Ирма. Инкарцеро (гет)

Из дневника Минервы МакГонагалл

Распределяющая шляпа предлагала Ирме Когтевран. Мне — тоже. Теперь это, конечно, не имеет значения. Прошло много лет, и никто не возьмётся предположить, как сложилась бы наша жизнь, окажись мы на одном факультете, да ещё и под синими полотнами. Мы никогда не были близкими подругами, скорее, товарищами по несчастью: читали больше, чем надо, знали больше, чем следует, и вели себя не так, как подобает приличным молодым ведьмам. Разумеется, мы не делали ничего дурного, просто были молоды, и нас обуревало желание перекроить мир. Он представлялся нам обеим гигантской шахматной доской, а желание переставить некоторые фигуры часто оказывалось сильнее необходимости следовать правилам. К слову сказать, познакомились мы как раз благодаря шахматам. В те времена Шахматный клуб был чем-то вроде безопасной территории в непрерывном молчаливом противостоянии чистокровных, полукровок и магглорождённых. В шахматы играли все. Блаженные времена! Ирма очень хотела сыграть партию, но не решалась подойти к кому-нибудь из игроков. Полагаю, она была уверена, что никто не захочет связываться с магглорождённой. Просто поразительно, как все мы боимся условностей! Я только что разгромила Эйвери и пригласила её сразиться. Через полгода однокурсники считали большой удачей оказаться за одним столом с мисс Пинс. Подозреваю, Ирма до сих пор видит в этом мою заслугу. Я же убеждена, что сделала то, что следовало сделать в подобной ситуации. Разумеется, ни одна из нас не признается в своих заключениях.

Поразительно: в некоторых вопросах Ирма была страшной трусихой. Скажите об этом нынешним студентам Хогвартса, и они рассмеются вам в лицо, будьте вы хоть самим Мерлином. Они смотрят на мадам Пинс (подумать только — они называют её «мадам»!) и видят хищника, который вот-вот набросится на свою жертву. Вполне вероятно, они думают нечто подобное и обо мне. Никто из них не знает, как я пыталась научить одиннадцатилетнюю Ирму держаться на метле, как она нервничала и боялась, что её не переведут на второй курс из-за плохой оценки по Полётам. Готова поспорить, меня студенты считают чопорной старухой с каменным сердцем. Они смотрят мне в глаза — и не видят тех слёз, что я пролила за свою долгую жизнь. Разумеется, так и должно быть. Теперь мы старухи, хотя у меня не поворачивается язык произнести это ужасное слово вслух. Должно быть, в глубине души я так и осталась самолюбивой и сентиментальной дурочкой. По крайней мере, это объяснило бы, почему Шляпа отправила меня на Гриффиндор. Вот Ирма давно не боится прозвищ. Она выстроила вокруг себя ледяную стену, за которую вряд ли пробьётся хоть одна живая душа, кроме тех, кого она привечает со школьных лет. Ирма Пинс, как истинная пуффендуйка, никогда не отречётся от старых друзей. Она, скорее, отречётся от себя самой. Не уверена, что такие привязанности идут ей на пользу. Порой мне чудится, что они опутывают её, сковывают движения, подобно невербальному Инкарцеро. Эти путы не разорвать, хотя, вполне возможно, Ирма просто не старается. Она всегда до смешного быстро привязывалась к людям и никак не могла отпустить их, когда приходила пора расстаться.

Эта привязанность никогда не приносила ей счастья. Наверное, она относится к тому редкому типу людей, которые попросту не в состоянии удержать рядом тех, кто им дорог. А может, ей не дан этот дар. Ирма Пинс особенная. С ней ни в чём нельзя быть уверенной — этот урок я усвоила давно. Именно тогда я стала за ней приглядывать — просто чтобы убедиться, что с ней всё в порядке.

Оглядываясь назад, я поражаюсь, как Шляпа не предложила Пуффендуй мне.

Как и все женские трагедии, эта началась с мужчины. Бартемиус Крауч был когтевранцем и легендой Хогвартса. Сейчас он похож на засушенную фасоль, но, поверьте, когда-то от него можно было потерять голову — разумеется, при определённых обстоятельствах. Он был умён, прекрасно воспитан и обладал той безоглядной целеустремлённостью, которая свойственна людям, полностью уверенным в правоте своих действий. Бартемиус Крауч, что называется, «подавал надежды», о чём знал весь Хогвартс, а после окончания школы он поспешил их оправдать. Главным недостатком Барти было занудство, но ему охотно прощали эту мелочь.

К моему величайшему сожалению, Ирму не обошло стороной обаяние Крауча. Едва ли кто-то знал об этом, но я слишком часто замечала, как даже в библиотеке — священном для Ирмы месте (она всегда трепетала перед книгами, вызывая тем самым немало усмешек) — она уделяла куда больше внимания согнувшемуся над учебником Краучу, чем собственному домашнему заданию. Их разделяла пропасть в пять лет, статус крови и общество, в котором вращался каждый из них. Я по глупости своей считала, что это к лучшему. Когда Бартемиус оставил Хогвартс позади и устремился навстречу своему, несомненно, блестящему будущему, я облегчённо вздохнула. Больше никаких анонимных валентинок, никакого глупого хихикания, никаких слёз, никаких украдкой брошенных взглядов и утомительного блуждания по самым длинным коридорам школы в надежде на мимолётную встречу.

К сожалению, тринадцать лет — не тот возраст, когда эмоции легко поддаются сокрытию. Ирма была проницательна, и моё ликование не осталось незамеченным. Она не злилась, просто стала чуть холоднее, чуть взрослее, чем подобает девочке её возраста. А я по наивности даже не поняла, в чём дело. Пришло и ушло лето — мимолётным видением, каскадом полусонных дней вдали от волшебства — а потом все мы вернулись в Хогвартс. Если задуматься, судьба странно распоряжается нашими жизнями. Я всегда твердила, что Ирма чересчур привязывается к людям, а в итоге привязалась к ней сама. Не надо Инкарцеро, не надо никаких чар — простых человеческих эмоций, нескольких общих интересов и внезапного отчуждения достаточно, чтобы привязать к себе, а потом разбить сердце.

Ирма окончила Хогвартс и стала сотрудником Министерства. Она несколько лет проработала в архивах Отдела магического правопорядка. Вот ведь ирония: именно в этом отделе никогда не было порядка как такового. Говорят, там Ирма и обзавелась своим прозвищем — «мадам». Сначала её называли так в шутку за излишнюю серьёзность, а потом просто привыкли. Она не протестовала. Ирма Пинс никогда не мечтала сворачивать горы — быть может, это в последний момент и остановило Шляпу. Эта суровая женщина с цепким взглядом и поджатыми губами была мастером на все руки и всё же довольствовалась скромной должностью, унылой работой и обязательным набором, который присущ всем рядовым министерским служащим: стресс, гастрит и постоянные опоздания к ужину. Я всегда говорила: бюрократия — это болезнь, которую не вылечить ни одному колдомедику. Там же, в Министерстве, пышным цветом расцвела и другая болезнь Ирмы. Барти Крауч снова стал тем человеком, на котором сошёлся клином весь белый свет. Быть может, он никогда и не переставал им быть? Из школьного курса ЗОТИ я помню, что заклинание Инкарцеро может держаться не более десяти минут. А сколько сохраняется настоящая, реальная связь с человеком? Год, два, десять? Он жил своей жизнью, менял должности, как перчатки, поднимаясь всё выше. Он приобрёл определённую репутацию и старался её поддерживать. И — разумеется! — был частым гостем в архиве. Крауч никогда не был глупцом: уверена, он чувствовал расположение Ирмы. И всё же привязывал её к себе всё больше и больше.

Открытый взгляд, просьба — и нужные документы будут готовы в два раза быстрее. Инкарцеро!

Понимающая улыбка, нужная интонация — и ему не надо даже просить, чтобы она осталась в архиве на вечер, перерабатывая пару часов. Инкарцеро!

Приглашение на кофе, пара приятных банальностей — и никто в отделе не будет знать о том, что есть и чего нет в архиве, больше, чем Бартемиус Крауч. Инкарцеро!

Браво, Бартемиус!

После Хогвартса мы с Ирмой вновь сошлись — так бывает, когда, взрослея, ты оглядываешься по сторонам и понимаешь, что остался в одиночестве после стольких лет, проведённых в кругу друзей. В таких случаях людям свойственно тянуться к тем, кто причинил им меньше всего боли, — увы, не к тем, кто приносил им счастье. Такова человеческая природа, мы не ищем лёгких путей. В этом отношении волшебники ничем не отличаются от магглов.

Каждый раз, встречаясь с Ирмой, я могла точно определить, виделась ли она с Краучем в тот день. Бывало, она улыбалась — неуверенной, отстранённой улыбкой, а мысли её витали далеко от темы разговора. Это было самым верным показателем.

Однажды, когда Ирма была слишком молчалива, даже по её собственным меркам, я решилась на единственный вопрос из разряда тех, которые никогда не задаю:

— Я могу чем-то помочь?

Она покачала головой и стала спрашивать о Хогвартсе. Готова поспорить, она не запомнила ни слова из того, что я сказала, но я до сих пор помню, как исказилось её лицо, когда я заговорила об одном подающем надежды семикурснике с Гриффиндора.

На следующий день «Ежедневный пророк» опубликовал объявление о помолвке Бартемиуса Крауча с девушкой из весьма известного чистокровного семейства, и это всё объясняло.

Я знала, что это должно было случиться. Умелый боец никогда не использует только Инкарцеро. Мало связать оппонента, необходимо его обезвредить — или просто связать очень крепко. В случае с Ирмой второй вариант подошёл идеально.

Помнится, сама Ирма никогда не любила это заклинание. «Уловка труса!» — бросила она в лицо когтевранцу, поставленному с ней в пару на уроке ЗОТИ. А потом невербально ослабила верёвки и в два счёта обезоружила противника. Кажется, он ей этого так и не простил.

В каком-то смысле Крауч тоже трус. Ему не быть манипулятором и интриганом, его намерения видны всякому, чей разум не застилают эмоции. Он никогда не принимает бой, предпочитая идти к цели окольными путями, а драться — чужими кулаками. Разумеется, Ирме я об этом никогда не скажу.

Ирма Пинс — необычная женщина. Умные и честолюбивые натуры вызывают у неё восхищение, хотя сама она, будучи умнейшей женщиной, никогда не пойдёт по их пути. С возрастом она стала независимой и гордой, но с самыми дорогими ей людьми по-прежнему остаётся спокойной и молчаливой, немного замкнутой. Возможно, я просто не в состоянии понять такой характер, но меня ужасает, какой вред он может причинить. Ирма любит какой-то чудовищной, искажённой любовью — липкой, как паутина, прочной, как зачарованные цепи. Любовью, которую сложно увидеть. Ирма тянется к тому, кого любит, не замечая ничего вокруг, — она подобна слабому, но быстро растущему растению, которое нуждается в постоянной поддержке, подпитке, лишнем взгляде, жесте, добром слове. Это ранит её и страшит тех, кому она дорога. И за такую преданность положено платить.

После свадьбы Крауча Ирма Пинс становится библиотекарем Хогвартса (насколько мне известно — по настоянию Альбуса). Она больше не привязывается к людям, запираясь среди вековых манускриптов и пыльных книг, заглушая своё отчаяние тишиной библиотеки. Мы никогда не говорили об этом, но, полагаю, ей всегда было страшно попробовать ещё раз. Её личное внутреннее Инкарцеро всё ещё действует, но теперь оно направлено на учебники и справочники, на школьное озеро и монотонный скрип перьев в час, когда в библиотеку стекаются ученики. На вещи. Звуки. Идеи.

И мне горько оттого, что искренняя преданность и любовь, которых так мало остаётся в нашем мире, были отданы человеку, не готовому их принять и не сумевшему с достоинством от них отказаться.

Через много лет, после Турнира Трёх Волшебников, я узнаю о смерти Барти Крауча — пожалуй, слишком поздно. Библиотека предсказуемо закрыта, а Ирма не отвечает, когда я стучу в дверь её комнаты. За ужином она ничего не ест, а спина её неестественно выпрямлена — даже по её меркам. Я отвожу взгляд, когда она поворачивает голову. С лица пожилой женщины на меня смотрят глаза девочки из Шахматного клуба.

Распределяющая шляпа предлагала Ирме Пинс Когтевран, но в итоге отправила на Пуффендуй. Я знаю, почему.