Охота на Македонского (джен)

Лес шелестел над ним тёмными ветками. Баюкал. Под эти колыбельные оборотень спал спокойно в своей лёжке — вырытой кем-то яме, прикрытый ветками и листьями. Он мог бы остаться на ночлег и в тёплой норе, выложенной изнутри ракушками, — белогубый Саара никогда не выгонял и никогда не пил слишком много крови. Однако на этот раз оборотень не захотел — лучше всего он высыпался под звёздами. И под луной. Под свободой. И песни, за которые когда-то впервые заплатил кровью, а потом получал от Саары совершенно бесплатно, лучше и приятнее было вспоминать, а не слушать.

Какое-то нежное воспоминание как раз расслабленно чесало его за ухом, как вдруг оборотень проснулся. Резко. Рывком. Что-то грубо вытолкнуло его из сна. Зов.

Как с неба свалившись, он сонно проморгался, помотал головой, встряхнулся весь, облегчая набравшуюся влагой шерсть — туман этой ночью был особо плотен и тяжёл. Рассеянно прислушиваясь к окружению, с наслаждением почесал задней лапой ухо, тщательно её вылизал и выкусал когти. Принюхался в поисках завтрака. И внезапно сообразил, что не видит рассвета. И даже запаха его не чувствует. Ночь таяла, но утро ещё не наступило. Граница. Почему он проснулся так рано?!

Кусать муравья сразу расхотелось, сердце наполнилось тревогой, липкий страх забил пазухи носа.

Оборотень насторожился — и тут же явственно услышал Его. Зов Властелина.

Ориентируясь на направление вибрации под лапами, припустил в сторону горы. Он бежал, легонько касаясь корявых стволов пальцами, навострив уши, тонкий, бесшумный, сливающийся с деревьями; Лес бежал вместе с ним.

И внезапно кончался у подножия. Будто кто-то очертил булыжниками круг, за который не могли или не хотели заползать корни растений. Это была единственная заметная возвышенность на весь безбрежный Лес, которая, хоть по сути и походила скорее на холм, считалась горой. Подниматься по осыпающимся острым камням было трудно; изранив подушечки лап и сорвав прибылые, оборотень взобрался на плоскую вершину и только там позволил себе отдышаться. В центре площадки, засыпанной крошевом пепельного цвета, похожей на гигантское потухшее кострище, зияло отверстие провала, щель, шахта. Камни вокруг были оплавлены и блестели, как стекло.

Зов стал нестерпимо громким. Оборотень не мог больше медлить ни секунды. Чтобы не свалиться и не покалечиться, он лёг на брюхо и, цепляясь когтями, постарался как можно медленнее соскользнуть в шахту задними лапами. Балансируя хвостом, нащупал первый устойчивый выступ, за ним — следующий, упираясь плечом, осторожно развернулся — и начал точно выверенными прыжками спускаться в черноту.

Сперва нос резануло настоявшейся сыростью и гнилью, спустившись ниже уровня, до которого хотя бы изредка доставали лучи солнца или луны, оборотень перестал различать запахи. Последнюю сотню метров он, оскользнувшись, пролетел кубарем, отбив рёбра и расквасив в кровь морду.

Глаза некоторое время привыкали к густой темноте.

Властелин, явно недавно проснувшийся, неуклюже копошился бесформенной грудой в своём гнезде. Приблизиться и помочь ему выбраться оборотень не мог — сгорел бы от нестерпимого жара. Он и так чувствовал, как потрескивает шерсть и пощипывает нос. А вокруг всё блестело от инея… Властелин наконец-то вывалил из гнезда свои бесчисленные конечности и переполз к ручейку, сочившемуся по стене. Искупавшись в брызгах, отряхнулся почти по-собачьи и слился в фигуру, похожую на человеческую. Оборотень знал, что Властелин может выглядеть кем и чем угодно, однако питает слабость к человеческим телам с некоторыми атрибутами парнокопытных (и к человеческим пространным рассуждениям вслух), чаще всего приобретает именно их вид.

— Где ты шлялся, Слепой? — тяжёлый раздражённый голос ударил в стены, гулко, будто в огромный бубен, добавляя многотонным камням кладки новые трещины, отразился эхом, которое метнулось вверх и, словно натолкнувшись на преграду, обрушилось на дно шахты. Оборотень поморщился от странного обращения, не понимая, почему это он слепой. Через несколько мучительных мгновений — вспомнил. Своё имя. Все свои имена. И всё остальное.

Он знал, что торопиться отвечать на вопросы Властелина не стоит. Не на всякий свой вопрос тот ждёт немедленного ответа. За иной же ответ может и наказать.

Оборотень, склонившись до земли и прижав уши, почтительно ждал, Властелин вздохнул. Все шесть с половиной секстиллионов земных тонн отразились в этом протяжном вздохе.

— Ответь мне, Слепой, — Властелин наклонил голову и поскрёб щетинистую щёку длинным ногтем, — почему я не вижу перед собой Дракона? Или он оказался умнее и хитрее тебя, или ты просто неспособная ни на что шавка?

Губы оборотня непроизвольно задрожали, обнажая клыки, шерсть на холке встала дыбом. Ему стоило неимоверных усилий загнать обратно включившийся инстинкт самозащиты и покорно прогнуть спину, словно подставляясь под укус доминанта.

— Брось ты эти свои волчьи штучки. — Брезгливо отмахнулся Властелин. — Где Дракон? Почему он не лежит у моих ног на цепи или не кружит над горой, охраняя вход сюда? Где хотя бы тень его крыльев? Не знаешь? А кто должен знать?

Оборотень припал к земле и заскулил. Властелин, сложив ногу на ногу и запахнув полу длинного плаща, устроился на высоком троне, в который превратилось гнездо. Выглядел он скорее не разозлённым, а раздосадованным и опечаленным. Оборотень виновато подполз к его копытам.

— Сядь уже. — Властелин поднял ладонь. — Ты слишком долго бегаешь в звериной шкуре. Хороший слуга — не подобострастно лижущий хозяину ноги, а исполняющий все его приказы. Смотри мне в глаза, так я лучше вижу тебя.

Оборотню пришлось подчиниться.

— Дракон — слишком дорогой и редкий трофей, знаю. — Пальцы Властелина отбивали дробь по резному подлокотнику. — Он хитёр, осторожен и коварен. Его нельзя поймать в рукотворный или магический капкан, только — в ловушку его собственных эмоций. И до него есть и другие охотники, хм. Поэтому не особо удивляюсь, что он оказался тебе не по зубам с первой попытки. Он приходит только туда, куда хочет прийти — таковы все Драконы, этим они и ценятся — способностью всегда и везде оставаться свободными, излучать свободу, рождать, производить её. Свобода — мощная сила, если ею правильно распорядиться. Вот ты, Слепой, волен?

— В чём? — вырвалось у оборотня.

— Не «в чём», а без условий, по сути. Впрочем, — Властелин задумчиво смотрел на собеседника, вернее, сквозь него, будто тот был прозрачен, — тебе не понять. Важно одно: надо сделать так, чтобы Дракон сам захотел прийти ко мне. Он должен захотеть прийти сюда, поверить, что здесь храм. Здесь путник обретёт покой. Остановить его можно тоже лишь в одном случае — если он сам захочет остановиться. Что ж. — Взгляд Властелина сделался одновременно рассеяннее, даже мечтательнее, и жёстче — пригвоздил оборотня. — Надо понять, где ты ошибся, Слепой, и попытаться снова. Дракон должен быть моим. Я ждал его слишком долго. Будь мне свойственно отчаяние — отчаялся бы в ожидании. И когда, наконец, узнал о рождении нового Дракона — сделал всё, чтобы заполучить себе. Святой Старец сработал на славу! Чего стоили его лимонные рассветы с песнопениями. Морить маленького Дракона голодом — вообще не каждый рискнул бы. В итоге — дед сдох от зачарованной рыбной кости! Какая прелесть! Дракон начал взрослеть и входить в силу, испил первой крови — это превосходно. Малыш, конечно же, легко догадался, кто такой его дед и где его настоящее место. Это было чудесно, сквозь дрёму прочитать в путанице пурпурных драконьих мыслей первую по-настоящему важную, мудрую по-драконьи (или это была всего лишь интуиция?): «Какой смысл проклинать на вечные муки сожжения того, кто и так вечно и нескончаемо горит как газовая конфорка, разливая вокруг себя жар…» Что за прелесть эти Драконы! Итак, он убил первого. Сам! Я почти ликовал и собирался принять его в свои объятия. Но рано. — На высоком лбу Властелина пролегли две глубокие морщины. — Вместо того чтобы прийти сюда — уже почти мой Дракон сбежал из ангела в дебилы. Драконы умеют прятаться. И от себя тоже. В том числе и за зашторенными окнами — да так, что не найдёшь! Молитва… — Лицо Властелина скривилось. — Я упустил эту мелочь — ангела, разумеется, дед обучил молитвам. Вот за что я не люблю это ЕГО незатейливое, варварское, но действенное изобретение — за несоответствие вложений эффекту. Никаких задатков, талантов, знаний, опыта, времени — ничего не требуется, кроме элементарной веры и нескольких незамысловатых, по сути пустых слов — и желаемое исполняется. Фу, как примитивно! Но ведь работает! Хотя и не для всех, конечно, лишь для избранных! Дракону стоило всего лишь помолиться (хм, интересно, кому?!) — и он очутился в Сером Доме. Иные десятилетиями возносят свои желания небу — и всё безрезультатно. А этому стоило лишь что-то попросить для самого себя — и бог кинулся на подмогу, роняя сандалии. Как мило. Скажешь после этого, что ОН бесстрастен, непредвзят и относится ко всем своим созданиям одинаково? Дудки. С ЕГО попустительства (забавно, не правда ли?) маленький перепуганный Дракон спрятался в Доме и стал Македонским, оставив позади Ангела и Дебила, обоих раз и навсегда, стал чужой тенью и чужими руками. Дракон-тень — это что-то новенькое, ха! Но Дом принимал всех. Ты не знаешь, Слепой, кто написал там на стене «Привет всем выкидышам, недоноскам и переноскам, всем уроненным, зашибленным и недолетевшим! Привет вам, „дети стеблей“!»? Забавные они, люди… Пророки…

Будто воспользовавшись паузой, темнота, клубившаяся у стен, ожила и стала медленно подползать к Властелину, по пути принюхиваясь и к оборотню, осторожно трогая его чем-то похожим на множество шершавых языков.

— Вот тут и настал твой звёздный час, Слепой. Твоя миссия, то, ради чего ты появился на свет и жил все эти годы в Доме. Ты всё делал правильно. — Властелин кивнул. — На этот раз Дракон убил проклятием невинного, почуявшего подвох. Ты был с тем мальчишкой не очень осторожен? Чем-то выдал себя?

Оборотень отчаянно замотал головой:

— Нет, нет! Волк всего лишь ревновал ко мне своего друга и сам хотел быть вожаком. Простые желания простого человека. Никаких других причин желать моей изоляции у него не было.

— О, как ты заблуждаешься. Недооценивать людей, их интуицию и причины, толкающие их на различные поступки, — значит сворачивать к поражению. Запомни, Слепой, некоторые из них понимают больше, чем можно было бы ожидать. Поэтому и трепыхаются до сих пор.

Темнота, вившаяся вокруг трона Властелина гибким змеем, разделилась, часть её, похожая на пушистое существо с острыми ушами, стала ластиться у бедра Властелина; тот сделал небрежный поглаживающий жест, опустил ладонь на голову темноте, заставляя оборотня гулко сглатывать от зависти. Ему тоже хотелось почувствовать ласку Властелина, но превращаться для этого в кота он не собирался, потому что хорошо знал: одни предназначены для того, чтобы их гладили и чесали за ухом, а другие — для службы, так устроен мир, и не оборотню оспаривать его законы.

— Несмотря на опасность провала, — продолжил Властелин, — всё сложилось как нельзя лучше. Прекрасно разыгранная комбинация, Слепой. Поэтому не понимаю, что снова пошло не так. Хотя с этими Драконами никогда ничего не предугадаешь. Мой план едва не сработал, ещё немного — и раздавленный своими непосильными грехами Дракон сам влетел бы в этот зал и склонил передо мной шею. Но вмешались лысый человечек и Хозяин Времени — куда ж без этого вонючего сморчка! — остановили Дракона. Наглецы! Ладно Хозяин Времени — с него станется, везде свой нос суёт, уж сколько миллионов лет — ни вашим, ни нашим. Но человек?! Обычный человек, к тому же и безрукий! Протезами схватить Дракона и удержать… Лысый ещё и научил его маскам, я даже сквозь сон слышал, как твердил Дракону: «Найди свою шкуру, Македонский, найди свою маску, говори о чем-нибудь, делай что-нибудь, тебя должны чувствовать, или ты исчезнешь». Вот Дракон и исчез, когда захотел. Где теперь искать? Чем ты напугал его? Словом, жестом, взглядом? Впрочем, ты же не… — Усталый вздох Властелина заставил темноту прильнуть к нему ближе. — Страх, на который я сделал ставку, страх, который всегда рядом, который можно лишь ненадолго забыть, но совсем ненадолго, потому что рано или поздно он возвращается, отрастив новые колючки, был самой главной слабостью Дракона. Но он же оказался и его силой. Лысый приручал Дракона тихо и незаметно. Надо бы к этому лысому присмотреться получше — вдруг пригодится… Но сейчас он нужен для другого. А тебе, Слепой, надо было всего лишь приручить лысого. И ты его, казалось, приручил. — Властелин поднял подбородок, медленно повышая голос до раскатистого грома: — Почему это только казалось?

Тени прыснули в стороны от оборотня.

— Зато я привёл других. Много, — взвизгнул он в оправдание.

— Слабое утешение. Мне нужен Дракон, слышишь?

— Я найду его для Вас, Властелин! — Рвение не могло защитить от гнева Властелина, но молчать сейчас оборотню было очень страшно.

— Как? Где? Пустозвон ты, Слепой. — Властелин усмехнулся без особой злобы. — Я даже запаха Дракона не чувствую. Надёжно спрятался. Ну, есть идеи? Тогда слушай. — Он взмахнул руками, отгоняя темноту, та рассеялась по углам, встав дозором вокруг трона. — На этот раз будем ловить его на живца. Иди к своему лысому и передай ему вот это. Подарок. — Властелин достал из складок плаща и показал небольшую фигурку рыбки из ореха, похожего на миндаль, поместил её в замшевый мешочек, стянул шнурком и повесил на шею оборотню. — Не одному же Хранителю делать людям щедрые подарки. Ты ведь уже дарил Русалке нечто подобное — значит, никаких проблем, подозрений не возникнет. Пусть лысый скормит своей… то есть, угостит свою возлюбленную — Русалка понесёт, родит ему долгожданное дитя, полагаю, дочь. Та примется болеть. Чем там нынче модно болеть у людей? Всё ещё рак? Девочка будет неизлечимо больна. Папочка или сам призовёт на помощь единственного знакомого, способного творить чудеса, или тот явится по собственной инициативе. Дракон не сможет пропустить такое событие — смертельную хворь дочери друга. И примчится. На крыльях или на автомобиле. Вот тогда мы и подумаем, как в третий раз не упустить его. И не упустим. Бог ведь любит троицу? — Властелин рассмеялся. Стены загудели, амортизируя раскаты смеха, от которых сверху сыпались камни.

«Мир осыпается?» — уклоняясь от них, вспомнил оборотень чужие мысли. Но спасительные, уводящие от опасностей наружности в изнанку чернильные пятна солнечных очков Табаки на этот раз так и не повисли перед ним.

Преследуемый давно смолкшим за спиной, но всё ещё толкающим его под ляжки смехом, оборотень очнулся в духоте. Далеко-далеко таял лай собакоголовых. Заря беспощадно, словно пытаясь задержать, остановить его во что бы то ни стало, била в глаза. Но разве можно даже самым ярким светом остановить слепого?

Он притормозил на опушке, присел, чувствуя, как его заливает алым светом, прижал уши, зажмурился и завыл. Протяжный, тоскливый звук поплыл над Лесом. Больше всего на свете оборотню хотелось сейчас бежать в чащу обнюхивать мшистые стволы, скакать по влажным листьям и кататься по земле, ликуя, распугивать мелкую живность, собирать на шкуру мусор, оставлять в лужах волчьи следы, погнаться за мышью, сунуть голову в дупло, разрыть подземный ход и съесть его толстого и вкусного обитателя, бежать дальше, бежать, бежать; не замочив лап, перескочить ручей, вылакать лужу с головастиками, с наслаждением вытянуться на мокром песке, прислушиваясь к лесным шорохам и к журчанию в своем животе, — потом вскочить и нестись по тропе дальше и дальше. Но он не мог себе такого позволить, и воем — единственным, чем выражал глубокую скорбь по этому поводу, — пытался отвечать заре.

Это длилось недолго, вспомнив о важном, о своём истинном предназначении, оборотень побежал, не отвлекаясь, уткнувшись носом в тропу, быстро перебирая лапами. Набитый колючками хвост сигнализировал миру о его занятости. Яркий, пахучий, обещающий быть солнечным мир отстал за поворотом. Из-за оврага вернулся смех собакоголовых. Оборотень забился в ближайшую яму и затих, выжидая. Собакоголовые пронеслись мимо, он осторожно высунул голову. Кто-то ухнул сверху и обсыпал его трухой. Оборотень отряхнулся и пересчитал ноги — две, нащупал под старой лещиной шуршащий пакет, вынул из него и натянул свитер, штаны, обул влажные кеды. Лес на прощанье качнул ему далекими верхушками ветвей и вздрогнул, роняя росу на покоробившийся паркет. Показалось, что из проема двери учительского туалета слышатся приглушенные голоса картежников. Но нет, заброшенный, приготовившийся к смерти Дом был наполнен тоскливой тишиной. Некоторое время Слепой стоял неподвижно, поглаживая ладанку на груди. Думал. Потом закурил и двинулся дальше. Не прячась, прошёл по освещенному пространству, миновал проём туалета и лунную поляну Перекрестка, двери учительской и столовой. Почудилось, что на лестнице пахнет окурками, он даже наступил на один и пошёл медленнее. Двор провонял соляркой — под дубом ночевали два железных монстра, бульдозеры, пригнанные на снос Дома, но так и не приступившие к работе из-за внезапных поломок. Слепой, не удивляясь собственным знаниям о них, обогнул бульдозеры по широкому кругу и пересёк границу порушенного забора. С каждым шагом его решимость стремительно улетучивалась: наружность пугала — или содержимое мешочка, который он нёс в подарок другу? Слепой почувствовал, как Дом вцепился ему в спину и в ноги, не пускал, повиснув гирей на плечах. Он даже обернулся, словно забыв, что всё равно ничего не увидит за спиной. И никого. Однако увидел. Не зрением. Душой. Увидел пристально наблюдающего за ним из окна четвёртой светлоголового, в рыжину, мальчишку без рук. Пока безымянного. За спиной которого маячил напряжённо улыбающийся взрослый. Лось. Оба чего-то сосредоточенно ждали. Будто не верили, не могли поверить во что-то очевидное. В выбор Слепого?

* * *

Открывший дверь Сфинкс подавился воздухом и долго-долго моргал. Слепой не видел его лица, но был уверен, что в прыгнувшей на гостя из прихожей тишине Сфинкс подавился и моргает.

Они крепко обнялись. Сидели на кухне и пили то коньяк, то кофе, то кофе, то коньяк. Курили. Ещё пили. Говорили мало. Сфинкс внимательно разглядывал гостя, а тот ещё внимательнее, настороженно прислушивался к нему. Этим двоим не требовалось много слов, чтобы понять друг друга.

Широким жестом сдвинув на столе тарелки, Сфинкс подсел ближе к Слепому и ощутил знакомый запах мела и грязных волос, который не перебивали свежие запахи алкоголя, кофе и сигаретного дыма и старые, крепкие — леса и псины. Он соскучился, но почти не выражал радости — знал, что Слепой и так её почувствовал. Этим двоим было достаточно всего лишь сидеть рядом, чтобы всё чувствовать. Слепой сидел тихо. И, втягивая ноздрями воздух, слушал молчавшего друга.

А потом рассказал о цели своего визита и смысле принесённого подарка парой коротких предложений. Сфинкс ничего не ответил. Долго не шевелился. Встал. Принялся ходить туда-сюда по кухне. Загремел посудой, хлопнул дверцей холодильника, стал шумно мыть тарелки и кастрюли. Снова заходил от окна к двери. Слепой откинул голову к стене и слушал его шаги. Отсчитывающие ему последнее время. Жалел об одном — что не попрощался с Лесом.

От пятой сигареты затошнило.

— Почему ты ему служишь, Слепой? — спокойно спросил Сфинкс. Убийственно спокойно. Кажется, он принял какое-то мучительное, но окончательное решение. Не много же ему потребовалось на это времени. Слепой и раньше удивлялся, как просто Сфинкс принимает сложные решения.

Слепой нащупал пепельницу и загасил окурок:

— Так и должно быть. Он создал мир, в котором я родился, в котором я счастлив.

— Ты счастлив? Не здесь, в наружности, а там, в изнанке, в Лесу, до того как прийти ко мне с подарком, ты был счастлив? Всегда?

Слепой задумался. И нахмурился.

Сфинкс продолжил:

— Если твой мир, Лес, создал он, то почему сам не живёт в нём, а прячется в глубине шахты? Если бы он мог создавать миры или хоть что-то другое, всё это противостояние даже не началось бы. Они бы просто разошлись по своим углам. Ну, как владеющие ядерным оружием державы. Нет, Слепой, проблема как раз в том, что он не создатель. Как думаешь, зачем ему Дракон?

— Кажется… речь шла… о свободе, — слова давались Слепому с трудом. Будто он мгновенно позабыл человеческую речь.

— Ага, конечно, приковать её к себе и натравливать на врагов. Или доить как корову?

— Мне всё равно, — прошуршал Слепой, наглухо занавешиваясь длинной чёлкой. — Я не знаю ответов. И не хочу знать. Я больше не вернусь туда, умру здесь. Предателем. Так зачем мне ненужные знания? Отстань, я сделал для тебя больше, чем мог.

— Это ещё почему? — вкрадчиво поинтересовался Сфинкс.

Слепой поднял на него мутные широко распахнутые глаза. И впился невидящим взором точно в переносицу. Поймал в прицел мишень.

Сфинкс приблизился и даже наклонился к нему через стол, оказавшись лицом к лицу:

— Возвращайся в свой Лес, я об этом. На здоровье. Кто тебе запретит? Не спеши умирать. И не называй себя предателем, а то ударю. И… — он выпрямился, — подарок мне отдай. Зажилить решил? — Хмыкнув, Сфинкс улыбнулся — ей богу! он улыбнулся! — и требовательно протянул ладонь протеза, затянутую в кожаную перчатку.

— Ты что?! Свихнулся?! — шарахнулся от него Слепой и больно ударился о стол, смахнул посуду, стукнулся виском о кованую завитушку светильника.

— Эй, эй, осторожнее, ты чего буянишь, как слон в посудной лавке?

Ошарашенный, ничего не понимающий, впервые так сильно дезориентированный Слепой глупо вертел головой, будто ослеп только что, совершенно внезапно, и сжимал в кулаке свою ладанку.

— Вот он где, мой подарочек!

От насмешливого тона Сфинкса Слепой вытаращился ещё сильнее. Почувствовал, как тот быстрым движением выдернул у него из пальцев и ловко снял с шеи шнурок с мешочком. Отметил, как сильно у Сфинкса дрожат руки.

— Отдай! Верни! Не трогай! Брось! Не смей! — запоздало вывалил он на друга возмущение и панический ужас от случившегося. — Ты что, не понимаешь?! Ты не слышал, что я рассказал?!

— Не ори, пожалуйста.

Слепого пихнули в грудь, он беспомощно плюхнулся на кухонный диванчик и ткнулся губами в невесть откуда взявшуюся чашку. Машинально проглотив, поперхнулся смесью кофе и коньяка.

Сфинкс тоже сделал большой глоток — из своего бокала — и зачастил, будто опасаясь, что его перебьют:

— Она плачет, Русалка так часто плачет. Ты не представляешь, Слепой, что такое слёзы любимой женщины! Ты подарил мне самое большое счастье, но вывернул мою душу наизнанку. Навсегда. Ни с какими адовыми муками не сравнить. Впрочем, об аде ты и без меня всё знаешь. А помочь я ей ничем не могу. Она тает, каждый раз всё дольше остаётся там, ужасно боюсь, что однажды просто не вернётся ко мне. Останется в своих русалочьих райских кущах. А тут такой шанс. Ты даже не представляешь, какое сокровище принёс. Ребёнок! Это же невероятная радость. У нас будет дочка!

— Она же заболеет! — Метнулся к нему Слепой, попытался отнять ладанку, но Сфинкс ловко спрятал её за спину и отпрыгнул.

— Погоди, погоди! Погоди, погоди! — Поморщившись, он снова нервно заходил по кухне, огибая застывшего друга. Резко замер, как осенённый идеей. — А откуда это известно? Вот растолкуй, откуда известно, да ещё и наверняка, что моя дочь заболеет? Знаешь, Слепой, если бы пославший тебя всегда всё знал наперёд и оказывался постоянно прав, то… Чёрт знает что тогда началось бы! Вот! И потом… даже если моему ребёнку суждено заболеть — это же не приговор. Это жизнь! Сейчас многое лечат. Нам ли не знать. С раком годами живут и выживают! Ну и наконец… Он ведь сам сказал, что Мак в любом случае придёт на помощь? Значит, придёт. Или я заранее отыщу его и предупрежу. Не знаю, где, но не мог же Дракон спрятаться в наружности и не оставить ни одного следочка?

— Да ты дурак! И фантазёр! — зло крикнул ему Слепой, словно второе было гораздо большим оскорблением, чем первое. — Разве можно так рисковать своим ребёнком?! Всем рисковать!

— Именно! — радостно взвился голос Сфинкса. — Рисковать можно лишь тем, что у тебя есть! ЕСТЬ! Будет! У нас с Русалкой будет дочь — это главное! Она бу-дет! — Сфинкс даже подпрыгнул от распиравшего его восторга. Были бы крылья — взлетел бы, высоко-высоко! — Какие же это расчудесные слова «будет дочь»! А риск — не обязательно провал и поражение, понимаешь? Риск — это всего лишь вероятность.

— Ты псих, — устало закрыл лицо руками Слепой. Ему стало совсем погано и как никогда сильно захотелось в Лес, забиться в какую-нибудь щель, зарыться в мягкую землю, свернуться клубком и заснуть. Впасть в спячку. Оборотни не впадают в спячки? А он будет первым оборотнем, впавшим! И проснётся только тогда, когда весь этот кошмар закончится! Когда во вселенной не останется ни одного дракона, когда свет и тьма перестанут делить между собой мир людей, просто потому что наконец-то перемешаются…

— Псих? Скорее всего, так и есть, — легко согласился Сфинкс. — А чем плохо? Можно подумать, что ты не псих. И не Чумной Дохляк. Помнишь, как мы тогда сбежали из Хламовника и нарисовали на стене новой комнаты свой мир? Ты нарисовал премиленького жирафа. А я дикобраза. И потом много лет жили в этом мире. Стали теми, кем стали. Что мешает нам и сейчас проделать что-то похожее? А потом не забывай, Слепой, что у меня есть… Э… — Сфинкс запнулся и, охнув, стукнул себя искусственной рукой по лбу, поморщился от боли. — Да ты же, похоже, не в курсе. Ага-ага. У меня кое-что имеется. Тоже подарочек, и тоже от очень могущественного заинтересованного лица. Догадался? Табаки! Именно, он не участвует в их разборках. Он над ними. И он подарил мне перо цапли. Которое нельзя украсть, отнять, оно после вручения стало невидимым, им можно только владеть. Вот и испытаю, а?

Слепой мрачно процедил:

— Испытатель! — Но слегка смягчился: — То есть плюс Шакал? — На его лице пронеслась вереница едва различимых противоречивых эмоции. — А это аргумент… возможно… стоит попробовать… тем более, что других вариантов всё равно нет…

Сфинкс тем временем с придыханием развязал ладанку и вынул рыбку:

— Красивая. Ещё одна. Русалке понравится. — Он поднёс ладонь с орешком к глазам и, осторожно подышав на него, очень нежно, невесомо поцеловал. С опаской покосился на кусающего губы в размышлениях Слепого — не попытается ли снова отнять. Но тот с каждой секундой светлел лицом. Откинул со лба волосы и протянул задумчиво:

— Нарисовать свой мир, говоришь? Создать… Прокатит ли вне Дома?

— Попытка не пытка. Разве картина — это холст или галерея? Картина — это сердце художника.

— Интересно… а если… нарисовать… Лес?..

— Попробуй! Кто его нарисует лучше, чем ты! Вот от этой стены можно отодвинуть мебель, тут ровная светлая штукатурка. А холодильник перетащить в прихожую.

— Русалка нас убьёт. — Нервно хохотнул Слепой. И облизал пересохшие губы.

— А то! Конечно, убьёт. — Радостно закивал Сфинкс. — Мы же недавно сделали ремонт! — Он куда-то суетливо засобирался. Мешочек с рыбкой надел себе на шею и спрятал под футболкой. — Посидишь тут один? Недолго. Я мигом. Сгоняю за красками и всем необходимым. Только никуда не уходи! Даже не думай! Да? Обещаешь? — Он так неожиданно и столь сильно, словно мёртвой хваткой, вцепился Слепому в плечо протезом, что тот, которого трясли, как сливу, вскрикнул от боли. И быстро ответил:

— Обещаю.

Через минуту хозяина квартиры и след простыл. Грохнула дверь, загудел лифт.

Слепой постоял немного в центре чужой, приятно пахнущей кухни, на стене которой им с другом предстояло создать свой новый мир, послушал диковинную тишину многоэтажки. «Тоже дом», — подумал он удивлённо, отыскал мойку, напился из-под крана и, опираясь спиной на стену, измученно сполз на пол. Сел удобнее и стал вспоминать Лес. Свой Лес. Принадлежащий лишь ему одному, и никому другому. Возможно — а почему бы и нет? — созданный им самим, а потом просто захваченный тем, кого он почему-то признал Властелином, тем, кому добровольно позволил себя обмануть, командовать собой. Просто потому, что не верил, даже мысли не допускал, что убогий сирота может быть создателем… Лес без горы. Лес без страха, без Зова. Лес, в котором его ждёт, тоскует, хоть никогда и не признается в этом, Саара. Лес, куда можно будет изредка, чтобы не слишком там натоптали, приводить гостей — Дракона или дочку Сфинкса… Может, его настоящая миссия, расфантазировался Слепой, — не ловить драконов и даже не бегать под луной в волчьей шкуре, а создавать миры и делиться ими с теми, кем дорожишь, кого любишь? Или с теми, кто думает, что никому не нужен…

Вернувшийся с покупками Сфинкс застал Слепого спящим на полу своей кухни. И улыбающимся во сне чему-то очень хорошему, возможно, близкому счастью. На которое охоться — не охоться, а достаётся оно только тем, кому само захочет…