Ada... Вернись, ada... (джен)

Лес полон волшебства.

Лес — и есть волшебство.

Это юный эльф уяснил еще с детства, когда отец брал его с собой, творя свои чары. Он помнил глаза отца в такие моменты: казалось, из них смотрело что-то большее, что-то древнее, могучее... Что-то, что не было его отцом.

Потом воспоминания смазались, забылись. Дар говорить с лесом, дар крови эльфийского короля так и не пробудился в нем, и отец смирился, прекратив брать наследника с собой.

Нет, он был так же добр и ласков с ним, строг, где надо, но будто исключил его из этой стороны своей жизни. Юный принц выбрал стать воином, забыв о всякой магии.

Казалось, забыв.

Не раз и не два крался он следом за отцом, когда тот покидал дворец, в одиночестве уходя в самую чащу леса. Лес говорил с ним — и рассказывал ли о безмолвном наблюдателе, любующимся медленно кружащейся по поляне фигурой? Принц не знал. В такие моменты он просто вдыхал напоенный ароматами листвы воздух, сладкий и холодный, пахнущий острее и резче, чем всегда. Чувствовал, как тонкая ветвь щекочет его щеку — но не тянулся убрать её, пытаясь понять безмолвное послание.

В такие моменты волшебство пронизывало все вокруг, и он силился прикоснуться к нему, почувствовать — и, как всегда, в конце замирал опустошенный, так же, как отец. Они оба смотрели в высокое небо, где зажигались первые звезды. Но когда король поднимался с травы, служившей ему ложем, заросли у поляны всегда бывали пусты.

Года сливались в десятилетия, десятилетия — в века. Принц рос, оттачивал свое мастерство, и казалось, что так будет вечность: зима будет сменять осень, лето весну, а под пологом леса будут звенеть эльфийские голоса.

Беда подкралась незаметно. Наверное, она долго зрела где-то там, в самых темных дубравах, в самых глубоких оврагах. Наверное, её можно было учуять... или нельзя? Или легкость бытия так ослепила их, что они не чуяли ничего? Или просто коварный враг таился до поры до времени и нанес свой удар, когда к нему повернулись незащищенным броней боком?

В тот момент, когда волшебство изменилось, у принца перехватило дыхание. Воздух, налившийся запахом гнили, резанул пересохшее горло. На щеке осталась глубокая царапина, когда он рванулся вперед, ломая не желавшие расступаться перед ним ветки, стремясь вырваться на поляну, туда, где бился на жухнущей траве отец.

Враг был коварен и хитер. Враг слишком хорошо знал их слабые места. И, опустившись на колени рядом, принц мог лишь шептать, сжимая теплыми руками ледяную ладонь короля:

— Ada... Вернись, ada...

Король услышал. Или просто нашел в себе силы бороться. Или враг отступил, сочтя, что рана достаточно глубока и полна яда.

Яд отравлял все вокруг. Яд пробрался в самое сердце эльфийских земель. И, бережно неся на руках потерявшего сознание отца, принц видел, как разъедает заботливо наложенное заклятье, обнажая старые раны. Как капает этот яд со свесившейся вниз руки, пятная плодородную ранее землю.

Не цветы вырастали там — сорные, ядовитые травы.

Король так и не оправился после этого нападения. Заледенел, замкнулся, недоверчиво глядя на лес за окнами дворца. Казалось, он разучился доверять собственным землям — и те сами отвергали его, все глубже погружаясь во тьму. Пауки заплетали некогда зеленые деревья своими тенетами, густой бурый мох, сочащийся влагой, покрывал кору лесных великанов. Свежие ветви по весне не стремились теперь к солнцу, а угрожающе гнулись, топорщась во все стороны острыми сучьями.

Темные волосы короля светлели с каждым днем, пока однажды утром не стали белесыми, будто подтаявший снег. И принц, неуверенно прикасаясь к поблекшим прядям, не видел в глазах отца прежнего тепла.

Волшебство ушло, и печаль поселилась в сердцах лесного народа. Молчаливые, равнодушные, они смотрели, как гибнет их край — и ничего не могли с этим поделать. Сердце принца при виде этого билось яростней, будто в предвкушении битвы — но с кем биться? Каким оружием?

Никто не мог дать ему ответа.

И тогда принц ушел в чащу леса, на ту злосчастную поляну, как уходил его отец. Замер, вслушиваясь, до боли, до крови впиваясь ногтями в собственные ладони. Лес молчал. Лес шумел листвой, но то были звуки, знакомые воину и охотнику. Лес жил, но он был ему... не чужим, но и не своим.

Сорвавшись с места, эльф бросился прочь, не разбирая дороги. Привычно проскальзывая меж стволов, чувствуя, как проваливаются ноги в ковер опавшей листвы, он кричал, без слов и голоса, тоскливо и отчаянно. Умолял позволить услышать, позволить помочь.

Ноги сами несли его, разум давно остался где-то позади, во дворце, рядом с больным отцом. Здесь было лишь тело, лишь инстинкты и чутье. Лишь что-то первобытное, яростное и пылающее. И лес откликнулся.

Тяжело, неуверенно... Он звал того, кто был сейчас его частью. Не его повелителем, не тем, кто считал эти земли своими.

Принц, задыхаясь, упал — и земля мягко приняла его, пожурила за неосторожность, за то, что пришлось соседнему дереву торопливо спрятать поглубже корень, чтобы не ушибся глупый маленький эльфенок. И принц безмолвно благодарил землю, зарывшись в нее пальцами, прижавшись всем телом.

Благодарил и спрашивал, чем он может помочь.

Потом было многое. Первые робкие шаги, радость, когда под его рукой набухли почки на замерзшей ветке. И печаль, когда он понял, что мороз побьет их, и весной эта ветка не пойдет в рост. Осознание, что все не так просто, как казалось раньше, и что лес намного мудрее, чем он думал.

Года летели стрелой.

Принц почти не появлялся во дворце, вежливо кивал отцу, не замечая ледяного взгляда, и снова уходил, забирая с собой отряд верных воинов. Поговаривали, что он связался с Радагастом Карим, но король пропускал эти слухи мимо ушей.

Сезоны сменяли друг друга, но во дворце это было незаметно. Чуть холоднее ли в подземных покоях, чуть теплее ли — какая разница? Сквозь толстые стены не долетали ни голоса птиц, ни посвист метелей. Казалось, время замерло испуганно, остановилось, прикованное к месту взглядом прозрачных глаз. Собралось, облекло короля незримой броней... Но яд никуда не делся из его сердца, разъедая и тело, и душу.

— Ada, — раздалось однажды утром, когда он лежал среди сбитых покрывал, утомленный очередной тревожной ночью.

Принц стоял на пороге, легкий, стремительный, готовый сорваться с места.

— Ada, идем!

Что-то было в его голосе. Что-то, что пробило броню короля. Заставило подняться, облачиться в богатые одежды и выйти следом за сыном. Тот буквально приплясывал от нетерпения, ведя отца к воротам. На пороге король на мгновение замер, не решаясь сделать шаг наружу. Потом шагнул — и задохнулся от накатившего аромата весны.

— Скорее, ada! — наплевав на приличия, принц взял его за руку и тянул куда-то под сень деревьев, меж стройных стволов, ласково шумящей листвы и солнечных лучей.

Лес чувствовал себя неуверенно. Лес чуть притих, будто в него ступил чужак. Лес спрашивал своего друга: кто это? Кто пришел с ним? И принц шептал беззвучно, касаясь кончиками пальцев стволов: ну же, узнай. Вспомни, это же ada!

Он вел короля все дальше — и тот не узнавал свои земли. Яд выгнали из раны, и она зажила, не оставив даже шрама. Трава на поляне была зелена и свежа, легко приминаясь под их ногами.

— Смотри, ada! — и принц закружился, раскинув руки.

И волшебство, дремавшее до этого момента, хлынуло со всех сторон, заставляя замершего короля хватать ртом воздух. Волшебство, кровь от крови его, плоть от плоти. Сила его, сын его... Принц рассмеялся, легко, звонко — и прянул прочь. Лишь сомкнулись ветки за золотыми волосами — будто золотистая шкурка олененка мелькнула за ними.

Король глубоко вдохнул напоенный весенними ароматами воздух. Сделал первый, неуверенный шаг. И бросился следом за сыном. Лишь шитый серебром длиннополый кафтан, так стесняющий движения, остался лежать на траве.