Знай свое место (джен)

Жизнь Саймона Иллиана никогда не была спокойной и тихой. Но те последние две недели в госпитале были подобны неуправляемому полету под откос: скорость все выше, неизбежный финал все ближе...

Под конец воспоминания проносились перед его глазами ровной чередой, смазанными вспышками — говорят, так мелькают звезды перед мысленным взором П-В пилота в скачке; впрочем, у этих бедолаг свой имплант, а у него — свой. Мозговой имплант, чип памяти, иллирийское чудо — его благословение в течение трех с лишним десятков лет и проклятие последних дней. В отдельные минуты Иллиан все же понимал, что чип превратился в ловушку, и тогда он отчаянно старался не тянуться к нему разумом. Куда там! Не думать о белой обезьяне — пустяшная задача в сравнении с требованием отрешиться от назойливой электронной памяти. От своего всегдашнего подспорья. От бьющей в упор пулеметной очереди нарезанного на мелкие кусочки прошлого. Смертельный выстрел, что ни говори.

А потом он свалился в волшебное облако беспамятства.

Какое точное слово. Беспамятство. Человек-без-памяти, с ватной тишиной в мозгах. Ни чипа, ни половины прошлой жизни с ним заодно. Нет, конечно, это редкостное везение — не разбиться всмятку, а приземлиться в мягкий ком ваты. Да и избавиться от чипа было его давней мечтой... кажется. Грех жаловаться, сказал он себе строго. Ты жив, здоров и даже в здравом рассудке.

На самом деле он выздоровел за какие-то пару месяцев. Сразу после выхода из госпиталя его до дрожи пугало, что из головы постоянно улетучиваются события последних часов и что простейшие действия, вроде прогулки по городу или игры в карты, делаются неподъемными трудностями, однако это как раз прошло. Его прошлое оставалось густо посеченным осколками, но это было, увы, безвозвратной потерей. В настоящем тоже случались пробелы, конечно, но через некоторое время Иллиан подметил странную вещь: обычные люди тоже почти никогда не уверены в своих воспоминаниях. Заметив это сперва у коллег-отставников, он счел плохую память признаком подступающей старости. Но потом понял, что старческий склероз не при чем, и не стоит принимать обычное человеческое несовершенство за болезнь. Тот же Айвен бывал поразительно рассеян и не помнил самых очевидных вещей — если не желал их помнить или отвлекался на что-то более интересное. Только Айвен за это порой получал выговор от своей матушки, а Иллиану, наоборот, теперь удавалось избегать любых неприятных разговоров с помощью простой уловки «увы, не могу вспомнить».

«Короче, добро пожаловать обратно в человеческий род, экс-киборг Иллиан. Плати оптом по счетам за прошедшие тридцать пять лет и присоединяйся к сонму глубокоуважаемых пенсионеров, чьи заслуги дают им право на почтение, но не более того».

Почтение и забота, этого в его жизни теперь хватало с избытком. Разительное отличие от тех эмоций, что расцвечивали его жизнь прежде. До болезни он был шефом Иллианом — а теперь вдруг стал просто Саймоном, и вокруг него вдруг обнаружилось на удивление много не коллег, конкурентов и соратников — а родных и близких людей.

И Элис, да. Его спасительница, его любовь, его семья. Та, которая принимала его всяким: в ложе императорской оперы — обходительным кавалером в вечернем костюме, в уединении ее квартиры — близким другом в вязаной жилетке и тапочках, и в постели — любовником, чей возраст лишь гармонировал с ее собственным. На такое чудо он прежде не смел даже рассчитывать. Сейчас же Саймон порой думал, что где-то во вселенной заложено понятие справедливости. Чтобы обрести семейную жизнь, сперва ему пришлось пожертвовать хитрой иллирийской штучкой, так?

Бр-р. При одном воспоминании об этой жертве — даже нынешнем, смутном, размытом воспоминании — его бросало в дрожь, и зоркие глаза Элис это, разумеется, всякий раз замечали. Женщина безупречного такта, она ни разу не унизила его прямой жалостью и не расстроила собственным огорчением, но если от памяти у бывшего СБшника оставались одни ошметки, то ум, к счастью, не пострадал, да и зрение — тоже. Поэтому он постарался, так сказать обернуть острые осколки последних воспоминаний в вату забвения, и просто жить.

Жить жизнью, которая стала полностью и исключительно семейной. Для немолодого Иллиана это было странно внове. Он всегда жил работой и всегда был одинок; дальняя родня в Керославе, племянницы и племянники — не в счет. Теперь же на том фронте, где его сверстники уже дожили до "генеральских" званий бабушек и дедушек, ему предстояло вступить в бой зеленым новобранцем. Но если даже этот паршивец Майлз ухитрился организовать ухаживание за дамой как настоящую секретную операцию — правда, по своей всегдашней склонности, поставив все с ног на голову, усложнив вдесятеро, попутно ввязавшись еще в полудюжину дел и чуть не доведя до инфаркта окружающих — то солидный человек с опытом стратегического планирования должен был сделать все четко и безошибочно. И Саймон Иллиан взялся за эту задачу так ревностно, как раньше брался за дела имперского масштаба и жизненной важности.

Оказалось неожиданно увлекательным строить свою жизнь вокруг жизни другого человека. Предугадывать желания Элис, постигать ее интересы, сопровождать ее в свете, гласно и наедине окружать ее любовью, которой ей так не хватала в предыдущие годы. Элис Форпатрил на три десятилетия подряд замкнулась в своем вдовьем одиночестве: прекрасная, полная самообладания и самоотверженная. Шеф Иллиан знал — а отставник Саймон смутно помнил — что ее одиночество было почти так же совершенно, как ее собственное. И так же являлось результатом осознанного выбора; барраярской вдове приличия позволяли личную жизнь, не ограниченную рамками брака, но безупречная леди Форпатрил, Хозяйка императорского дворца, строго соблюдала правило, установленное ею самой для себя. И то, что она вдруг отказалась от принципов ради Саймона, стало бесценным подарком, за который он был обязан достойно отплатить.

Элис заслуживала того, чтобы он постарался сделать ее счастливой.

Месяцы пролетели, как один бесконечный счастливый день, не разделенные на отдельные кванты воспоминаний, полные безмятежного счастья в их общем доме — Элис помогла ему снять квартиру поблизости, но он проводил там все меньше времени — и неподдельного дружеского участия за его стенами.

Иллиана регулярно навещали бывшие сослуживцы, старше него самого, а потому прочно обосновавшиеся на пенсии — но, увы, ему показалось сомнительным типовое времяпрепровождение стареющих отставников, неизменно начинающееся со слов «а помнишь…». Он многого не помнил, и трудно было сказать, что цепляло его сильней — пробелы в его памяти или виноватое выражение на лицах его немолодых приятелей, которые машинально, позабывшись, обращались к нему с этой нехитрой фразой. Ошибка, которую Элис не допускала никогда.

Постепенно Саймон привык к непреложному правилу «не трогай — не болит» и к тому, что его леди незаметно помогает ему обходить острые углы повседневного общения.

Вечерами Элис часто сидела рядом с ним в тишине их общей квартиры, склонив голову ему на плечо, и его сердце переполняла нежность, которой он и не ожидал в себе найти. Неожиданно он поразился: как раньше они оба не замечали этой необоримой взаимной притягательности? Каким образом тридцать лет подряд он ухитрялся видеть в этой великолепной женщине только коллегу по общему делу, как и она в нем — только друга? Что занимало его ум и сердце настолько сильно, что он оставался иммунным к ее сокрушительному обаянию?

Эта мысль вдруг заставила его содрогнуться. Что он еще мог забыть — не из суперсекретной рабочей информации, но из того что составляло его жизнь, заставляло сердце биться чаще? Лишиться чего-то столь великого, пусть он даже толком не помнил, чего именно — все равно, что пережить ампутацию руки или ноги. Но конечность можно заменить протезом, а чем заменяется страсть?..

Нет, так думать было бы недостойно. Его с Элис роман — вовсе не протез чувств для двоих одиноких людей на склоне лет.

— Саймон?.. — переспросила Элис тихо и встревоженно. От ее глаз не ускользало ничего.

Но ведь я и не должен ничего от нее скрывать, напомнил Иллиан сам себе. Как там говорит миледи Корделия, "честность — единственное, в чем мы обязаны близким людям"? Звучало красиво, но сама мысль об абсолютной откровенности все равно не вязалась с его прошлым СБшным опытом, даже настолько поеденным молью. В результате он остановился на нейтральном:

— Да… вспомнил кое-что нехорошее, — точнее было сказать, "не сумел вспомнить", но Элис, кажется, и так поняла. И поддакнула, умница:

— Осень всегда и на меня навевает грусть, Саймон.

Он крепче обнял свою любимую женщину за плечи, прижался щекой к ее распущенным волосам, шелковистым, тяжелым и источающим тонкий аромат духов:

— Хочешь, оставим осень позади и ненадолго наведаемся туда, где солнце? Фрукты на палочках, а?

Былое намерение Элис сразу после императорской помолвки выгадать себе полмесяца отдыха на южном побережье как-то само собой сократилось до шести жарких дней. Жарких в обоих смыслах, следует отдать им должное, но таких недолгих. После этого была подготовка к свадьбе Грегора, потом сама свадьба, а после этого Элис не успела и глазом моргнуть, как стала незаменимым Светским Секретарем при императрице Лаисе. Наедине с Саймоном она не раз вздыхала, что, мол, давно уже не юная девочка и мечтает отдохнуть от этих обязанностей. Он галантно возражал ей насчет «не юной» и благоразумно не заострял внимание на остальном. Помнится, он тоже когда-то притворно жаловался: «вот бы уйти на пенсию и убрать из головы этот чертов чип…». Но не спешил претворять это в жизнь.

А местечко на юге было замечательным. Провинциальным настолько, что Саймон на мгновение ощутил себя лопоухим школьником в родном захолустном Керославе.

В музыкальном голосе Элис прозвучали виноватые нотки:

— Не в ближайшее время, Саймон, прости. Прием для представителей Межзвездной юридической комиссии…

— Э-э, это через… — он с предсказуемо безнадежным результатом порылся в памяти. Нет, сегодня Элис точно не говорила ему ни про какой прием. А раньше — бог весть. Он сдался: — Когда?

Названная дата на мгновение повергла Иллиана в оторопь. До даты приема оставался еще месяц, он должен был состояться уже после Императорского Дня рождения — ох, слава богу, хоть день, когда родился Грегор, он помнил непреложно, с чипом или без. Но все же… месяц?

— Ты будешь все это время настолько занята? — уточнил он осторожно.

— Как получится, мой дорогой, — вздохнула Элис и, слегка повернув голову, поцеловала его в уголок губ. — Но ведь ты не откажешься меня сопровождать по вечерам?

Любопытно. Не считая того безвестного курорта, вся их с Элис культурная программа ограничивалась мероприятиями, на которых леди Форпатрил присутствовала не столько по желанию, сколько повинуясь долгу. Или нет? Он попытался припомнить, где они бывали вместе за эти месяцы — и в памяти сложился список светских, высококлассных, благопристойных и в высшей степени традиционных зрелищ. В том ли дело, что его леди предельно консервативна, или все эти визиты в театр, приемы и благотворительные ярмарки для неё — прежде всего работа? При этой мысли он странным образом ощутил себя домохозяйкой, которая просит загруженного делами службы супруга сводить ее куда-нибудь развлечься.

— Не сомневайтесь, моя леди, — с улыбкой проговорил Иллиан. А сам решил, что обязательно запомнит, точнее, запишет в свой органайзер важное правило: в организации их с Элис совместного досуга излишней инициативы не проявлять. К чему ставить ее в неудобное положение?

«А Эйрелу повезло больше», неожиданно и совершенно некстати подумал он. «Отставка с поста премьер-министра по медицинским показаниям — не то, что инвалидность после мозговой травмы, а паритет вице-короля с вице-королевой куда лучше, чем роль чудаковатого кавалера на пенсии при активной и деятельной светской леди».

Да, этот имидж сложился отчасти в результате сознательных усилий. Еще летом, вскоре после императорской свадьбы, Иллиан имел щекотливый разговор с нынешним шефом СБ генералом Аллегре. Генерал был со своим предшественником напряжен, крайне вежлив, выразил надежду на его скорейшее и полное выздоровление, а затем намекнул, что отдел информационной безопасности будет по гроб жизни признателен экс-шефу, если тот не станет возражать против некоторой публичной дезинформации. А именно — создания ему репутации человека почти что тронутого, рассеянного старичка, потерявшего всю свою грозную осведомленность вместе с половиной мозгов в результате несчастного случая. Мысль была на первый взгляд здравой и даже оказалась бы забавной, не втолковывай ее Ги с такой преувеличенной четкостью и подробностью. Как будто ожидал от Иллиана то ли старческих капризов, то ли старческого же маразма на самом деле.

— Ты уверен, Ги, что это пойдет мне на пользу? — осторожно уточнил Иллиан.

— Конечно, сэр! Я не сомневаюсь, что ваши прежние враги гораздо быстрей утратят интерес к вашей персоне, если будут считать, что вы им больше не опасны и не сможете стать источником служебных секретов.

«Я и сейчас уже не опасен, — мысленно вздохнул Саймон. — А что из ошметков в моей голове является горячим секретом, а что — многолетним мусором, без чипа теперь не разобраться ни мне, ни вам».

— Вы ожидаете покушений на меня? — спросил он честно.

Генерал поморщился:

— Я не исключаю такой возможности, сэр.

— И в… большем объеме, чем прежде, или хотя бы в сравнимом?

— Скорее всего, в меньшем, — признал Аллегре так неохотно, что Иллиан испытал искушение немедля поставить на эту информацию граф «секретно». — Но и ваше нынешнее положение стало более уязвимым, вы же понимаете, сэр. Разумеется, мы сохраним уровень вашей охраны прежним, и все же…

Иллиан держал паузу, ожидая, как генерал договорит фразу «вы ведь больше не способны защитить себя сами». Но он недооценил Аллегре, потому что тот закончил весьма убедительным:

— В конце концов, теперь рядом с вами леди Элис!

«…За которой, как персоной, близкой к императору, СБ должна неусыпно бдеть и так». Саймон, разумеется, не помнил никаких подробностей процедуры охраны VIP-персон, но его уверенности в том, что леди Форпатрил защищена по самому высшему разряду, это не меняло.

А, впрочем, что ерничать — по сути Ги был прав: он обязан всеми силами минимизировать ту потенциальную угрозу, которую может нести любимой женщине. И Аллегре ему предлагает простой способ отсечь, по меньшей мере, тех врагов, которые стремились бы выгадать из нападения на бывшего шефа СБ какую-то рациональную пользу, а не просто отомстить за былые обиды.

— Даю вам добро, — пожал он плечами. — Только не переборщите с правдоподобием.

«Те, кто хорошо меня знают, не должны будут легко поверить в образ старого маразматика, ведь так?»

Он надеялся на это, и все же СБшная привычка к паранойе заставляла его искать нотку излишней заботливости в голосах всех близких людей. Ну, Форкосиганы-старшие ладно — он столько лет плотно опекал Эйрела с Корделией, что теперь они просто отвечают ему взаимностью то ли в рамках дружеской мести, то ли неосознанно копируя его обычную манеру. Или это он должен ее копировать? Как все запуталось.

Но Майлз! И Грегор! Эти дети не должны говорить с ним с такой ласковой снисходительностью — и плевать, что детям за тридцать, что один из них — властелин империи, а второй — его представитель с неограниченными полномочиями. Как-то надо уважать возраст, что ли. Саймон безрадостно хмыкнул, подумал, что старость в сознании резвой молодежи хорошо рифмуется с маразмом, и искренне усомнился, проводят ли сейчас мальчики границу между ним и старикашкой Форпарадисом, тем самым, который, как известно, громогласно называл Эйрела Форкосигана «младшим мальчиком Петра». В конце концов, тот — хоть и дряхлый, но действующий (почетный?) Аудитор, а сам Иллиан — безнадежный отставник.

Форпарадис неизменно мелькал на всех дворцовых приемах, гордо демонстрируя, что ему еще рано в могилу и что нынешняя молодежь не имеет никакого должного уважения к старшим (или на эту тему он разглагольствовал раньше, когда Саймон еще был в силе?). Вот и на очередном его тощая сутулая фигура в красно-синем торчит посреди толпы, как памятник былому величию. Иллиан покосился на старикашку Аудитора и выбрал противоположную сторону залы.

В противоположной стороне обнаружилось скопление инопланетных дипломатов, проявивших к увечному шефу СБ напряженный хищный интерес. Группка инопланетников ожидаемо двинулась в его сторону. Саймон узнал среди них цетагандийского военного атташе — в свое время дела с этим господином доставили ему столько проблем, что его раскрашенная физиономия отчетливо просвечивала сейчас сквозь любые дыры в памяти.

Старый враг. Опасный враг. Или уже нет?

— Я хотел бы лично принести вам поздравления с выздоровлением, капитан Иллиан, — произнес цетагандиец церемонно. Контрастные черно-белые спирали на ярко-синем фоне гем-грима не дрогнули, глаза смотрели бесстрастно. — У меня не было такой возможности ранее.

— Благодарю, гем… полковник? — Иллиан позволил себе добавить во фразу самую малость вопросительной интонации. Как среагирует цет? Читать цетагандийский грим Иллиана научили еще зеленым мичманом, до чипа, и хотя он не расшифровал бы сейчас всех деталей кодировки стилизованных букв, вплетенных в узор на лбу, но уж синее с серым, конечно, не перепутал бы.

Цетагандийский офицер приподнял бровь, удивляясь повышению в чине на пару званий, на мгновение помедлил, выбирая между вежливостью или точностью, и поправил:

— Гем-капитан.

— Капитан, конечно же, — поправился Иллиан чопорно и позволил досаде на мгновение мелькнуть на лице, прежде чем оно снова сложилось в непроницаемую маску, не хуже той, что под гем-гримом. — Не сочтите ошибку за неуважение.

— Никоим образом, сэр. Я не рассчитывал, что вы меня вспомните, — обронил цетагандиец меткую колкость под видом любезности. Обведенные извилистыми желтыми узорами глаза смотрели на Иллиана бесстрастно и очень внимательно.

Вот зараза, мысленно поморщился Иллиан. И ведь не в первый раз он так себя ведет. Пусть подробностей в пострадавшей памяти не сохранилось, и даже фамилия цетагандийского капитана вспоминалась смутно — что-то на А — но этот тип точно был его вечным источником раздражения. Это при том, что сам по себе вид гем-грима оставлял его равнодушным: работа — это то, что профессионалы исполняют с холодной головой.

С которой, кстати, у отставного капитана СБ давно было все в порядке, что бы ни говорили слухи. Цетагандийский атташе, разумеется, задел его не просто так — а желая получить точный ответ на вопрос, что же случилось с памятью Иллиана. И Саймона в его давнем пенсионном бездействии по-настоящему зацепил вызов: провести эту игру как следует, не сфальшивить, оставить собеседника почти уверенным, и все же капельку сомневающимся…

Молодой человек в ливрее дворцового слуги деликатно его окликнул:

— Мои извинения, сэр? В зеркальном кабинете закончилась императорская игра в звездный тарот. Вы просили вас известить…

Слуга отличался прекрасным воспитанием и идеальной выправкой, а также, безусловно, точнейшим следованием приказам начальства. Поскольку Саймону в его нынешнем состоянии даром не сдались карточные игры ни в императорской, ни в иной компании, то предлог был прозрачен, и в настойчивости СБшного посыльного сомневаться не приходилось. Пришлось на половине разговора оставить цетагандийского атташе с его любопытством. Неужели что-то случилось, и старик Иллиан опять нужен, какой он ни есть?

За поворотом коридора его поджидал полковник Фортала-младший, ведающий процедурами безопасности на императорских приемах. После полудюжины дворцовых мероприятий Иллиан его должность запомнил точно. Впрочем, он и сам рекомендовал бы на нее полковника, учитывая его предыдущий опыт…

— Мой человек успел к вам, сэр? — обеспокоенно начал тот. — Как только мы заметили, что на вас обратил внимание…

— … цетагандиец?

— Конечно! — Фортала приблизился еще на шаг и понизил голос: — Вы, разумеется, можете этого не помнить, но гем-капитан Астор является одним из главных резидентов их разведсети на Барраяре. Небезопасно…

— Дипломат намерен устроить диверсию прямо здесь, в императорском дворце? — Иллиан поднял бровь. — В таком случае в наибольшей опасности — не я.

— Это… понимаете, дело в информационной безопасности, — Фортала сделал явную попытку взять его за локоть и увести подальше. — Вам не стоит с ним разговаривать, поверьте мне, сэр.

«А ведь молодой Фортала искреннее считает меня недееспособным», вдруг понял Саймон. Не просто отставным капитаном СБ, прикрывающимся легендой старого маразматика. Нет — по-настоящему рассеянным старым чудаком, который нуждается в постоянной опеке и которого следует держать подальше от любой возможности сболтнуть лишнее. Вот черт.

— Спасибо за заботу, полковник, — ответил Иллиан бесстрастно. — Действительно, пойду отыщу какой-нибудь спокойный уголок, чтобы посидеть там без посторонних, пока не закончится прием.

В укромном уголке его вскоре отыскала Элис, наконец-то освободившаяся от светских обязанностей этого вечера, но ее он не стал ни развлекать, ни, тем паче, беспокоить подробностями случившегося. В сущности, ничего ведь не произошло? Нелестное мнение Форталы он как-нибудь снесет; не повод для спора. А лезть под руку людям, которые наверняка крутят сейчас вокруг цетов какую-нибудь сложную операцию по дезинформации, и вправду не стоит.

И все же дворцовые приемы с этого дня приобрели для него отчетливо неприятный привкус. Разумеется, леди Элис не имела права пропустить ни один из них — по долгу службы. Но сам Саймон решил, что обойдется пристойным минимумом по самым важным поводам. Да и то, что он там забыл? Новизна и прелесть статуса обычного гостя на балах, не имеющего никаких обязанностей, кроме развлечений и танцев, и открыто ухаживающего за своей дамой, приелась ему довольно быстро. Пожалуй, эти забавы — для молодых.

Разве что осталось записать в список упущенных в свое время достижений одно — «напиться пьяным на императорском Дне Рождения».

Пока Иллиан был носителем чипа, дозволенное ему спиртное ограничивалось самой малостью. И ладно бы это дела службы обязывали его оставаться трезвым, но проклятая железка вдобавок влияла на гематоэнцефалический барьер как-то так, что ему грозило напиться в хлам и уснуть с первой же пары рюмок. Конкретного механизма Саймон, естественно, уже не помнил, ну, и бог с ним; интерес тот теперь представлял только для истории. Зато он точно знал, что запрет на алкоголь отправился в утиль вместе с чипом.

Но кого взять по такому случаю в собутыльники? Невольно осатанев от обилия степенных физиономий и заслуженных отставников в круге своего общения, он на этот раз вдруг выбрал компанию Айвена. В конце концов, традиционную глупость следовало в этом случае усугубить, насколько возможно.

Айвен, в отличие от своих сверстников, до сих пор питал к Иллиану почтение пополам с неловкостью, хотя Саймон и подозревал, что тут больше заслуга Элис, а не его собственная. А впрочем, парню явно нравилось оставаться эдаким ласковым теленком в свои тридцать с гаком. Зато у него были два превосходных качества — доброжелательность плюс умение не сплетничать и не делиться чужими секретами (Саймон подозревал, что именно поэтому всю головокружительную череду своих романов парень заканчивал без скандалов и обид). В общем, кандидатура самая подходящая.

Напились они в унисон, а вот с взаимопониманием оказалось хуже. Айвену, похоже, показалось, что гм-отчим жалуется ему на то, как долго и безответно был влюблен в его матушку, да вот служба не позволяла, в ответ же он благородно решил поделиться невразумительным соображением, что все нынешние девушки «совсем н-не то!». К счастью, до более интимных признаний ни с той, ни с другой стороны дело не дошло. Но на притягательности принять хорошую дозу спиртного в публичном месте и всласть выговориться под это дело Саймон решительно поставил крест. Вот прямо со следующего утра и поставил, оторвав от подушки раскалывающуюся голову. Порция жалости от Айвена Форпатрила — не тот опыт, который он желал бы повторить.

И все же одним эти пьяные откровения оказались полезны: Саймон отчетливо поймал себя на таком нетипичном прежде желании выговориться и наконец-то расставить мешанину в своей голове по полочкам. Не леди Элис, конечно: как он ни был с ней откровенен, но знал, что один ее обеспокоенный взгляд — и он ощутит беспричинную вину за то, что расстроил свою леди. Да и вряд ли она была в курсе тех тайн его души, до которых он сейчас мечтал достучаться.

Что интересно, Майлз как-то обмолвился, что, приходя в порядок после криооживления и штопая дыры в собственной памяти, он прибегал только к безжалостной помощи Марка, и никого больше. Братьев у Саймона не было, но если кто-то и когда-то подходил на эту символическую роль, так это Эйрел Форкосиган. С ним единственным он мог бы поговорить обо всем, без стеснения и жалости, тыкая пальцем в зияющие прорехи в прошлом, уточняя забытое и полагаясь на его полную искренность и любые суждения. Но Эйрел был далеко, а в редкие и недолгие визиты на Барраяр его время так быстро делили между собой родные, деловые преемники, политические соратники и прочий народ, чья жизнь столько лет вращалась вокруг него, как вокруг центра вселенной, что Саймон отказался от этой мысли. В конце концов, такие щекотливые вопросы на бегу не решают.

Здорово было бы слетать к Форкосиганам самому. Сейчас все время мира было в его распоряжении, а Сергияр за свою жизнь он видел лишь дважды — и то мельком, из иллюминатора туннельной станции. Но Элис не может отлучиться от своих столичных дел дольше, чем на выходные, а уехать одному, без нее, значило бы незаслуженно ее обидеть. Она так заботится о нем, так старается, чтобы ему было комфортно, чтобы он обрел то, чего прежде не знал — опору, семью, домашний очаг…

Плед и тапочки. Точнее, собственный кабинет в апартаментах Элис — с комм-пультом, на который никогда не приходит ничего срочного, ридером, креслом и скамеечкой под ногами. Изысканные ужины и персональная ложа в опере. Одежда по последней моде и первая красавица столицы — под руку с ним. Любовь по ночам и ласковая опека — постоянно. Круглосуточная охрана СБ и визиты гостей из тщательно проверенного списка.

Стоит ли пенсионеру рассчитывать на большее?

«Старому брюзге и нытику, каким ты становишься — безусловно, не стоит», сурово одернул себя Саймон. Но желание повидаться с Эйрелом от этого выговора меньше не стало.

— Знаешь, Майлз, — начал он как-то осторожно, сидя в библиотеке форкосигановского особняка за рюмкой бренди, — мне очень жаль, что дела совершенно не отпускают твоего отца сюда. Вице-королевство — не игрушки, и все же я на его месте сильней скучал бы по дому. Мне казалось, Корделия бывает здесь чаще него — значит, они могут друг друга подменять? У них равные должности, в конце концов…

— О, матери никто не указ, Саймон, сам же знаешь. Она говорит, что неловко только штаны через голову надевать, и вот поэтому на Бете носят саронги, — он хмыкнул. — К тому же ее роль в политике всегда была почти незаметной. Поэтому она не стесняется презреть приличия и объявиться здесь, когда захочет.

— Приличия? — «Так, я явно что-то упустил!».

— Отец прекрасно понимает, что вице-королевская должность — помесь заслуженного отдыха со ссылкой, но его это не слишком волнует, — Майлз махнул рукой. — Чтобы не лезть под руку ни Грегору, ни Ракоци, он разумно предпочитает держаться в пяти П-В переходах отсюда. Иначе к нему мигом выстроится очередь из желающих пожаловаться, обсудить и получить мудрый совет. Вечная беда всех отставников из высшего эшелона, по его словам.

— Что-то я сам не заметил очереди, — Саймон усмехнулся.

Взгляд Майлза сделался отчетливо виноватым.

— Ну, ты же, Саймон… Все прекрасно понимают, что по состоянию здоровья у тебя…. то есть, тебя не стоит беспокоить. Аллегре постарался, чтобы все СБшники старше лейтенанта это отчетливо себе уяснили.

— По состоянию здоровья, — механически повторил Иллиан. — Да, конечно.

Остаток этого вечера он молчал, пил мало и слушал байки Майлза с выражением сосредоточенного внимания на лице. Только так он, несмотря на все свое пресловутое самообладание, был в состоянии удержать бушевавшие внутри чувства.

Паззл сложился. Видимо, он и впрямь серьезно сдал, если с самого начала не понял, на что работает его нынешняя репутация. Способ не столько отвлечь внимание опасных врагов от отставного СБшника, сколько — отвадить от экс-шефа его прежних подчиненных. И весьма действенный.

Умен генерал Аллегре, ничего не скажешь. Не полагаясь на то, что его предшественник согласится благоразумно убраться подальше и не вмешиваться в дела Службы, решил подстраховаться, так?

Горькая муть обиды плеснула в голову.

Да, Саймон потерял работу, которой жил четыре десятка лет. Было тяжело, но с этим он справился. В конце концов, пример Майлза, который запутался и изолгался в попытках спасти личность Нейсмита, оказался очень своевременным и отрезвляющим. С самого начала, едва очнувшись от операции, он знал, как много от него отрезал скальпель нейрохирурга, и не рассчитывал на продолжение службы. «Если когда-то брал вершины — потом не согласишься на меньшее». Но одно дело — поставить себе ограничение самому, и другое — упереться носом в чужую стенку.

А еще неприятнее — вместе с работой потерять и кредит доверия. И то, что бывшие сослуживцы и ученики теперь не доверяют не его порядочности, а его разуму, ситуации не меняло.

Можно было бы сесть и начинать жалеть себя. Но вместо унылой обиды он ощутил злость и вызов.

«Даже если люди во что-то не верят, это не значит, что указанное «что-то» не существует?»

Мускулы не равны силе, иначе щуплый Майлз не возглавлял бы своих наемников, хотя в атаку наравне с остальными в боевой броне. Точно так же память не идентична опыту. Пусть даже иллиановская память о прошлом напоминала сейчас рыболовную сеть, полезных воспоминаний в ней застряло не меньше, чем у заслуженных адмиралов с тремя двадцатками. А ведь тем, несмотря на их старость, доверяют составлять стратегические планы во имя вящей славы Империи. Он тоже может…

Что именно?

Он представил, как приходит к императору Грегору и нижайше просит у него не списывать в архив четыре десятилетия опыта и дать ему работу. Как Грегор смотрит на него виновато и сочувствующе и обещает сделать все возможное, а потом, разумеется, советуется с шефом Аллегре, и… Саймон болезненно зажмурился. Ладно, предположим, ситуация будет развиваться более благоприятно, и император пойдет за советом к Майлзу, который…

Который видел Иллиана полностью спятившим в подвалах госпиталя и беспомощным после этого. Который не глядя выигрывал у него в карты и снисходительно не винил за тайну, выданную Катерине на званом ужине. Которого Иллиан как-то со всей искренностью убеждал, что да, он сгорел, с этим надо смириться.

А потом Грегор посмотрит на него самого, уже пару лет скромно держащегося в тени своей великолепной леди и без проблем наслаждающегося тихой отставкой, и ради его прошлых заслуг окажет щедрость. Почетная должность? Синекура?

Стыдно, капитан Иллиан.

«Стыдно выпрашивать. Стыдно поддаваться жалости к себе. Ты что, на самом деле — столетний дед в маразме?» Ему лишь недавно исполнилось шестьдесят — не возраст ни для командующего, ни для политика. Он много знает и не меньше умеет, в том числе пользоваться комм-сетями взамен ослабевшей памяти и… ждать.

Грегор должен сам и на наглядном примере понять, что старик Иллиан ему еще пригодится. Надо только выждать удобный случай, найти возможность, упущенную СБ. Рано или поздно — она подвернется.

Аллегре, разумеется, циничный прагматик и поступил в этой ситуации так, чтобы максимально себя обезопасить. Но это не отменяло ни уважения, ни известной симпатии, который тот все же питал к своему предшественнику. Если Саймон будет вести себя паинькой и не станет создавать нынешнему шефу СБ проблем, тот не откажется снабжать его ежедневными сводками. А там, и в этом Иллиан был уверен, рано или поздно мелькнет что-нибудь интересное. Что-нибудь, что даст ему шанс показать себя.

Если долго сидеть на берегу реки, мимо обязательно проплывет… жирная добыча. Которую он загонит и с торжеством преподнесет своему императору. Разве не так бывало всегда?

* * *

…А если добыча оказывается хищной и сама пытается поставить тебе ловушку, как джексонианский барон Кордона, это только увлекательней.