Почтовый кит (гет)

Я обещаю вернуться — никогда, в никогда.

Когда короткая осень горит небесным бледным огнем,

Когда от холода жмутся друг к другу в ночи поезда,

И коль случится проснуться, мы никогда не уснем...

Капитан закрывает глаза, спасаясь от непроглядной тьмы космоса. Душой он далек от мерного звона солнечного паруса, чутко ловящего каждую кроху энергии от скудно мерцающих звезд.

Вечная ночь, неохватный простор — ничто по сравнению с тем, что он оставил.

Бледный профиль за стерильно-чистым стеклом криокамеры, навечно замерзшая улыбка на неподвижном лице...

Капитан резко поворачивает штурвал, и звезды смазанными огненными росчерками проваливаются куда-то вниз.

Кто-то более разумный мог бы сказать, что его путь лишен всякого смысла.

Разве возможно отыскать новый дом взамен разрушенного, имея при себе всего лишь нескольких верных людей да старый крылатый корабль, чьи гипербатареи едва держат заряд?

Нужно быть безнадежным, безнадежным мечтателем...

На дисплее тончайшей, прихотливо вьющейся линией светится путеводная нить — и только она держит их корабль на лету, упрямо ведя его за собой сквозь тьму, как большую ленивую собаку. Не будь этой нити, они давно бы сбились с пути, растратив попусту драгоценную энергию.

Временами она становится прямой и ясной, как стрела, — и тогда капитан уверенно держится курса; временами перекручивается так, что он чувствует себя беспомощным котенком, запутавшимся в клубке цветной шерсти.

Одного путеводная нить не может — повернуть назад. Как бы он ни хотел этого. Даже если вывернуть штурвал до предела, посадив все батареи, это бессмысленно.

Нить ведет только вперед, прокладывая путь к одной цели — новому дому.

И когда он его достигнет, обязательно проложит курс обратно, к Земле.

Промчит за секунды тысячи световых лет — и наконец-то разбудит Нейтин.

На секунду капитан почти ощущает под рукой вместо привычных кнопок холодную полированную гладкость стекла криокамеры.

Что тебе снится, Нейтин? Что?

* * *

Небо Земли вскипает облаками, как пенным прибоем, и девочка завороженно вглядывается ввысь. Звезды истаивают и дрожат в ее синих глазах.

— Я видела, честное слово, Стэн! Что-то белое в небе!

Она вскидывает тонкие руки, точно пытаясь дотянуться до облаков — или взлететь. Но платье ее плещет на ветру, будто поломанное крыло — и Нейтин остается на земле.

Она разочарованно вздыхает — и небо вдруг отзывается низким приветливым гулом, а из кипящего бледного марева на миг выныривает чья-то белая спина.

— Что это, Стэн? — тормошит она его. — Что?

Он молчит.

Низкий гул, в котором, кажется, отразились все голоса космоса, все еще звучит в его ушах.

В нем сияние одиноких холодных звезд, кружение иных миров, бесконечно танцующих, как пылинки в солнечных лучах... Терпкий аромат травы на миг кажется ему похожим на запах разогретых гипербатарей.

В мечтах он становится капитаном своего собственного корабля и слышит звон солнечного паруса, неспешно разворачивающегося за спиной.

Скажешь слово — спугнешь, и наваждение рассеется. Звезды погаснут, и он вновь станет обычным земным мальчишкой, который просто лежит в траве, мечтая о небе.

В синих глазах Нейтин, впрочем, горят те же звезды. Маленькие кусочки космоса за светлыми ресницами.

— Это не «что», — неохотно поправляет ее Стэн. — Он живой, посмотри внимательней.

Сложно предположить, что Нейтин можно удивить еще больше, однако у него получается.

— Так оно живое?! Правда, Стэн, ну кто это? — все настойчивей восклицает она, тормоша его за руку. — Этот гул — его голос? Кто он?! Кто?

Стэн вздыхает и резким движением переворачивается на живот, подперев подбородок кулаком.

Травинки щекочут ему щеки и нос, и их пряный запах совсем не напоминает о кораблях и межзвездных перелетах.

— Ну Стэн, ты же все знаешь о ближнем космосе! Скажи мне! — не унимается Нейтин.

Она тоже шлепается на живот — совсем близко, приподнимается на локтях, и ее курносое веснушчатое лицо, горящее любопытством, почти касается его лба.

Мерный звук, похожий на гудок древнего парохода, становится все тише и тише, уплывает, растворяется в облаках.

— Это белый почтовый кит, — наконец говорит Стэн. — Они плавают по космосу, как по океану, и иногда заплывают к нам.

Он мог бы еще добавить, что каждый вечер до рези в глазах вглядывается в небо, стараясь рассмотреть хоть кусочек плавника, хоть краешек спины... Но Нейтин — девчонка. Посмеется еще.

Она не смеется.

Сияет восторгом, как праздничный фонарик.

— А зачем заплывают? — шепчет она тихо, будто боясь спугнуть неведомое волшебное существо. Глупая — кит давно уплыл... Однако Стэн отвечает тоже почему-то шепотом:

— А зачем, по-твоему, существуют почтовые киты?

Качнув туго заплетенными косичками, Нейтин пожимает плечами. Стэн, конечно, давно разгадал эту игру — она может притворяться, что не знает ответа на элементарные вопросы, практически до бесконечности, лишь бы он рассказал ей все сам.

Иногда это утомляет, но все же завороженное внимание, с каким умеет слушать только Нейтин, стоит того.

— Без понятия, — лукаво тянет она, и Стэн признает поражение.

— Ну слушай. Если звездный странник поднимает парус своего корабля, отправляясь далеко-далеко...

* * *

Если звездный странник поднимает парус своего корабля, отправляясь далеко-далеко, за грань знакомого космоса, чтобы испытать множество приключений, он отключает все системы связи, теряя возможность говорить с родной планетой, и все системы навигации, кроме одной.

Путеводная нить, прокладывающая дорогу в неизведанном пространстве, не терпит наших низменных технологий, она ревнива... и звездный странник со своей командой непременно остаются один на один с бесконечностью — в слепой космической тьме, освещаемой лишь призрачным мерцанием чужих галактик да слабым сиянием солнечного паруса.

Он звенит в безмолвной пустоте, улавливая свет далеких звезд и передавая их энергию гипербатареям — и песнь его понятна всем путникам.

Но любой путник, как бы ни влекли его приключения, всегда должен помнить о доме, о людях, которые ждут его там, далеко-далеко в неизвестности.

И когда песнь паруса до краев наполняется тоской, на ее зов приходит почтовый кит.

Он выныривает из ниоткуда, вторя ее печали. Белый и сияющий, точно луна в полнолуние.

У него добрые и бесконечно мудрые глаза, впитавшие в себя свет решительно всех звезд, что только успели загореться.

И он умеет слушать лучше всех на свете.

Кит подплывает близко-близко, почти касаясь широким хвостом разогретого борта корабля.

Он способен расслышать даже самый тихий шепот сквозь беспредельно толстые стены.

И тогда звездный странник может шепнуть киту... передать с ним весточку тем, кто его ждет.

Сказать самое-самое важное — безо всякой надежды на ответ. Почтовый кит легко найдет дорогу к его родной планете, так уж он устроен, но никогда не вернется обратно.

Среди чужих звезд, порвав связи с родной планетой, так легко потерять себя.

Забыть о цели и бездумно лететь вперед, пока не иссякнет энергия и безвольное тело, поддерживаемое системами жизнеобеспечения, не умрет.

Почтовый кит же — как путеводная нить наоборот: протягивается от корабля к дому, заставляет вспомнить, что где-то странников по-прежнему любят и ждут.

И мысль, что самые главные, самые выстраданные слова кит обязательно донесет до адресата, греет даже в лютом холоде космоса. Помогает сохранить человечность.

* * *

Стэн умолкает, вспоминая тоскливый голос почтового кита. Интересно, как долго ему пришлось лететь? И какую весть он принес от затерявшегося где-то на другом конце Вселенной звездного странника?

Почтовый кит на Земле... Это бывает так редко, что повстречаться с ними хотя бы трижды за всю жизнь — большая удача.

Сам Стэн видел их дважды. Теперь — дважды, а услышал и вовсе впервые.

Он резко качает головой, отгоняя наваждение, и исподлобья смотрит на Нейтин. Она садится, подтянув зеленые от травы коленки к подбородку, и кажется непривычно грустной — до самых кончиков длинных косичек. Неужели не понимает, как ей повезло?

— Представь, Стэн, — вздыхает она, как маленькая расстроенная старушка. — Там, где-то далеко-далеко, летит на корабле наш человек. Землянин. И ему грустно и одиноко, — она ежится, будто от холода. — А кит его видел, чуял тоску — и вернул ее частичку домой.

И кажется, вся эта тоска целиком досталась Нейтин.

Не надо было приводить ее на Пристань Китов, думает Стэн со странной смесью жалости и досады. Затем, чуть поразмыслив, поднимается — и кладет руку на узкое плечо, затянутое тонкой тканью платья, в неуклюжей попытке утешить.

Нейтин благодарно улыбается — хвала небесам.

— Он принес не тоску, — тихо говорит Стэн, — а надежду.

Она отворачивается, запускает пальцы в траву — и рвет сильным, не по-девчачьи резким движением.

— А если ты улетишь однажды... я знаю, ты мечтаешь... — повисает в воздухе робкий полувопрос.

— Я пришлю тебе весточку с белым почтовым китом, — обещает Стэн. — Ты ведь теперь знаешь дорогу на Пристань.

Нейтин улыбается, и космос сияет в ее глазах, полуприкрытый бледными ресничными струнами, — так близко. Ее платье плещется на ветру, как единственное поломанное крыло.

Она тянется к небу, и впрямь похожая на покалеченную однокрылую птицу — которая пока не верит, что больше никогда не оторвется от земли.

Обреченная только ждать...

* * *

Темнота бьется о борт корабля неистовыми волнами, будто мечтая сорвать, сбросить с намеченного курса, черные дыры скалятся бесчисленными жадными пастями, но путеводная нить уверенно ведет его вперед.

Мельком взглянув на дисплей, капитан машинально отмечает привычное земное время.

Конец сентября.

Там, далеко-далеко, на опустевшей, уснувшей Земле, осень. Сияющая и прохладная, как полированное золото.

Жаль, ты не видишь ее, Нейтин.

* * *

— Земля обезумела, — тихо говорит Нейтин, вглядываясь в пепельное небо сквозь трепещущую мембрану защитного купола. Ее пальцы находят ладонь Стэна, стискивают ее в нервном пожатии. — Она будто отторгает нас, правда? Как тело изгоняет занозу.

Лицо ее в бледных отсветах гаснущего солнца кажется совсем неживым. Посмертной маской.

Она что-то жадно высматривает в пепельном мареве. Но это небо — уже не то, что они видели в детстве.

Оно похоже на вскрытую гнойную рану, и никакие киты сюда больше не заплывут.

— Мы причинили ей слишком много боли, — кивает Стэн.

Земля погублена безвозвратно. Войнами — одна другой разрушительней, жадностью, спесью, глупостью человеческой. И когда на самой грани всеобщей гибели людям удается на миг остановиться и задуматься, исправить нельзя ничего. Вообще ничего.

Последняя надежда на спасение, робкая и такая ненадежная, в ожидании экипажей стоит сейчас неподалеку от Пристани. Несколько оставшихся в строю кораблей нынче поднимут свои паруса и отправятся на поиски нового дома для беглецов.

Один из них поведет Стэн. Как и прочие — на удачу: с путеводной нитью, в неизвестность, не представляя, сколько продлится их путешествие и не иссякнут ли запасы, прежде чем они достигнут цели. И с твердым знанием: вернуться с половины пути нельзя.

А те, кто остается на Земле, в том числе и Нейтин...

Она вдруг всхлипывает — жалко, стонуще, и прижимается к его плечу.

— Обещай вернуться.

Стэн молчит. Он не может, не умеет лгать — язык не поворачивается сказать ей «обещаю».

— Обещай! — требует она упрямо. А в глазах по-прежнему переливаются осколки космоса...

Вместо ответа Стэн прижимает ее к себе — так крепко, что дыхание у Нейтин сбивается.

— Ты не боишься? — задает он давно мучивший его вопрос.

— Боюсь... за тебя, — сдавленно откликается Нейтин, и он поспешно разжимает руки. — Это же ты улетишь неведомо куда, а я буду просто спать, дожидаясь твоего возвращения.

Она потирает плечо. Стэн виновато касается ее руки.

— Нейтин...

— Да? — поднимает она светлые струны ресниц.

— Ты могла бы полететь со мной.

Птица с переломанным крылом, обреченная ждать... Никогда не поздно все изменить.

Нужно только сказать «да».

— Нет, — говорит Нейтин и обнимает его сама, замирает близко-близко — усталая, почти потерянная, но такая уверенная в каком-то своем, недоступном Стэну знании. — Я останусь здесь, вместе со всеми. Кто-то же должен тебя дождаться... Чтобы тебе было куда вернуться.

Она улыбается.

Черт возьми, улыбается.

Им обоим достался холод. Ему — бесконечный холод вселенной, ей — замкнутый стеклянной капсулой криокамеры.

Абсолютно автономной. Надежной. Способной хранить людей веками — почти наверняка.

И от этого почти — мороз по коже, и решение вот так ее оставить кажется все более ужасным.

Но она улыбается.

— Пришли мне кита, — читает Стэн по губам, прежде чем нажать комбинацию клавиш.

Прежде чем пройти точку невозврата — раньше, чем отправиться в путь.

* * *

Капитан держит штурвал крепко, и путеводная нить послушно разворачивается на дисплее, указывая верный путь к новому дому. Солнечный парус за его спиной звенит тоскливо и безнадежно — наверное, даже корабль не верит, что их путешествие когда-нибудь завершится.

Вокруг только бескрайний космос.

Если кит не приходит, значит, ему недостаточно боли и тоски.

Как жестоко.

Черная пустота липнет к иллюминатору, и капитану на секунду кажется, что вся его жизнь, все воспоминания — выдумка. Что с самого рождения он летел и летел, и никогда не видел ничего, кроме ледяного света звезд и слабого свечения солнечного паруса.

А Земля... и война... И Нейтин, глупая Нейтин, которую он любил всем сердцем, — не более чем выдумка.

Безумие.

Сон.

(Что тебе снится, Нейтин, если ты существуешь?)

Все движения отработаны до автоматизма, совершенной машинной точности, будто он не человек уже, а биоробот.

И мысли его мало-помалу становятся такими же сухими и деловитыми. Неживыми.

И только крошечная червоточинка зреет где-то у виска, не давая покоя.

Может быть, стоит прекратить полет? Заглушить двигатели, спустить парус? Покончить со всем этим бесконечным временем раз и навсегда?

Пока он еще может. Пока еще остается человеком.

Но...

Капитан оборачивается — и сердце его заходится от тоскливого, протяжного звука, похожего на гудок древнего парохода.

Он смутно видит сияющие очертания могучего белого тела, ярко, резко выделяющиеся в привычной мерцающей тьме.

Неужели...

Почтовый кит вторит тоскливой песне его корабля. Неужели он наконец-то пришел?

— Передай Нейтин... — дрогнувшим голосом просит Стэн. — Я обязательно вернусь.

Но ты всё же поглядывай на горизонт Никогда,

Я пришлю тебе весточку с белым почтовым китом.

Здесь годы бьются о штевень, темны, солоны как вода,

И поют свою песню за крепким железным бортом...