Ведьма (джен)

Странно было смотреть на нее теперь. Мы были зеркальным отражением друг друга. Обе по глупости подтолкнули Север к хаосу, за что каждая по-своему поплатилась. Радовид никогда ничего не забывал, но это не делало его ни мудрецом, ни честным человеком. Я поставила свою совесть, репутацию и жизнь ради спасения всего Севера, как и Филиппа, но в нужный час меня кинули и оставили жить с мыслью, что именно я виновна в смерти Демавенда, Фольтеста, тысяч невинных людей, и не связанных с политикой чародеев. Радовид не отреагировал на мое предупреждение и позволил убить сначала короля Аэдирна, а потом и собственного тестя. Он не пожелал аккуратно накрыть Ложу и сеть нильфгаардских шпиков разом, а решил воспользоваться ситуацией. Как бы он не ненавидел Эйльхарт, король все же многому у нее научился. По возвращении меня отлично приняли, пусть и шепотом, но называли героиней Редании, дали хороший пост. Но долго молчать я не смогла. Побег чародеев из Новиграда в Ковир был бы невозможен, если бы я регулярно не сливала информацию о патрулях, охотниках на ведьм, «готовых к диалогу» чиновниках порта и капитанах кораблей Дийкстре. Это стало финалом моей короткой карьеры при дворе. Радовиду меня быстро сдали, и он вызвал меня к себе, что меня удивило. От не склонного к сантиментам государя было куда проще ожидать жесткого задержания в исполнении его новой забавы в виде охотников на ведьм. До сих пор помню выражение его лица. Словно я в него плюнула. Он молча смотрел мне в глаза. Я не отводила взгляда. Не знаю, что он хотел увидеть и увидел на самом деле, но все, что он мне сказал это:

— Убирайся. Не смей больше возвращаться в Реданию.

Я ослушалась королевского приказа лишь теперь. Меня не могли заметить. Глухой капюшон, простая дорожная одежда, меч и кинжал на поясе. Я терялась среди толпы, где было достаточно подобных мне.

Эйльхарт стояла прямо, как на официальном приеме, и со вполне спокойным выражением лица. Словно не хотела подпитывать своим страхом толпу. Но я этот страх чувствовала. Я дала ей понять, что в толпе и теперь вижу ее. Это вызвало в ней то, что долгое время мучило и сжирало меня изнутри. Бессильная злоба.

Когда палач нанес ей первый удар, она не проронила ни звука, но заглянув в ее сознание, я словно вернулась в застенки храмовников, где меня едва не лишили рук. Удар за ударом, а Эйльхарт, несмотря на явно приближающийся разрыв сердца не смела и пискнуть, чем вызывала недовольство толпы.

— Анджей, твоя задача житие святой Филиппы писать, а не этой приблуды.

— И все же.