Материнская забота (джен)

Они сидели в малой дворцовой гостиной. Сегодня — вдвоем. Изящные шторы были подобраны черными шелковыми лентами — ежегодный день официального траура соблюдался в этом крыле дворца неукоснительно. Прочая обстановка дышала обычной роскошью, к которой Корделия уже ухитрилась почти привыкнуть. В конце концов, в этом дворце она всего лишь гостья, несмотря на высокий титул и безграничную власть своего мужа.

— А Карин не спустится? — рискнула спросить она.

— Она сегодня снова чувствует себя хуже, — вздохнула Элис Форпатрил, ставя на стол чашечку тончайшего фарфора. — Ничего страшного, как, по ее словам, сказал дворцовый врач, но ей лучше провести день в постели.

Корделия поморщилась.

— Что там было у нее по расписанию сегодня — подъем затемно, строгий пост, несколько часов на холоде и волнения, которые не идут на пользу никому? В особенности — женщине в инвалидном кресле. Мне больно смотреть, как она себя мучает.

— Но это ей решать, Корделия.

— Я знаю, — Корделия поморщилась. — Но меня чем дальше, тем больше ужасает этот ее обычай. А особенности то, что он из года в год превращается в какой-то… окостеневший до мелочей ритуал. Ты ведь тоже понимаешь, насколько он не здрав. Откровенно говоря, это симптом психической вязкости и незажившей травмы, и дело тут отнюдь не во вдовьем горе. Ведь она уже десять лет как носит титул вдовствующей принцессы.

— У нас нет формального срока давности для скорби, ты же знаешь. Или речь идет и обо мне? — уточнила Элис очень спокойным голосом.

Корделия поняла, что нечаянно вступила на скользкий лед. Больше всего ей хотелось подтвердить подруге «да, и о тебе, дорогая; давай поговорим откровенно». Но, по правде говоря, какой из нее психотерапевт? Она, конечно, родом с Беты и нахваталась в школе основ психоанализа, но это явно недостаточная квалификация для настолько тонких вопросов. К тому же Элис всегда казалась такой здравомыслящей, что небольшая мания навязчивых состояний, дававшая о себе знать лишь раз в год, не угрожала ее душевному равновесию.

— При чем тут ты? — со всей возможной искренностью удивилась она.

— Да так… мне показалось. Я ведь немного читала и знаю, что по представлениям твоей бетанской психотерапии потери следует отпускать от себя и идти дальше налегке, — улыбнулась леди Форпатрил. — Как видишь, я не совсем невежественна.

Туше, определенно, и еще до того, как она взялась за оружие. Корделия порадовалась, что вовремя придержала бетанскую сторону своей натуры. Но правды не сказать всё же не смогла.

— Ты потеряла любимого человека. Если барраярские поминальные обычаи способны тебе с этим помочь, я рада. Но ведь с принцессой Карин дело совсем другое!

— Разница между нами не слишком велика, — пожала плечами Элис. — Моя скорбь — личное дело, а ее — государственное, только и всего. Поминальная церемония по отцу императора требует полноценных формальностей.

Корделия неожиданно рассердилась. Есть вещи, о которых барраярские женщины не могут и не хотят говорить, безусловно, но одно дело — умалчивать, а другое — лицемерить. Барраярский обычай брака по сговору был нехорош сам по себе, но в случае с признанным садистом, за которого отдали покорную барраярскую девушку — просто ужасен. Корделия точно знала, чем был брак Карин — по признанию из ее же собственных уст — а также и то, что вдовство стало для принцессы счастьем и спасением. Точно так же это знала и Элис, давняя и близкая подруга несчастной.

— Не говори глупостей! Как ты можешь сравнивать Падму с этим?.. — «С этим садистом, убийцей, психом, мерзавцем с тем, из-за кого Эйрелу пришлось… Ой. Стоп. Лучше даже в мыслях не упоминать». — С Зергом. Не хочешь говорить об этом вовсе, просто скажи, я замолчу и больше никогда не заикнусь об этом, но уж мне-то врать не надо!

Элис сверкнула на нее глазами не менее свирепо:

— Что касается вранья, задавай вопрос не мне! А милорду регенту. Или это не он решил сделать из покойного кронпринца безупречного героя и мученика?

Они смотрели друг на друга через чайный столик, тяжело дыша. Корделия, как ни странно, опомнилась первой.

— Прости, — склонила голову она. — В оправдание могу лишь сказать, что это было не решение Эйрела.

— Я догадываюсь, — Элис кивнула. Обе выдержали короткую паузу, не поминая всуе ушедшего в мир иной императора. — И ты прости. Мне… неуютно держать в голове сразу две версии одного события, вот я и вспылила.

— Мне тоже, — призналась Корделия. — Но я готова пережить и поддержать публичную ложь про покойного Зерга. С общественной точки зрения она полезна.

— Тогда в чем ты упрекаешь Карин? — Элис пожала плечами и отломила краешек печенья. Все та же светская дама, все тот же самоконтроль.

Корделия задумалась, накручивая локон на палец. Действительно, в чем? Былая личная жизнь Карин, какой бы она ни была, касается только ее самой. Если она считает нужным изображать скорбь по ненавистному мужу, это ее право. «Неужели мы, как сплетничающие кумушки, просто обсуждаем подругу за ее спиной?»

— Она всего лишь исполняет свой общественный долг, как его понимает, и показывает пример сыну — тоже как его понимает, — продолжила Элис.

— Грегор смотрит на мать как на святую, — осторожно начала Корделия. — Но сочетается ли святость с… неискренностью?

— Ты о чем?

— О том, на людях Карин вправе соблюдать тот имидж, который сочтет нужным, но разве ее сын не должен знать правду?

Элис посмотрела на нее оторопело.

— Корделия, что за бетанский радикализм! Как может мать признаться маленькому мальчику в… супружеских неурядицах с его отцом?

«…то есть в том, что его отец — сексуальный маньяк, изверг, предпочитавший мучить беременных женщин, неуравновешенный садист, да еще игрушка в руках своего любовника?» Ох, наверняка есть какая-то более мягкая формулировка этой правды.

— Маленькому мальчику? Он император.

— Ему всего четырнадцать.

— Уже четырнадцать! На Бете в этом возрасте сексуальное просвещение…

— Мы не на Бете!

Это уж точно. На Бете Карин не оказалась бы прикована к инвалидному креслу после задевшего ее вскользь выстрела из нейробластера. На Бете невылеченный безумец не имел бы шанса унаследовать власть в огромной стране…

— Знай я что-то настолько дурное об отце моего ребенка, — добавила Элис уже спокойнее, — то придержала бы это знание как можно дальше от мальчика. Принцессе самой решать, как воспитывать своего сына. Я бы и тебе, кстати, не стала давать советов, о чем стоит или не стоит рассказывать Майлзу.

«Э-э… например, о связи его отца с Джесом Форратьером?» От одной этой мысли у Корделии под сложно завитыми локонами вспыхнули уши. Мысль о правдолюбии неплохо смотрелась, пока оставалась чистой теорией, но применительно к себе самой пугала до дрожи. Хорошо, что ее сын пока еще слишком мал. Одно дело — говорить с ребенком о нормальных аспектах человеческой сексуальности, и совсем другое…

По счастью, Карин осталась жива, и хотя тело вдовствующей принцессы было сковано неизлечимой болезнью, но ум — по-прежнему ясен. Значит, мы можем положиться на ее мнение, подумала Корделия с невероятным облегчением. Возможно, то, что она посчитала неврозом навязчивых состояний, было всего лишь понятным стремлением Карин упорядочить свою жизнь, а заодно — и жизнь сына?

— Грегору не нужно ничего такого знать, — сказала Элис убежденно. — Да и нам лучше будет забыть. Карин все для этого сделает. Она же мать!

Если бы я принимала решение сама, подумала Корделия, оно могло бы быть иным. Но не она — первая леди Империи, не она воспитывает Грегора, и не ей решать, каким ему расти. Его матери лучше знать…