Начальник Камчатки

Кстати, профессии землемера и агронома до 1906 года считались уделом неудачников (реже трудолюбивых идеалистов).

Оттого же нехорошо, наткнувшись дорогой на гадость, как иной раз случается, призывать спутников и на нее указывать. Еще хуже совать им под нос что-либо вонючее, как иные делают с великой настойчивостью, говоря: Благоволите понюхать, как воняет! — нет чтобы сказать: Не обоняйте это, ибо оно воняет.

И правда, хоть человек во всякое время не прочь зевнуть, он точно позабывает об этом, когда захвачен удовольствием или делом, но оставаясь праздным и скучая, он сразу опять вспоминает о зевоте. Ты, верно, не раз видал, как кто-то один вдруг зевнет в обществе людей незанятых и беззаботных, тотчас остальные принимаются зевать вслед за ним, словно он им только напомнил то, что они и так бы сделали, если бы не позабыли.

Не надо также, высморкавшись, разворачивать носовой платок и глядеть туда, будто ожидая невесть каких перлов и рубинов из своей носовой пазухи, что тошнотворно для присутствующих

следует избегать сообщать в разговоре что-либо, порочащее нашу жизнь и дела, ибо окружающим свойственно нетерпимо относиться даже к тем недостаткам ближнего, какие есть в них самих. Не стоит также вести речи не ко времени, не сообразуясь с тем, кто их слушает, хотя бы сами по себе и вовремя сказанные они были благочестивы и прекрасны. Ни к чему, скажем, читать проповеди брата Настаджо молодым женщинам, собравшимся пошутить и посмеяться, как любил делать тот добрый человек, что жил неподалеку от тебя близ Сан Бранкацио. В праздник и на пиру незачем рассказывать печальные истории, поминать болезни, язвы, смерть, поветрия и другие скорбные обстоятельства;

Если же шутка не одобрена смехом окружающих, то лучше впредь не шутить, ибо тут окружающие не виноваты — ведь от находчивого, складного, тонкого ответа или намека слушатели чувствуют что-то вроде щекотки, почему и не могут удержаться от смеха и смеются поневоле; стало быть, полученный от них приговор это то же, что приговор от правых и законных судей, так что ни обжаловать его нельзя, ни снова пытать счастья.

Как только колокол собора Сент-Джайлс отбивал половину двенадцатого, время известное
в Эдинбурге как «мередиан», отмечал современник, массы горожан отправлялись в близлежащие пабы, чтобы выпить эля, хотя многие из них уже проделали это же несколькими часами ранее. Во время таких посещений велись деловые переговоры, подписывались юридические документы, заключались соглашения о предстоящих в университете лекциях, и многие интеллектуальные течения берут начало именно в этих дискуссиях в эдинбургских пабах. Споры на политические или религиозные темы редко случались без кружки эля на столе, и после таких бесед каждый возвращался в свой офис. (Шотландия в новое время: в поисках идентичностей)

К середине 1560-х годов практика преследования ведовства была оформлена законодательно, но еще не устоялась процессуально. В целом в период с 1563 до 1590 г. ведовское законодательство применялось относительно редко и не вполне буквально: ведьм судили, но далеко не всегда подвергали смертной казни. Так, например, в 1586 г. жительница графства Форфар Тибби Смарт была осуждена за применение магии, в частности за то, что умела превращаться в барсука (в момент, когда соседи пытались натравить на нее собак). Суд приговорил Тибби к пожизненному изгнанию и клеймению щеки.

Дело в том, что почтенный прелат отличался глубокими познаниями в области генеалогии и в своем трактате рассмотрел, род за родом, всю кастильскую титулованную знать и показал, что в ней нет буквально ни одного рода, который бы не имел "пятна" арабского или еврейского предка, хотя нередко и достаточно отдаленного.

Разорение и обезлюдение деревни настоятельно требовало более высокой оценки крестьянского труда. Крестьянству приписываются такие характерные для дворянства качества, как верность монарху, воинская доблесть, чистота веры и многое другое. Важным элементом этой системы становится и "чистота крови", доказать которую крестьянам было проще, чем дворянам. Во-первых, в отличии от дворянства, в значительной мере урбанизированного, крестьяне жили в деревне и меньше контактировали с городами, в которых было сконцентрировано арабское и еврейское население. Во-вторых, предки крестьянина были известны гораздо хуже, чем предки дворянина, и скрыть давнюю примесь арабской или еврейской крови было легче.

В результате крестьяне получают возможность использовать идею "чистоты крови" для самоутверждения, покоящегося на принижении дворянства. "Это наполняет их такой гордыней и тщеславием, что нет уже такого кабальеро, дворянина или сеньора, которого они бы не осмеливались порочить и обвинять в отсутствии чистоты крови" (Кастильское дворянство и "чистота крови").

Дело в том, что особенностью испанского общества эпохи Реконкисты была социальная мобильность. Военные действия, хозяйственное освоение отвоеванных территорий предоставляли много возможностей для изменения положения в обществе, в том числе и для аноблирования. С другой стороны, участие в войне против мусульман, “крестовом походе” уравнивало всех участников, от простолюдина до рыцаря. В XVI—XVII вв. статуты о “чистоте крови” возрождали эти традиции в ином качестве.
Деление на “старых” и “новых” христиан нивелировало сословные различия. “Крестьяне получают возможность использовать идею “чистоты крови” для самоутверждения, покоящегося на принижении дворянства”, что породило стремление объявить знатностью именно чистоту крови, а не идальгию. X. Каро Бароха назвал
это явление “эгалитарным, демократическим расизмом”.

Самосознание испанского простолюдина, его чувство собственного достоинства, представления о чести и бесчестии были основаны на идее “чистоты крови”. В драме Л. де Вега Периваньес говорит: “Я человек хоть и простой среды, крестьянской, — кровь моя чиста, без примеси позорной, нечистой крови”.

(Национальная идея в западной Европе в Новое время).