Чувство острова (джен)

В этой ископаемой тачке мои колени упирались в приборную доску, в багажнике что-то воинственно лязгало, нормальной музыки не было и в помине, только древняя кассетная магнитола да коробка из-под обуви, набитая ископаемой же фигнёй вроде "Цеппелинов" и "Блэк Саббат", но стрелка спидометра исправно дрожала на отметке "восемьдесят", а движок сам собой азартно взрыкивал, когда попадался участок поровнее.

Импала валькирией летела в темноте, словно и не касаясь колёсами бренного асфальта. Кажется, я был к ней несправедлив.

А Дину было непривычно и неуютно на пассажирском месте. Он раза четыре перекрутился там, как топчущийся на лежанке кошак, ушиб колено о бардачок, опрокинул коробку с кассетами, зацепившись ботинком, потом перебрался на заднее сиденье, но и там ему не уснулось, и он вернулся вперёд, изредка предпринимая попытки анатомически совпасть с выступами и углублениями собственной машины и немного вздремнуть. Пока сон не шёл, он сидел и рассказывал всякие охотничьи ужастики — например, про индейское одеяло, которое душит тех, кто под ним спит. Про стриптиз-бар, который каждое полнолуние появляется на трассе 66 в разных местах, а наутро исчезает со всеми стриптизёршами, выпивкой и посетителями. Про тварей, которые могут украсть лицо спящего человека, поэтому с утра никогда нельзя быть уверенным в том, что ты-вчерашний и ты-сегодняшний — это один и тот же ты... Он плёл небылицы, выдумывая на ходу, отбарабанивал на коленке что-то из "Металлики" и подвывал не в тон, а потом неожиданно заткнулся на полуслове, каким-то страшно неудобным образом примостился к дверце машины и отключился, как лампочка.

На рассвете мы пересекли мост через Колорадо и поменялись местами. Очень вовремя — я уже чувствовал себя онемевшим, как отсиженная нога, глаза безудержно слипались, а дорожная разметка начала опасно двоиться на поворотах.

— У тебя бледный вид, — сообщил Дин то ли сочувственно, то ли злорадно, глядя, как я трещу костями, разминаясь. — Давно за рулём не сидел?

— Шесть часов подряд — никогда. Сам-то как? Швы не разошлись?

— Да чего им сделается... Я привык.

Его лучезарная улыбочка должна была, видимо, убедить меня, что я слабак, а он Супермен и для него вести машину с распоротым и на живую нитку зашитым животом — плёвое дело. Я же благоразумно опасался, что на ближайшем ухабе все мои хирургические труды пойдут прахом и мы во что-нибудь врежемся только из-за того, что Дин уронит свои внутренности не на ту педаль. В ответ он предложил захлопнуть варежку, а сам плюхнулся на водительское место с таким выражением лица, что бесперспективность дальнейших увещеваний стала кристально очевидна.

Да, сказал я себе, всё правильно, только такой засранец и мог оказаться моим старшим братом...

За этот день вся моя растерянная, расхристанная жизнь слепилась в одну стремительную цель, неумолимую, как стрелка компаса. Я чувствовал себя живым и настоящим, и всё шло восхитительно правильно, словно щёлкнули где-то невидимые вселенские шестерёнки, все суставы мироздания встали на свои места и наконец-то сложилась надлежащим образом моя мозаика из сытого урчания Импалы, тусклых аризонских пейзажей, мелькающих за окном вперемежку с тусклыми же, незапоминающимися городками, из старого доброго волосатого рока, который я на дух не переносил, свиста встречного ветра в окне и Дина, которого возвращение за руль настолько вдохновило, что он начал орать на попутные машины:

— Или прибавь газу, или свали с дороги, гроб на колёсах! Я уже задолбался читать твои дебильные наклейки на бампере! "Посигналь, если любишь Иисуса"? Нет, ты серьёзно?!...

И будто услышав и застеснявшись, громадный благочестивый "виннебаго" вдруг сворачивал на обочину. Или во встречном потоке тяжёлых фур вдруг прорезывался достаточный для манёвра просвет, и Импала, обогнав медлительного попутчика, подмигивала неудачнику габаритными огнями и издевательски гудела на прощание. Меня эти лихие скачки между фургонами и грузовиками слегка нервировали, но, в конце концов, у нас было так мало времени, а мамин сотовый по-прежнему молчал.

* * *

К жаркому, утомлённо-разнеженному полудню и попутные, и встречные машины как-то незаметно иссякли, и мы долго пылили по шоссе в гордом одиночестве (это обстоятельство несказанно радовало Дина, который так разогнал свою колымагу, словно надеялся вывести её на околоземную орбиту), пока не увидели лежащую поперёк дороги дохлую корову.

Это была обычнейшая корова, рыжая, с белой мордой, безобразно раздувшаяся под пустынным солнцем, безжалостным даже в середине декабря. Линия дорожной разметки упиралась точно в середину её шаровидного брюха. Душная вонь плыла над асфальтом, и тучи бронзовых мух резвились в волнах смрада.

Мне стало как-то жутко. Дин позеленел, сбавил скорость и сдавленно предупредил:

— Сейчас блевану.

Я был с ним абсолютно солидарен. Даже Импала брезгливо содрогнулась в глубине своей сумрачной автомобильной души.

Тем не менее, мы благополучно объехали корову по обочине на торжественно-улиточьей скорости, более подобающей катафалку. В чахлых придорожных кустах я заметил ещё две туши.

Через сто метров кусты кончились, и оказалось, что падалью усеяна вся пустыня до горизонта. Стервятники кружили над тушами, не веря своему счастью. Гудение мух заглушало даже рокот мотора.

Мы переглянулись и дружно задраили окна.

— Это тоже предзнаменование, — сказал Дин, когда последние дуновения тухлятины остались позади и стало можно открыть рот без боязни расстаться с содержимым желудка. И добавил уважительно: — А демон-то крут...

— Значит, придётся повозиться. Как вообще мы собираемся его убивать?

Он как-то странно покосился на меня.

— Демона нельзя убить, Сэм. Никто не знает, как это сделать. Его можно отогнать солью и святой водой, запереть в ловушке или отправить обратно в Ад. Но не факт, что рано или поздно он не вернётся оттуда загорелый и с магнитиками.

— Хочешь сказать, мы просто лезем на рожон безо всяких гарантий?

— Интересно, что ты только сейчас об этом подумал. Как ты собирался лезть на рожон без меня, камикадзе хренов?

— Понятия не имею. Когда у тебя на глазах убивают мать, становится как-то не до тактик и стратегий. Что-нибудь придумал бы... Но мне интересно — зачем тогда ты со мной потащился? Сидел бы себе в кампусе, шкуру залечивал, к сессии готовился...

Дин покрепче вцепился в руль левой рукой, а правой влепил мне неожиданный, но душевный подзатыльник, от которого я едва не вписался лбом в стекло.

— Какого чёрта?!

— В воспитательных целях. А теперь умножь ощущения на тысячу и представь, что это демон тебя об стену затылком приложил. А ты ему даже "Exorcizamus te!" сказать не успел и умер. Позорно и бессмысленно. Нравится? Вот такая у меня работа...

Я почесал пострадавший затылок. На абсурдную долю секунды мелькнула подлая любопытная мыслишка — а Дина тоже обучали тонкостям охоты посредством подзатыльников? — но тут же стыдливо испарилась.

— Кажется, я начинаю понимать, зачем ты со мной попёрся. Неужели не только из боязни за свою драгоценную тачку?

Самодовольства Диновой ухмылки хватило бы на сотню шкодливых котов, а яда в голосе — на целый серпентарий.

— Ну что ты, Сэмми! Просто собрался от сессии откосить... И вообще, не понимаю, что я забыл в этом колледже. Не моё это. Вот нечисть мочить — другое дело!

— В любом случае, я не собираюсь стоять в сторонке, пока ты будешь разбираться с моими проблемами.

— А ты и не будешь стоять. Посидишь в машине.

— Чёрта с два! Это мой дом, моя мать и мой демон!

— Похвальное рвение, Сэмми, но ты вообще-то гражданский и в жизни ружья в руках не держал. Будешь только под ногами путаться, дылда.

— От ружья там всё равно толку мало, а бутылку со святой водой как-нибудь удержу! Я не хочу, чтобы из-за меня кого-то снова сожгли на потолке! Что это вообще за дурацкая манера — жечь людей на потолке?

— Может, это у него визитная карточка, типа как у серийных убийц? — примирительно предположил Дин и вдруг умолк и нахмурился: — Мне показалось, или ты сказал "снова"?...

Оказывается, он прекрасно помнил, как именно погибли его (наши!) родители. Помнил, как проснулся среди ночи от криков, помнил полыхающую детскую, обугленную куклу на потолке и отца, который сунул ему в руки барахтающийся свёрток, выгнал на улицу и навсегда исчез с жизненных горизонтов — на что, интересно, он надеялся, оставаясь тогда в горящем доме?

Дальше для Дина всё было просто — внешняя, едва его коснувшаяся суета, сопровождающая любую катастрофу, жалостливые незнакомцы из социальных служб, унылый, но кратковременный казённый быт, папин друг Бобби, возникший из чужого, взрослого мира, вечная охота, вечные дороги, совсем иная жизнь...

Я понимающе кивал и ждал момента, который так и не наступил. Животрепещущую тему пропавшего брата Дин обогнул с болезненной деликатностью. И тогда я попёр напролом.

— Дин, хватит.

Он озадаченно глянул в мою сторону, но не переспросил, и я продолжил:

— Сэмми Винчестер, твой младший брат, писклявый младенец, которого ты вынес из дома и которого тебя никак не могли заставить выпустить из рук, — это же я, дубина! Лоуренс, штат Канзас, второе ноября восемьдесят третьего! Ты сам знаешь, что не бывает таких совпадений. Но если хочешь, могу привести пару-тройку подробностей, которые никакому демону не известны. Я теперь многое вспомнил.

— Не надо, — отрезал Дин, с преувеличенной сосредоточенностью глядя на дорогу. Он, кажется, жалел, что вообще завёл этот разговор.

— У тебя в четыре года была такая дурацкая длинная чёлка, ты с ней смотрелся как девчонка, волосы лезли в глаза. И тогда они были гораздо светлее, чем сейчас, и пропахли дымом, так что ты был совсем не против, когда их состригли машинкой. Вернее, тебе было наплевать...

— Перестань.

— ...потому что после пожара ты ни с кем не разговаривал, даже со мной. Никому ни слова. И с Бобби тоже не разговаривал, когда он за тобой явился, но это было весьма кстати, потому что в приюте он представился детективом и ты, наверное, слил бы ему легенду, если бы не молчал, как рыба...

— Сэм. Заткнись. Пожалуйста. Побудь рыбой.

— ... И, строго говоря, Бобби не забирал тебя из приюта. Он тебя попросту украл. Дождался, когда воспитательница отвлеклась, вывел на парковку, посадил в машину и дал по газам. Ума не приложу, как его не нашли и не арестовали за столько лет... Видимо, поэтому вы постоянно переезжали с места на место, хотя срок давности уже вышел, а административный корпус приюта сгорел вместе со всеми документами в ту же ночь, когда вы пересекли границу штата. Концы в воду... Не думаю, что это Бобби его спалил — вы тогда драпали так, что пятки сверкали. Скорее, Желтоглазый подсуетился. Он почему-то очень не хотел, чтобы ты меня нашёл. Я только не очень понимаю, почему, и почему у меня теперь эти видения, которые всё расставляют по своим местам. Мне ведь не так уж плохо было одному, и я давно забросил поиски...

— Бога ради, Сэм, заткнись!

Дин до предела выкрутил на магнитоле регулятор громкости, и под грохот "AC/DC" разговаривать стало решительно невозможно, но я всё же крикнул:

— Но, знаешь, брат, я рад, что нашёлся!

* * *

Дин красноречиво молчал и так отчаянно сжимал руль, словно Импала была шхуной в бушующем океане, а руль — её штурвалом. Он смотрел только на дорогу, но что-то по-детски обиженное пряталось в опущенных уголках его губ. Может, он в принципе не умел скрывать эмоции, а может, наблюдать их было моей личной привилегией, не знаю, но вскоре, налюбовавшись колебаниями его внутренних весов, измеряющих степени недоверия и надежды, я уснул с усталым удовлетворением человека, который сделал всё, что считал возможным, и которому осталось только гадать, что за рыба клюнет на его удочки, и впервые за долгое время не увидел во сне ровным счётом ничего.

Солнце клонилось к закату, когда меня разбудил жуткий холод и сразу вслед — колючее прикосновение одеяла, которым Дин меня укрывал. Мы стояли на обочине в каком-то безликом городке, и первым, что я увидел, открыв глаза, были совершенно неожиданные инеистые узоры на лобовом стекле.

— Ты всё-таки запутался в карте, чувак? Как нас занесло на Аляску? — поинтересовался я, подтягивая ноги к груди и укутываясь поплотнее. Одеяло кусалось немилосердно, но морозец был ещё злее.

— Какая, на х-хрен, Аляска? — буркнул Дин, лязгающий зубами так неудержимо, что обычная речь ему давалась с трудом. На нём поверх футболки болталась широкая кожаная куртка, явно с чужого плеча. Тепла от неё было немного. — Это Ш-шеффилд, штат-т Техас. И пять минут назад здесь пекло т-так, что мозги п-плавились...

Он ушёл рыться в багажнике, вяло, сбивчиво матерясь, а я осторожно вылез из машины, замотанный в одеяло, как в паранджу, и огляделся.

Не думаю, что в Шеффилде и раньше жизнь била ключом, но сейчас он словно вымер. Окна домов были наглухо закрыты и занавешены, а седая от мороза трава тоскливо звенела на ветру, и только этот едва различимый звук нарушал гнетущее безмолвие.

Дин подошёл и встал рядом, подозрительно шмыгнув носом. Он откопал в багажнике ещё одно одеяло и завернулся в него поверх куртки. Но губы у него всё равно были сиреневые, как у утопленника.

— Что за фигня, С-сэмми?

— Без понятия. Вроде бы солнце ещё высоко...

Он возмущенно насупился и полез было в машину, чтобы включить печку и ехать дальше, но вдруг что-то неуловимо изменилось в пространстве, и нас окатило хлынувшим с небес солнечным кипятком. Воздух мгновенно раскалился до прежней удушливой температуры, оттаявшая трава поникла грязной соломой. Где-то звонко распахнулось окно. Вкрадчиво зашуршали жалюзи. Из-под дощатого крыльца ближайшего магазинчика выбралась мокрая кошка, слегка очумевшая от метеорологических потрясений, и принялась вылизывать облезлый хвост. По стеклам Импалы бойко поползли талые капли.

— Повторюсь — что за фигня? — с чувством произнёс Дин, стаскивая одеяло с плеч и стирая с загривка выступившую испарину. — Чёрт...

— Демон, — поправил я, чувствуя, как пот щекочет спину между лопаток.

Дальше Желтоглазый баловал разнообразием. В Элпайне мы полюбовались висящим в небе расплывчатым колесом — кольцевой радугой, а на безлюдном шоссе за Дель-Рио вдруг забарахлила магнитола и вместо игривого мотивчика "Роллингов" выдала незнакомым, неестественно низким голосом с какой-то назидательной интонацией:

— Подойди и получи то, что заслужил, маленький паршивец... Тремс...

Пошипели и заглохли помехи, и голос повторил:

— Тремс.

А потом безо всякого перехода заиграла прерванная песня про мир, выкрашенный чёрным, и, пока я соображал, что к чему, Дин присвистнул:

— Чувак, это ж "Сияние"!

Были ещё закатные облака, сложившиеся на горизонте в укоризненное Око Саурона, пара таких же, как в Шеффилде, "холодных пятен" (я задолбался то кутаться в одеяло, то обливаться потом, а Дин устал ругаться и только вздыхал) и стадо бугорчатых, скользких жаб, пересекающих шоссе прямо перед бампером Импалы, — но мы уже ничему не удивлялись.

* * *

Пригороды Сан-Антонио были окутаны лиловыми тучами, через которые мы пробирались целый час под щедрым ливнем и громовыми раскатами. Импала жалобно поскрипывала — слишком много испытаний сегодня выпало на её долю, — но всё же размахивала дворниками с похвальным усердием.

— Похоже, у нас нет шансов. Желтоглазый передавит нас, как котят, — безнадёжно сказал я, когда небо, сизое, как свежий фингал, выстрелило предупредительной молнией в дорожный знак, который мы только что миновали.

Дин моих упаднических настроений не разделял. Наоборот, чем ближе становился пункт назначения, тем лихорадочней блестели его глаза, словно предчувствие адреналина открыло у него второе дыхание.

Поля. Предместья. Окраины. Всё — в виде трудноузнаваемых цветных пятен.

— Мой дом, наверное, уже смыло ливнем, — сказал я.

— Выше нос, сопля! — изящно приободрил Дин. — Ничего никуда не смыло. Куда тут сворачивать?

— Хрен его знает. Ни зги же не видно...

Дин пожал плечами, свернул наудачу и от неожиданности едва не вписался в щит с рекламой "Биггерсона".

Впереди простиралась форменная идиллия — пасторальный вечер, тени поэтичной чернильности, один за другим вспыхивающие уличные фонари, влюблённые парочки, щебечущие под придорожными ивами. Детишки на великах. Никаких громов и молний. Ни адской жары, ни мертвящего холода. Пожалуй, тепловато для декабря, но не слишком. Тишина, как в психлечебнице после отбоя.

Жасминовый ветерок этого Плезантвилля овевал капот Импалы, а по багажнику всё ещё колошматил дождь с градом.

— Ничего себе, — изумился Дин. — У вас всегда так уютненько?

Я молча покачал головой. Тогда он подытожил:

— Не к добру это, — и покатил между рядами аккуратных домиков, высматривая среди них мой.