Слабость (гет)

До Рождества оставалось четыре дня.

Лондон превратился в сплошную слякоть, лужи и темно-серые стены. Несмотря на близость Рождества, ни в одном окне не светились огоньки, не виднелось ни намека на украшения. Фонари в маггловском районе слабо мерцали, порой на несколько секунд угасая, и ходить можно было хоть с закрытыми глазами: разницы — никакой. Серая пустота, непроницаемая, как никогда. И только иногда можно было углядеть чуть более темные или чуть более светлые отражения в лужах.

Хорошему настроению такая погода не сопутствовала, но оно и не было нужно. Там, куда направлялся Гарри, настроение отсутствовало вообще. Всеобщим состоянием заведовали дементоры, свистящий ветер и шум разбивающихся о скалы волн.

Северное море было неспокойно. Портал выбросил Гарри к подножию холма, и он несколько секунд стоял на месте, запрокинув голову и вглядываясь в возвышающуюся над ним крепость.

Не так он представлял себе предрождественские деньки в первый год победы.

Конечно, многое было "не так", начиная с состава компании, в которой Гарри проводил праздники, точнее, с полного отсутствия компании. И дело было даже не в том, что он уехал из Норы. Больше не было — вообще не было, не существовало — Фреда. Ремус с Тонкс теперь не могли заглянуть на огонек. Букля больше не пугала по ночам хрустом печенья, и после сна больше нельзя было столкнуться с пристальным взглядом Добби.

В чьих-то семьях потери были еще больше, но Гарри предпочитал об этом не думать. Конечно, то, что он мысленно распространял потери только на свой круг знакомых, не воскрешало чужаков, но было легче думать, что в остальных частях магического мира все гораздо лучше.

Легче — и более эгоистично.

Кто-то, кажется, Гермиона, сказал ему, что пришло время подумать, наконец, о себе. Что ему положено побыть эгоистом. Как это соотнести с тем, что он думал и чувствовал в отношении себя, Гарри не знал. Что ему нужно было делать по-другому? В каком из ушедших в прошлое случаев он поступил бы иначе, если бы мог?

Так или иначе... о тех, кто был ему близок и дорог, он не мог не думать.

Кажется, это и привело его накануне Рождества в самое мрачное место Англии, но в этом Гарри никому не признавался. Даже самому себе не мог полностью дать отчет в том, что делает и, главное, почему.

"Близок"? "Дорог"?

Он не мог, ну не мог назвать Паркинсон такими словами. Не мог ведь?

Она была еще одним чужаком. Выжившей в сражениях, пережившей смерть и аресты друзей и родственников девчонкой. Она шесть лет насмехалась над ним и его друзьями, да что там, она всего полгода назад предлагала сдать Гарри Волдеморту! Какой же это "близкий и дорогой человек"...

Она никогда не говорила, что ею двигало в то время. Она вообще ничего не говорила на допросах, отмалчиваясь и лишь изредка выплевывая не слишком колкие ругательства. Упрямо сверлила глазами стену, пока раздраженный аврор закидывал ее вопросами, и визжала так, что уши закладывало, когда ее волокли по коридорам, — Гарри слышал этот визг только однажды, но ему хватило.

Что изменилось? Когда что-то изменилось?

МакГонагалл надавила на Кингсли, сказав, что старшекурсники-слизеринцы были лишь детьми, на которых слишком многое свалилось, и отправила их под присмотр. Каждому досталось по наблюдателю, в основном — из спокойных и неконфликтных ребят, как правило, с Хаффлпафа, ведь все прочие этих "детей" живьем бы съели. МакГонагалл сама разговаривала с каждым, кому хотела поручить такого вот подопечного, и очень долго решала, как организовать этот надзор.

Наверное, Гарри должен был чувствовать хоть некоторую вину, когда спутал ей планы, вызвавшись поучаствовать в этом деле. МакГонагалл не собиралась подпускать его близко к чему-либо, хоть отдаленно напоминающему дела. Тоже, наверное, считала, что ему пора подумать о себе, — вот только так поступить Гарри не мог. Нужно было себя чем-то занять.

Именно поэтому в сентябре к нему переехала Панси Паркинсон.

В дом на Гриммо он не решился вернуться: там оставалось слишком много призраков прошлого, комнаты нужно было проверить на темную или просто не слишком доброжелательную магию... да и вообще, Гарри никогда особо не нравился этот дом и жить он там не собирался. Поэтому снял квартирку в Лондоне, в маггловской его части, несмотря на всеобщее сопротивление, и решил засесть там. Летом он, конечно, почти все время проводил в Норе, даже оставаясь там ночевать, — но лишь до тех пор, пока Джинни не пришла в себя после смерти Фреда и не объявила, что больше не может мириться с причудами Гарри. Что именно в его поведении было причудами, Гарри спрашивать не стал. Его любовь — да и была ли она любовью? — к Джинни потухла, уступив место смертельной тоске и постоянному опасению за психическое здоровье мучившей себя девушки, и Гарри предпочел отдалиться.

Рон это не понял и не принял, более старшие Уизли тактично решили не вмешиваться, и в конце августа Гарри забрал то немногое, что называл своими вещами, и приволок их в квартирку. В Норе после его ухода стало еще тише и тяжелее — Гермиона не поленилась ему об этом сообщить. Гарри ждал от нее упреков, но она только сказала, что это не его вина, что всем нужно придти в себя...

Может, было бы лучше, если бы она осыпала его этими самыми упреками, может, тогда он собрался бы с силами и пошел восстанавливать мир и равновесие в клане Уизли.

Но Гермиона лишь печально вздохнула, добавила что-то незначительное и тихо ушла, а он слишком устал от хлопот в бытовой жизни и от безделья в жизни преобразовательно-спасательной, так что не стал ничего делать. По нему самому в Норе никто не скучал, им недоставало лишь того призрака спокойствия и гармонии, что была раньше, и Гарри довольно быстро даже перестал думать о том, что было бы, если бы он остался.

А в сентябре к нему переехала Панси Паркинсон.

Она постучала (или, скорее, поколотила) в дверь ранним утром, уронила на пол небольшую плотно набитую сумку с вещами и всучила Гарри помятый конверт с письмом от МакГонагалл.

— Можешь устроиться на диване, — неловко предложил Гарри, закрывая дверь.

Паркинсон пожала плечами и безэмоционально выплюнула:

— Можешь катиться к черту.

В ней не осталось ни капли желания что-то делать, даже ругаться и оскорблять его. Она лишь иногда поджимала губы или бормотала какие-то не слишком лестные комментарии, но практически сразу вжимала голову в плечи и обнимала себя руками, словно желая свернуться в клубок, стать меньше и скрыться от чужих глаз.

Эта Паркинсон была еще хуже, чем невыносимо бесящая «малфоевская подпевала», которую Гарри знал во времена учебы. Точнее... видел, ведь он вряд ли ее знал. Хватало того, что она крутилась рядом с Малфоем и разделяла его взгляды.

Та девчонка, которая жила теперь в его квартире, под его надзором, была другой. И Гарри часто казалось, что не летние события, следствия и аресты были этому причиной. Может, она всегда была другой?

Узнать это он не мог, да и не слишком-то хотел. Вот еще. Она практически всегда у него на виду, не совершает никаких безумств, соблюдает все условия пребывания под надзором, а не в тюрьме, — а больше ничего от нее и не требуется.

Казалось бы, все шло неплохо. К октябрю Гарри наловчился жить в послевоенном мире, проводить время на территории магглов и даже придумал, чем занять свой досуг. На дополнительный седьмой курс в Хогвартс он не стал проситься, не вняв доводам Гермионы, но пробелы в своих знаниях и способностях чувствовал и был не прочь заполнить. Иногда у него возникали шальные мысли окончательно податься в неволшебное общество — найти работу, подобающую восемнадцатилетнему парню, восполнить пробелы в образовании… Но он все еще был героем, от него ждали чего-то, требовали чего-то, и скрыться вот так он не мог. К тому же, все еще оставалась возможность податься в Министерство Магии, в аврорат или в какой-нибудь отдел правопорядка, где Гарри мог бы мирно продолжить бороться за справедливость...

Он не хотел.

Он совсем недавно прикончил сумасшедшего маньяка, охотившегося на него всю его жизнь, и даже не представлял, что делать с собой, со своей жизнью... У него было влияние, какой-то вес в обществе, а ведь он понятия не имел, на что его употребить. Ему было, черт возьми, восемнадцать лет. Пусть он и повзрослел раньше, чем его ровесники, но он все еще оставался подростком. Какой аврорат, какие отделы правопорядка, о чем вы...

Нужна была пауза. Хотелось немножко мира, в котором его лицо не смотрело с каждой страницы, вымученно улыбаясь, и немножко нормальной жизни.

Гермиона предлагала ему куда-нибудь съездить, посмотреть мир, но делать это в одиночку Гарри никак не хотел, а брать с собой было некого. Та же Гермиона была увлечена игрой в любовь с Роном, сам Рон отпадал, как и Джинни, а кто-то другой... Гарри всегда чувствовал друга в Невилле, да и Луна казалась понимающим и принимающим его человеком, но они все же не были настолько близки. Он вряд ли смог бы им объяснить даже свои кошмары — точнее, смог бы, они бы поняла, — но не хотел.

А больше никого и не оставалось.

Точнее...

Оставалась ночующая в его гостиной Паркинсон. За которой нужно было не только наблюдать, но и которую, по-хорошему, стоило бы попробовать оживить. Она же тоже... недалеко от него ушла. Конечно, с маньяками она не разбиралась — за ней никакие маньяки и не охотились, — но она тоже многое потеряла и тоже была внутренне старше других. МакГонагалл сообщила Гарри, что мать Паркинсон ушла из семьи, когда Панси было шесть — достаточный возраст, чтобы помнить, но не очень понимать и развить в себе комплексы и сомнения в том, что она — достойное любви человеческое существо. У мистера Паркинсона были долги, слишком большой запас алкоголя и явные проблемы с пониманием дочери и вообще того факта, что она есть. Насколько Гарри понял, с четырнадцати лет Паркинсон не бывала дома, на каникулах оставаясь у Малфоев или Ноттов. Попала под дурное влияние?

В любом случае, она выжила, сохранила более или менее трезвый разум и явно была еще пригодна к жизни в обществе. А Гарри...

Кто-то, кажется, Гермиона, сказал ему, что пришло время подумать, наконец, о себе. Что ему положено побыть эгоистом.

Он решил, что попытка привести в чувство единственное человеческое существо, которое точно проживет с ним еще хотя бы полгода, может считаться за эгоистичную: ему же самому будет комфортнее.

Самой Паркинсон комфортнее явно не было. Разговорить ее почти не удавалось, заставить помогать с вопросами по учебе — тоже. Вытащить ее на люди? У Гарри бы рука не поднялась.

Панси так бы и осталась, наверное, бессловесным полупривидением, если бы не подошел срок подвести некоторые итоги и навестить аврорат.

Именно тогда Гарри и услышал визг, увидел упрямо сжатые губы и бешеные глаза и понял, что Паркинсон еще очень даже жива.

Именно в тот вечер она впервые высказала предпочтение одного блюда другому, когда он затащил ее в продуктовый магазин в маггловском квартале.

И именно в тот вечер она чуть не пырнула Гарри ножом, когда готовила и, задумавшись, не услышала ни шагов, ни оклика.

Он отшатнулся назад, выставив перед собой руки. Коротко пронеслась мысль — неужели все еще нужно постоянно носить палочку с собой? — потом он подумал, что даже с палочкой ничего не успел бы сделать, так что ее отсутствие в кармане ничего не меняет... И лишь через несколько секунд понял, что Паркинсон не нападает, а стоит и пялится на него широко распахнутыми глазами, в которых плещется испуг.

Она явно поняла, что он пришел в себя после короткого шока, и сделала полшага назад, отдернув руку назад и одновременно опуская нож. Перехватила рукоятку и осторожно положила его на столешницу.

— Я не хотела... я не... я ничего не пыталась... — забормотала она.

— Ш-ш-ш, спокойно, — такая реакция и бегающие глаза Панси насторожили. — Паркинсон...

— Я не специально! — издала полувопль она. — Не надо... не надо.

— Я ничего не делаю. — Гарри пошевелил руками, которые все еще держал перед собой. — Все в порядке. Ничего не случилось. Ты просто инстинктивно отреагировала, так? Это нормально после... ну, после.

И тогда Паркинсон почему-то разрыдалась.

Успокоилась она очень нескоро. В ход пошел плед, с которым она устроилась на диване, несколько чашек чая и очень неловкие "Ч-ш-ш, все хорошо" от Гарри. Он никогда не умел успокаивать, а Панси толком и не знал — не понимал, что ее приведет ее в более нейтральное расположение духа.

Где-то между всхлипами она успела наговорить много всякого. Что ей нельзя совершать никакие действия, хоть как-то направленные против него ("А то я бы даже говорила побольше" — какое-то подобие улыбки, первое за все время, что она прожила у Гарри). Что ее не волнует, подведет она МакГонагалл и Кингсли или нет, но иметь какое-то будущее все-таки хочется. Что ей абсолютно наплевать на судьбы однокурсников, а если они выйдут сухими из воды, ей будет даже хуже. Она дружила с Малфоем... скорее, слушала Малфоя, а нежелание сдружиться с кем-то неправильным сделало ее чуть более похожей на однокурсников. Что она никогда не была на самом деле "своей" — она беднее, меньше обучена манерам, происходит из семьи попроще и не приспособлена к светской жизни, которая была бы ей уготована.

Что изначально она предпочла бы продолжать таскаться по допросам и следствиям, чтобы не привыкать к нормальному образу жизни.

Это Гарри привело в совершеннейшее недоумение: ведь сказала же, что будущее для нее важно...

— Важно, но не такое, — Паркинсон шмыгнула носом. — Я не прижилась бы, Поттер. Лучше пройти все, что на меня свалиться, и в процессе разобраться с собой, чем... вот так, мягко и непонятно.

С его собственными жизненными позициями эта идея вообще никак не пересекалась, даже уходила совершенно в сторону, — но Гарри все же полюбопытствовал:

— Но ты все-таки согласилась, — и пояснил в ответ на недоуменный взгляд: — Согласилась на предложение МакГонагалл.

Пожав плечами, Паркинсон сделала большой глоток чая и несколько секунд помолчала, разглядывая чашку.

— Она упомянула, что ты вызвался. Неплохой все-таки вариант, верно? Это потом мне поможет. Ты потом мне поможешь.

— С чего ты взяла? У меня нет ни малейшего желания, да и повода нет, — издал смешок Гарри, в глубине души понимая, что, наверное, поможет: он ведь и так уже решил, что вернет ее к деятельной жизни.

Паркинсон со снисхождением оглядела его.

— Могу подать тебе повод. И желание. — Она отставила чашку, выпуталась из-под пледа и, прежде чем Гарри успел опомниться, почти перекочевала к нему на колени.

— Что ты...

— Пользуюсь случаем, — с чуточку сумасшедшим видом бормотнула Паркинсон и поцеловала его.

Тело мгновенно откликнулось на забирающиеся под рубашку и скользящие по краю боксеров пальцы, и Гарри потребовалось несколько секунд на то, чтобы заставить себя перестать отвечать на поцелуй и отстраниться. Мозг вопил, что нужно бежать, что неправильно будет позволять Паркинсон таким способом добывать себе будущие привилегии и поощрения (в том, что она их добьется, Гарри и не очень сомневался, зная себя).

— Ну же, Поттер, — Панси лукаво улыбнулась, явно зная, какой бардак творился у него в голове. Припала губами к коже на шее, спускаясь вниз к ключице и одной рукой расстегивая рубашку на Гарри. — Маленькое взаимовыгодное мероприятие.

Она явно знала, что делает, и Гарри, нуждавшийся в теплоте и близости чужого тела, не смог заставить себя еще раз отстраниться. Джинни явно не собиралась предаваться с ним плотским утехам и лишь нежно целовала в уголке, но по ночам прокрадывалась к нему и прижималась во сне, разрешая обнять, случайно задев грудь. Паркинсон же на контрасте с этим оказалась до невозможности открытой, поддающейся легчайшему прикосновению и с небывалой щедростью дарившей прикосновения в ответ.

Они не стали ближе. Паркинсон все так же отмалчивалась в тряпочку, стреляя глазами, и не подавала признаков желания жить полной жизнью. Она словно стала еще более чужой, отдаленной, и теперь Гарри не мог предугадать, когда она подожмет губы и уберется с пути, а когда игриво улыбнется и притянет к себе.

В его спальню она никогда не заходила — даже не приближалась к порогу, отказываясь посягать на его собственность. Диван был не слишком удобен, и ночью Гарри приходилось перебираться к себе. Паркинсон как-то плотоядно улыбалась, когда он целовал ее на ночь и поднимался на ноги, и разглядывала его с ног до головы. Гарри казалось, что она невероятно быстро угадала все его самые чувствительные места, но эти взгляды смущали: она словно искала что-то еще. Будто не знала, какое влияние имеет на него уже сейчас, и нуждалась в большем. В новых рычагах давления.

Панси была немного... не то чтобы костлявая, но какая-то острая, колкая. Иногда она намеренно заезжала ему локтями по ребрам или животу, чтобы позже припасть к этому месту губами (а еще позже — спуститься ниже, являя зрелище, которое должно быть запрещено законом). Иногда пальцами надавливала на больные точки, впивалась ногтями в спину, оставляла поцелуи-укусы на шее. Гарри пришлось подружиться с водолазками и шарфами, благо, холодало, — но прятал он только эти следы горячей ночи, а остальное не скрывал. Конечно, он не кричал на каждом углу о своей регулярной половой жизни, — но казалось, что, спроси его кто-нибудь, он бы честно ответил. Паркинсон не была чем-то, чего нужно было стыдиться. Не должна была быть.

Но... никто не спрашивал, рассказывать было некому, и Гарри, слушая отчеты о других поднадзорных слизеринцах, мысленно улыбался. Душу грело знание, что по возвращении домой его будет ждать девушка.

Девушка.

Разумеется, называть ее своей девушкой Гарри и не приходило в голову. Панси была просто... девушка. Она не могла никому принадлежать, всегда оставаясь сама по себе. Свободная, хоть и не отпущенная на свободу. Непредсказуемая и оттого немного дикая. Непонятная и чужая.

Будущее было все таким же неопределенным, но теперь казалось менее... страшным, что ли.

Гарри, конечно, понимал, что Паркинсон скоро упорхнет восвояси: их странная связь не была отношениями, близки они не были и становиться не собирались, — но пока время перемен еще не пришло, и можно было чуть-чуть расслабиться.

Все пошло кувырком в середине декабря.

У Панси словно сорвало крышу в предчувствии чего-то. Она начала ругаться и спорить с Гарри, вдруг заимела активную жизненную позицию и, казалось, решила что-то изменить в себе. В мусорное ведро то и дело падали пустые пачки из-под сигарет. Окна были постоянно открыты, но даже потоки прохладного воздуха с улицы не всегда прогоняли табачный дым. Паркинсон же, несмотря на гуляющие сквозняки, начала расхаживать по дому в особо легкой одежке. Рукава маек то и дело норовили соскользнуть, обнажая сильно выступающие ключиц, шорты плотно обтягивали бедра, и каждый раз, когда Панси наклонялась за чем-то, Гарри непроизвольно отводил глаза. Ее почти вызывающая одежда действовала на нервы, темы для разговоров заставляли ломать голову — он не мог смириться с поражением в спорах и постоянно напрягал мозг в поисках новых аргументов и слабых мест в ее позиции, — и вся Панси просто мозолила глаза. Она была везде и повсюду, накрепко пришивая себя к его реальности. Гарри чувствовал аромат ее шампуня и духов, перемешанный с ее естественным запахом — сводящая с ума смесь. Слышал каждый ее шаг, каждое похрустование косточки в разминаемой спине. Панси седлала бедра, сильно прижималась к нему, цепляясь пальцами за невидимые выступы на спине, выдыхая и постанывая прямо в ухо. Ее движения стали резче, взгляды — более вызывающими, а поцелуи... Она постоянно требовала, почти на грани приказа, и отдавалась как в последний раз.

Как будто скоро могла лишиться этой возможности.

Один раз она даже согласилась выбраться в клуб — и даже настояла, что это должен быть маггловский клуб. На растерянное хлопанье глазами она лишь фыркнула.

— Избавься уже от предрассудков. — прижалась к груди щекой и пробормотала: — Не хочу случайно встретить знакомых.

Знакомых они так и не встретили, да и долго в этом самом клубе не смогли продержаться. Сумасшествие и желание Панси были заразительны, музыка гремела в уши, а алкоголь опьянял и лишал возможности сопротивляться. Затащив Паркинсон в уголок, Гарри прижал ее к стене, подхватывая, когда она обвила ногами его талию, и практически пропустил слабое:

— Давай... домой.

Он так и не был уверен, сказала она это, или все-таки почудилось. "Домой"?

Что-то в Паркинсон изменилось.

— Совсем ты одичала, — бормотал Гарри, оставляя последний за день поцелуй на ее и так истерзанных губах, а Панси отвечала гримаской:

— Хочешь приручить?

Приручить — подчинить — ее было просто невозможно.

Точнее... так Гарри думал до тех пор, пока не проснулся от Патронуса Кингсли.

За окном был вечерело — странно, днем-то Гарри обычно не спал, — голова раскалывалась, а в квартире... было пусто. Никакой Паркинсон. Что странно, потому что она никогда не выходила, не предупредив. Может, он просто из-за сна не помнит?

Рысь Кингсли таращилась на него, и Гарри, поморгав и потерев лоб, осторожно сел, отметив, что спал на диване. Наверное, Панси ушла уже после того, как он уснул?

Это, впрочем, было неважно, потому что Патронус издал нечто похожее на зевок и сообщил, что Паркинсон уволокли в Аврорат.

От резкого подъема на ноги в голову что-то ударило, и Гарри, чуть не упав, оперся на спинку дивана и растеряно уставился на то место, где исчезла рысь.

Паркинсон уволокли в Аврорат.

За что?..

Он долго не мог отыскать волшебную палочку и в итоге обнаружил ее под кроватью в спальне (несколько необычное место). Плеснул в лицо холодной водой и уставился на свое отражение в зеркале: взъерошенный, запыхавшийся, морщащийся от головной боли и яркого света в ванной.

"Сумасшедший",— подумал ни с того ни с сего Гарри. Вскочил, мчится спасать... Ничего нового, впрочем.

Пока он ждал в Министерстве Магии, в голову пришло с тысячу вариантов, что могла бы натворить Панси, но ни один не был правдоподобным. Конечно, в последние дни она вела себя немного странно, но вряд ли бы сделала что-то такое.

Хотя он ее, конечно, все еще плохо знал.

— Что случилось-то? — спросил он незнакомого темноволосого аврора вместо приветствия, когда его пропустили в отделение.

Его удивление для аврора оказалось странным, замешкавшись, он почесал нос и ответил:

— Ну... вы же отправили жалобу...

— Жалобу? — непонимающе переспросил Гарри.

— Жалобу, — кивнул аврор. — На Паркинсон. Что вас беспокоит ее поведение.

Ее поведение его и вправду беспокоило, но не настолько же... Ничего не понимая, Гарри лишь вздернул брови.

Аврор тоже растерялся.

— Вы сообщили, что она вам угрожала?.. Так как это не первое нарушение, то мы вынуждены были арестовать ее?

...Что-то явно было не так.

— Могу я, гм, увидеть ее?

— Это может быть небезопас...

— Где она? — более требовательным тоном спросил Гарри, и аврор, вздохнув, вручил ему порт-ключ.

— Вам нужно выбраться на окраину Лондона и переместиться оттуда.

Портал выбросил Гарри к подножию холма, и он несколько секунд стоял на месте, запрокинув голову и вглядываясь в возвышающуюся над ним крепость.

Не так он представлял себе предрождественские деньки в первый год победы.

* * *

Она была бледной и взлохмаченной, и такой измученной, будто уже провела здесь не одну неделю.

— Мерлин, — только и смог вымолвить Гарри, когда Панси споткнулась и, не удержавшись, влетела прямо в него. — Что с тобой произошло?

Он ожидал, что она вскинет подбородок и привычно недружелюбно что-нибудь буркнет, — но Паркинсон вдруг обняла его, уткнувшись носом в плечо, и издала что-то похожее на всхлип.

— Забери меня отсюда...

— Снова приносим извинения, — произнес сопровождавший Гарри аврор. — Это... эта ситуация... видимо, произошла ошибка.

— Абсолютно точно произошла ошибка, — холодно сказал Гарри, — никакой жалобы я не отправлял и никаких нарушений не было. Панси мне ни разу не угрожала?

— Ни разу? — уточнил аврор для порядка, и Гарри на мгновение помедлил, вспоминая, как шарахнулся от ножа.

— Ни разу.

Было холодно, как будто за то время, что он провел вне Лондона, температура упала градусов на десять. Панси как-то слабо держалась на ногах и цеплялась за Гарри, льнула к нему и бросала опасливые взгляды на спину шествовавшего перед ними аврора. Гарри пытался произнести что-то успокаивающее, но, так и не придумав ничего толкового, лишь тихо спросил:

— Домой? Или, может, поесть... выпить чего-нибудь?

Паркинсон помотала головой и сжала его руку.

— Домой, — прошептала она и громче добавила: — Домой.

Аврор обернулся и, смерив ее подозрительным взглядом, обратился к Гарри:

— Еще раз извините и, если что, не медлите.

Гарри подавил порыв обругать его — "если что, не медлите"?! Они что, думают, что Паркинсон может что-то натворить и всерьез угрожать его опасности??

— Кингсли ждет вас завтра утром.

— Что? — переспросил Гарри.

— Завтра утром, — повторил аврор. — Он попросил вас и мисс Паркинсон зайти к нему.

Вынырнув из аппарационной воронки, Гарри растерянно огляделся. Что-то обрушилось, изменилось... изменилось круто и необратимо.

Панси наконец отпустила его, и Гарри почувствовал странное облегчение: некоторое время ему всерьез казалось, что она может лишиться сознания.

Она провела там всего несколько часов — неужели это место так сильно на нее повлияло?

— Паркинсон, — позвал он и, когда она не отреагировала, поправился: — Панси. Ты в порядке?

Обратив к нему все еще расширенные глаза, Паркинсон мотнула головой, а потом кивнула. Гарри поднял брови.

— Скоро буду, — произнесла Панси и прокашлялась. — Спасибо, м-м-м, что так быстро.

В ее голосе скользнул сарказм, и Гарри поспешно сообщил:

— Я вырубился. А что... почему...

Давать ему договорить Паркинсон не собиралась, видимо, желая избежать этих вопросов, — подняла ладошку и покачала головой.

— Нет. Потом. Мне надо... надо... — голос сорвался, обрывая беспорядочную мольбу, и Панси сглотнула. — Пожалуйста.

От ее беспомощности, неспособности взять себя в руки в сердце что-то кольнуло.

Гарри шагнул вперед. Осторожно поднял руку, убирая с лица Паркинсон выбившуюся из растрепанной копны волос прядку, и, установив зрительный контакт, несколько секунд помедлил. В полной тишине его сердце колотилось где-то под горлом. Паркинсон медленно выдохнула — и тогда что-то сорвалось, надломилось, Гарри чуть наклонился, резко целуя ее в мгновенно открывшиеся губы. Несколько пьяных шагов с закрытыми глазами — Паркинсон налетела на стену, а Гарри чуть не впечатался плечом в холодильник, — и они оказались на пороге его спальни. На мгновение отстранившись, Панси подняла брови, словно что-то спрашивая, но Гарри, не в состоянии ответить, подтолкнул ее вперед, продолжая наступать.

Паркинсон буквально упала на кровать, тут же подвигаясь выше к изголовью и сминая покрывало. Дрожащими руками расстегнув ремень, брюки и с трудом справившись с пуговичками на рубашке, Гарри опустился рядом с Панси. Помедлил и качнулся вперед, снова замерев прямо перед ее лицом. Он целовал ее много раз, всегда по-разному, но сейчас все было как впервые.

Короткий обмен взглядами: "Да?" — "Да", — накрыть губами ее губы, упасть на спину, потянув ее на себя, и заставить себя не вмешиваться, когда она чересчур медленно стягивает одежку. Гарри тяжело дышал, чувствуя, что его трясет, и жадно ловил каждое мгновение окутывающего его взгляда. Паркинсон стянула с его носа очки, заставляя все вокруг слегка поплыть — может быть, и от выступивших почему-то слез. Сильно-сильно схватила за руку, медленно насаживаясь, и издала стон. Все слилось воедино, перемешиваясь, горящие лампы и искры в глазах Панси словно исполняли безумный танец, пока сама Панси доводила его до крайней точки сумасшествия.

Упав и уткнувшись ему в плечо, Паркинсон медленно выдохнула — легкое дыхание коснулось разгоряченной кожи, — повернула голову, подарив неожиданно робкий поцелуй, и закрыла глаза.

— Спасибо...

Они никогда не засыпали вместе, но в этот раз Гарри, проснувшись, был до безумия благодарен случаю, из-за которого они очутились в этой ситуации.

Перевернувшись на бок, Панси потянулась, открыла глаза и — первым делом улыбнулась.

Что-то подсказывало Гарри, что он многое сделает ради этой улыбки.

* * *

Кингсли, как оказалось, пожелал еще раз извиниться.

— Это было недоразумение... ужасная ситуация. Знаете, мисс Паркинсон, раз так вышло... мистер Поттер, как вы смотрите на досрочное рассмотрение дела?

— Досрочное рассмотрение дела?

Кингсли всплеснул руками.

— Минерва была во многом права, не нужно лишней жестокости. Если мисс Паркинсон ведет себя образцово-показательно... вы ведь так и собираетесь продолжать? — Панси кивнула, до боли сжав руку Гарри. — Вы пережили такой шок — и буквально не из-за чего. Может быть, пора найти собственный дом? И работу... Вернуться.

— Вернуться, — медленно повторил Гарри. — Вернуться?

— Ну, знаете. В обычный и спокойный мир. Вам же наверняка хотелось бы этого, да, мисс?

Панси снова кивнула.

"Иметь какое-то будущее все-таки хочется", — вспомнил Гарри.

Вот, значит, как.

Пережившая шок Панси рассыпалась в благодарностях, прижимаясь к Гарри с таким видом, как будто ей все еще грозила опасности.

Пока они пробирались через толпу засидевшихся в офисах министерских клерков, Гарри молчал. Она семенила следом за ним, не желая отпускать его руки, и в бытовом шуме Гарри никак не мог собраться с мыслями. Аппарировал, крепко прижав Паркинсон к себе, а вынырнув из воронки, задержал руку на ее локте и развернул лицом к себе, внимательно смотря на нее.

— Паркинсон?

Она пожала плечами и, далекая от какого-либо "шока", произнесла:

— Спасибо, Поттер. Рада, что ты нашел повод и захотел... мне помочь.

Гарри резко выдохнул.

— Какая же ты все-таки сволочь, Паркинсон. Какая и была.

— Ты ожидал чего-то другого? — она вздернула брови. — Это ведь даже было не сложно. У тебя в аптечке есть снотворное, знаешь ли...

— Почему они пошли у тебя на поводу?

— Ну... — она вздохнула, — произошла какая-то ошибка, из-за чего меня утащили в Азкабан. Якобы я не в первый раз угрожала тебе... до этого они не смогли проконтролировать, потому что нас не было дома, наверное, вышли куда-то поразвлечься... — она сделала паузу, давая Гарри успеть вспомнить жалкую попытку выбраться в клуб. — А тут такой конфуз... и это ведь проект МакГонагалл...

Гарри сжал челюсть.

— Естественно, им удобно пустить меня в свободное плавание. — Панси улыбнулась и провела пальцем по щеке Гарри, очертила губы и подалась ближе, шепча на ухо: — Спасибо за помощь, Поттер.

Впервые в жизни ему захотелось влепить пощечину девушке, но Гарри удержался.

Конечно, надо было быть совершенным глупцом, чтобы ожидать чего-то другого... таким глупцом, каким он, видимо, и был.

— У каждого есть своя слабость, Поттер, — странно мягко произнесла Паркинсон. Он вскинул на нее непонимающий взгляд. — Приятно иногда побыть чьей-то слабостью... — добавила она. Поцеловала его в щеку — Гарри даже не смог уклониться, — улыбнулась и... просто вышла за дверь. Оставляя Гарри посреди квартиры — полной еще более живыми призраками, чем те, которые прогнали его с Гриммо, и еще более чужой.

До Рождества оставалось три дня.