Косички (гет)

Я заплетаю по утрам тебе косички

Уже умело, уже привычно

Мне многому придется научиться,

И многому потом учить тебя…

/Витас "Косички"/

* * *

«…Ты знаешь, я каждое утро заплетаю ей косички — как делала это ты когда-то. Уже привычно и умело. Ее мягкие темные волосики послушны моим рукам, а я вспоминаю тебя каждый раз, когда плету эти косички. Мне все еще больно.

Ты оставила нас так неожиданно, а я ведь думал, что у нас с тобой впереди еще долгие-долгие годы.

Помню, в тот самый роковой день у меня с самого утра ныло сердце, словно чувствовало что-то. Я просил тебя не принимать участия в затее этих идиотов — твоих дружков. У них, видите ли, целая преступная группировка, и нельзя упустить возможность взять их! А кто еще знает столько заклинаний, кто умеет так быстро и хладнокровно действовать, если не ты? Что ж, группировку они взяли. Но ты домой уже не вернулась.

Мне никогда не забыть тот немой всепоглощающий ужас, переполнивший меня, когда заикающийся голос Поттера сообщил мне в телефонную трубку, что тебя больше нет.

Я и не понял сразу, помню, переспросил еще:

— Что значит — нет? Что вы несете, Поттер?

— Ее… Она попала под облаву. Несколько заклинаний сразу… Мы не успели, сэр…

— Не успели… — прошептал я, и трубка выскользнула из моих ослабевших рук.

Тогда мой мир умер. Без тебя уже не могло быть нашего маленького мира, не могло быть нас. Остался только я…».

* * *

«…Очень хорошо помню, как все началось — много лет назад в Хогвартсе, когда ты еще была моей студенткой, а я твоим старым злобным преподавателем зелий.

И как тебя угораздило влюбится в меня — того Снейпа, которого я сам ненавидел? В эти сальные от защитных зелий и нежелания утруждаться патлы, в эту словно восковую желтоватую кожу?

Ты сказала, что полюбила мои глаза и голос, а я никак не мог найти во всем этом ни сводящей с ума глубины, ни божественного бархатного звучания, о которых ты говорила.

Я недоумевал, почему студентка пятого курса Гермиона Грейнджер смотрит на меня такими глазами во время занятий. Почему ее я чаще всего встречаю в коридорах, которые патрулирую. Почему?.. Как же много их — этих «почему».

Потом твой шестой курс и мое осознание своего предназначения. Я не мог смириться с тем, что приготовил для меня Дамблдор, не хотел верить в это.

Я как никогда осознавал свое одиночество. Никто в целом мире не любил меня, никому я не был нужен просто потому, что я — это я. Обычный уставший, потрепанный жизнью человек, а не гениальный зельевар, двойной шпион, стратег и так далее.

Я нашел твое письмо среди работ по Защите от Темных Искусств. Я не знал, кто написал его. Оно было зачарованно, почерк менялся на нем как хотел, а подписи не было. Там было лишь несколько слов: «Простите меня, профессор, но я люблю вас». Определенно, это была студентка, кто еще стал бы называть меня профессором?

Я никогда в жизни не получал любовных писем, мне вообще никто в любви не признавался.

От пергамента пахло свежестью, но никакого особенного запаха я не обнаружил. Это и стало началом поисков, ведь большинство девиц обливалось специфическими духами, запах которых мой чуткий нос зельевара едва выносил.

Я искал среди второго курса Хаффлпафа и Рейвенко, потому что именно с их работами появилась записка. Но все девицы там настолько боялись меня, что пришлось отмести такую возможность. Да и не под силу им было зачаровать так пергамент. Максимум — левой рукой написали бы.

Следующая записка была через неделю — с работами четвертого курса. И снова минимум текста: «Профессор Снейп, я не знаю, что мне сделать с собой, как заставить себя не думать о вас, ведь нам никогда не быть вместе». Зачем писать такое, я не понимал.

Конечно, я не исключал возможности откровенного издевательства. Такой случай уже был в самом начале моей карьеры, тогда тоже несколько студентов (угадай с трех раз, из какого они были факультета?) подложили мне парочку записок. Но среди них не было никого, кто додумался бы защитить свои опусы, так что я разоблачил этих малолеток при всех в Большом зале, снял кучу баллов с факультета и назначил отработки на полгода вперед. Прецедентов больше не было.

Я подумал про защиту и мне в голову пришла ты, хотя изначально я не мог увязать записки и твое странное поведение. Но кто еще мог быть настолько умен и проницателен?

Впрочем, я несколько сомневался, что ты согласилась бы помогать своим дружкам в издевательствах надо мной, ты всегда была выше таких вещей. Но предположить, что ты говоришь правду… Чтобы студентка Гриффиндора Гермиона Грейнджер обратила свой взор на такого, как я, должны были, наверное, все горы и океаны с мест сойти. Нереально. Я не поверил. А зря…».

* * *

«… Ты помнишь, как я вызвал тебя к себе вечером и кинул перед тобой те две записки? Как ты побледнела, увидев их, и, заикаясь, стала отрицать свою причастность?

Я смотрел на тебя и понимал, что не ощущаю запаха духов, и что твоя краснота и нервные движения пальцев, сминающих плотные пергаменты, выдают тебя с головой.

Я орал на тебя что было мочи, я обзывал и оскорблял тебя, а ты сжималась в комочек и испуганно смотрела в пол, уже даже не пытаясь оправдаться.

Тогда мне надоело орать.

— Вы понимаете, что сделали глупость, мисс Грейнджер?

Ты кивнула мне.

— Я не ожидал от вас подобной выходки!

Я думал, ты опять станешь оправдываться. Я все еще не упускал мысли, что это жестокий розыгрыш. Но ты сказала мне странные неожиданные слова.

— Разве любовь — это глупость, профессор?

— Любовь? О какой любви речь, мисс Грейнджер?!

Я был взбешен.

— Об этой, — ты кивнула мне на записки. — Я не могу больше скрывать.

— Вы говорите мне об этой шутке, словно это и есть любовь! — заорал я.

Ты скукожилась еще больше и прошептала:

— Это не шутка, сэр. Я люблю вас… На самом деле люблю…

Я выгнал тебя прочь, велев забыть обо всем, пообещав страшнейшую кару на твою голову, если скажешь хоть слово кому-то.

После ты ходила за мной и смотрела такими глазами… Я не мог сдержаться, мне стало жаль тебя, хотя я думал, что давно убил в себе это чувство.

Я опять вызвал тебя в свой кабинет.

— Почему вы ходите за мной, мисс Грейнджер? Что за блажь?

— Это не блажь, профессор.

Ты была почти спокойна.

И так же спокойно вдруг подошла ко мне, встала на цыпочки и прижалась своими губами к моему рту. Я заиндевел.

— Может, так вы поверите, что я не лгу и не смеюсь над вами. Я заболела, но лекарства нет.

А я хлопал глазами и сходил с ума. Этот невинный поцелуй перевернул все внутри меня…».

* * *

«… Итак, теперь я знал. Но не мог позволить себе ничего — ты была моей ученицей, пусть и совершеннолетней.

Я игнорировал тебя, но вскоре понял, что сам неожиданно стал зависим от тебя — словно ты меня приворожила. Но это вряд ли, я бы распознал любое приворотное зелье, все они очень специфические.

И я опять и опять вызывал тебя к себе и отчитывал, кричал, обзывал. Думал, что так ты меня скорее возненавидишь.

А ты не хотела ненавидеть меня, ты только вздыхала и говорила:

— Не надо, вы делаете мне очень больно. Но это все равно не поможет.

Однажды под конец зимы ты опять меня поцеловала. Застала врасплох, когда я орал, что ты дура, и поцеловала. Такого коварства я не ожидал, но на поцелуй неожиданно ответил. Мой мозг как будто отключился.

— Нам нельзя, разве вы не понимаете? — в отчаянье прошептал я, держа твои маленькие ручки, чтобы не дать им обнять себя.

— Знаю… Вы можете пострадать. Но прошу вас, сэр… Заприте эту дверь и поцелуйте меня снова! Мне сейчас кажется, что моя жизнь зависит от вас!

Я хотел позанудствовать и сказать, что твоя жизнь зависит еще от многих факторов, но ты не захотела ждать. Сама заперла эту чертову дверь метким заклинанием и поцеловала меня. Не так как прежде, а по-настоящему, как это делают все взрослые люди.

После этого завертелось…».

* * *

«… Мне так легко и трудно одновременно вспоминать все это. Но я хочу вспомнить, записать, чтобы когда-нибудь прочесть Элизе нашу с тобой историю. Я знаю, что еще немного, и она начнет задавать вопросы — совсем взрослые вопросы. Я боюсь, что она раньше сверстников станет взрослой…

Любимая, а ты помнишь нашу первую ночь? Она была в апреле, и я так клял себя за то, что не смог устоять.

Ты меня соблазнила, ты была так уверена в себе, что я поразился, поняв, что ты девственница. Была…

И мне было бесконечно жаль за твою боль и улыбку сквозь слезы.

Но ты все равно прижималась ко мне, как к самому родному существу во всем мире. Тогда-то я понял, что не смогу отпустить тебя, что ты теперь мое сердце и жизнь.

Но я забыл о своем задании, хотя не имел права забывать.

Я вынужден был убить Дамблдора, и это разрушило все.

Я сбежал из школы и все лето с ужасом ждал твоего письма. Но его не было. И я понял, что ты потеряла веру в меня. Веру, которой не было ни у кого, кроме тебя, ведь только ты была убеждена, что если директор верит мне, то я на вашей стороне.

Тебя не было в школе, и я сходил с ума. Это убивало меня, а ведь была такая куча дел и забот: руководство школой, служба Волдеморту, попытки хотя бы помочь тем, кого жаждали наказать Керроу, помощь вам троим…

Я думал, что не выживу, когда Нагини укусила меня в Воющей хижине. Все что я мог — это отдать воспоминания Поттеру.

Я не стал бы делиться с ним своей историей любви к Лили и прочим, но была ты. А я больше всего хотел, чтобы ты знала: твой любимый не подлец и не предатель.

Я почти ничего не помню из того, что было дальше — только то, что ты мне рассказала после.

Я очнулся в Мунго под арестом.

Меня постоянно окружали авроры, которые без устали задавали каверзные вопросы, хотя мне было очень трудно говорить. Маячил среди них и взлохмаченный Поттер, пытающийся меня оправдать…

Он уже рассказал им все, он отдал им свои воспоминания, показанные мной. Когда я пришел в себя, он с таким виноватым лицом покаялся в том, что сделал, что я даже не смог найти в себе силы отругать его.

Но оправдывать меня не спешили. А тебя ко мне не пускали. Я был зол и отказывался сотрудничать, хотя понимал, что меня ждет Азкабан и поцелуй дементора.

Они не смогли забрать меня в изолятор после выписки, Поттер помог, устроив в Министерстве настоящий разгром. Я помню, как ты хохотала, рассказывая мне об этом, когда все закончилось.

Самое страшное, что я даже на улицу выйти нормально не мог. Половина магического населения Британии была готова растерзать меня, а другая половина — преимущественно, женщины — хотела обнять и плакать, наслушавшись оправдательных речей Поттера о моей роли в войне. Они сочти меня таким бедненьким, несчастненьким, непонятым, да еще эта история любви к Лили, которую Поттер преувеличил и расписал в таких красках… Да я стал чуть ли не героем из любовного романа — таким благородным, страдающим за любовь и праведное дело. Короче, полный мрак!».

* * *

«Мне пришлось пойти на сотрудничество ради тебя. Потому что ты попросила. Знай, я никогда не винил тебя в том, что пришла тогда на пороге ночи. Я знаю, что они заставили тебя, а ты ради меня не стала возражать.

Я рассказал и показал им все, что знал, я повторял и повторял все, что они уже слышали от Поттера. А он все равно рьяно рвался защищать меня.

А потом эти идиоты вдруг вспомнили про портрет Дамблдора и, наконец, созрели поговорить со стариком. Тот, конечно, подтвердил все мои слова.

Все обвинения были сняты, у министерства больше не было причин считать меня преступником.

Теперь меня чуть ли не обожали и готовы были рыдать, обмусоливая все мои геройства. Особенно часто вспоминали, как я защищал «бедных» деток в школе, когда гадкие Керроу издевались над ними. А я-то — само благородство — посылал их мыть полы руками или отправлял к Хагриду, зная, что он и мухи не обидит. Ха, как же быстро они забыли, как я методично издевался над этими же детьми раньше!

А ты теперь стала почти все время проводить у меня. Помню, как стыдно мне было за мое никчемное старое жилье. А ты все равно улыбалась, мыла и вычищала все, наводила уют.

Мы прожили вот так полгода, пока я не сказал, что хочу продать дом.

— Много мне не дадут, место не очень, да сам дом тоже. Но у меня есть кое-какие драгоценности матери, которые она прятала от отца. Смогу купить пусть небольшую, но нормальную квартирку.

— Ты не должен продавать драгоценности матери, Северус. — Сказала ты мне тогда. — И квартира — это не то. Наши дети должны расти в доме — большом и светлом.

— Но где мне взять денег на него? — Я так растерялся, что даже не обратил сразу особого внимания на фразу о детях.

— Я знаю, что ты можешь варить зелья на заказ. Почему бы нет? Я тоже постараюсь заработать, пока учусь. Вместе мы сможем купить дом для нас двоих.

Я был рад, что тогда за меня решала ты. Сам бы я не решился ни на что.

Я стал варить зелья, выбирая только самые сложные и дорогостоящие заказы, я почти не спал и не ел. Я даже согласился работать на министерство и варить им уникальные зелья, наподобие Аконитового. Но оно того стоило. Пожалуй, я был чуть ли впервые рад своему таланту в области зелий. А ты выполняла работы на заказ для своих однокурсников за умеренную плату.

Уже через полтора года мы купили дом нашей мечты — не очень большой, но уютный и светлый, в зеленом пригороде Лондона.

Ты помнишь, что чувствовала, когда мы приехали в первый раз на смотрины? Ты сказала мне потом, что на душе у тебя было тепло при взгляде на этот дом.

Он был сложен из крупного светло-серого камня, более темная крыша была покрыта черепицей, вокруг раскинулся чудесный садик.

Мы заплатили, почти не торгуясь.

Мы делали ремонт своими руками, вкладывали во все частичку себя, свою магию и любовь. Мы мечтали жить здесь, растить в этих стенах наших будущих детей…».

* * *

«...Единственное, что напрягало меня тогда — это то, что мы неженаты. Хотя твои родители приняли меня спокойно, но я видел по их глазам, что они не рады. Их единственная дочь живет вне брака с мужчиной. Пусть наше общество достаточно современно, но они считали, что так поступать не следует. Перечить тебе они не стали, но я начал стремиться поскорее заработать денег на свадьбу.

Я опять стал варить зелья на заказ, не гнушался браться и за запрещенные, получая за них и за молчание кругленькие суммы.

Я купил тебе кольцо и наконец-то сделал предложение. Я очень хорошо помню, какой радостью светились твои глаза, когда я встал на одно колено и протянул тебе бархатную коробочку.

Стояла осень. Помнишь, как ты рассуждала ночью, что лучше подождать до лета, собрать денег? Ты не хотела пышную свадьбу, но все равно это удовольствие не из дешевых.

Наша свадьба…

Самый счастливый день в моей жизни. Какой ты была красивой в тот день! Мне хотелось запомнить тебя навсегда, оставить оттиск твоего облика навсегда в своем сердце. Ты бы сказала, что я слишком сентиментален. Что мужчина не должен быть таким. Но я был непередаваемо счастлив, мне было все равно. Ты знаешь, такое поведение мне не свойственно.

Мы обвенчались в маленькой церкви близ нашей деревеньки, отпраздновали небольшую свадьбу у нас возле дома. Приглашены были только родные и самые близкие друзья. С моей стороны — никого. У меня был только Люциус, и то, потому что я был крестным Драко, но звать Малфоев на нашу свадьбу… Идея не из лучших. Люциус и так крутил носом, узнав, на ком я женюсь.

Гермиона, моя милая Гермиона… Я не могу вспоминать тебя без боли. Мне так тяжело смириться, что тебя больше нет с нами, что ты не придешь больше в мой кабинет поздним вечером, не сядешь на колени, не поцелуешь в макушку… Я никак не могу отпустить тебя».

* * *

«…Сегодня вспоминал, как ты сообщила мне о беременности. Мы решили не торопить события, пусть все бы пришло вовремя. Больше года мы жили в счастье и нежности, не думая ни о чем. Работали, отдыхали, гуляли, радовались жизни.

А как-то зимним снежным днем в декабре ты просто сказала мне:

— Северус, любимый, ты скоро станешь папой.

А я никак не мог поверить в это. Я давно потерял надежду стать отцом.

Ты помнишь, как родилась Элиза? Это был август, но в тот день шел дождь. Мне сообщили, что тебя забрали в Мунго с работы. Вредная моя девчонка, я же просил тебя не работать накануне родов! Но когда ты слушала меня?

Когда я прибыл в больницу, оказалось, ты в родильном зале. Меня к тебе не пустили, зато под дверями сидел нервный Поттер и сжимал в руках твой алый зонт.

Мы просидели бок о бок безмолвно около часа, пока врач не вышел и не сказал нам:

— Поздравляю, у вас девочка.

Я увидел тебя только в палате — измученную, бледную, но счастливую. Потом принесли нашу дочь. Она показалась мне такой маленькой, что я даже спросил у медсестры:

— С ней все хорошо? Она такая крошечная?

А вы с медсестрой смеялись над моими словами.

А потом мы выбирали имя для нашей принцессы.

Я настаивал на том, чтобы назвать ее в честь моей матери — Эйлин. А ты сказала, что это плохая примета — называть детей в честь умерших родственников. И что ты так не сделаешь. Ты хотела назвать ее Луиза, а я шипел, что это ужасное имя.

Я уже и не помню, как мы пришли в Элизе — этакому гибриду Луизы и Эйлин. Это имя устроило нас обоих».

* * *

«… После того, как тебя не стало, я пил беспробудно неделю.

Никогда не забуду перепуганные глаза Поттера, к которому я явился за дочерью поздней ночью — едва протрезвевший, нечесаный, глаза заплыли. Он категорично заявил, что не отдаст крестницу такому «мудаку пьянючему», как я.

Мы подрались прямо на пороге его дома, перебудили всех, кого можно.

А потом Джинни Уизли… прошу прощения, уже тогда Поттер, орала на нас обоих, отпаивая успокоительным.

Их сын и наша с тобой дочь сидели рядком на кухне и прислушивались. И почему никто сразу не отправил их спать?

Я забрал Элизу и попытался начать новую жизнь. Да, было тяжело.

Я не знал, что делать с четырехлетним ребенком, в основном воспитанием занималась ты. Мне так страшно было отвечать на ее вопросы. Помню, когда она в первый спросила у меня о тебе.

— Папа, а где мама? Когда она придет?

У меня ком встал в горле, но солгать я не смог. Язык не повернулся. Кое-как выдавил из себя жестокое: «Никогда, малышка».

Она смотрела на меня растерянными темными глазками.

— Никогда-никогда, папочка? — Спросила и заплакала.

А я вдруг заплакал с ней, пусть мужчинам и не положено. Заплакал впервые с момента твоей смерти… И что странно, те скупые мужские слезы принесли мне облегчение».

* * *

«Прошел уже год. Элиза только начала забывать всю ту толпу, что набежала в наш дом, когда тебя хоронили. Она потом долго боялась скопления людей.

Ты знаешь, у нее уже почти закончились кошмары, когда она кричала среди ночи, а потом шептала мне перепуганно: «Папочка, кто все эти люди? Почему они так громко говорят у нас дома?».

Все у нас начало налаживаться по чуть-чуть.

Мы гуляем каждый день, обязательно читаем книги. Каждые выходные Поттер забирает Элизу к себе на денек-другой — поиграть с их детьми. Поверить не могу, что они за такой короткий срок родили троих! Похоже, жизнь Уизли ничему не учит!

Сегодня Поттер привез Элизу домой: растрепанную, личико перепачкано шоколадом.

Она меня обняла — и сразу к своим любимым куклам!

— Простите, сэр, — сказал Поттер. — Джинни с детьми уехала рано утром к матери, а я косички как-то не умею…

— Учитесь, Поттер. — посоветовал я ему. — Дело полезное.

Он улыбнулся, щурясь на сентябрьском солнце, и вдруг достал из кармана небольшую коробочку.

— Я вот… Заказал давно, все не решался отдать. — И протянул мне ее.

Я повертел ее в руках, открыл и достал маленького — не больше ладони — ангелочка.

У него были белые фарфоровые крылышки, крошечные ручки, кудрявые волосы до плеч.

А еще знаешь что, любимая?

Мне показалось, у него твои черты…».