В порядке вещей (джен)

На этой миссии они вообще никак не должны были столкнуться с красноглазыми. Их и без того потрепали, они уже дошли до достаточно безопасных мест — и здесь на них наткнулись Учихи. Знакомые, сильные — одному с ними не справиться, только оттянуть внимание на себя, отвлечь. Об этом думает Тобирама, приказывая младшим уходить. Они неопытны, они пока ещё слабы, Изуна и Мадара даже вряд ли заметят их атаки. В конце концов, они ещё дети — и он, как их временный наставник, совершенно не хочет, чтобы они умирали. Он вообще не хочет, чтобы умирали дети, если уж на то пошло.

О том, что они все могут стать пленниками, он вообще не думает. Дурные мысли надо уметь отгонять — слишком легко они становятся реальностью. А плен всяко хуже смерти.

Отвлечь на себя, дать им время уйти — они смогут рассказать, что случилось, даже если наскоро придуманный, непродуманный план не сработает. Хорошо, что враги пока что не собираются разделяться. Похоже, они в своём высокомерии не заметили убегающих Сенджу. Это хорошо.

Тобирама надеется, что сможет удивить обоих. У него нет такого количества чакры, как у брата, но это не значит, что он слабее. Ему есть, чем удивить врагов, не зря же он так много времени тратит на создание и оптимизацию техник? Не попадётся в гендзюцу — наверняка сможет даже уйти.

Все эти мысли проносятся в голове и уходят, оставляя пустоту и холод сосредоточенности. Наверное, это чувство можно назвать страхом. Неважно. Важно выполнить свою задачу.

Сенсорика подсказывает: младшие уже достаточно далеко, чтобы можно было вступить в бой. Только отвлечь, ударить — и убегать.

Стандартное начало боя — закидать железом, тем, что осталось, и сразу же сложить печати для техники. Вода против огня, недавно доработанный водяной дракон против великого огненного шара — почему-то одиночного. Мадара. Всё заволакивает паром, который быстро рассеивается. Слишком быстро. Изуна держится позади. Ранен? Возможно, сенсорика не даёт ответа.

Тобирама следит за приближением Учих и отходит. Пока — медленно. Мадара не позволяет уйти, закидывает слабыми огненными шарами, действительно слабыми — Сенджу прекрасно помнил, сколько чакры тот использует, атакуя брата. Это мешает. Тобирама здраво оценивает собственные возможности. Учиха играет? Хочет взять живым?

Вот они уже рядом. Тобирама очень расчётливо использует чакру, огрызаясь слабыми, но точными атаками. Пока есть шанс сбежать — стоит поберечь силы для рывка.

Вспыхивает осознание: если продолжать бой нельзя, а сбежать не удастся — значит, следует убить самого себя. Брату будет больно, очень больно, но если он умрёт — Учихи не смогут что-то выторговать за его жизнь, не смогут шантажировать.

Мысли не мешают следить за врагами. Вот он, идеальный момент для рывка. Вода против огня, пар и дым — и прыжок, и нестись прочь, вкладывая все силы в бег. Задача выполнена, осталось выжить самому.

Вот уже сенсорика подсказывает, что они далеко позади, вот они уже теряются в восприятии, можно бы выдохнуть и расслабиться — ушёл. Рано. На этом обычно и ловят — тогда, когда шиноби думает, что он уже на достаточно безопасном расстоянии. Он же не такой наивный, правда? Поэтому — одна-единственная печать для теневого клона, спрятать чакру и мчаться дальше. Жаль, на второго уже лучше не тратиться, правильнее — поберечь силы.

На берегу речки можно позволить себе остановиться. Кусты — ненадёжная защита, но они хотя бы отчасти маскируют. Близость к воде, если что, позволит меньше тратить чакры на техники. Достаточно неплохое место, можно присесть и прислушаться, «оглядеться» вокруг. Учихи оказываются неожиданно близко. Мадара явно не потратил всю чакру, Изуна так и не вступил в бой — из-за ран ли, оставив ли брату право драться. Разумно считать, что по крайней мере один из противников свеж и полон сил, в то время как сам Тобирама потратил уже слишком много чакры и порядком измотан. Сбежать не получится, драться — ему не под силу справиться сразу с двумя, старшего и вовсе только брат может остановить. Умереть, постаравшись хотя бы одного прихватить с собой? Это кажется хорошим выбором.

Снова атакуют — достаточно осторожно, почему-то не используя техники. Только сюрикены, максимально точно, и от них не всегда удаётся увернуться. Раны несерьёзны, кроме той, на боку, но их слишком много.

Решиться легко. Достаточно осознания, что так будет правильно. Кунай в руке. Им? Подойдёт. Можно было бы бросить, попытаться ранить, ударить, когда подойдут ближе — а они подойдут. Тобирама старается двигаться быстро, не замечать, сколь непослушно тело из-за боли. Это уже неважно, совершенно неважно, главное — не поднимать взгляд. Тени и сенсорика не дадут ошибиться и так.

Изуна выглядывает из-за плеча брата, отражается в лезвии — и видно, что его глаза алые. Гендзюцу! Всего лишь паралич, всего лишь несколько мгновений полной неподвижности, но этого хватает, чтобы враг приблизился и смог ударить.

Последнее, что видит и помнит Тобирама — задумчивое и спокойное лицо Мадары, слишком спокойное для демона.

* * *

В себя Тобирама приходит, лежа на чём-то довольно тёплом и мягком. Бинты, закрывшие раны, не мешают чувствовать голой спиной ткань. Больше всего это похоже на постель, чистую и удобную. Нет раздражающих запахов, только знакомый, мягко щекочущий аромат трав. И здесь, где бы он ни был, совершенно тихо, как в подземелье, но для подземелья слишком тепло и сухо. Чувства молчат: или рядом действительно нет никого, или тот, кто есть, хорошо умеет скрывать чакру. Настолько хорошо, что может спрятаться даже от него.

Тобирама прислушивается и, так и не заметив никого, пробует шевельнуться. Жмурится, пережидая приступ паники: он весь опутан верёвками, как муха в лапах паука — паутиной. Забавная мысль чуть отвлекает, удаётся дышать ровнее, и он пробует аккуратно дёргаться. Вряд ли удалось не затянуть узлы, зато стало ясно, что вырваться действительно нельзя. Предусмотрительны, демоны. Ни печать сложить, ни позу сменить. По крайней мере, верёвки только держат, не сдавливая туго.

Запоздало приходит осознание, что он не может не только толком шевельнуться, но ещё и оглядеться вокруг. Повязка на глазах — плотная, не давящая. Тобирама крутит головой, пытается приподнять плечи, стащить — не получается. Кажется, она даже не сдвинулась, будто приклеенная. Почему-то именно это оказывается последней каплей. Уже не обращая внимания на боль, Тобирама бьётся в верёвках, пытаеся их порвать, тихо рычит, когда не удаётся… Не удаётся ровным счётом ни-че-го.

Убедившись, что не может вырваться, не может вообще ничего сделать, он заставляет себя расслабиться. Силы ещё следует поберечь. Для чего бы?

Тобирама жалеет, что не может усилием воли оборвать свою жизнь. С иной стороны, если он всё ещё жив, не истекает кровью, значит, он зачем-то нужен. Настолько, что его даже подлечили.

Мысли постепенно обретают привычную ясность. Понимание, что его используют, чтобы шантажировать брата, вызывает досаду. Иначе просто быть не может, это будет в порядке вещей. Хаширама слишком дорожит им, чтобы не наделать глупостей. Он не сообразит, что лучше пожертвовать им одним, чем всем, не задумается, насколько важнее клан, совершит ошибку.

Он осознает, что заблуждается, что Хаширама достаточно хорош, чтобы возглавить клан не только из-за своей уникальной стихии, но эмоции уже начинают путать мысли. От них надо отстраниться. Надо расслабиться, попытаться чутко задремать — не оставят же его тут одного навечно? Он для этого слишком ценный пленник.

Решение принято — и он действительно засыпает. Действительно чутко, без сновидений. Наверное, это скорее оцепенение, чем сон, ощущения всего лишь сдвинулись дальше, но не ушли.

Тобирама мгновенно просыпается от ощущения чужой чакры рядом, яркой, обжигающей. Безошибочно — Изуна и Мадара. Учихи. С которыми ничего нельзя сделать, и от бессильной ярости аж трясёт.

Они тихо говорят о чём-то своём. Слов не разобрать, только интонации — о чём-то спорят. Изуна шипит на брата, Мадара отвечает коротко и устало. Тобирама прислушивается. Удаётся понять, что они, должно быть, за дверью. Спорят — долго, но в конце концов старший Учиха соглашается. Младший торжествует, это чувствуется и по его чакре.

Тянет холодом, совсем недолго, подходят ближе, кто-то останавливается рядом. Не нужно сейчас зрение, чтобы знать, что это Мадара.

— Очнулся? — чужое прикосновение к щеке, к шраму. Удаётся даже не вздрогнуть, но Учиха и так понимает, говорит удовлетворённо: — Очнулся.

— Бра-а-ат, — Изуна стоит поодаль.

— Нет, — Мадара хмыкает, касается бинтов на боку, проводит ладонью по повязке на бедре. Противно, это кажется слишком интимным, — а ладонь без перчатки, пальцы горячие, обжигают кожу. — Хорошо. Сухие.

Тобирама хмурится, надеясь, что за повязкой этого не видно. Что они вообще от него хотят? Что пытается выпросить Изуна? Шантаж или допрос? Или и то, и то? Чего от них сейчас ждать?

— Ты нужен нам живым и здоровым, Сенджу.

Тобирама отмалчивается. Подчёркнуто игнорировать глупо, но и что-то говорить — тем более. Если собираются допрашивать — пусть используют пытки. Может, это его убьёт.

― Сейчас тебе придётся поесть. Либо добровольно, либо под гендзюцу. И у тебя не хватит чакры скинуть иллюзию.

Мадара подходит совсем близко, тянет за плечи, вынуждая сесть, держит. От резкой боли хочется шипеть, кажется, что не осталось ни одного целого клочка кожи. Надо сдерживаться, так сдерживаться, чтобы даже их хвалёное додзюцу оказалось бессильно.

Губ касается что-то влажное и прохладное. Пахнет рыбой. Тобирама невольно слизывает её солоноватый вкус, морщится: соль наверняка прячет привкус какой-то дряни. Эта вполне разумная мысль отбивает всякое желание есть.

― Сенджу, ― голос Изуны тихий, резкий и злой, ― хватит думать, ешь уже. Не отравлено. Или хочешь, чтобы я снова использовал на тебе гендзюцу? Я могу, не сомневайся, так, что ты что угодно жрать будешь. Радуйся, что сейчас это просто рыба.

Приходится подчиниться. Тобирама послушно берёт губами кусочки из рук врага. Хочется откусить ему пару пальцев, но пока есть хотя бы призрачный шанс сбежать, это будет глупостью. Приходится признать, что это по крайней мере вкусно. И — это действительно вовремя. Есть хочется почти до слабой тянущей боли, и она медленно сходит на нет.

От очередного кусочка он отказывается. Учихи уже не настаивают.

― Воды? ― предлагает Мадара.

Тобирама застывает.

― Сейчас принесу, — отзывается Изуна.

Чуть позже губ касается шероховатый и прохладный край чашки. Пахнет водой и, едва уловимо, чем-то ещё, горьковато-сладко. Запах незнакомый. Вкус — никакой. Просто обычная чистая свежая вода, приятно прохладная, но после неё ощутимо тянет в сон. Сидеть, даже при том, что держат, сложно, тело тяжёлое, тянет вниз.

Его укладывают удобнее, это он ещё успевает заметить, прежде чем проваливается в сон.

* * *

Можно сколько угодно жмуриться, отворачиваться, но его всё равно ловят в иллюзию. Невозможность пошевелиться, даже когда верёвки спадают, вызывает ярость. Бессильную, беззубую. Ему растирают руки, наскоро моют, меняют повязки, одевают, дёргают волосы ― вертят, как куклу. Омерзительно.

Тобирама почти не удивляется, когда на лицо снова ложится плотная повязка, а руки до боли туго стягивают за спиной. Даже чуть наклониться или повернуться сложно, не говоря уже о том, чтобы драться или сложить печати. Остаётся прислушиваться ко звукам и чужой чакре.

Его ведут, он покорно шагает, иногда спотыкаясь. Ему не дают упасть, подхватывая, и не позволяют замедляться. Повороты, вверх и вниз, ступеньки — их особенно сложно преодолеть. Вдруг — останавливаются, что-то щёлкает. Глухой гул, запахи и звуки резко меняются. Чувства подсказывают: они уже не в подземелье, они снаружи — и здесь можно постоять. Подставить лицо ветру, услышать шелест листьев — приятно, но досадно, что и на пределе чувствительности он не ощущает чужой чакры. Только эти двое рядом.

Слышно резкий протяжный птичий крик. Сокол? Тобирама поворачивает голову на звук, вздрагивает и морщится: когда так связан, дёргаться точно не стоит. Хлопают крылья, совсем близко.

— Хаширама уже на месте. Нам надо поспешить.

— Думаешь, он сможет? — в голосе Изуны слышно пренебрежительное сомнение.

Мадара фыркает.

— Долетим.

Всплеск чакры, и рядом появляется ещё кто-то, большой. Тобираму тянут туда, он не сопротивляется, идёт, забирается выше по жёстким перьям. Призыв? Птица? Ценная информация. По крайней мере, теперь понятно, как им удаётся так быстро оказаться там, где их появление нежелательно…

А полёт — разочаровывающе короткий. Тобирама предпочёл бы видеть, над чем и куда они летят, можно было бы потом уточнить карту… Если, конечно, это «потом» будет. Его резко дёргают за предплечье, вырывая из мыслей, позади — громкий хлопок, они падают. По ногам бьёт земля — совсем чуть не рассчитал, надо будет потренироваться. Повязку с лица сдёргивают почти грубо.

Тобирама отодвигает всё несущественное в сторону и замирает. Незаметно, как ему кажется, оглядывается. Дёргаться и пытаться бежать пока всё ещё рано. Брат мог бы продержаться против этих двоих, но не тогда, когда надо защищать его, и не здесь.

— Хаширама.

— Мадара, — откликается брат и шагает ближе. — Ты сказал, что готов наконец согласиться на мир между нашими кланами?

Молчание. Тобирама почти видит это надменную, с выражением вечной усталости морду старшего Учихи. Наверняка ещё и руки на груди скрестил.

— Мир будет заключён на наших условиях, — насмешливо говорит Изуна. — Ты же хочешь, чтобы твой брат остался жив?

От этих слов попросту колотит. Бессильное бешенство. Стиснуть зубы, молчать, казаться спокойным. Привычная маска на лице — отец так и не мог смотреть сквозь неё, не видел, насколько и как ранят его слова. Они тоже не увидят, несмотря на их хвалёный шаринган. Брат слишком его любит, чтобы не подчиниться выставленным условиям, потому этот Учиха и торжествует.

— Изуна, — Мадару что-то отчётливо злит, и эта злость выплескивается в интонации.

— Брат? — искреннее беспокойство. Старший обжигает взглядом, младший опускает голову.

— Хаширама. Он — твой. Вне зависимости от того, что будет решено, вне зависимости от того, примешь ли ты наши условия…

Мадара тянет вперёд, заставляя остановиться совсем рядом, замирает за спиной. Он чуть-чуть ниже, но это ему не мешает. Тобирама чувствует чужие ладони на плечах, вздрагивает. Остаётся надеяться, что это было едва заметно. Противно. Очень нужно, очень хочется ударить врага, но веревка всё ещё не дает даже пошевелиться толком. Драться, складывать печати — невозможно. Да и раны… Слишком глупо, слишком наивно думать, что сейчас он сможет даже просто продержаться какое-то время.

Учиха сжимает пальцы:

— Я отдам его тебе так.

— Почему? — Хаширама удивлён и обеспокоен, и это не выглядит, как обычно, преувеличенно-наигранным.

— Он твой брат, — хмыкает Мадара и шелестит бумагой. — А вот это — список тех условий, которые нужны нам.

— И?.. — Хаширама искреннее ничего не понимает. Признаться, Тобирама — тоже.

— Забирай, — Мадара подталкивает вперёд, так, что Тобирама делает несколько шагов на непослушных ногах и падает. Брат ловит — это неправильно. Рядом враги, у него должны быть свободны руки. Почему-то никто не спешит нападать.

— Я знал, что ты всё ещё мой друг, — Хаширама улыбается.

Мадара фыркает и перекидывает ему туго стянутый лентой свиток. Брат безо всяких опасений ловит, даже не задумавшись, похоже, что бумага может быть смазана ядом. Очередная глупость, потом они поговорят и об этом.

* * *

«Потом» — распутанные руки, чакра брата — он осторожен, снимая повязки и исцеляя — и, похоже, его совершенно не беспокоит, что они вовсе не на территории своего селения или ещё где-либо в безопасном месте.

— Хватит уже, — ворчит Хаширама. — Нужно разобраться с твоими ранами, прежде чем уйдём отсюда.

Тобирама неопределённо хмыкает и молчит. Молчит и брат, стягивая края очередной раны. Это скорее уже просто царапина, не стоящая внимания, но он явно увлёкся. Так рад снова видеть живым?

— Торью?

Детское прозвище, кажется, острее куная. Его неприятно слышать, сразу накатывают воспоминания… Тогда ещё был жив Итама. Мир казался куда проще, когда они все были детьми. То, что тогда казалось глупостью взрослых, сейчас в порядке вещей.

— М? — не сразу отзывается он.

Брат протягивает руку, дёргает пряди, что-то с них стаскивая, — Тобирама с трудом может подавить желание отшатнуться — и показывает тонкую узкую красную ленточку, завязанную аккуратным и очень знакомым узлом. Очень-очень медленно память подсказывает: таким обычно перевязывают подарки.