Недостижимое (гет)

Она увидела в этом человеке будущее, новый рассвет, сияющий ярко и яростно сквозь отступающую паутину ночи. Он вышел из Зеленой Шелковой гостиной, хлопнув дверью, великолепный в своей парадной форме. Вокруг него потрескивал гневный ореол, темное сияние, похожее на разряды напоенного озоном статического электричества после грозы, и Карин неожиданно ощутила, насколько он притягателен.

Говорили, что Форкосиган вернулся с Эскобара призраком, слабым подобием себя прежнего. Но мужчину, которого она видела сейчас в холле, потряхивало от едва сдерживаемого гнева, и на кого он не походил, так это на призрака. Она знала все про призраков — каждое утро она смотрела призраку в глаза в собственном зеркале. Да, во взгляде Форкосигана была настоящая боль и тень секретов, которые лучше не произносить вслух, но кто сейчас способен смотреть иначе? Почти все обитатели дворца потеряли на Эскобаре друзей или близких. И те из них, кто искренне верил в героическую гибель своих родных, были еще счастливчиками.

Она почти не шелохнулась; сделанный ею шажок был таким малым, таким неуверенным, что даже не вывел ее из тени сводчатого прохода, под которым стояла все это время. Но что-то все равно привлекло к ней взгляд Форкосигана — он повернул голову, точно змея, и напряжение читалось в каждом мускуле его шеи, когда их взгляды встретились.

Встретились и прикипели друг к другу.

Ни один из двоих не произнес ни слова, да, похоже, слов и не требовалось. Она почти сразу развернулась, но все же ее задержала на нем взгляд на долю секунды дольше, чем следовало, и он прочел в этом взгляде приглашение следовать за нею так же явно, как если бы она произнесла это вслух. Отступая по коридору, она не удивилась, услышав за спиной шаги, и порог ее гостиной Форкосиган переступил через секунду после нее самой.

— Принцесса Карин, — заговорил он. Его прежний гнев успел испариться, а плечи слегка поникли. И все же отзвук этого гнева все еще витал вокруг него, и требовалась только искра и всего лишь дуновение ветерка в нужном направлении, чтобы снова раздуть адское пламя.

Это было невыразимо притягательно.

— Лорд Форкосиган, — отозвалась она. Ее голос был тих и мягок. Теперь она всегда говорила тихо, ведь во дворце у каждой стены есть уши. — Вы хотели меня видеть?

Уголок его рта чуть заметно дрогнул в намеке на мрачную улыбку, которая совершенно не смягчило выражения его лица.

— Я посчитал, что это вы хотели меня видеть.

— Тогда, возможно, наше желание увидеться было взаимным, — она жестом предложила ему сесть, но он подождал, прежде чем села она сама. — Нам о многом стоило бы поговорить.

Прежний гнев быстро уступил место горечи, когда он ответил саркастическим тоном:

— Так мало из этого стоит произносить вслух.

— Да, — согласилась она. — Я слышала, вы вышли в отставку.

Он склонил голову:

— Ваши источники весьма точны.

— Здесь быстро учишься слушать — как то, что говорят, так и то, о чем умалчивают, — ответила она.

Ее слова, как ни странно, сгладили какие-то острые углы. Сейчас он разглядывал ее все пристальнее, все внимательнее. Так, словно опустил какие-то внутренние щиты — Форкосиган никогда не умел чересчур хорошо прятать свои мысли, — и теперь она видела на его душе шрамы горя... и вины

— Мне... жаль, — сказал он.

— Вы жалеете меня за мою потерю? — она подняла бровь. — Или за мою свободу?

Явно не тот ответ, которого он ожидал. Он нахмурился:

— Но ведь все считают, что...

— Что вашими руками была совершена несправедливость по отношению ко мне? — Она улыбнулась. Как странно было чувствовать улыбку на своих губах после столь долгого перерыва. Она старалась выразить самое искреннее чувство, но по движению мышц лица ощутила, что вышло, должно быть, фальшиво. — Вы оказали мне услугу. Адмирал Форкосиган.

Он дернулся при одном упоминании этого звания.

— Нет, — выдохнул он, стиснув и тут же разжав кулаки. — Как вы можете говорить такое? Свобода, да, но ценой...

— В соседней комнате, — резко перебила его она, — сейчас глубоким сном спит Грегор. Глубоким сном и в безопасности. Благодаря вам.

— А ваш муж спит в могиле. И то только в переносном смысле, — горечь добавила в эти слова ядовитый оттенок. — Ему не досталось могилы. Как и тысячам прочих.

— А еще миллионы — живы. — Она протянула руку и коснулась его пальцев, стиснутых на колене аж до белых костяшек. Он вздрогнул, но не отдернул руку. — Разве вы не понимаете? Разве не понимаете, что и так сделали все возможное для нашей победы? Что вы не проиграли под Эскобаром.

Он отвел взгляд и сделал резкий вдох — так что плечи судорожно поднялись и опустились.

— Нет. То, что вы говорите, не помогает. Одна жизнь не стоит другой. Ни сейчас, ни когда-либо.

— И все же вы сделали это.

— Да, — ответил он, и отвращение к самому себе в его голосе звучало предельно ясно. — Сделал. Окатил звезды кровью моих собратьев-офицеров. Мясник Барраяра.

— Нет, — возразила она, удивляясь, как этого он не понимает. — Нет, вы принесли на Барраяр свет. Принесли надежду. Принесли рассвет туда, где царила бесконечная ночь. Порой жертвы необходимы.

— А теперь вы говорите совсем как он, — Форкосиган кинул на нее быстрый взгляд, и она могла видеть на его лице отражение всех бурь, бушевавших сейчас в его разуме. Потом он покачал головой: — Что ж, я... рад узнать, что для кого-то взошло солнце.

"Но не для меня", отчетливо говорило горе в его глазах. И это горе влекло ее к нему даже сильней, чем его гнев. Ей хотелось протянуть руку и смахнуть это страдание с его глаз, как смахивают слезы, чтобы он увидел то, что видит она. Казалось несправедливостью почти вселенского масштаба, что Барраяр свободен — для всех, кроме его освободителя.

— Мне нужно идти, — прошептал он.

Теперь была ее очередь покачать головой. Ее пальцы скользнули по его руке, руке, которая несла огонь и войну, и какой-то частью своей души она пожалела, что не была там рядом с ним. В ней всегда останется нечто ожидающее, та частица, которая не сможет до конца поверить, что худшее уже позади, которая боится, что все это только сон и что Зерг затаился там, среди звезд, замышляя свое возвращение. Когда новости о поражении при Эскобаре дошли до дома, она не испытала ничего, кроме отстраненности — как будто она не здесь, а плывет сквозь сновидение, и ужас ожидания губит в ней всякую надежду. Но в Форкосигане было нечто, делающее происходящее самой настоящей реальностью, утешающее ее боль и страхи и рождающее иррациональную убежденность — если этот человек здесь, значит, Зерг на самом деле умер.

Она поняла, что он ей нужен — нужна надежда, которую он воплощает, свет, который он принес в ее мир, и напоминание о том, что этот мир собрался заново из обломков. Она стиснула пальцы вокруг его ладони крепче, инстинктивным движением тонущего, и ее изумило, что Форкосиган ответил таким же крепким пожатием.

* * *

В ней он видел прошлое — призрак, скользящий вслед за Зергом, напоминающий о каждом залитом кровью световом годе между Барраяром и Эскобаром. Путь смерти и разрушения, который они оставили на этом пути за собой, как будто раскалывал пополам само небо, низвергался с него, словно десница божия, намеренная уничтожить всех.

Карин говорила о надежде, о будущем, и он хотел бы верить в ее новый Барраяр, действительно хотел, хотел увидеть тот новый рассвет, о котором она говорила так, будто сама верила в него. (Верила ли на самом деле? Он не знал точно, но они уже давно были сыты по горло ложью, которая единственная оказалась их спасением). Но все что он видел — бесконечную ночь, освещенную лишь всепоглощающим пожаром, в котором горели и рушились его корабли.

Он не сомневался в том, что ей известна правда. И то, что она одобряла и принимала все происшедшее, смягчало боль в обнаженных нервах. Но ее благодарность заставляла их вновь гореть огнем; хорошо уже, что она напрямую не сказала ему "спасибо" — этого бы он, наверное, не вынес.

И все же что-то в ней его его привлекало, притягивало. Нужно быть дураком, чтобы не понимать, что все это время она вела свою войну и стояла лицом к лицу с собственными демонами. Ее глаза были старыми, испуганными и усталыми, и это придавало ей особую, хрупкую и полную достоинства красоту. Она подняла в его душе такую бурю, что порой он отчаянно сожалел, что бездействовал раньше, пока она страдала (а потом ее раны затягивались, и открывались опять, и так снова и снова). Одновременно он сам себя ненавидел за эти мысли.

Она говорила о жертвах, и в ее тихом голосе была такая убежденность, что он почти верил ей. Возможно, она была единственным человеком, в чьих устах такие слова не прозвучали бы пусто и фальшиво, и на мгновение он подумал, что, мог бы уступить этой лжи, позволить всем этим банальным фразам смыть с него боль и вину, и тогда, возможно, он бы снова начал спать по ночам.

Но когда ее пальцы сомкнулись вокруг ладони, все о чем он мог думать — это лица солдат, которые обречены вечно падать среди звезд, раскинув руки, но не в силах ничего ухватить...

* * *

— Эйрел, — произнесла она. Наверное, это она первой его поцеловала — в жажде, желании и отчаянии. Но как только она коснулась его губ своими, она уже не знала больше ничего — здесь не было ни конца, ни начала, ничего, кроме ночи, сомкнувшейся вокруг них двоих, и Барраяра, который одновременно тонул в пламени и поднимался из своей могилы.

Она знала, что он не верит её речам о свете, что он зажег. И она прекрасно понимала это недоверие — в ее распоряжении не было ничего, кроме слов, а кому как ни ей, знать, как мало значат слова. Но теперь у них есть время, время, которое именно он добыл для всех, и все еще есть надежда — возможно, не для них двоих, многие вещи не лечит даже время — но для тех, кто придет после.

* * *

Он думал, что это он ее поцеловал — привлек к себе и прижался своими губами к ее в поисках прощения, которое он никогда не надеялся отыскать.

Ее руки скользили по форменному кителю, им сдавалась одна пуговица за другой. Последний раз в жизни он надел эту чертову форму, и сейчас не мог дождаться, когда от нее избавится.

Наверное, это был скверный поступок — но они уже и так были прокляты, пали далеко за пределы, где кончается дурное и хорошее, что что было все равно. В ту секунду они нуждались друг в друге и не даже разжали объятий, пока брели до спальни. Слова кончились, смытые волной отчаянных действий. Но если ее голос пытался его поднять из пропасти, спасти, то, когда она упала навзничь на кровать, ее руки потянули его вниз.

И все, что он смог, это рухнуть вслед за ней.

Он упасть в ее объятия, сломленный (совсем сломленный). Она шептала ему на ухо, как ей жаль, что она совсем не хотела, и он рассмеялся — смешком, больше, похожим на рыдание — потому что это были точно те слова, который он собирался ей сказать.

* * *

Когда миновала ночь, и рассвет был уже на пороге, она поняла, что так и не смогла его излечить. Его глаза, когда он наконец сфокусировался на ней одной, точно зеркало, отразили душу, и она поняла, что сейчас он видит в ней лишь напоминание обо всем том, что он потерял.

Он приоткрыл губы, чтобы заговорить, но она прижала палец к его губам, чтобы пресечь извинения прежде, чем они на самом деле прозвучат. Она не стала его утешать — ни единого слова из того, что она могла бы сказать, не достигло бы его существа.

Но ей все равно снилась иная жизнь под ласковым небом, где она держала руку Эйрела Форкосигана в своей, а Грегор бежал перед ними, и под ногами у него мелькали блистающие звезды, никогда не знавшие войны.

* * *

— Останься, — прошептала она. — Стань императором. Барраяр все еще нуждается в твоей силе.

Мужчина не может войти по браку в императорский Дом, но он понимал, что она имеет в виду. Если он вложит свои ладони в ее, то учитывая, что он может претендовать на трон по праву собственной крови, мало кто посмеет оспорить это решение. Едва ли можно было бы придумать нечто более отвратительное.

Должно быть, она прочла ответ в его глазах, потому что печально улыбнулась и поцеловала его в лоб, а затем отвернулась.

Он разглядывал ее профиль в полумраке, изящные черты, прячущие под собой такую силу, и на мгновение перед ним развернулась картина будущего: золотого, теплого, сияющего. В нем Карин была облачена в свадебный наряд, они вдвоем стояли на лучах звезды, выложенной зерном на зеленой траве Форкосиган-Сюрло — обычный фор-лорд и его леди, вдалеке от столицы, от крови и кровных прав, от власти, которая так мерзко развращает.

Но она — та, кто она есть, и он тоже, а мечты — для тех, кто может спать и видеть сны.

Они лежали рядом бок о бок, в месте, где не было времени — рядом, но все же не соприкасаясь. И ночь перетекла в утро, серое, унылое, пахнущее дождем.