Последний герой (джен)

Старый верный чайник сердито свистнул и плюнул струйкой пара. Хагрид налил себе чаю и сгорбился, обхватив кружку руками. Опять знобило. Не от холода — май даже слишком жаркий выдался. И не от старости. Великаны своей смертью редко умирают, но кого в стычке не убили, для тех и пятьсот лет — не предел. Вот и Хагриду материнская кровь дала уже третью сотню разменять. Если бы кто спросил его, так он бы и отказался, да выбирать не приходилось. Надо жить, пока костлявая не пришла. Ненужному, почти забытому, одинокому. Последнему помнящему.

Как вчера всё это было — рухнули древние чары, стонали умирающие защитники Хогвартса, под холодный смех зелёный луч летел в грудь Гарри. Ничего тяжелее этого худенького тела Хагрид в жизни своей не носил. Думал, что нет больше надежды — а потом радость была такая, что до неба доставала и до сердца земли. Победили, закончился кошмар. Сколько ни положили, всё не зря было. Не только же за себя сражались.

С тех пор жизнь казалась Хагриду рекой — бывшие защитники возвращались в замок, чтобы учить, у новых студентов фамилии были знакомые, да и лица порой тоже. А раз в год на той реке проходили порог — собирались второго мая, вспоминали, плакали, радовались. Мечтали, что перемены будут только к лучшему. Мраморные плиты с именами повесили на стене Большого Зала. Гарри, умница, позаботился, чтобы всех помянули — и тех, кто в последнем бою погиб, и тех, кто до конца восемьдесят первого не дожил. И правильно, чем они хуже? Помнить надо всех. Не думал тогда Хагрид, что доживёт до таких времён, когда это станет неважным.

До поры до времени директора Хогвартса этот день чтили. Профессор Макгонагалл сама сражалась, учеников хоронила, каждую годовщину со слезами на глазах встречала. Профессор Вагрейн, хоть и отсиделся в стороне, тоже не забыл, что у него невестку на ту треклятую комиссию забрали. Профессор Поттер, Гаррин младшенький, и вовсе великим человеком стал, почти как тёзка его. Отцовской славой не тяготился, не то, что старший брат. При нём и заикнуться нельзя было, что сто лет — это много. Юбилей отпраздновали как положено, но до осени директор не дожил. Тогда-то всё и закончилось.

Сменил его Фрэнк Лонгботтом, которого с рождения «чудесным мальчиком» прозвали. Ханна и Невилл в свои сорок пять уже не чаяли, что у них ребёнок будет, а всё-таки получилось. В школе первый ученик был, староста, через двадцать лет после выпуска пришёл Историю Магии преподавать. Никто не ожидал, что в первый же год его директорства придёт конец столетней традиции.

— Хагрид, — ответил он на возмущение лесничего, — я вас очень уважаю, но, поверьте историку, весь этот официоз достигает обратного эффекта. Я знаю, о чём говорю: мои родители всё это пережили, мне было интересно слушать их воспоминания, я сам рассказывал эти истории своим детям. Но на официальных празднованиях у меня скулы трескались от желания зевнуть. Не нужно, честное слово.

Возмущался тогда не только Рубеус, ещё были живы несколько других участников Битвы. Но на их слова даже собственные внуки почти не обращали внимания. Поворчат старички и перестанут, а у молодых поважнее дела есть. Следующий после Фрэнка директор тоже традицию возрождать не стал. Только и оставалось, что собираться маленькой компанией, но и это неизбежно закончилось. Пятнадцать лет уже прошло, как умерла Луна — в здравом уме, но почти слепая и совершенно глухая. Хагриду с каждым годом всё сильнее и сильнее хотелось к ним, к тем, кто понимал и принимал.

Хогвартс изменился. Рубеус долго пытался убедить себя, что это он просто брюзжит о прежних временах, а дети такие же, как и при Дамблдоре. Но прошлой осенью в школу поступила Меган Поттер, праправнучка Джеймса-Сириуса. Зашла посмотреть на лесничего, про которого много слышала от старшего брата, и однокурсницу с собой привела. Маглорождённую. А у той — неприкрытая скука на лице.

— И зачем только тётя согласилась меня сюда отправить?

— Да неужто неинтересно? — ахнул Хагрид.

— Что интересного? Спички в иголки превращать и перья левитировать? А потом что? В нашем мире можно в отпуск на Луну слетать, а у вас про такое даже не слышали!

С каникул Меган вернулась уже без подружки. Джерри Скамандер, её дядя, рассказал потом, что она дома закатила скандал, требовала, чтобы её в магловскую школу отдали — на Луну летать хочет. А ещё сказал, что теперь он готов поддержать предложение директора вообще не отправлять приглашения маглорождённым.

— Сами-Знаете-Кто того же хотел, — буркнул Хагрид.

— При чём здесь Вольдеморт? Мы же их не убивать предлагаем. Им в нашем мире скучно, а нашим детям совершенно незачем забивать себе головы чуждыми идеями.

Рубеус только рукой махнул безнадёжно. Стариком он себя ещё не чувствовал, но для новых времён был безнадёжно стар. Даже мелькнула мысль уйти, но куда? Магловский мир он и в юности не знал, а теперь тем более не приспособится. Олимпия три года назад на пенсию ушла, зовёт к себе на Лазурный Берег, так в чужой стране, где вокруг щебечут непонятно, свихнуться недолго. Нет уж, туда — только в гости, а доживать в Хогвартсе. Спасибо, его умение ладить с обитателями Запретного Леса все директора ценили и нынешний ценит. Вот только бы скорее закончилась его служба — и так два века уже…

Хагрид отхлебнул из кружки и поморщился — чай совсем остыл, а он даже не заметил. Выглянул в окно и охнул — солнце-то встало давно! А он на могилы-то ходил в последние годы всегда с первыми лучами рассвета, пока все спят ещё! Опоздал… Пока Хагрид мучительно раздумывал, подождать ли до отбоя или пойти сейчас, в дверь постучали. На пороге стояла раскрасневшаяся от бега Меган.

— Там… там…

— Что там?

— Пойдёмте! — Она решительно потянула его за руку.

Ещё издали он увидел толпу, собравшуюся у гробницы Дамблдора. А в следующий момент услышал песню, замолкшую в Хогвартсе сто пятьдесят лет назад. Всё в ней было — печаль и радость, надежда и обещание, боль и торжество. Пел Фоукс, и на душе легко становилось, спокойно и привольно. А когда Хагрид пробился к гробнице, феникс посмотрел ему в глаза словно бы с упрёком. И в самом деле, глупо это было — на новые времена жаловаться, смерти скорой себе желать да сокрушаться, что все о главном забыли. Память о тех великих делах не умрёт, пока есть Фоукс, а он-то вечный. Надо будет — снова прилетит.