Правды нет (джен)

Не говорю ни слова, пока Алиш слушает ту самую аудиозапись с предупреждением. Выражение его лица неизменно от первого и до последнего слова. Потом он что-то быстро печатает одной рукой, а я боюсь даже взгляд поднять.

— У них нет твоей фотографии, — выдает через две минуты. — А у тебя нет того клейма. Как я докажу, что ты и есть собственность Моравеца?

Молчу, не зная, что сказать. Колупаю рукава кофты, натягиваю их по самые костяшки, пялюсь то на стол, то на свои коленки, но на Алиша так и не смотрю.

Об этом я не подумал…

Пожимаю плечом:

— Откуда мне знать.

— Я не всесильный, — хмыкает он.

Небрежно кладет планшет рядом с раковиной. Напрягаюсь, когда он приближается.

— А идея, кстати… вполне себе, — проводит рукой по моей голове, треплет и идет дальше, выходя из кухни.

Прижимаю ладонь к затылку, приглаживаю волосы, глядя Алишу вслед.

Подтягиваю планшет, разворачиваю, на каждом движении поглядывая на арку кухни. И тут же ругаю себя за паранойю — ведь Алиш сам позволил мне купить компьютер, ни разу не упрекнул, даже бровью не повел, когда увидел это в куче товара. А ведь все равно — страх.

Снижаю звук до минимума, чтобы не слышать снова холодный женский голос, зачитывающий предупреждение, и просто пробегаю взглядом по строчкам. Ничего нового — я это почти наизусть выучил. Но становится легче — от слов Алиша. Меня не смогут найти, пока я не появлюсь в полиции сам и все не расскажу. А если и расскажу… поверят ли мне?

И насчет фотографии… В доме Платона были мои фотографии. Несколько, но они не висели на стенах, не стояли на столах и тумбочках в цифровых рамках. Их, по-моему, не было даже в памяти компьютера, что само по себе удивительно, ведь фотобумага — это…

Как-то, увидев напечатанные снимки, один гость сказал: «Слишком старомодно и ненадежно». Я тогда молча сидел на диване и пытался пореже поднимать взгляд с журнального столика на собеседника Платона. Потому что рядом с ним тоже был человек. Девочка. Мы иногда встречались глазами, и она сразу же краснела, как и я, утыкаясь взглядом куда придется. В итоге нам предложили пообщаться наедине, но далеко не отпустили — мы устроились в другом конце гостиной на мягких бархатных подушках. Ей удивительно шел этот антураж. Словно куколка — тяжелые платиновые кудри, аккуратное платьице и гольфы. Она говорила тихо, чуть настороженно глядя то на меня, то на своего хозяина, и неуверенно улыбалась. Но я совершенно не помню ее имени, как и того, что мы обсуждали. Просто смотрел, не двигаясь. А двигаться хотелось — ближе и ближе, чтобы коснуться. И я бы это сделал, если бы меня сразу и довольно жестко и холодно не предупредили:

— Не. Трогать. Ее.

Неприятностей для себя и Платона я наживать не собирался.

Моргаю, заметив, что уже листаю ссылки истории просмотров. Вздыхаю тяжело. И где теперь эта девочка?

Хочу уже снова ткнуть в ссылку с новостями про А-8, но пальцы замирают, не коснувшись экрана. Меня настораживает совершенно другая и определенно лишняя страница. Такое я точно не искал.

Думаю еще пару секунд и…

Заставка мягко мерцает, подгружая страницу. А потом появляются слова:

«Как приручить человека?

Они почти такие же, как мы, и требуют внимания, как и любой из нас. Чем нежнее и аккуратнее вы будете с ним обращаться, тем ласковее и спокойнее он станет. И никогда, ни за что не захочет убегать от такого хозяина, как вы. Итак…»

Аж рот приоткрываю. Снова смотрю на выход из кухни — Алиша нет. Возвращаюсь обратно к чтению. Удивительно, что есть даже… такое…

«Самое первое и самое важное правило: чаще прикасайтесь к человеку — с тактильным контактом он чувствует вашу энергетику. Думайте о хорошем, и это хорошее ему незамедлительно передастся».

Выдыхаю со смешком, тут же накрываю рот ладонью. Так вот откуда…

Стоит только представить, что вечно серьезный и безэмоциональный Алиш с каменным выражением лица зачитывает все правила, чтобы… чтобы приручить меня. Интересно, он делал где-нибудь пометки? Хотя вряд ли — у него должна быть хорошая память, с его-то профессией.

Но что-то я не чувствую положительной энергетики, когда он меня касается. Даже сейчас, стоит только вспомнить его голос и руки, становится жутковато. О чем же он там думает тогда?

«Правило второе: разговаривайте с человеком. Он должен запомнить тембр вашего голоса, угадывать настроение буквально с полуслова. Вы можете даже читать ему на ночь или рассказывать какие-нибудь истории — что угодно, так он привыкнет к тому, чтобы засыпать, не боясь выпустить вас из поля зрения — люди слишком насторожены, тем более, когда только-только оказываются в новом доме».

Попробовали быть тут ненастороженными… Да и голос Алиша настолько безразличный, что к этому трудно привыкнуть — будто ему совершенно не хочется раскрывать рта, а я только лишний раз вынуждаю его это делать. Хмыкаю недовольно, но все равно улыбаюсь. Дочитаю до конца, и он меня точно ничем не удивит. Главное — не рассмеяться, когда он придет ко мне вечером почитать сказку.

Хохочу. Сразу же прижимаю ладонь ко рту, пытаясь задавить смех, и сворачиваю страницу. Как раз вовремя.

— Ты… смеялся? — Алиш спрашивает это как-то недоверчиво, чуть сдвинув брови. Словно если я скажу ему «нет», он тут же кивнет и будет считать, что ему показалось.

Наверное, с таким же видом он читал ту самую страницу.

Губы сами собой раздвигаются в улыбке — ничего не могу с этим поделать.

— Да.

Проводит рукой по косяку арки, облокачивается плечом и смотрит. У меня внутри екает — от привычного уже страха. Отвожу взгляд, но Алиш тут же оказывается близко. Не дает опомниться, просто сжимает подбородок пальцами — довольно сильно, — и поворачивает голову к себе, заставляя смотреть на него снизу вверх. В его глазах — ни капли тепла, которое было у Платона. Хочется зажмуриться до красных пульсирующих пятен под веками, только бы не видеть. Слишком цепкие, слишком серые, бледные, холодные.

Похоже, весь этот ужас читается на моем лице, потому что Алиш убирает руку. Выдыхаю невольно.

А он делает то, чего я совсем не ожидаю — опускается на пол, вставая передо мной на колени, и теперь уже не я, а он смотрит снизу вверх. Сердце ухает куда-то в живот. Чересчур необычно. Так и пялюсь, не зная, что сказать, только глазами хлопаю и никак не могу рот закрыть.

— Так — лучше? — спрашивает Алиш.

В очередной раз моргаю.

— В смысле?

— Тебе должно быть уютнее и спокойнее, — смотрит на меня, будто изучая.

Чувствую себя не в своей тарелке, но паники нет. Может, это и правда действует? Или меня всего лишь шокировала выходка?

— Ты… У тебя тут какие-то эксперименты? Я не понимаю.

Думаю еще секунду и все-таки раскрываю на планшете ту самую пошаговую инструкцию приручения, показывая ее Алишу.

— Я над этим смеялся.

И будь, что будет.

Он, все так же стоя на коленях, бросает всего один взгляд на страницу — на лице ни один мускул не дергается, — и снова смотрит на меня.

— То есть, это не поможет?

А в голосе досада — я чуть не выпускаю из рук планшет. Перехватываю его поудобнее. Завидная выдержка, я бы уже весь красными пятнами от стыда покрылся.

— Не поможет в чем?

— Доверяй мне. Это все, что нужно.

Поджимаю губы.

— Я даже не знаю, зачем я здесь. Ты бы смог доверять?

Алиш думает несколько секунд. Видимо, пытается представить себя на моем месте. И все-таки выдает:

— Нет.

Тогда о чем вообще разговор? Так и хочу сказать, осмелев вконец, но он продолжает, будто молотком прибивая:

— Но я — не ты.

Никакого превосходства или мягкости в его словах нет. Просто факт, который знаем мы оба. Вот только почему это должно хоть как-то оправдывать действия Алиша?

— А что… мешает тебе сказать? Правду. Если ты и в самом деле не собираешься меня… убивать и… причинять вред, — на последних словах совсем понижаю голос и утыкаюсь взглядом в колени, тиская планшет — хрупкую защиту из микросхем.

Прижимает ладонь к моей макушке, треплет.

— Подстричься не хочешь?

И снова не ответил. Да чтоб тебя…

Ничего не говорю. Молча встаю из-за стола и иду к лестнице. Уже поднимаясь на второй этаж, слышу:

— Я воду согрел. В ванной.

Не забывает про меня. Даже в таких мелочах не нужно ему ничего напоминать каким-то образом. И не скажешь, что у него никогда не было подопечного. Но что у него за тайна такая? Если это тайна вообще. Может, только я один не в курсе.

Дохожу до комнаты, кидаю планшет на матрас и сдергиваю с крючка полотенце. Потом останавливаюсь, снова смотрю на компьютер. Мысленно ставлю галочку: найти всю информацию, какая есть, про паранормов вроде Алиша. Может, у них на генном уровне эта скрытность и нежелание делиться чем-то важным.

В очередной раз оглядываюсь, стараюсь вовремя увиливать с чужой дороги, боясь, что меня собьют, и все-таки добираюсь до одной из пустующих скамеек. Тут много таких, потому что этим работягам присесть некогда — дела-дела-дела. Расслабленно выдыхаю и просто смотрю по сторонам.

На одном из деревьев о чем-то чирикает птичка. Задираю голову, откидываясь на спинку скамейки, пытаюсь высмотреть ее — пеструю и юркую — среди сочной зеленой листвы.

Мне все же слегка неуютно. Я чужой — совершенно не вписываюсь в эту картинку идеального мира. Платон меня никогда не отпускал куда-либо одного, а Алиш — пожалуйста. Будто я обычный, со своими правами, а не ручная собачка. И это странно. Он дает мне почувствовать, каково быть таким же, как все остальные, может быть. «Доверяй мне». Сложно довериться тому, кто зверски убил моего единственного близкого. И кто не откровенен со мной до конца. Но разве не я пытаюсь новую жизнь начать?

Платон мне многое рассказывал. В том числе — и зачем паранормам нужны люди.

— Вы уникальны по своей природе, — говорил он. — Как экзотические животные. Вас не обременяет ноша в виде определенной генетической особенности.

А на мою фразу о том, что все люди «пустышки», он рассмеялся:

— Ты еще так молод… И так поверхностно судишь. Отсутствие дара — тоже дар. Может, когда-нибудь поймешь.

Но в чем тут дар? Я ничего не могу — даже о себе позаботиться. И сейчас запоздало жалею, что не успел спросить у Платона абсолютно все.

Резко поворачиваю голову и отползаю к краю скамейки, когда рядом садится какой-то парень. Тот бросает на меня всего лишь один немного удивленный взгляд, а потом и вовсе перестает замечать происходящее вокруг, вытащив из спортивной сумки ноутбук. Уже собираюсь встать и пересесть на другую скамейку, но внезапно появившаяся мысль — «Я сюда первый пришел», — заставляет меня сидеть на месте. И все равно: буквально кожей ощущаю его присутствие, хотя между нами добрый метр расстояния. Ужасное ощущение, к которому я легко привык с Платоном и кое-как — с Алишем, но никак не со всеми подряд.

Повожу плечом, когда этот парень неожиданно говорит:

— Я могу пересесть.

Перевожу взгляд с растрескавшегося бордюра на него, дергаю уголком губ в попытке невозмутимо улыбнуться. Чувствует меня?

— Ваше право.

Он смотрит на меня еще пару секунд и снова, как ни в чем не бывало, возвращается к ноутбуку.

— Тогда останусь, — и через мгновение: — Когда кто-то рядом, мне уютнее.

Откровенно. Или издевательски. Краснею — почему-то, — и мне становится еще хуже, чем было до этого.

Складываю руки на груди, закидываю ногу на ногу и больше не смотрю в сторону временного соседа. Как нахохлившийся воробей разглядываю других, пытаюсь угадать историю каждого по походке, выражению лица, фразам, которые они произносят в динамик мобильного телефона, чтобы отвлечься от своих идиотских мыслей. Но ничего не получается — для меня они все картонки и абсолютно одинаковы.

Кроме одной. Девушка проходит мимо — очень близко. Чувствую аромат духов, невольно прикрывая глаза, тяну носом и прислушиваюсь к тому, что она говорит. Глянув вверх, замечаю гарнитуру и могу разглядеть лицо. Тем более, девушка останавливается, поэтому можно себе не отказывать… Кожа белая, отчего брови кажутся аккуратными тонкими мазками черной краски, челка в половину лба, дымок теней вокруг глаз, острый нос с колечком пирсинга и подвижные красные губы. Она говорит про ребенка, про то, что он ей необходим, потому что это ее ребенок. И что ей не нужна какая-то там компенсация от… «ублюдочного правительства». Сглатываю на этих словах, отворачиваясь. Но все равно слышу финальную фразу:

— Я вас по судам затаскаю, пока вы кровью плакать не начнете, — так спокойно, словно о будних делах. — Удачного дня.

Жду, что она сейчас пойдет дальше, но нет — подходит, присаживается между мной и тем парнем. Буквально дурею от ее запаха — так близко. И только через несколько секунд понимаю, что эти двое знакомы. Потому что нельзя начать разговор просто так и столь непринужденно.

— Сказали, что все документы подписаны, — голос у девушки становится грубее и в нем сквозит еще больше ненависти, чем до этого, — моей рукой. Конечно, пихать мне эту бумажку, когда у меня схватки, и я ни черта не соображаю — очень хитро. Суки.

— Не волнуйся, — краем глаза вижу, как парень накрывает ее ладонь своей, сжимает. — Ты вообще должна была еще находиться в больнице. Швы зажили?

— Да какая разница?

Он хмыкает.

Я не должен присутствовать, когда они говорят о подобном. Уже собираюсь подняться и уйти подальше, как слышу:

— Твой новый знакомый?

Поднимаю взгляд. Они вдвоем смотрят на меня, словно ждут чего-то. А по черной радужке девушки скользит расплавленное золото. Моргаю, думая, что мне кажется.

— О… — яркие губы образуют кружок.

Она удивлена. И даже немного обрадована, потому что я вижу улыбку.

— Не думала, что встречу человека, — пододвигается, — да еще и без какого-либо присмотра.

Автоматически хочу отодвинуться, но дальше уже некуда — край скамейки.

Вот так и загоняют в угол. Сердце пропускает удар от страха. Но страх какой-то… плавно перетекающий из солнечного сплетения в пах. Жутко и ново. До мурашек.

— Келла, не стоит, — парень тянет ее за локоть, спасая тем самым и меня. — Если ты не видишь охрану, это не значит, что ее нет.

Келла закатывает глаза и подчиняется. А когда они поднимаются, похоже, не может удержаться: подходит близко, наклоняется, упирая руки в спинку скамейки по обе стороны от моих плеч. В таком положении я вижу ее грудь в вырезе кофты и не знаю, куда деть взгляд. Лицо полыхает от дикого смущения, а в паху тянет — сладко-сладко.

— Мы с тобой еще встретимся, мальчик, — Келла улыбается, глядя на меня из-под полуприкрытых ресниц, придвигается еще ближе — успеваю только голову отвернуть, — и ее губы касаются моего виска. Мягкий поцелуй, от которого меня сначала обдает холодом, а потом — жаром. И следом — шепот: — Ты — прекрасное создание.

У меня буквально волосы на загривке дыбом встают от ее голоса и дыхания, а внизу живота будто шарик лопается. Парень уводит Келлу за собой, бросив мне какие-то извинения за поведение своей сестры. Какой еще сестры?..

Кровь шумно пульсирует в ушах, и я никак не могу наладить собственное дыхание. Сглатываю, провожу ладонями по лицу — руки дрожат.

А потом смотрю на ширинку, прислушиваясь к ощущениям. И чуть не выстанываю сквозь пальцы проклятья: я только что кончил.

Этого только не хватало.