отвечает Джинни, разглядывая его. — У тебя шрам на щеке.

— Да царапина! — отвечает Рон, расшнуровывая ботинки. — Уже зажило почти, даже следа не останется. Это даже не магическая рана, веткой задел. В лесу погоня была.

— А почему к колдомедикам не пошёл?

— Так царапина! — фыркает Рон, отодвигает Джинни и проходит на кухню. — Так где ты была позавчера?

Джинни идёт следом, наматывая на палец прядь волос, она раздражена совсем не так сильно, как предыдущие два раза.

— Я работала. Была в издательстве. В Лондоне, — вспоминает Джинни, хмуря брови. — Сдавала иллюстрации к Спящей красавице.

— И как? — интересуется Рон.

— Да вроде утвердили. Чаю?

— Чаю.

Джинни сидит на диване, поджав ноги, Рон сидит рядом. Они пьют чай из одинаковых фарфоровых кружек. Рон исследует взглядом стены, а Джинни смотрит в окно. Между ними висит не напряжённое молчание, а даже какая-то гармония.

— Как тебя забросило в пригород Абердина? — спрашивает Рон.

— Домик по дешёвке подвернулся, — бесхитростно отвечает Джинни. Было бы что скрывать.

Рон снова целует Джинни в лоб, когда уходит, та кладёт ему руку на грудь и отстраняет от себя.

— Не возвращайся, — говорит Джинни.

Рон улыбается.

* * *

С самого утра у Джинни всё валится из рук, за окном дождь не то что льёт, а стоит стеной — середина осени. С деревьев почти опали все листья, а на лужах по утрам появляется тонкая корочка льда. Джинни кутается в вязаный кардиган, поправляет сползающие джинсы и вздыхает.

«Полтора месяца, — думает она, — со дня на день должен появиться».

В доме прохладно, и Джинни мёрзнет, она собирает волосы в хвостик, всегда носит носки и не выходит из спальни без кардигана.

Ещё через две недели Джинни сидит за столиком на втором этаже и читает книгу, когда слышится стук в дверь. Спускается она нарочито медленно и открывает дверь уже после того, как стук повторяется.

Рон промок до нитки и выглядит он почти как профессор Снейп, кутаясь в свою чёрную мантию.

— Привет, — говорит Рон.

— Прости, — отвечает Джинни, — что открывала долго.

Рон заходит внутрь и с него льётся вода, Джинни поднимает было палочку, — но Рон быстро одёргивает её:

— Никаких заклинаний, на мне тут сглаз, даже аппартировать нельзя! Ты думаешь, что это я так вымок? Я до тебя добирался через каминную сеть, а потом пешочком. Из Мунго сбежал.

Джинни фыркает:

— Через окно?

Она так и представляет, как Рон стаскивает мантию у профессора Снейпа, непонятно как оказавшегося в Мунго, а потом прямо в ней вылезает из окна этажа, скажем, третьего, крадётся по карнизу с выражением ужаса на лице и съезжает вниз по водосточной трубе, а потом пробегает через лужайку, прячась за кустами, к высокому кованому забору.

— Говорю же, через камин! — супится Рон. — Из Мунго в Кабанью голову, а оттуда в Безголового рыцаря, а потом уже пешочком. И, между прочим, под дождём.

Джинни смеётся в голос и смотрит на Рона почти ласково, тепрь, впервые за долгое-долгое время она видит перед собой именно того Рона, который был рядом с ней всё её детство.

— Зачем? — спрашивает Джинни отсмеявшись, пока Рон аккуратно стягивает с себя мокрую мантию и сапоги.

— Я думал, что ты волновалась, — отвечает Рон. — Ну и скучно там было до жути! Колдомедики сказали, что через три недели само пройдёт, так зачем меня в палате держать всё это время?! Слушай, мне нужен горячий душ.

Джинни вздыхает и уводит Рона в ванную комнату на втором этаже. На первом душ не работает, кран протекает и вода к тому же идёт исключительно ржавая. А потом Джинни идёт обратно и палочкой высушивает мокрые следы, которые остались от Рона, выжимает промокшую мантию, ставит рядом с камином сапоги.

Точно так же делала дождливыми осенними вечерами Молли и сейчас, впервые за десять лет, Джинни чувствует себя похожей на неё.

Когда Рон спускается на кухню в халате, заботливо трансфигурированном Джинни из одеяла, чай уже стоит на столе и над кружками уютно поднимается пар.

— Послушай, — говорит Рон, рассматривая Джинни, — мы с тобой с середины июля не виделись… Я к тому, что я не успел поздравить тебя с днём рождения.

— Брось! — фыркает Джинни. — Я предпочитаю забывать о нём где-то с тех пор, как мне исполнилось двадцать четыре.

— Но у меня есть подарок! — настаивает Рон. — Сейчас, конечно, не с собой. Но он дожидается дома. И в следующий раз я обязательно его принесу!

— Делай, что хочешь! — сдаётся Джинни, а потом добавляет с усталым вздохом. — Только больше не приходи.

Рон улыбается ей, садится за стол и делает глоток чай.

— Слушай, а в этот раз не такой уж он и дрянной, — замечает он, Джинни пожимает плечами.

Засыпает Рон в гостиной на диване под мерное потрескивание дров в камине, а Джинни ворочается в своей постели дольше обычного. Ей неуютно и странно, она вспоминает все запирающие заклинания, которые ей известны, и поочерёдно накладывает их на дверь. Не помогает — своего привычного надёжного одиночества Джинни всё равно не чувствует.

* * *

В следующий раз Рон появляется уже через три недели.

— Отпуск, — сообщает он, не дав Джинни даже удивиться, и протягивает ей маленькую коробочку, перевязанную красной лентой. — Это тебе.

Джинни берёт коробочку и подходит к окну, предоставляя Рону самому разбираться с верхней одеждой и всем остальным.

— Это мамины серьги, — уведомляет Джинни Рона.

— Ну да, — отвечает тот.

— Рон, ты стащил у мамы серьги?! Это же все границы переходит!

— Да сама она дала, — отмахивается Рон.

Джинни долго стоит на месте и сверлит Рона взглядом.

— Ну а что я мог поделать?! — наконец сдаётся Рон. — Она ужасно переживала всё это время! Конечно, я ей сказал!

Джинни набирает в грудь воздуха, чтобы крикнуть Рону «убирайся» и… выдыхает. Она вдруг понимает, что не чувствует злости и раздражения. Даже наоборот, теперь ей становится удивительно легко и отступает удушье, которое она испытывала так много лет. Камень с её груди вдруг убрали и как-то сами собой по щекам снова побежали слёзы.

Рон подходит и крепко обнимает её, а Джинни хватается за его рукава, как если бы он был единственным её спасением в безжалостном мире, как если бы он был веткой крепкого дерева, а она падала бы с головокружительной высоты.

Джинни не замечает, как Рон ведёт её на кухню, усаживает на стул, наливает чай. Джинни не чувствует ни вкуса, ни запаха этого чая, Джинни думает о маме и о папе, и улыбается своим мыслям сквозь слёзы.

* * *

На следующий день рано утром Джинни обнаруживает обнаглевшего Рона на своей кухне.

— Какого чёрта? — спрашивает она, убирая палочку в карман. Это как бы проникновение в чужую собственность или вроде того.

— А что я мог поделать? — удивляется Рон. — Сама виновата, что охранные заклинания у тебя ни к чёрту! А у меня, между прочим, отпуск. И мне осточертело сидеть дома или напиваться на Косой аллее. Поживу пока у тебя, заодно охранные подлатаю, ещё с чем, может, помогу.

Джинни смотрит на него прищурившись и пока не до конца осознаёт всю нелогичность сложившейся ситуации.

— Ты разве не женат? — спрашивает она, подняв бровь совсем как Снейп.

— А ты разве не замужем? — парирует Рон.

— Я первая спросила, — смеётся Джинни.

— В разводе, — ровно отвечает Рон. — Лет уже пять как снова живу у родителей. В тридцать один-то! Полный неудачник.

— Ммм… — многозначительно тянет Джинни, присаживаясь напротив Рона и делая глоток чая из его чашки. — А я и не была, — говорит она. — Замужем. Люциан сразу меня выставил.

— И почему ты не вернулась?

— Не захотела.

Рон думает о Лаванде и детях, а Джинни вспоминает усмешку Люциана, его руки, губы, глаза — с каждым годом память становится всё слабее. Джинни даже уже не уверена, что её парня звали Люциан Боул, что там говорить о руках и глазах? Образ слизеринца в её голове очень расплывчатый и невнятный, и сама Джинни этому рада.

Стоило только дать Люциану понять, что Джинни настроена серьёзно, как он тут же разорвал отношения. И сейчас, с высоты своего опыта, Джинни прекрасно понимает, для чего он это сделал. Джиневра Уизли была очень удобна для человека, оказавшегося в опале. У Джинни был Орден и Джинни даже называли героем. Это означало, что репутация Люциана со временем будет обеляться. Но Джинни, как человек со своими страхами и желаниями, была ему совершенно не нужна и не интересна.

«Что поделаешь? — думает Джинни с мечтательной улыбкой. — Сердцу не прикажешь».

* * *

Джинни поражается тому, как складно и изящно Рон накладывает защитные и охранные заклинания на её дом. Рон тянет тонкие себристые нити и опутывает коттедж как будто коконом, стоит только потянуть и всё звенит мягко и ласково, как рождественские колокольчики. Джинни трёт руки друг о друга и дышит на них, чтобы согреть. На окресности Абердина опускается уютный вечер, фонари плавно разгораются, а на землю падает лёгкий белый снег.

Такие вечера Джинни полюбила только с возрастом. В детстве она дождаться не могла, когда же наступит лето, а сейчас понимает, что зима в Хогвартсе — время волшебное и неповторимое. И будь у неё возможность, она бы теперь наслаждалась бы этими зимами больше, чем всеми своими детскими влюблённостями, но Хогвартс навсегда закрыл для неё двери. Хогвартс всегда закрывает свои двери для всех, кто вырос. И это по мнению Джинни очень лицемерно. Но некоторые всё же возвращаются туда — Снейп, Поттер, да и, пожалуй, весь преподавательский состав. Этакие враги системы, которые смогли сломать устоявшиеся устои и повернуть время для себя вспять.

Джинни не завидует, но всё-таки тоже хочет развернуть своё время. Хочет опять обедать в Большом зале и спать в Гриффиндорской башне. Хочет летать над полем для квиддича на метле… И вместо своего дрянного чая Джинни с удовольствием пила бы тыквенный сок, раз уж на то пошло.

Всё-таки Джинни завидует.

Снежинки падают вокруг Вирджинии как в замедленной съёмке, её рыжие волосы сверкают в свете фонарей, а нежно-карие глаза выхватывают реальность кадрами. Люциан и сам не раз наверно пожалел, что отказался от такой девушки. Джинни похожа на принцессу из сказки, а не на литературного негра из реальности. И её джинсы, и вязаная куртка, и потрёпанные ботинки выглядят так, как будто именно с них начинается волшебство.

Рон делает завершающие пассы, завязывает нити где-то над домом и поворачивается к Джинни.

— Замёрзла?

— Нет, — отвечает она и вздыхает. — Я хочу тыквенного сока.

* * *

В Безголовом рыцаре, конечно, нет никакого тыквенного сока, но есть неплохой огневиски. Это Джинни знает не понаслышке. Рон предпочитает сливочное пиво, потому что из них двоих хоть кто-то должен иметь голову на плечах.

После первого стакана Джинни начинает смеяться в голос, после второго — танцевать с незнакомым ирландцем, после третьего — рассказывает Рону, как грустно и одиноко ей было все эти десять лет, а после четвёртого Рон забирает её из таверны и почти силком тащит домой.

— Ронни-Рон, — поёт Джинни, снимая куртку. — Ну что мне делать? Ведь я всего лишь маленькая девочка! А вдруг погаснут все огни, и завоет ветер? Он же преследовал нас до самой входной двери!*

Рон только смеётся, и Джинни хохочет тоже, вешаясь ему на шею и скидывая ботинки.

— Ты же никогда меня не обидишь? — спрашивает она. — И защитишь от ветра? Ты же аврор!

— Аврор, — повторяет за ней Рон. — Аврор.

Джинни улыбается и закрывает глаза. Пока Рон несёт её в спальню, все его мысли заняты тем, какая же она всё-таки лёгкая.

* * *

Джинни всё ещё пьяна, когда просыпается ночью, но ей уже не хочется ни о чём говорить. Может, только самую малость. Джинни спускается вниз, пару минут наблюдает за спящим в гостиной Роном, идёт на кухню, набирает воды из крана и пьёт мелкими глотками — одна кружка, вторая. Она не хочет ни о чём думать. И делать тоже ничего не хочет. Ну, может, только совсем чуть-чуть.

Она возвращается в гостиную, садится перед диваном на колени, трясёт роново плечо и когда тот, наконец, открывает глаза, говорит:

— Я люблю тебя, Рон.

— Я тебя тоже, Джин, — отвечает заспанный Рон севшим голосом.

И Джинни целует его. Сама. В губы.

Рон не отвечает ей, но и не отталкивает, только прикрывает глаза.

* * *

С утра Джинни плохо, стыдно и даже грустно.

На кухонном столе стоит флакончик с антипохмельным зельем и лежит записка, написанная явно очень быстро, роновским, конечно, почерком: «Должен бежать в аврорат, срочный вызов. Потом заскочу в Нору. Вернусь вечером».

— Вечером, так вечером, — облегчённо вздыхает Джинни, читает ещё раз и закусывает губу. — В Нору, так в Нору.

Джинни расчёсывается перед зеркалом в спальне, напевая Шивари. Она улыбается своему отражению, мягко проводит гребнем по волосам и пребывает в прекрасном расположении духа — немного волнительном, но предвкушающем и почти восторженном. Она просовывает серёжки в уши и любуется собой.

«Идут», — решает она.

Джинни открывает свой шкаф и долго рассматривает все вещи, надевает в конце концов самое лучшее платье, сверху накидывает свой любимый кардиган и засовывает ноги в шерстяные носки.

— В Нору, так в Нору, — повторяет Джинни решительно и кидает в камин горсть дымолётного пороха.

— Нора, — говорит она и ступает в зелёное пламя.

В гостиной Норы никого нет и появление Джинни проходит незаметно. Первым делом она давит в себе желание зайти обратно в камин.

На кухне как всегда слышится шкворчание, стук ножа, лопанье пузырьков кипящей воды в кастрюле. Джинни очень страшно, но она знает, что если уж решилась, то не время отступать.

Молли оборачивается на звук шагов, застывает на мгновение, а потом откладывает нож и бросается к дочери:

— Джинни!

— Мам, — шепчет Джинни, потому что говорить нормально не может, горло сдавливает, по щекам бегут слёзы. — Последние полгода я постоянно реву. Всё Рон виноват.

— Мы накажем его, накажем, — смеётся Молли, обнимая Джин. — Дай я тебя рассмотрю. Повзрослела хоть? Нет, такая же…

Джинни плачет, повиснув на матери. Молли всё ещё немного выше неё, и всё так же пахнет. И Джинни вдыхала бы этот запах долго-долго. Может, даже всю жизнь.

Когда приходит Рон Джинни вовсю болтает с матерью и отцом, рассказывает про свои иллюстрации, про книги и статьи, которые пишет, про то, что работает не только с магами, но и с маглами, чем приводит в восторг Артура. Рон даже не удивляется, только присаживается рядом с чашкой горячего чая и наблюдает за торжественным воссоединением со стороны.

* * *

Уже у себя дома, растирая уставшие и потяжелевшие ноги, Джинни говорит Рону:

— Это всё твоя вина. То, что я отправилась к родителям.

— Ладно, — отвечает Рон.

— Ты это и планировал, так ведь? То, что я сама туда приду и с мамой помирюсь, и… — сама себя обрывает Джинни, потому что не уверена, что должно следовать после этого «и».

— Я не аналитик, — почесав в затылке мотает головой Рон. — Слишком сложно для меня что-то там планировать. Я скорее уж грубая сила.

— Но это всё-таки твоя вина! Ты дурно на меня влияешь, Рон! — всхлипывает Джинни и заглядывает Рону в глаза. — Пожалуйста, уходи из моей жизни. Чёрт с этим домом, я перееду, чтоб ты меня больше не нашёл. Всё должно быть не так. Это неправильно.

Рон долго смотрит на неё, прищурив глаза, изучает черты красивого лица, ржавчину длинных волос, капризный изгиб искусанных губ.

— Почему? — наконец говорит Рон, — Почему вчера больше всего на свете мне хотелось ответить на твой поцелуй?

Оба смотрят друг на друга удивлённо, оба молчат.

— Больше никогда-никогда, — говорит Джинни. — Больше не появляйся передо мной.

В тот вечер в доме царит тишина, никто больше и слова не говорит.

* * *

C утра Джинни просыпается в пустом коттедже. Джинни открывает глаза и понимает: она совсем одна. Джинни напевает Шивари, расчёсывая волосы перед зеркалом и улыбаясь своему отражению. Джинни надевает старые потёртые джинсы, шерстяные носки, длинный кардиган.

Лестницу нужно хорошенько вымыть, в гостиной ни души — нет даже запаха старшего брата, ни одного его носка, ни одной записки от него, в прихожей пропали даже грязные следы его огромных ботинок. На кухне Джинни в одиночестве пьёт дрянной чай.

Она смотрит на своё отражение в чашке и улыбается сама себе:

— Ты справишься, — говорит она уверенно. — Как хорошо, что всё кончилось не начавшись! Сейчас справиться будет гораздо проще.

Джинни долго смотрит на свои эскизы и в конечном итоге задвигает их в шкаф. Весь день она убирается, вышвыривает из дома мусор, хлам и собственные воспоминания. Весь день гонит мысли прочь и улыбается себе всякий раз, как вспоминает, что нужно улыбаться.

Со следующего дня Джинни начинает упорно работать — она раньше срока заканчивает проект иллюстраций к сказкам Джамбаттисты Базиле, отдаёт в магловскую редакцию черновую версию книги об ирландских и шотландских преданиях, редактирует статьи для Вичкрафта и Вестника зельеварения.

Джинни редко выходит из дома, а если и выходит, то по работе. Джинни со всеми приветлива и весела, а наедине с собой собрана и трудолюбива. И только ночью, ворочаясь в своей кровати, Джинни порой рыдает в голос и сама не понимает, почему.

* * *

— Он мне так необходим, — рассказывает Джинни пьяному шотдандскому магу, который из всех её знакомых больше всего похож, пожалуй, на Хагрида. Конечно, габаритами. — Он так мне нужен! А его рядом нет.

Пьяный волшебник удивлённо икает, такая же пьяная Джинни тут же ему поддакивает:

— И я о том же говорю! Я же спрашивала у него! Спрашивала! Ты же защитишь меня? Защищу, отвечал он!

— Ик?

— Не оставишь? Не оставлю!

— Ик?

Джинни опускает голову на сложенные руки.

— Полгода прошло же, — бубнит она в столешницу, чувствуя подкатывающую тошноту. — И где он?

— Ик?!

Джинни поднимает голову и заглядывает в стеклянные глаза собеседника, бездумно разглядывающие стену.

— Наверное, всё там же, — сама себе отвечает Джинни. — А мне через месяц тридцать один.

— А ему? — вдруг хрипит пьяный маг, с трудом фокусируя на Джиневре взгляд.

— А ему уже тридцать два.

— Жениться вам пора! — заключает почти-Хагрид, валится на стол и уже через пару секунд начинает храпеть.

— Вот дурак! — раздосадовано шепчет Джинни и чувствует, что глаза начинает щипать. Она поспешно покидает Безголовый рыцарь и медленно плетётся домой в божественной прохладе приятной летней ночи.

* * *

Весь следующий день Джинни болеет, потому что под рукой нет антипохмельного зелья. А через день, расчесывая перед зеркалом спутанные волосы, Джинни не поёт, а рассказывает себе — с интонацией, чётко и взвешенно:

— Из двери торчит гвоздь, по газону раскидано битое стекло и весь пол в щепках. Телевизор работает и я сплю с оружием, когда ты уходишь… Мой старик-сосед свихнулся и следит за мной, из гостиной раздаются громкие шаги и что-то поджидает меня под кроватью…* Куда ты пропал, Рон?

И кто-то громко стучит во входную дверь.

Джинни летит вниз прямо в ночной сорочке, спотыкается, налетает на стену, трёт ушибленный лоб, открывая и с удивлением смотрит на Рона с большим бумажным пакетом в руках.

— Мама передала выпечку, — сообщает Рон, отдавая Джинни пакет и скидывая летние тапки прямо на пороге.

— У тебя духота! До охдождающих чар руки не дошли?

Джинни пожимает плечами:

— Зачем ты пришёл?

— Подумал, что тебе одиноко, — отвечает Рон.

— А почему тогда раньше не приходил?

— Боялся, что выгонишь.

Джинни смотрит на Рона во все глаза, Рон тоже смотрит на Джинни.

— Давай сюда, — говорит он, забирая обратно пакет. — Уронишь ещё чего доброго!

* * *

Джинни зябко ёжится от слишком холодных чар, наложенных Роном, разглядывает чашку с чаем и вертит в руках булочку.

— Я читал твои статьи в спортивной колонке Ежедневного Пророка, — говорит Рон, сидящий напротив. — Как ты туда пробилась? Это же Пророк…

— Я в последнее время много работаю, — пожимает плечами Джинни.

— Вот как, — отвечает Рон.

— И много пью, — добавляет Джинни. — Я могу снова поцеловать тебя в какую-нибудь особенно холодную ночь.

— Как ты жила вообще эти полгода? — игнорирует Рон её предупреждение.

— О! — оживляется Джинни. — У меня на полу спала собака, а в бассейне плескалась акула.*

Рон смеётся в голос:

— Ну ты даёшь! У тебя же нет ни собаки, ни бассейна!

Джинни снова пожимает плечами.

* * *

Джинни спускается в гостиную, как только за окном достаточно темнеет. Рон мирно сопит на диване. Джинни долго наблюдает за ним, а потом снова поднимается в свою спальню.

Джинни думает о корабельных соснах, которые мечтают стать мачтами тех быстрых фрегатов, которые могут пересечь любые океаны. И отвезти Джинни к Рону. Или Рона к Джинни. Она думает о своей непослушной волшебной палочке, которой сколько ни говори «Ассио Рон», ничего не происходит. Думает о всех написанных ею книгах и нарисованных картинах, которые ничего не стоят, потому что прятала она в них только боль и тоску. И вспоминает ещё, как невыносимо ей было без Рона эти полгода. Невыносимо-невыносимо-невыносимо. Эти полгода и предыдущие десять лет.

Через два часа зарёванная Джинни снова подходит к спящему Рону, садится на самый краешек дивана, протягивает руку, проводит ей по грубой щеке.

Рон сам хватает её руку, сам притягивает её и целует, прижимая всё крепче к себе.

— Ты не спал? — шепчет Джинни.

— Молчи, — отвечает Рон, — переворачиваясь вместе с ней и оказываясь сверху.

Грубые пальцы Рона сильно надавливают на бёдра Джинни, поднимая сорочку всё выше, — кружевная каёмка задирается, мягкий шёлк холодит кожу, Рон дышит Джинни в шею и всё её тело покрывается мурашками. Рон скользит руками вверх по податливому телу, проходится по плоскому животику, бережно оглаживает талию, сжимает упругие груди и неотвратимо обнажает Джинни.

Джинни выгибается под ним, сладко стонет и закрывает воспалённые раскрасневшиеся глаза.

У Джинни сильно колотится сердце, и ещё у неё никого не было уже одиннадцать лет. Джинни знает, что она переступает очень важную черту, но этого она совсем не боится, ведь она шагает в неизвестность не одна. Рон сильный и порывистый, Рон сможет её защитить. Никогда не оставит. Никогда не предаст. Всегда будет на её стороне.

И Джинни растворяется в нём без остатка, с радостью отдаёт ему всю себя. Она знает, что это неправильно, но ничего не может с собой поделать — любовь, которую она душила в себе так долго наконец вырывается из её груди.

* * *

Джинни просыпается в своей кровати. За окнами завывает жуткий ветер, есть ощущение, будто что-то скребётся в стену. Джинни одета.

В доме нет и намёка на то, что ночью здесь был Рон, даже пакет с выпечкой куда-то пропал. Джинни чешет затылок, представляя, как рано утром Рон покидал её дом с этим пакетом.

Нерасчёсанная, заспанная, в противоречивых мыслях и неясных чувствах Джинни заваривает чай, как вдруг слышит стук в окно.

Рыжая сипуха залетает, как только Джинни открывает форточку. Девушка отцепляет пергамент от лапки уставшей птицы и разбирает неровный почерк Молли.

Джинни опирается на стол, падает на пол, рыдает, закрывая лицо руками, и чувствует, как останавливается, замирает сердце у неё в груди.

«Рон вчера днём погиб. Только сообщили. Приходи», — пишет Молли.

В неровном утреннем свете на шее Джинни хорошо виден совсем ещё свежий засос.