jozy

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Джеймс вообще-то не курил, боялся, что его нежная Жемчужница не одобрит никотиновых поцелуев, а это недопустимо! Но, выйдя на двор, достал портсигар с португальскими сигариллами — пристрастился в разлуке, потому что лакомые поцелуи уж слишком часто снились... и в разных вариантах. Скорее бы закончились эти чертовы каникулы; впереди была целая неделя в мэноре до отъезда в школу, а там и зима, Рожде...>>ство и наконец... Свадьба! Какое дивное слово... Соломея в белом платье, в венке из флердоранжа, с фатой! Его фея... томный, тягучий как мед, вальс новобрачной... Первая брачная ночь! Жизнь представлялась сказкой, чудесным сном, полным безоблачного счастья, взаимной любви и бесконечной нежности!

Рисунок

— Что случилось? — Джеймс внезапно вышел из-за портьеры и поймал за руку проходившую мимо мисс Черчиль. Бедняжка так сильно испугалась, что даже вскрикнула, но тихо:

— Сэр! О, какой ужас, это вы! — И замолчала, отвернулась, пряча лицо в тени эркера.

— На «вы»? Даже так! — Он разжал ладонь, безвольно уронив тонкую кисть невесты… словно выпустил на волю случайно пойманную в ручье рыбку… Хотел утол...>>ить жажду, а вода оказалась соленой, как больно! Не то чтобы Джейми этого уже не ожидал, но все же знание, что счастье его, едва начавшись, закончилось, причинило сильную боль… Значит, все предчувствия — правда!

Изящно вырезанные ноздри Малфоя-Поттера затрепетали, однако тон его был вежливым и даже слегка чересчур куртуазным:

— Извольте, мисс, объясниться — вы, как я понял, желаете расторгнуть помолвку? Коли так, и чтобы вас больше не тревожить, могу ли я сейчас узнать причину? И если она — в возникшей у вас ко мне нестерпимой неприязни, то, возможно, вам удобнее написать письмо?

— Ах! — Соломея, лихорадочно стиснув руки в замок, прижала их к груди. — Вы сами оставите меня, облив заслуженным презреньем, когда узнаете причину! Нашей свадьбе не бывать. — Она подняла на Джейми полные слез глаза. — Я вам изменила, прощайте!

— Э?.. — Джеймс был настолько поражен, что просто вылупился на готовую убежать девушку, с трудом закрыл невольно сам собой разинувшийся рот, сглотнул и хрипнул: — Не может быть! Как… с кем?!

И слезы все-таки пролились, но Соломея Черчиль, как леди Джейн (1) на исповеди перед заслуженной казнью, мужественно сказала:

— С демоном вашего рода. Леди Нарцисса должна была вам всё рассказать о моем бесчестье! Я все ждала, что вы мне сами откажете, прогоните с презрением. К чему было делать вид! О, мистер Малфой-Поттер, отпустите меня! — взмолилась несчастная, потому что быстро опомнившийся Джейми порывисто обнял ее. — Не надо!

— Соло, любовь моя. И это единственная причина?

Рисунок

Где были Твиксы, как обычно, не знал никто. Появлялись они только к ужину, зверски голодные и порядком одичавшие, заросшие, как древние викинги, совершенно выцветшими на солнце лохматыми кудрями составляя разительный контраст с сестрой.

Рисунок

Рисунок

Одетый в серые шелковые брюки, элегантный темно-синий джемпер и серые туфли от Berluti Драко Малфой спустился в вестибюль лоджа, готовый к премьере своего маггловского гардероба.

— Мистер Блэк, такси ждет, — сказал с легким поклоном дворецкий, открывая юноше парадную дверь.

— Одну минуту, Дживс, — холодный тон был крайне неприятен, но безукоризненно вежлив. Задержавшись у зеркала, чтобы прикрыть челкой подсыхающую уже ссадину на лбу, Драко произнес:

— Теперь можно отправляться.

Рисунок

Рисунок

Рисунок

...Подхваченный порывами магического сквозняка подол истошно-розового платья Джинни Уизли обнажил ее массивные кривоватые лодыжки, крупные икры и толстые веснушчатые колени.

Напевая какую-то глупую слащавую песенку, она, поддерживая пальчиками-сосисками с яркими наманикюренными ноготками бретельки слишком открытого платья, чарующе улыбнулась жениху.

Гарри это почему-то напомнило старого подвыпив...>>шего ирландца, который, заложив большие пальцы рук за подтяжки, решил станцевать хорнпайп на праздновании дня Святого Патрика.

Соблазнительной, как казалось Джиневре, походкой она направилась к остолбеневшему Поттеру, покачивая солидным бюстом. Рыжие, густющие и толстые по фактуре, как у всех рыжих, волосы Джинни были выкрашены в серебристо-платиновый цвет...

Рисунок

Отправление ватаги так же откладывалось из-за того, что нанятый Люциусом репетитор что-то задерживался. А когда с получасовым опозданием он все же появился, Алекто, деловито запихивающий в переполненную клетку четвертую сову, мельком взглянув на него, разочарованно протянул:

— Тю-ю-ю! Очкарик!

Альбус, не отвлекаясь от упаковывания ракеток и мячей, которые ну совершенно не желали помещаться в маг...>>гловский чемодан, обернулся к рыжему смутьяну и сказал:

— Ага, мы сами дети очкарика, забыл? Так что, нечего дразниться! Хотя, драккл нам сдался вообще этот педик, в смысле, педагог-недоучка... летняя травка, сезонная. Эх, лучшее время для тренировок книззлу под хвост!

— Ну, и я о том. На что нам ещё и этот сдался? — поддакнул младший близнец. — Но вот уж оба ботаника точно с ним споются.

— Ботаники? Что это нашему великому мыслителю такая честь во множественном числе? — заинтересовался, разгибаясь, Альбус, но ответа уже почти не услышал: его взгляд встретился с синими глазами стоящего, как оказалось, совсем рядом обсуждаемого очкарика-тьютора...

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Двое в центре площади, привязанные к столбам, обложенным большими связками хвороста и соломы, мужчина и женщина в грязных шапах (2) на голое тело, переглянулись. И больше не отрывали друг от друга взглядов. У неё, было заметно, по чумазым от запёкшейся крови щекам, текли чистые, как хрустальные, слёзы; у него дрожали разбитые губы; но глаза их были спокойны и сияли (все-все это видели, даже Инквиз...>>итор!) голубым небесным огнём.

Над площадью, ровно над приговорёнными к публичной смерти альбигойцами, облака вдруг разомкнулись, и нежные золотистые лучи коснулись волос тех, кому скоро суждено корчиться в адских муках, горя заживо... за чужие грехи, и за любовь... Непонятно откуда раздалось соловьиное пение, послышался аромат роз, и даже несколько пурпурных лепестков закружились в воздухе. Публика ахнула и притихла. Он и она улыбались, смотря друг другу в глаза.

— Что они делают? — возмутился Инквизитор.

— Молятся, — пояснил бургомистр и отвернулся.

Палач пробежал по кругу, поджигая от факела костры, тут же, жадно, с азартным треском взметнувшиеся до небес.

Кто-то в толпе радостно засвистел, кто-то выругался, кто-то горько заплакал.

Чёрный дым вертелся вокруг столбов, но не трогал лиц казнимых. Их глаза сияли всё ярче и ярче.

— Проклятые колдуны!.. — Вскочил Инквизитор...

Их смерти, их боли, их криков и искажённых лиц с лопающейся обугленной кожей не видел никто — дым над местом казни стал непроницаем, палач вывалился из его клубов, задыхаясь от кашля. Их запомнили молодыми, красивыми, с улыбками на устах и с сияющими небесным светом глазами.

Те из толпы, кто не побоялся в эти минуты смотреть наверх, потом шептались, что видели небольшую коричневую птицу, похожую на соловья, которая поднялась над кострами и улетела с ярко-красным бутоном розы в клюве за облака...

Если есть защитники любви, то это не бесполые ангелы, которым по чину положено спасать и охранять детишек, а веселые и дерзкие черноокие воины, нежные печальные поэты, что слагали баллады о любви, даря

Рисунок

Рисунок

Вдруг нежная рука погладила по щеке.

— Пей, хороший человек. — Другая рука прислонила к его губам раковину, полную воды.

Малфой глотнул, но вышел всхлип:

— Сейчас соберусь, я ж не нюня, ты, Ацтек, знаешь. Ударился башкой сильно что-то.

— Ты очень храбрый, моя судьба, я буду очень-очень тебя любить. И не возьму больше ни одного мужа. Зачем мне пять? Когда есть ты, такой смелый волшебник, такой ...>>сильный, с золотыми волосами. Мне духи правду сказали. И отцу ты понравишься...

Магнуса всё гладили и гладили по волосам и плечам. Боль отступила.

— С ума сошел, Ацтек? — Он осторожно тряхнул головой и строго поглядел в с детства знакомые раскосые агатовые глаза. — Лапы убери, дурак. Не смешно!

Подвернув под себя аккуратные маленькие ножки, одетая только в штанишки тонкого полотна, многочисленные браслеты и в свою юную красоту, напротив него сидела женская копия Индианы Снейттера. И улыбалась.

— Бред, — заключил со знанием дела Мани. Но на всякий случай спросил: — Кто ты и где я?

— Я Хина Пайва, старая женщина оноков, королева островов и твоя жена.

Рисунок

Рисунок

Рисунок

— Гарри!

— Нахрен «Гарри»! Говори как мужик, ты меня любишь?

— Бе-бе... — сказал бедный Малфойчик.

— Что «бе-бе»? Безродный, бездарный, бездомный. Блин, или тебя от меня ТАК тошнит?! — озверел Поттер.

— Безумно! — вспомнил Драко родной язык.

— Тебя от меня безумно тошнит! Гнида, что ж ты полгода молчал... — Гарри рванул к двери.

Драко просто не верил в происходящий кошмар и застыл на краешке...>> дивана, как жена Лота, обращённая в соляной столб. Поттер вдруг остановился и, не поворачивая опущенной головы, спросил:

— Кто она?

«Драко! Не будь идиотом!» — трезво посоветовало Мирозданье. Драко набрал в грудь больше воздуха.

— Гарри! Я люблю только тебя одного! — громко, отчетливо и серьёзно сказал Драко Люциус Малфой и смело встал в полный рост.

Фрагмент злой морды Поттера показался из-за сгорбленного плеча, сам он так медленно поворачивался и так бешено смотрел на Драко, что Мирозданию пришлось напомнить своему любимчику Малфою, что кино — самое важное из всех искусств... Драко подавил свой порыв сбежать.

— Это как «любишь»? — спросил Истребитель-всего-что-трепыхается. — Поцелуи, секс, верность, семья и вместе до гроба? Или полизаться, перепихнуться и «пшёл вон, холоп»?!

Рисунок

Илл. к фф "ГП и Тайный грех"

Рисунок

Рисунок

Глаза Драко... Глаза любимого, мальчика моего... Как маленькие серые птенчики. Тёплые, беззащитные, ненаглядные, обезоруживающие. Родные... Глаза Драко из-за пушистых густых ресниц казались Гарри бархатными или, скорее, замшевыми. Смотреть в их глубину солнечным утром было одно удовольствие. Зрачки превращались в точечки. Два чёрных крошечных кружочка, манящих, затягивающих, две занозы в сердце......>> И Малфой так смешно «лупал» своими загнутыми вверх ресничками, что казалось... Нет, все-таки птенчики...

Люблю твои глаза, мой свет... Зеркало души? К чертям! Неправда, сама душа! Истина её и ложь...

Когда Гарри впервые её увидел, его душу, юную, задорную, блестящую своей хулиганской удалью, он полюбил все её лихачество и доброту. Драко на скамеечке... Веселые глазищи распахнуты, душа — чистая, и невинная, и храбрая, как... зверек. Хитрюга, притвора, самый лучший. Все его мелкие злодейства, беззлобные проказы... Глаза Драко сразу становились ярко-васильковыми. Прятались, маскировались: это не мы... Как такое возможно с точки зрения физиологии или оптики, Гарри не знал и не хотел знать. А, может, это только он один видит? Эх, спросить бы у Люциуса...

Люблю твои глаза, мой друг с игрой их... Сейчас они отражают небо, яркое до слепоты, море Лигурии, взволнованный горизонт. А летний золотистый загар делает Драко просто прекрасным как... как... Вот он поднимается с пляжа по лестнице, попадая то в полосу света, то в тень от высоченных кипарисов... Гарри почувствовал себя почти эстетом и понял, что ничего поэтическое ему не чуждо.

С развевающимися и слегка волнистыми, словно завитыми морской водой, очень светлыми, волосами, с персиковой кожей, закинув за плечо легкую голубую рубашку, с голым торсом, в белых джинсах, босоногий, приближался к нему сам Юный Насмешник Купидон...

Рисунок

Тело Мотылька, небрежно шагнувшего к Поттеру, не вызывало стыдливости или похоти, оно было... Любование — вот верное слово! И пропорции тут ни при чём, пожалуй, больше от мягкости и соразмерности движений оно казалось... чистым и простым, как тела ангелов Боттичелли. Ни одной лишней тени. Оно не смущало. "Ну, это уже перебор, — подумал Поттер, — я, да о Боттичелли!"

Двигалось "произведение искусс...>>тва" естественно, без смущения или бравады. Но вот, когда Сольвай сказал:

— Простите, господин Поттер, вы тут как соляной столб воздвиглись, а мне надо в гардеробную пройти. Не изволите ли подвинуться? — Гарри кивнул и отступил на шаг, невольно обернувшись. А вот этого делать было нельзя! Стройные бедра и движущиеся в плавной динамике шага ягодицы парня уже совсем не настраивали на идиллические мысли ценителя флорентийской школы живописи. "Вот чёрт!" — Гарри быстро отвернулся, но воображение сработало как полароид. От этого стало даже не жарко, а как-то... неуютно, очень неуютно... в своём мундире с наградными планками, в не очень чистых ботинках стоять в чужом номере и пялиться на... это.