Человек, который любит (гет)

— Поздравляю, миссис Уизли, вы беременны. Срок около трех недель.

— Что?!

Ошарашенная Гермиона сидела на краю больничной койки и не могла прийти в себя.

Пришедшая в госпиталь с подозрением на острую кишечную инфекцию, она была поражена: сначала врач продиагностировал ее простым заклинанием, но когда результат, видимо, оказался не тот, который ожидался, позвал других врачей.

Гермиона обеспокоилась — что могло случиться с ней? Неужели что-то… страшное?

Тогда она задрожала. И вот теперь мистер Прюитт сказал, что у нее будет ребенок.

Врачи осмотрели ее, тщательно изучив каждый орган, сустав, нерв — по крайней мере, так показалось Гермионе. Взяли несколько капель крови и отправили в лабораторию, результат пришел почти сразу — минут через двадцать.

Посовещавшись в сторонке, главный колдомедик известил и саму пациентку.

— Вы не ослышались. Передайте мои поздравления вашему мужу.

Мужу?..

Гермиона вздрогнула. Врачи, похлопывая ее по плечу, вышли из платы один за другим, оставив девушку в одиночестве.

Мужу?.. Но…

— Гермиона, что случилось? Я видел, как вышли врачи, но они мне ничего не сказали… Это что-то серьезное? — влетевший в палату Рон Уизли чуть не снес прикроватную тумбочку вместе со стоявшей на ней вазой с полевыми цветами.

Валерианой и мелиссой — опознала Гермиона. Видимо, поставленные сюда, чтобы успокоить пациентов, если те вдруг начнут нервничать.

— Я беременна.

— Или это опасно дл… Что?

— У меня будет ребенок.

Постояв в ступоре секунду, он рассмеялся.

— Так… это же замечательно! — Рон буквально расцвел, широко улыбаясь.

Гермиона могла понять его радость — они так долго мечтали иметь детей, но все никак: уже шесть лет бесплодных попыток. Они прошли множество обследований, но результаты упорно говорили об одном — один из них никогда не сможет иметь детей.

И это был Рон.

Выросший в многодетной семье, окруженный кучей братьев и одной сестрой, сам он не мог стать отцом. Это было больно вдвойне — генетика сыграла злую шутку.

Рон отчаялся, обозлился, ссоры в семье стали чаще: почему-то, Гермиона не знала, почему, муж обвинял во всем ее.

С горя ли или нет, но он начал пить.

Один раз, будучи пьяным, он даже ударил ее, когда она пыталась вразумить его и объяснить, что хватит уже напиваться.

Он извинился. Сказал, что такого больше не повторится. Гермиона, собравшаяся упаковать вещи и уйти, осталась: она дала ему шанс.

А потом еще один.

И еще.

И еще…

Он все не останавливался: ссоры превращались в скандалы с криками и руганью, порой переходя в рукоприкладство. И каждый раз Гермиона хотела бросить все и уйти, но спустя полчаса Рон приходил, утыкался ей в колени и плакал, как ребенок. Он умолял простить, говорил, что теперь-то уж точно все будет хорошо. И Гермиона верила. Она просто не могла оставить его, когда он так по-щенячьи смотрел на нее.

И на следующее утро он приходил к ней с букетом цветов, целовал в щеку и делал комплименты.

А через неделю повторялось все снова…

Он постоянно искал причины, чтобы напиться. То на работе у какого-нибудь начальника день рождения, то какой-нибудь магический праздник, а иногда и просто без причины — в такие дни Рон просто рычал, что это не ее дело.

Он приходил в неопрятной перекошенной одежде, от него разило спиртным и какими-то дешевыми женскими духами.

Нет, он не изменял ей. Безусловно, от этого его удерживали не остатки уважения к жене и вовсе не любовь. Ни Гермиона, ни сам Рон не знали, что именно.

Но он вваливался в их дом навеселе, горланя непристойные частушки, часто вместе с такими же друзьями. Сам заваливался спать на диван, отвернувшись к стене и громко храпя, а Гермионе приходилось следить за гостями. Выгнать их удавалось редко. Порой даже парочка особо резвых умудрялись полапать Гермиону за попу, но она быстро пресекала такие попытки.

Наутро, а то и через день, Рон просыпался и вместе со всей ватагой шел опохмеляться в ближайший бар.

Уставшая, буквально готовая свалиться с ног Гермиона наконец оставалась одна.

А потом, вечером, Рон приходил, орал на нее за то, что она недостаточно гостеприимная хозяйка — его друзья нажаловались, что она их бросила, — и избивал ее.

— Гермиона, что с тобой? Ты задумалась? — сейчас как раз был один из тех дней, когда у Рона было просветление. Он был трезв уже два дня, что не могло не радовать. — Это же так прекрасно, что у нас будет ребенок!

— У меня.

— Я думаю, мы назовем его Рон, как меня, да! Так, он будет самым лучшим игроком в квиддич, вот увидишь!

— Рон…

— И тогда…

— Рон, ребенок не от тебя.

Уизли тут же замер. Краска начала медленно сходить с его лица — цвет словно перетекал: лицо стало бледным-бледным, зато шея пошла кирпично-красными пятнами.

— Что ты сказала?

— Это не твой ребенок, — словно предчувствуя бурю, Гермиона постаралась отодвинуться подальше.

Взбешенный Рон схватил жену за предплечья и со всей силы тряхнул:

— Что ты сказала, шлюха?!

Гермиона закусила губу, стараясь не взвизгнуть от боли. Сжатые предплечья начали неметь — синяки будут огромные, темно-фиолетовые.

— Мне больно…

— Да мне все равно! — он швырнул Гермиону так сильно, что она отлетела прямо к стене. — Ты шлюха! Трахалась за моей спиной со всякими ублюдками! Кто он?! Кто он, я тебя спрашиваю?!

Рон ударил Гермиону по лицу, отчего та, уже соскользнувшая по стене вниз, отшатнулась и ударилась затылком о тумбочку.

— Прекрати, стой! Нет!

Но Рон игнорировал ее крики. Казалось, но потерял над собой контроль — со вздувшимися жилами на шее, выпученными глазами и брызгающей слюной, он походил на разъяренного быка.

— Да как ты!.. Ты мне должна быть благодарна, тварь!

Гермиона закрывала одной рукой голову, а второй живот, старясь защититься от сыпавшихся на нее ударов. Когда она попыталась позвать на помощь — сил защититься самой у нее не было, да и палочка была в другом конце комнаты, — Рон снова зарычал и пнул ее.

Сжавшаяся в комок Гермиона, лежащая на полу, видела все словно со стороны: скорченная около прикроватной тумбочки девушка в больничной рубашке, бешеный с красным лицом мужчина, пинающий ее по животу и хрипящий что-то очень оскорбительное.

У девушки уже сбито дыхание, на виске кровь — ударилась об угол…

А мужчина все не останавливается, нанося удары все с большей и большей силой…

Вдруг в палату врываются санитары, привлеченные шумом и криками, с секунду оценивают ситуацию и оттаскивают мужчину от полубессознательной пациентки.

Несколько врачей вбегают следом, перекладывают женщину на носилки и уносят — палочками не пользуются, боясь повредить и так пострадавшие ткани.

Мужчина лягается, проклинает ее вслед, сшибает и разбивает вазу, крича, что он еще доберется… Вырывается из рук санитаров и выворачивает носилки с лежащей на них девушкой.

Потом Гермиона нечего не помнит — цветные темно-фиолетовые и синие искры пляшут перед глазами.

* * *

Почему принято считать, что боль красного цвета?

Яркого алого, кровавого оттенка?

Вовсе нет.

Она мутная, сизо-фиолетовая, почти черная, причем не однотонная, а словно перетекающая из цвета в цвет.

Гермиона не хотела открывать глаза. Она чувствовала тупую ноющую боль по всему телу — от макушки до самых ступней.

Почему ей так больно? Что случилось?

— Гермиона?

Голос, такой знакомый, такой родной, он вытягивал ее на свет. Пятна боли отступали, подергиваясь сначала словно золотистой рябью, а потом и вовсе сменившись приглушенным светом больничных покоев.

— Гермиона, ты очнулась?

— Северус? — пересохшее горло не давало заговорить, и Гермиона закашлялась. Тут же к ее губам прижалось холодное стекло — вода.

Несколько судорожных глотков, и возможность говорить восстановилась.

— Подожди, сейчас я позову колдомедика.

Через минуту он возвратился с мистером Прюиттом, обеспокоено разглядывающим папку с какими-то бумагами.

— Миссис Уизли, я сожалею, что это произошло. Мы даже не предполагали, что он может на вас наброситься. Но… думаю, Визенгамот войдет в ваше положение и полностью оправдает.

Северус отвернулся, не в силах смотреть на непонимающее лицо Гермионы.

— Оправдают?

— Учитывая, что это был выброс стихийной защитной магии, вряд ли вас обвинят в убийстве, тем более, умышленном. Я лично буду свидетельствовать в вашу защиту. Магия вырвалась — при потере ребенка такое часто бывает. И сожалею, но вы больше никогда не сможете иметь детей.

Гермиона не верила ни единому его слову. Она даже просто не понимала — ребенок? Что с ним случилось? О чем ей говорят?

Она видела, как врач ободряюще сжал плечо Снейпа, как вышел из комнаты, а Северус все не поворачивался.

— Северус, что случилось?

Он медленно повернулся к ней — лицо его было бледным, бледнее, чем обычно, осунувшимся, болезненным.

— Все в порядке.

— Тогда о чем говорил врач? Скажи мне.

Снейп немного помешкался, но, видимо, подумав о том, что будет, если Гермиона все узнает от кого-то третьего, решился:

— Прости меня, я не успел. Когда я аппарировал к Мунго, все уже закончилось.

— Что закончилась? — настаивала Гермиона.

— То, что… Мне рассказал Прюитт. Когда Уизли вырвал носилки, ты… Стихийный выброс магии. Это спишут на несчастный случай. Не переживай.

— Что с ним? Он поправится?

— Гермиона… Его разорвало на части.

Гермиона подавилась воздухом.

— Что? Я… как?! — Гермиона уткнулась лицом в подушку, медленно осознавая, что убила человека. Внутри становилось тяжело, казалось, она вот-вот заплачет, но слез не было.

Глаза были сухими, в них словно насыпали песка — веки болели, наливаясь свинцовой тяжестью, заставляя закрыть глаза.

— Спи, любимая.

Будь Северус трижды проклят, если бы не применил свои навыки зельевара. Выпитые зелья, разбавленные водой, успокоили душу любимой женщины. Сон без сновидений, смутное восприятие кошмара жизни — он сделал бы для нее все.

Он не винил никого, кроме Уизли, в том, что произошло.

И кроме себя. Почему-то были глупые мысли — если бы она не была с ним, тогда ничего бы этого не произошло… Но он отгонял такой бред прочь. Он не хотел жить прошлым, да и просто не имел права — совершив в своей жизни немало проступков, грехов, в том числе и убийств, Снейп просто не имел права обвинять в чем-либо Гермиону.

Она заснула.

А Северус сидел на краю кровати и нежно перебирал ее волосы — он позволял проявлять к кому-то нежность только наедине с самим собой, когда даже Гермиона не могла этого видеть.

Как же он сам хотел убить этого Уизли., разорвать его на куски!

Но…

Он смотрел на спящую Гермиону и понимал, что человек, который любит, никогда такое бы не сделал.

И впервые за все то время, что они были вместе — начиная еще с робких попыток сблизиться во время Битвы, которые переросли в великую любовь за последние шесть лет, — Северус тихо произнес, словно боясь самого себя:

— Я люблю тебя.

Поудобнее устроившись в пододвинутом кресле, он крепко сжал руку будущей жены — он был в этом просто уверен, — и погрузился в беспокойную дрему.

* * *

Человек, который любит?

Магия прошелестела потоком под потолком, обволакивая стены сиянием.

Любит?..

Крупинки рассеялись по всей комнате, проникая в каждую щелку.

Правда, любит?

На секунду замешкавшись, небольшой сгусток замер перед сердцем Снейпа, словно оценивая. Метнувшись к нему, поглотив в себя каждую клеточку, каждую мысль, все существование, Магия удовлетворенно растеклась.

Да, любит.

Мир магии необыкновенен, он наполнен самыми необычными вещами — чудесами. И если кого-то этот загадочный мир наказывает — то других обязательно вознаграждает.

Человек, который любит, должен быть счастлив. Что он хочет?

Он хотел… семью? Это было приятным удивлением. Многие хотели денег, славы, но никто не хотел семьи…

Магия может все.

Маленькие искорки метнулись к спящей женщине — красивой, похожей на нимфу, поглощая ее сиянием. Она его счастье? А чего хочет она?

Проникнув в нее, сгустки магии утонули в черной пустоте ее лона. Неужели?..

Да.

Магия может все. Может и убить, и воскресить, и обогатить, и осчастливить, и повернуть время вспять, и…

Время для девушки замедлилось, затем остановилось, а потом и вовсе потекло в обратную сторону.

* * *

Наутро Прюитт был ошарашен — вчерашние результаты обследований оказались абсолютно неверными.

Миссис Уизли вовсе не потеряла ребенка.

Неизвестно как, но колдомедик ошибся — заклинание диагностики, скорее всего, не сработало.

Он радостно взглянул на последние результаты из лаборатории и поспешил в палату на третьем этаже — туда, где лежала пациентка, которую он собирался осчастливить.