Далёкие и близкие (гет)

О Йонаде первым заговорил Спок, напомнивший Леонарду о том, что в ближайшие десять стандартных суток они достигнут точки пересечения с траекторией полёта корабля-астероида.

Суховатое напоминание от Спока неожиданно выдернуло его, завязшего в рутине, на свет. Всё это время события на Йонаде были отдалённым, хоть и бесценным воспоминанием, прекрасной мечтой — и неожиданно быстро возникшая на горизонте возможность встречи словно ударила по голове обухом.

Леонард еле выпроводил Спок из лазарета, отговорившись, что потом обязательно и всенепременно побеседует с капитаном. Тот, правда, не стал дожидаться и вызвал его сам.

— Наша астрофизическая лаборатория регистрирует необычные показатели в том районе, так что, Боунз, вы можете рассчитывать на три дня, — объявил Джим. — И нет, это не в счёт отпуска, это капитанское задание, — он усмехнулся и прибавил — и серьёзно, и мягко одновременно:

— Передайте мою личную благодарность народу Йонады. И, в самом деле, не теряйте времени зря.

Леонард качнул головой:

— Если бы всё было так просто, капитан.

Тот грустно улыбнулся и похлопал его по плечу:

— Нам не положено простых решений, Боунз! Но было бы куда тяжелее, потеряй мы вас.

Если бы не эта странная встреча, его не было бы в живых, — Леонард осознавал этот факт с логической ясностью и почти детским изумлением.

Может быть, потому, что обычно их жизни зависели от капитана, команды, дерзости, удачи… Но редко — от совершеннейшей случайности, от которой слишком веяло сказочным «чудом под Рождество». Наверное, под командованием Джеймса Кирка ему и не стоило бы удивляться, но — позволить себе привыкнуть и принимать случайности как должное Леонард, конечно, не мог.

А то, что центром всей этой сказки явилась прекрасная Натира, его пугало.

По правде говоря, перед самым снижением Леонард позволил своим сомнениям взвиться — и ему даже в малейшей степени идея новой встречи с Йонадой не казалась привлекательной.

Натира, если даже и не сочла его первое появление дурным знаком или вмешательством, давно оплакала Леонарда Маккоя — незнакомца, по странному стечению обстоятельств названного её мужем.

Леонард в самом деле понятия не имел, что ей сказать. Он уходил бороться, он не уходил умирать… И всё же из того немного, что о нём знала Натира, следовал ясный вывод, что при всех параметрах он не проживёт и года.

Леонард с удивлением поймал себя на мысли, что не отказался бы быть оплаканным Натирой. Это было бы, во всяком случае, символично.

Планета, которой суждено было стать новым домом для потомков Фабрини и путешественников Йонады, оказалась вполне обычной планетой класса М; небольшой, но с широким умеренным климатическим поясом — и по всем расчётам пригодной для жизни и колонизации. Первичный анализ, проведённый с орбиты «Энтерпрайз», выявил повышенное содержание железа в органических материях и присутствие редкоземельных металлов в породе, но, на удивление, никаких аномалий.

В любое другое время у Леонарда больше всего подозрений вызвал бы именно этот факт. Но спорить с логикой Спока, возразившем, что учёные Фабрини, запускавшие корабль многие века назад, знали, зачем они это делают, было сложно, и Леонард отступил, слишком погружённый в предстоящую встречу.

Он был уверен, что встреча получится странной, неправильной — и всё же когда они транспортировались своей маленькой делегацией на поверхность и их немедленно провели к верховной жрице, ощущение было, словно их долго ждали, как заплутавших родных.

Натира — цветущая, кажется, ещё больше, чем сохранила её образ память Леонарда, приняла их с мягкой улыбкой, сойдя со ступеней небольшого строения, архитектурой напоминавшего их пресловутый Оракул. «Храм, может быть», — мелькнула мысль в его сознании, и тут же исчезла, когда приблизилась Натира, и он почтительно опустился перед ней на колено.

* * *

Она ошибалась слишком долго — всю свою жизнь, ошибалась в Оракуле и истинности его слов, но ничем, кроме высшего промысла, не сумела бы объяснить появление на Йонаде доблестного капитана Кирка и Маккоя, сразу захватившего все её мысли.

И нет, ей не мерещилось: высшие силы, направившие их к новой земле, привели сюда Маккоя.

— Я молилась о тебе, — произнесла Натира, спустившись к нему из храма, и опустилась на колени следом за ним, чтобы взять в ладони его лицо. — Я молилась о том, чтобы ты без опаски прошёл всю вселенную и увидел Новую Йонаду.

— Маккой, — прошептала она его имя, откликнувшееся в груди болезненным трепетом. — Пусть благословят тебя создатели.

Он медленно, не отпуская взгляда, отнял её руки от лица и крепко прижал к губам.

— Я рад, что мне выпал шанс увидеть ваш мир, — его голос звучал хрипло, но искренне.

— Маккой, — повторила Натира и, потянувшись, поцеловала его в лоб. — Пусть Новая Йонада будет домом тебе, как нам, где бы ты ни был.

Она встала, одновременно поднимая его на ноги, и протянула обе руки, сжимая его ладони:

— Если ты позволишь, я хочу показать тебе наше поселение.

Он ступал без боли и во взгляде его таилась жажда действия. И пусть Натира вела его по своей земле, Маккой перехватил её руку, бережно и с почтением придерживая.

Сердце Натиры пело. Он жил — в её памяти Маккой умирал, сражался, но с неизбежностью слабел и глаза его подёрнула лихорадочная тусклая дымка. Но он жил — и шёл рядом с ней, чуть позади; шёл легко, и ей не требовалось спрашивать, чтобы знать: Маккой нашёл своё лекарство.

— Нам ещё так много предстоит сделать, — Натира обвела взглядом раскинувшийся в долине город. — Это лишь первый шаг в бесконечном путешествии. Но наш народ ждал этого столько поколений…

Она умолкла, ощущая, как не хватает слов, и благодарно улыбнулась Маккою, который понимающе провёл пальцами по её запястью.

— Мы долго считали Йонаду планетой, но теперь я вижу разницу, — Натира простёрла руку к сходящейся на горизонте горной цепи, окутанными, будто облаками, лесными шапками. — Я люблю Йонаду, но этот мир кажется мне самым удивительным чудом вселенной… Верно, ты видел и более поразительные вещи, — добавила она, обернувшись к Маккою. Он кивнул, улыбаясь уголком рта:

— С каждым световым годом вселенная преподносит нам всё больше сюрпризов. Но Новая Йонада действительно прекрасна — и неповторима, так что я не могу отрицать твою правоту.

— Что же привело ваш корабль сюда?

— Долг исследователей, — Маккой вглядывался в неё, словно они были опутаны невидимыми нитями, — и я не мог не сказать спасибо.

Он добавил, немного помолчав:

— Я жив сейчас лишь благодаря тому, что мы встретили на пути ваш мир — и тебя.

Целое мгновение ей хотелось спросить, не достиг ли Маккой наконец своей цели — не вернулся ли он, устав от долгих странствий.

И вместо этого спросила:

— Когда ты должен уйти?

— У меня есть три дня, но я не могу злоупотреблять гостеприимством Новой Йонады…

Натира остановила его, приложив ладонь ко рту.

— Я буду счастлива, если ты решишь провести эти три дня здесь.

— Почту за честь, — ответил Маккой, и взгляд его потеплел, избавившись от неуютного волнения.

— Пойдём, — Натира вновь потянула его за собой, — не только твою судьбу изменила наша встреча — я хочу отблагодарить вас за спасение нашего мира.

* * *

Новая Йонада не напоминала царство Эдема, не сводила с ума экзотической красотой, и напротив — её леса не кишели ядовитыми гадами и хищным зверьём, а растения, которые народ Йонады выбирал на будущие посевы, действительно были съедобны.

“Таких чудес не может быть”, — зудел внутренний голос, и Леонард снова и снова сверял факты. Он захватил с “Энтерпрайз” трикодер и даже обратился к Споку с просьбой просматривать полученные данные. Чувство ответственности это было или жгучий страх — Леонард не вникал, но в рассказы Натиры вслушивался со всем вниманием, не то боясь, не то надеясь услышать косвенное подтверждение своих подозрений.

Однако Натира — спокойная и величавая — говорила лишь о благодарности, рассказывала о строительстве города и о том, как они надеются потом построить свои корабли — на технологиях их старого “мира”. После всего случившегося, после того, как рухнул её мир, она говорила с осознанной и несгибаемой уверенностью, — и Леонард не мог ею не восхищаться, продираясь через могучую пелену накопленного скепсиса.

Они прошли мимо ферм, теплиц и завернули в больницу — Леонард был почти уверен, что здесь-то, в его епархии, идиллию наверняка нарушит какая-нибудь мерзкая зараза. Но Новая Йонада вновь и вновь опровергала его подозрения, словно потешалась.

— Повышенный процент металлов в почве ведёт к дисбалансу и нарушению обмена веществ в ваших организмах, — вывел он, осмотрев немногих больных, лежавших в госпитале — на удивление немногих, при таких-то выводах.

Натира не выглядела даже удивлённой.

— Мы не делали таких подробных анализов почвы, но мы нашли растения, которые помогают прийти в чувство. Несчастные, которых ещё не выписали, просто отравились сильнее прочих — они работали в карьерах, и теперь я понимаю, почему по ним ударило сильнее всего, — глаза её чуть осветились печалью, но голос остался спокойным.

Леонард пожал плечами, чувствуя, как, несмотря на хорошие вести, его затягивает в омут нервозность. Он проверил трикодер и украдкой оглянулся на Натиру, которая вела тихую беседу с больничными целителями.

Жители Новой Йонады на самого Леонарда реагировали странно — во всяком случае, не так, как он бы ждал — хоть и не так, как надеялся. Они не приближались к нему, а с почтительного расстояния рассматривали оценивающе — и это, пожалуй, заставляло мучительно ёрзать.

Что взять с него, непонятного пришельца с космического корабля далёкой Федерации; он никогда не появится, скорее всего, на этой планете — да и статистика Звёздного флота не в его пользу, разве что наличие в командирах Джима Кирка внушало оптимизм.

Нет, дело было, конечно, не в Леонарде, но в том, что по городу его провожала сама верховная жрица, и не нужно было быть культурологом, чтобы переоценить важность этого жеста.

Натира, позволявшая чужестранцу касаться её, говорившая с ним, как с равным, напоминала своим подданным (последователям? Леонард так и не разобрался в их проклятой иерархии), что рядом — её законный супруг.

И это было бы чертовски лестно, если бы Леонард не видел во время пятилетней миссии, чем заканчиваются реверансы чужим расам в сложные для общества моменты.

— Кажется, не все одобряют твой выбор, — заметил он, когда после экскурсии, неожиданно занявшей целый день, они вернулись к храму.

— Мой выбор предопределён судьбой, — возразила Натира мягко, затягивая его за собой в прихрамовый комплекс.

— Судьбой, которую высказывал Оракул? — Леонард не удержался, но она лишь коротко рассмеялась:

— Оракул не был божеством; он был инструментом. Но я не верю, что могла встретить тебя случайно, муж мой.

* * *

Быть может, обряд на Йонаде не был завершён. Быть может, тот ритуал не совпадал с привычными жителям Федерации. Быть может, для Маккоя в их узах не было никакого смысла — на расстоянии световых лет и даже без взаимных обещаний встретиться вновь.

Маккой был слишком честен, чтобы не сказать о том, что их связь ему в тягость, но был и слишком верен, чтобы остаться с ней. Это была та черта, за которую Натира негласно и почти молитвенно благодарила его.

Но Маккой всё же ни словом не обмолвился об их союзе — и Натира не стала настаивать, предоставив ему отдельные покои.

— Значит, теперь ты — правительница Новой Йонады, — констатировал Маккой, задумчиво водя подбородком по сложенным в замке пальцам. — И, вероятно, тебе однажды понадобится подходящая партия.

— По статусу на Йонаде мне нет равных, — легко возразила она. — Это бессмысленное решение.

— Неужели старый деревенский врач из другого конца галактики подойдёт лучше? — поддразнил Маккой, устало растирая переносицу пальцами. — Ты ещё очень юна.

— Какое значение может иметь мой возраст, если я — верховная жрица? — Натира остановилась у окна: в проёме было видно, как зацветает огнями город. — Мой выбор не оспаривается. Раньше — не оспаривался вовсе.

— Вся твоя жизнь — здесь, — тихо проговорил он. — Вся твоя жизнь и будущее, которое только возможно. Место мужа — рядом с женой, но моё — на другом краю Млечного пути. Да и разве сумел бы твой народ принять ученика-чужеземца?

— Они приняли вас как спасителей Йонады — и примут тебя в любом качестве, — отрезала Натира, инстинктивно вздёрнув голову.

— Об этом забудется, — Маккой махнул рукой. — Забудется, как о том, что вы добирались до цели многие десятилетия… Освоение Новой Йонады требует многих сил — и однажды их оценят куда больше, чем старые легенды, случайные встречи или восторженные порывы.

— И тебе, — добавил он с нескрываемой грустью, — многого предпочтут не прощать.

— Если так и случится — когда-нибудь в далёком будущем — значит, я ошибусь достаточно, чтобы принять на себя этот гнев, — на долю мгновения в его взгляде вспыхнул яростный протест; вспыхнул — но не прорвался, угаснув под навалившейся дымкой — обречённости?

— Мир не так справедлив, Натира, — произнёс Маккой вслух, будто взвешивая каждое слово. — Не бывает, чтоб всё в нём связывалось так… логично.

— Между возможной несправедливостью будущего, которая ещё не случилась, и несправедливостью, которую ты требуешь к себе в настоящем, я выберу первое, — в тишине её слова прозвучали, как клятва, и Натира вздохнула свободно, увидев, как печальная и тёплая улыбка смягчила черты лица Маккоя, смирившегося с её решением.

— Но твоя судьба, — продолжила она, — ждёт тебя не на Йонаде, и я никогда не потребую, чтобы ты остался, Маккой, как не потребую верности нашему случившемуся союзу. Я не знаю твоих законов, но, должно быть, они немало отличаются от Новой Йонады.

— Натира… — он выдохнул её имя, потерянный и метущийся. — Я могу не вернуться больше никогда: космос слишком велик, слишком непредсказуем, и я не могу обещать тебе того, что было бы справедливо от меня ждать.

Она подступила к нему вплотную, приподнимая ладонью его подбородок.

— Маккой, — позвала Натира вполголоса. — Ни в первую нашу встречу, ни когда-либо ещё я не буду ждать того, что не может быть обещанно. Но ты уходил, не слишком надеясь на жизнь — и вернулся, не обещая; и за то благодарность моя безмерна, — она обняла его голову, притягивая к себе и целуя в лоб. — Отдохни, Маккой.

«У нас есть ещё два дня».

* * *

Апартаменты ему выделили, как почётному гостю: не хуже, чем настоящему дипломату. Но хотя это было проявление заботы и уважения, Леонард ощущал себя не в своей тарелке — особенно чётко почувствовав неуютную нервозность, когда остался в одиночестве.

Вся комната и кровать — ничего особенно выдающегося в ней, конечно, не было, но в сравнении с койкой на «Энтерпрайз» размеры у неё были царские, — казались чрезмерными, и Леонард ворочался беспрестанно, периодически утопая в грызущем его почти весь день чувстве вины.

Трое суток, одни из которых были уже растрачены. У него было трое суток перед тем, как «Энтерпрайз» на всех парах умчится от Новой Йонады в неизвестность.

И в эти три дня Натира согласна была видеть его рядом.

Целых три.

Леонарду вспомнилась их первая встреча — короткая, но как же много довелось ему ощутить и пережить в тот день!

Может быть, безрадостно прожитый день был не таким уж незаслуженным для Леонарда, но никак не для Натиры.

Он вскочил ни свет, ни заря, провалившись в сон под утро и не проспав толком положенных часов, но проснулся неприлично бодрым, как будто организм сам пытался наверстать упущенное.

Натира встретила его, свежая и светлая, радостно улыбнувшись; Леонард ответил тем же и предложил локоть, чтобы опереться.

В подсознании — в какой-то его неизбывной паранойе — Новая Йонада всё ещё чудилась Леонарду тайно враждебной, но эти мысли он с усердием отталкивал, каждый раз, засомневавшись, украдкой поглядывая на Натиру и выдыхая свободно, заметив её улыбку.

И следом за её задумчивыми и заботливыми взглядами Леонард начинал любить этот непонятный ему пока мир, рождающийся заново.

Жителям Йонады не было легко: планета, дикая и необузданная, проверяла их на прочность, размывая дороги, опустошая те немногочисленные поля, которые в порядке эксперимента уже успели засадить. И всё же природа теснилась, уступая нехотя и понемногу, чужому упрямству.

Необжитый уголок, где даже Леонард невольно чувствовал себя первооткрывателем.

— Мы учимся говорить с нашим миром, — сказала как-то Натира, и на мгновение ему показалось, что больше, чем красивая метафора. Если раньше божеством Йонады был Оракул, теперь им была сама планета. Леонард никогда не был религиозен, предпочитая обходить этот щекотливый вопрос стороной, но молчаливые молитвы Натиры — молчаливые, и вместе с тем ежесекундные, — в его понимании заслуживали того, чтобы их услышали.

Дело близилось к ночи; из распахнутого окна открывался вид на закат, и голова то и дело скатывающейся в дрёму Натиры опустилась ему на плечо. Леонард приобнял её за талию, устраивая поудобнее, и она встрепенулась, виновато улыбаясь.

Леонард удержал её, не давая вскочить с места.

— Я благодарен тебе за заботу, — начал он, — однако я должен попросить прощения. Там, откуда я родом, считается категорически неправильным обречь жену на ночь в одиночестве. Если ты позволишь, я бы хотел исправить это упущение.

Натира коснулась его губ — впервые с тех пор, как он ступил на землю Новой Йонады; и протянула руку, позволяя вести

* * *

Она всегда знала, что Маккой принадлежит другой расе, другой культуре — было бы сложно забыть об этом, когда он прилетел на космическом корабле. Люди — так называл Маккой свой народ — были похожи на жителей Йонады. Их кожа была чуть смуглее, их язык — другим, но смотря друг на друга они видели больше общего, чем различного.

Его рука, лежавшая на её груди, обхватывая за плечо, казалась горячей. Натира протянула ладонь, касаясь того места, где должно было быть человеческое сердце, и замерла, закрывая глаза.

Сердце Маккоя колотилось быстро, будто нещадно подгоняемое, будто рвалось из груди — и Натира сильнее прижала руку, словно пытаясь успокоить его неугомонную душу.

И задержала дыхание, когда его пальцы аккуратно погладили её и легли поверх тёплым грузом.

Маккой говорил немного — и ещё меньше говорил о чувствах, но от этого неосознанного жеста у неё сбилось дыхание от нахлынувшей нежности. Пусть он должен был уйти — далеко, безоглядно, пусть, — этих трёх дней любви было достаточно. И этого мгновения — достаточно, чтобы знать о его любви и верить в неё.

Натира повернулась, лбом упираясь в его плечо: твёрдое, горячее и чуть солоновато пахнущее. Он не принадлежал её народу, умиротворённо думала она, убаюкиваемая их ритмично совпадающим дыханием, но сейчас для неё не было никого ближе.

На сей раз раньше поднялась Натира, только почувствовав восход солнца.

Утро она обычно начинала с молитвы — и теперь тоже бесшумно выскользнула из-под руки Маккоя, села на колени и опустила голову, сжимая ладони в просительном и благодарственном жесте.

Его шаги глуховато приблизились и замерли.

Натира обернулась, улыбаясь нерешительно застывшему Маккою.

— Я не хотел нарушать твой ритуал, — произнёс он, смутившись. Она легко мотнула головой и кивком пригласила сесть рядом.

— Могу я попросить тебя кое о чём? — Натира дождалась, пока Маккой опустится на пол напротив неё, скрестив ноги. Он вздёрнул бровь.

— О чём угодно; если я только буду в силах выполнить твою просьбу…

Она жестом прервала его тираду:

— Не соглашайся, не услышав вопроса. Я не хочу, чтобы ты соглашался только из-за чувства долга или скоропалительного обещания. Я хочу, чтобы твой ответ был добровольным.

— Я весь внимание, — Маккой выжидающе молчал.

Натира, чувствуя, как начинают одолевать её сомнения, резко протянула руку, ухватываясь за кончики его пальцев и принимаясь гладить каждую фалангу.

— Я прошу тебя о ночи любви, муж мой, — проговорила она, всматриваясь в лицо Маккоя. — И новую жизнь.

Он молчал — долго, мучительно, но не отводя взгляда.

— У тебя не будет пути назад, — произнёс Маккой наконец.

— Его никогда не было.

— И я не знаю, насколько мы вообще… похожи в этом смысле, — он вздохнул и потёр виски. — И, чёрт возьми, это просто отвратительно: оставить тебя одну в таком положении… Мне хотелось бы верить, что я на такое не способен.

— Кто-то должен будет продолжить моё дело, — она ощутила вдруг, как её тянет вниз усталость. Сколько Натира думала о том, что ждёт Новую Йонаду, сколько отвергала с негодованием мудрых советов… И совсем не надеялась увидеть Маккоя.

— Я хотела бы разделить эту новую жизнь с тобой, — повторила она. — Я хотела бы, чтобы ты не остался одним воспоминанием в моём мире.

Он оказался вдруг совсем рядом, у самого её лица, касаясь горячими пальцами её щёк.

— Если бы я мог остаться с тобой, — пробормотал Маккой, целуя её виски, скулы и уголок рта. — Прости, — его рука опустилась, нащупывая ладонь Натиры, — прости.

— Я не хотел бы оставлять и тебя, но ребёнок… Это слишком бесчестно по отношению к нему, и я не стал бы его винить, если бы потом на всю жизнь он проникся к человечеству большой нелюбовью, — он, должно быть, шутил, но в голосе его не чувствовалось юмора.

— Прости, — повторил Маккой, прикасаясь губами к её волосам. — Прости, но я не могу дать тебе того, что должен.

Она попыталась помотать головой, но только упёрлась ему в грудь:

— Я не должна была просить о подобном.

В горле ворочался неприятный комок.

— Я был польщён, — Маккой приподнял её подбородок и крепко поцеловал. — Это не утешение, но если бы ты только знала, как я хочу согласиться.

— Но сегодня — если таково будет твоё решение — я хотел бы быть с тобой, — он по очереди поднёс к губам оба её запястья, — как положено мужу.

* * *

Леонард понятия не имел, как на Йонаде считают возраст, и всё же рядом с Натирой он подумал — мимоходом, с печальной иронией — что не зря называет себя старым сельским доктором: такой юной, такой невозможно юной для своего проницательного взгляда и лучистых глаз, она казалась. Но в следующее мгновение эти лучистые глаза вспыхнули улыбкой при взгляде на него, и Леонард поклялся бы в тот момент, что уже давно не ощущал себя столь молодо.

Натира, медля и ожидая его реакции, стояла перед ним, обнажённая и расслабленная, и лишь взгляд её неотрывно исследовал Леонарда.

Он шагнул к ней, обнимая её спину и широко проведя руками по выступающим лопаткам и позвоночнику. Ладонь Натиры легла ему на грудь над самым сердцем, задевая ключицы, и она первая приникла к нему, целуя.

Леонард приподнял её, перехватывая одной рукой под ногами, и перенёс на постель, едва удерживая равновесие, чтобы не повалиться следом.

Натира поймала его взгляд и улыбнулась, протягивая обе руки и гладя Леонарда по волосам. Он на миг закрыл глаза, глубоко вдыхая, и сместился ниже, склоняясь над ней и бережно взяв в руки небольшую стопу.

Подушечками пальцев Леонард обвёл контур пятки и бережно обмял пальцы ног, по одному, пощекотал выпирающие косточки, после чего осторожно коснулся губами лодыжки, чувствуя, как расслабленно дышит Натира, доверяясь его рукам.

Он дотянулся до нежных внутренних изгибов под её коленями, проглаживая их ладонями, и аккуратно развёл ноги, целуя и чуть потягивая губами кожу на бёдрах. Его рука скользнула между мягких половых губ, и Леонард осторожно обвёл пальцами влажные внутренние стенки, одновременно легко целуя Натиру в живот затем, подтягиваясь выше, — в ключицы и, наконец, прижимаясь губами к самому основанию шеи, заставляя её тихонько охнуть.

Пальцы Натиры сжались на его плечах, другая её ладонь упёрлась в живот, рассеянно и будто бы бессистемно скользя по напряжённым мышцам. Леонард вздрогнул, когда её рука — прохладная даже сейчас — обвила разгорячённую кожу, массируя плавными движениями.

— Маккой, — шепнула она, чуть вырываясь из объятий, чтобы прильнуть к его кадыку — к подбородку, к линии челюсти, к уху, — и едва-едва слышно всхлипнула.

Он крепко прижал её свободной рукой к груди, словно баюкая и продолжая целовать шею и плечи.

Никто из них не произнёс и слова до самого рассвета.

Разморённые, сплетённые воедино, они так и не заснули, молча вслушиваясь в дыхание друг друга и тишину ночи на Новой Йонаде.

Натира полулежала у него на груди, бездумно ероша волосы странно изогнувшейся, почти вывернувшейся рукой.

— Я люблю тебя, — произнёс он слегка охрипшим голосом, почти шёпотом, и, на ощупь найдя под одеялом её ладонь, кажущуюся слишком холодной, сжал в своей.

Она приподняла голову, в слабом красноватом свете восходящего солнца находя взглядом его лицо, и поцеловала в лоб, после чего вновь легла на него, прижимаясь щекой к груди.

До того, как солнце встало окончательно, оба они больше не шевелились.

* * *

Маккой обещал вернуться; обещал сделать всё возможное — лишь бы вернуться.

Натира улыбалась и целовала его горячие пальцы.

— Не клянись в том, что тебе не подвластно, — повторяла она, и Маккой морщился — сердито и виновато одновременно.

“Через год, или через десять лет — если бы ты только вернулся…”

Натира резко оборвала мысль и со вздохом прикрыла глаза.

— Но знай, что тебя всегда будут ждать на Новой Йонаде.

Маккой покачал головой и мимолётно коснулся её виска:

— Если уж ты просишь не давать обещаний — не давай их и сама. Я не хочу ничем связывать тебя; никаким долгом — этого у тебя без меня хватает с лихвой.

Он усмехнулся своим мыслям и опустил руку.

— В космосе слишком много всякого может случиться, чтобы вообще давать обещания. И всё-таки… Я бы хотел вернуться. Может быть, хоть как-то загладить вину за долгое отсутствие, — Маккой попытался пошутить.

Она обняла его, утыкаясь лбом в лоб.

— Каким бы ни был твой путь и на каком краю вселенной ты бы ни оказался, я благодарна и за нашу встречу, и за эти три дня.

«Муж мой», — хотела бы добавить Натира, но сейчас, перед расставанием, это не имело никакого смысла.

— Береги себя, — Маккой разгладил пальцами её скулы, словно пытаясь заставить уголки её рта приподняться, и на одно мгновение ещё раз прижался к губам. — Спасибо. За всё.

«И я вернусь, чего бы это не стоило», — читалось в его взгляде, таком же решительном, как тогда, когда в первый раз Натира провожала Маккоя бороться за жизнь.

— Я буду молиться за вас, — наконец сказала она на прощание, отступая на шаг.

Он кивнул, еле заметно, и вытащил коммуникатор, связываясь с кораблём. Натира мягко улыбнулась — и Маккой растаял в воздухе.

Она опустила голову и стиснула пальцы до болезненного хруста.

«Пусть эта вселенная будет на твоей стороне, — мучительно подумалось ей, — пусть она проведёт тебя до края и обратно невредимым, Маккой».

Если бы она могла, она молилась бы о его возвращении, но, пожалуй, об этом бессмысленно было молить богов и вселенную.

Натире вспомнилось яростное обещание Маккоя, и она не сдержала улыбки.

Что же, ей оставалось лишь довериться ему.