Хроники Колыбели (джен)

Пришла в себя я оттого, что кто-то пытался открыть мне глаз.

— Отстань, — вяло попросила я и отдернулась.

— Рад, что ты пришла в себя.

— Отстань…

— Прости, но никак не могу.

Я напряглась — голос никак не походил на испуганный говор Дикки, заглатывающего окончания в сильном волнении. Впрочем, кто-то, кто был не Дикки, не особо и волновался, я не слышала голоса спокойнее и увереннее.

Хотя…

Что происходит? Я что же, так и не умерла?

— Энни?

Я открыла глаза и увидела склонившегося над собой Артемуса. От неожиданности я заморгала и совсем запуталась.

— Ты жив, — прохрипела я и закашлялась.

Неожиданно оказалось, что горло болело так, будто его резали зазубренным тесаком, а потом невыносимо долго зашивали тупой иглой. Меня тут же подняли сильные руки и дали отдышаться после короткого, но мучительного приступа.

— Это ты жива, — укоризненно сказал он. — Если бы Гаррету не пришло письмо в моем присутствии, принесли бы мне твой труп. Легче?

Я кивнула и почувствовала, как он ослабляет захват.

— Давай, посмотри на меня, подыши спокойно и постарайся ничего не говорить пока.

Я послушалась, вглядываясь в усталое, бледное лицо Артемуса, дышала, вспоминала, с чего все началось.

И хотела плакать.

Артемус выглядел все так же ужасающе старым и больным. Но спокойным, в отличие от меня, и я неловко его обняла, чувствуя, что не могу сдерживать слезы.

— Энни, — он с готовностью погладил меня по спине, — послушай, Гаррет тебя обманул. Я не болен, и я говорил тебе об этом, и я совсем не собираюсь умирать. Ну скажи, почему ты мне никогда не веришь? Иногда мне кажется, что ты считаешь меня чудовищем.

— Что? — от неожиданности я икнула. — Не болен? Что значит — обманул?

И зашлась в страшном кашле.

— Тихо, — Артемус взял меня за плечи, — успокойся для начала. И ради всего святого, молчи, я способен тебе все объяснить и без твоих вопросов. Тихо.

Каждый раз, когда я пыталась что-то сказать, больное горло будто раздирали чем-то, но молчать было выше моих сил, и я попыталась шептать, отчего снова закашлялась.

— Горло твое и грудь болят, потому что я был неосторожен. Но ты умирала, когда мы с Гарретом появились у того дома, и у меня было мало времени. Через пару дней горло я вылечу, а синяки на груди пройдут сами. Никто не умрет, Энни, ни ты, ни я. Молчи, ладно?

Я кивнула и снова обняла Артемуса, не в силах поверить его словам. Как это — не болен? И как это — Гаррет меня обманул? Зачем?

От этого вопроса я поморщилась. Наверное, я возненавижу это слово до конца своих дней.

Почему Гаррет меня обманывал? И в чем?

— Ты уже в порядке и сможешь встать, — с непонятной интонацией сказал Артемус. — Поднимайся, нужно поесть и выпить чего-нибудь горячего. Вся твоя слабость от голода.

Ноги и руки действительно снова мне подчинялись, будто и не было того бессилия на полу проклятого особняка, но поднималась я с опаской, цепляясь за крепкую руку Артемуса и радуясь, что я могу это делать. Могу цепляться, а главное — цепляться за его руку. Сложно было даже понять, какая из причин радостнее.

И все же — Гаррет меня обманул? Гаррет? Нет, я не очень удивилась, он часто недоговаривал и врал мне, впрочем, как и я ему. Но… это дело было слишком серьезное, чтобы лгать. Почему?

Я села на подушку в крупную и яркую клетку у горящего камина и прислонилась спиной к теплым кирпичам. Ноги все же дрожали, и кружилась голова. А когда в комнате запахло свежим кофе, я почувствовала, что ужасно голодна.

— Я начну сначала, хорошо? — спросил он, вручая мне большую, наполненную крепким кофе кружку и мясо на тарелке. — А ты ешь.

Я снова кивнула и с благодарностью на него посмотрела. Теперь, когда я была почти уверена, что Артемус вне опасности, еще сильнее захотелось быть к нему ближе. Но он отошел от меня, сел у кровати на пол и потер руками усталое лицо.

— Гаррет знал, что болен не я и помощь нужна другому человеку, но как видишь, умело использовал наши с тобой отношения.

Трикстеров интриган!

Глотать тоже было больно, и я с сожалением отставила мясо от себя, надеясь, что мне не откажут во второй кружке кофе.

— Почему ты не ешь?

Я показала на горло и скривилась.

— Я не подумал, прости. Сейчас я что-нибудь… Ладно, в общем, слушай. Понятия не имею, какими мотивами Гаррет руководствовался, времени выяснять у меня совсем не было, да это было и не так важно. Я, собственно, даже не знаю, что именно он тебе наплел. Гаррета залезть в Колыбель попросил я, нужны были бумаги о пациенте Изене, который болел вечной бессонницей. Ты знаешь, что это?..

Я замотала головой. Нужно было сказать, но я понимала, что кроме кашля все равно ничего путного у меня не выйдет.

Я поставила чашку, поднялась, подошла к столу, нашла лист бумаги и перо, и корявым почерком стала писать. Артемус подошел и мягко отобрал у меня перо.

— Я знаю, Энни, что Изена лечили от нарколепсии. И также я знаю, что сначала ему поставили другой диагноз. Вечная бессонница. Ты же знаешь, что один из Хаммеритов провел в Колыбели детство, ведь так?.. Инспектор Дрепт, — Артемус прижал меня к себе, а я уткнулась носом в его грудь и всхлипнула. — Конечно, он был совсем ребенком, но еще перед тем, как Гаррет сунулся в Колыбель в первый раз, мы расспросили его и знали почти с достоверностью, что там происходило. Дети очень наблюдательны, если знать, как и о чем их спрашивать. Даже когда они становятся взрослыми, вытащить из них воспоминания несложно, и в этом, поверь, нет никакой магии. Совсем никакой.

Артемус мягко подвел меня к моей подушке возле камина, усадил и сел рядом, так и не выпустив меня из объятий.

— Ты видела у меня книги. Разгадать суть болезни по такому названию действительно было несложно, но мне пришлось много разного прочитать, чтобы как минимум отличить, где бумаги доктора Петтихью касаются нарколепсии, а где — вечной бессонницы. Я думаю, что именно бессонница интересовала его как врача куда сильнее, настолько, что он даже принял желаемое за действительное, поставив Изену неправильный диагноз. И я был уверен, что эти записи Петтихью не уничтожил — они могли оказаться важными для его исследований.

Я подняла голову и закивала, глядя Артемусу в глаза. Он погладил меня по голове с такой нежностью, что я снова чуть не разрыдалась от облегчения. Артемус протянул мне чашку с кофе, который уже немного остыл.

— Я как-то обратил внимание, что Рем уж слишком на нервах и усталый. И поскольку я обязан замечать такие вещи, то успел достаточно понаблюдать, как ему становилось все хуже и хуже. Он почти не спал, несколько часов дремоты или неглубоко сна — и это все. И они все уменьшались, Энни, он спит все меньше, и все невозможней иметь с ним дело. Я — дурак, считал, что он слишком нервничает из-за чего-то, но…

Я кивнула, радуясь, что Артемус действительно здоров. Но кофе был по-прежнему горячий и так обжигал горло, что показать эту радость мне так и не удалось.

Я немного отстранилась от Артемуса и задумчиво скривилась, и он с удивлением посмотрел на меня. Мне стало интересно, успела ли вдова Бетанкур что-то передать Хранителям, или мне стоило предупредить Артемуса о своей догадке.

— Увы, но Петтихью тоже не знал, как излечить бессонницу, — грустно сказал Артемус. — Я просмотрел все, что принес Гаррет. Так что…

— Вдова Бетанкур, — прошептала я одними губами, но Артемус меня не понял. Я решительно вручила ему чашку, снова подошла к столу и написала:

«Летиция Бетанкур может помочь тебе».

Артемус встал за моей спиной, глядя, как я выписываю кривые строчки.

— Причем здесь она? — нахмурился он.

«Она в девичестве Петтихью. Думаю, она собирается на тебя выйти и продать записи с настоящими исследованиями своего деда».

— Подожди… Она заказала Гаррету бумаги Петтихью? — Я закивала. — Зная, что их там нет?

«Она рассчитывается с вами за своих должников, которые поставляют вам продукты. Она видела Рема. Или тебя».

— Ах вот в чем дело! — Я видела, как разгораются интересом глаза Артемуса. — Да ты же у меня умница, Энни! Значит, она хотела, чтобы мы догадались, в чем проблема с нашим больным, так? И за любые деньги выкупили у нее подлинные исследования?

Он нежно меня обнял и снова увел к камину, усаживая на прежнее место.

— Как думаешь, мне стоит помириться с Гарретом? — он так широко улыбнулся, что я не выдержала и засмеялась, тут же закашлявшись. — Мы, видишь ли, немного повздорили.

Пока я отходила от раздирающей боли, Артемус гладил меня по спине. А потом снова вручил кружку с кофе. Я допила кофе залпом, желая смягчить немного горло, и умоляющим взглядом попросила еще одну.

Наблюдать, как Артемус возится с кофе не в привычной атмосфере своего аскетичного кабинета, где он был изначально выше остальных, где он был на своем месте, а я ощущала себя гостьей, доставляло сейчас удовольствие не меньшее, чем его присутствие и прикосновения. Мне казалось, что Колыбель высосала из меня все, что было можно — чувство реальности, привычки, душевное равновесие, и какая-то часть меня все-таки осталась там, на границе между пугающей тьмой коридоров и ненастоящим прошлым. Но теплота знакомой квартиры ненадолго вымела из меня странные ощущения. На самом деле я была уверена, что пару суток сна, хорошей еды и вод знакомых улиц вернут все на места. Возможно. Но не сейчас. Сейчас я еще слишком хорошо все помнила.

Бумагу и перо я захватила с собой, не желая снова бегать, когда какая-нибудь мысль снова попросится на свободу.

«В Колыбели страшно», — запись-признание, я даже не знала, для чего. Мне не нужно было утешение по этому поводу, но рассказать, каково это — бродить там, словно в другом мире, почему-то было необходимо.

Я ждала, пока Артемус наливал мне кофе, а потом читал короткие слова.

— Да… Гаррет рассказывал в прошлый раз. В этот… я не хотел, чтобы ты туда шла, и я понятия не имел, что ты это сделала. Мне жаль, Энни, я должен был обратить достаточно внимания на то твое появление у меня. Но тогда я просто подумал, что тебе нужна моя поддержка или что-то случилось. Мне жаль.

Он бережно прижал меня к себе, позволяя зарыться лицом в теплую старую кофту, спрятаться от всего мира. Но, к сожалению, не от воспоминаний.

«Она живая и очень злобная. Гаррет чуть не выкинул меня из окна в высокой башне, а я чуть не убила его заклинанием. И мы даже не подозревали, что делаем. Она будто свела нас с ума».

— Ты знаешь, что любые события оставляют свои отголоски в мире, даже наш с тобой разговор оставит. А когда столько страданий и безумия приходится на одно единственное здание много лет подряд, и заканчивается все страшной смертью нескольких десятков детей, десятка безумцев и всего персонала, сложно ожидать, что страдания не воплотятся. Оно живет злобой, дышит ей и не знает ничего, кроме нее. Вся сущность Колыбели состоит в причинении страданий, она больше ничего не умеет.

«И они все там. Все дети, весь персонал, все больные. Они плачут и зовут, вздыхают, кричат. Там столько голосов! Почему нельзя ее разрушить? Я видела сердце Колыбели, оно тоже может бояться».

Писать было утомительно и долго, но может, после этого голоса оставят меня в покое? Я не хотела сегодня заснуть и снова увидеть Колыбель, позволить уснувшему разуму снова показать мне все страхи.

— Потому что никто не берется. Кто в здравом уме подойдет к Колыбели?

Он осекся и виновато улыбнулся.

— Энни, то, что ты сделала… Не думай, что я не благодарен. Но у меня в голове не укладывается, что ты решилась пойти туда.

«Мне было страшно».

Кофе был теплым и не раздирал горло так сильно, как в первый раз. Но говорить я не решилась — кашель слишком выматывал меня, заставляя огромный молот биться в голове. Но как же хотелось сказать все, не укорачивая вертящиеся в голове фразы, вылить кошмар холодных комнат, ужасного кресла для лоботомии, в теплый воздух привычного мира.

Я наморщилась, сдерживая слезы.

Было еще кое-что там, то, что я узнала, теряя остатки сознания и концентрации, и забыла. Кто отчаянно выкрикивал мое имя, звал — человеческим голосом, и я была уверена, что это не был морок с глупой считалкой.

Артемус верно понял то, что я написала.

— Ты ведь была у меня, ты могла спросить прямо. Думаешь, я убил бы Гаррета за то, что он тебе рассказал?

Я потянулась к перу, но он меня остановил, заглядывая в глаза.

— Я знаю, что ты напишешь. Ты мне не веришь по старой привычке. Ты думаешь, что я разделяю тебя и работу настолько, чтобы пожертвовать тобой и твоими интересами. Если того потребуют обстоятельства. Ведь так?

Я смутилась от того, как он верно сформулировал свои слова — будто порылся в моей голове, услышал обрывки мыслей и сложил их вместе. И кивнула — не хотела врать после всего того, что принесла нам ложь Гаррета.

Артемус беспомощно улыбнулся и пожал плечами, а я, чувствуя себя виноватой, обняла его, желая лаской загладить неприятную правду.

— Мы поговорим об этом потом, — вздохнул он, осторожно целуя меня. — Энни, единственное, что мне осталось непонятным — это призрак в доме Изена. Тот мальчишка слишком испугался Гаррета, чтобы рассказать все внятно. Да и… Гаррет сразу дал ему в зубы, честно говоря. — Я улыбнулась, хотя Дикки мне было немного жаль. — Да и времени я не хотел терять — ты лежала здесь без сознания, а Гаррет смылся, как только понял, что ты выживешь.

Слово «выживешь» немного покоробило меня, но я отчетливо помнила, как умирала там, и могла представить испуг Артемуса.

— Так что я понял только, что призрак жил давно и в его появлении замешан покойный Изен. Не надо, не пиши, подожди, пока я не вылечу твое горло.

Но я не послушалась. Призрак и Дикки, вползшие было в голову, исчезли.

Я вспомнила о том голосе в Колыбели. Он был особенно четко слышен возле выхода, когда я потеряла сознание, он был знаком мне, и я его узнала. Я ему обрадовалась — за секунду прежде, чем забыть.

Дрожащие пальцы — а я вдруг почувствовала кислый вкус кофе, словно бы он не был до этого восхитительно-прекрасным, вывели еще три слова:

«Ты был возле Колыбели».

И еще:

«Я тебя слышала. Ты звал меня».

«Ты все знал почти с самого начала».

«Ты оставил меня там», — я не посмела написать, слишком дрожали руки.

— Так значит, ты меня слышала, — сказал Артемус. — И не откликнулась.

Я отодвинулась от него, потеряв вдруг желание прикасаться к кому-либо.

«Голосов было много».

— Приняла меня за одного из них? Из мертвых.

Я пожала плечами. Какое это теперь имеет значение? И обняла себя за плечи, сраженная своим неожиданным спокойствием. Может быть, я слишком устала переживать, а может быть, я просто слишком устала, но всплывшая в голове правда не вызывала того, что вызвала бы неделю назад. Разочарование, гнев, обиду и желание все сокрушить.

Артемус не отводил от меня взгляда, но стал серьезен. Он что, правда рассчитывал, что я не вспомню? Или что не услышу?

Его вина в глазах — достаточно привычная — тоже не вызывала особых эмоций.

— Энни, — мягко сказал он. — Ты не понимаешь, я в Колыбели — это очень плохая идея. Чем ярче ум и способности, тем изощреннее ее пытки. Ты справилась со своими, чуть не угробив Гаррета. Если бы не справился я, не было бы никаких «чуть». Я знаю, что такое Колыбель, и я знаю, где мне нужно остановиться.

Я вздохнула. Его слова были интересны, но мысли о выборе, что сейчас я могу избавиться от Артемуса и этой странной, обреченной привязанности, захватили воображение.

«Ты оправдываешься».

— Пытаюсь объяснить, что мной руководила не только трусость.

А вот это интереснее.

«Ты ее боишься?»

У меня был повод, даже несмотря на то, что Артемус вытащил меня с того света, я могла покончить с этим раз и навсегда. Это было заманчиво, особенно если думать, забыв об эмоциях, которые так неожиданно спрятались.

— Прости, Энни, — вздохнул он. — Возможно, я должен был туда пойти, учитывая по какой причине оказалась там ты, но это было… нерационально. Я был уверен, что вдвоем вы выберетесь.

Но если я навсегда порву с Хранителями, чего я больше получу — выгоды или обратного?

Мне нужно было подумать, но Артемус ждал, сидя рядом со мной, и я волновалась. Я всегда волновалась, когда он ждал чего-то от меня. А разум шептал, что он делает достаточно, чтобы забыть об этом маленьком предательстве, и будет делать еще больше, если я проявлю благоразумие.

И потом — главное, а я никак не могла забыть своих мыслей перед обмороком — он нужен мне, он меняет меня и становится на определенную ступень в моей жизни. Ступень важную, заменить которую некем. И которую, даже несмотря на едкое противное чувство в груди, я менять не хотела. Может быть, я сама становлюсь чудовищем, меряя свою привязанность выгодой?

Ведь ему я тоже нужна — он тратил на меня достаточно времени и своих сил, и что немаловажно — терпения. И получал в ответ гораздо меньше, как мне казалось, просто потому, что я сама не располагала всем тем, что было у него. Ни знаниями, ни силой, ни связями. Я платила ему почти что одной привязанностью и заботой — редкой, как и наши встречи. И помощью, пожалуй, которую он почему-то просил у меня, имея под рукой весь орден одаренных послушников.

— Я пропустил момент, когда вы выбрались из Колыбели, потому что возникли проблемы. А когда вернулся и увидел запертые ворота, понял, что вас здесь нет. И пошел следом, предполагал, что тебе нужна помощь. К сожалению, тебя так сложно выследить, Энни, что я в итоге вышел на Гаррета.

Оправдания были идиотскими, и я бы с куда большим удовольствием выслушала виноватую тишину. Но Артемус изначально был ведущим, а я изначально согласила на роль ведомой, так что не мне было жаловаться.

Я искоса взглянула на него и нацарапала на исписанном листе то, что так просилось:

«Не оправдывайся».

Я надеялась, что когда-нибудь я расскажу, о чем думала в этот момент, и он оценит мой поступок. В конце концов, Гаррету я прощала гораздо большее, и буду прощать дальше. Для начала, конечно, отвертев ему голову за бессовестное вранье и прогулку по проклятой лечебнице.

Я была неправа только в одном — в тех своих последних мыслях. Я тогда жалела, что так и не позволила Артемусу перейти порог обычных объятий, жалела, что не решилась подарить ему свое доверие — перед смертью. И его, и моей.

Последние мысли нередко переходят ту грань, которую в обычной жизни человек не станет переходить. Я не стала.

И, пожалуй, не стану.