В порядке вещей (джен)

На этой миссии они вообще никак не должны были столкнуться с красноглазыми. Их и без того потрепали, они уже дошли до достаточно безопасных мест — и здесь на них наткнулись Учихи. Знакомые, сильные — одному с ними не справиться, только оттянуть внимание на себя, отвлечь. Об этом думает Тобирама, приказывая младшим уходить. Они неопытны, они пока ещё слабы, Изуна и Мадара даже вряд ли заметят их атаки. В конце концов, они ещё дети — и он, как их временный наставник, совершенно не хочет, чтобы они умирали. Он вообще не хочет, чтобы умирали дети, если уж на то пошло.

О том, что они все могут стать пленниками, он вообще не думает. Дурные мысли надо уметь отгонять — слишком легко они становятся реальностью. А плен всяко хуже смерти.

Отвлечь на себя, дать им время уйти — они смогут рассказать, что случилось, даже если наскоро придуманный, непродуманный план не сработает. Хорошо, что враги пока что не собираются разделяться. Похоже, они в своём высокомерии не заметили убегающих Сенджу. Это хорошо.

Тобирама надеется, что сможет удивить обоих. У него нет такого количества чакры, как у брата, но это не значит, что он слабее. Ему есть, чем удивить врагов, не зря же он так много времени тратит на создание и оптимизацию техник? Не попадётся в гендзюцу — наверняка сможет даже уйти.

Все эти мысли проносятся в голове и уходят, оставляя пустоту и холод сосредоточенности. Наверное, это чувство можно назвать страхом. Неважно. Важно выполнить свою задачу.

Сенсорика подсказывает: младшие уже достаточно далеко, чтобы можно было вступить в бой. Только отвлечь, ударить — и убегать.

Стандартное начало боя — закидать железом, тем, что осталось, и сразу же сложить печати для техники. Вода против огня, недавно доработанный водяной дракон против великого огненного шара — почему-то одиночного. Мадара. Всё заволакивает паром, который быстро рассеивается. Слишком быстро. Изуна держится позади. Ранен? Возможно, сенсорика не даёт ответа.

Тобирама следит за приближением Учих и отходит. Пока — медленно. Мадара не позволяет уйти, закидывает слабыми огненными шарами, действительно слабыми — Сенджу прекрасно помнил, сколько чакры тот использует, атакуя брата. Это мешает. Тобирама здраво оценивает собственные возможности. Учиха играет? Хочет взять живым?

Вот они уже рядом. Тобирама очень расчётливо использует чакру, огрызаясь слабыми, но точными атаками. Пока есть шанс сбежать — стоит поберечь силы для рывка.

Вспыхивает осознание: если продолжать бой нельзя, а сбежать не удастся — значит, следует убить самого себя. Брату будет больно, очень больно, но если он умрёт — Учихи не смогут что-то выторговать за его жизнь, не смогут шантажировать.

Мысли не мешают следить за врагами. Вот он, идеальный момент для рывка. Вода против огня, пар и дым — и прыжок, и нестись прочь, вкладывая все силы в бег. Задача выполнена, осталось выжить самому.

Вот уже сенсорика подсказывает, что они далеко позади, вот они уже теряются в восприятии, можно бы выдохнуть и расслабиться — ушёл. Рано. На этом обычно и ловят — тогда, когда шиноби думает, что он уже на достаточно безопасном расстоянии. Он же не такой наивный, правда? Поэтому — одна-единственная печать для теневого клона, спрятать чакру и мчаться дальше. Жаль, на второго уже лучше не тратиться, правильнее — поберечь силы.

На берегу речки можно позволить себе остановиться. Кусты — ненадёжная защита, но они хотя бы отчасти маскируют. Близость к воде, если что, позволит меньше тратить чакры на техники. Достаточно неплохое место, можно присесть и прислушаться, «оглядеться» вокруг. Учихи оказываются неожиданно близко. Мадара явно не потратил всю чакру, Изуна так и не вступил в бой — из-за ран ли, оставив ли брату право драться. Разумно считать, что по крайней мере один из противников свеж и полон сил, в то время как сам Тобирама потратил уже слишком много чакры и порядком измотан. Сбежать не получится, драться — ему не под силу справиться сразу с двумя, старшего и вовсе только брат может остановить. Умереть, постаравшись хотя бы одного прихватить с собой? Это кажется хорошим выбором.

Снова атакуют — достаточно осторожно, почему-то не используя техники. Только сюрикены, максимально точно, и от них не всегда удаётся увернуться. Раны несерьёзны, кроме той, на боку, но их слишком много.

Решиться легко. Достаточно осознания, что так будет правильно. Кунай в руке. Им? Подойдёт. Можно было бы бросить, попытаться ранить, ударить, когда подойдут ближе — а они подойдут. Тобирама старается двигаться быстро, не замечать, сколь непослушно тело из-за боли. Это уже неважно, совершенно неважно, главное — не поднимать взгляд. Тени и сенсорика не дадут ошибиться и так.

Изуна выглядывает из-за плеча брата, отражается в лезвии — и видно, что его глаза алые. Гендзюцу! Всего лишь паралич, всего лишь несколько мгновений полной неподвижности, но этого хватает, чтобы враг приблизился и смог ударить.

Последнее, что видит и помнит Тобирама — задумчивое и спокойное лицо Мадары, слишком спокойное для демона.

* * *

В себя Тобирама приходит, лежа на чём-то довольно тёплом и мягком. Бинты, закрывшие раны, не мешают чувствовать голой спиной ткань. Больше всего это похоже на постель, чистую и удобную. Нет раздражающих запахов, только знакомый, мягко щекочущий аромат трав. И здесь, где бы он ни был, совершенно тихо, как в подземелье, но для подземелья слишком тепло и сухо. Чувства молчат: или рядом действительно нет никого, или тот, кто есть, хорошо умеет скрывать чакру. Настолько хорошо, что может спрятаться даже от него.

Тобирама прислушивается и, так и не заметив никого, пробует шевельнуться. Жмурится, пережидая приступ паники: он весь опутан верёвками, как муха в лапах паука — паутиной. Забавная мысль чуть отвлекает, удаётся дышать ровнее, и он пробует аккуратно дёргаться. Вряд ли удалось не затянуть узлы, зато стало ясно, что вырваться действительно нельзя. Предусмотрительны, демоны. Ни печать сложить, ни позу сменить. По крайней мере, верёвки только держат, не сдавливая туго.

Запоздало приходит осознание, что он не может не только толком шевельнуться, но ещё и оглядеться вокруг. Повязка на глазах — плотная, не давящая. Тобирама крутит головой, пытается приподнять плечи, стащить — не получается. Кажется, она даже не сдвинулась, будто приклеенная. Почему-то именно это оказывается последней каплей. Уже не обращая внимания на боль, Тобирама бьётся в верёвках, пытаеся их порвать, тихо рычит, когда не удаётся… Не удаётся ровным счётом ни-че-го.

Убедившись, что не может вырваться, не может вообще ничего сделать, он заставляет себя расслабиться. Силы ещё следует поберечь. Для чего бы?

Тобирама жалеет, что не может усилием воли оборвать свою жизнь. С иной стороны, если он всё ещё жив, не истекает кровью, значит, он зачем-то нужен. Настолько, что его даже подлечили.

Мысли постепенно обретают привычную ясность. Понимание, что его используют, чтобы шантажировать брата, вызывает досаду. Иначе просто быть не может, это будет в порядке вещей. Хаширама слишком дорожит им, чтобы не наделать глупостей. Он не сообразит, что лучше пожертвовать им одним, чем всем, не задумается, насколько важнее клан, совершит ошибку.

Он осознает, что заблуждается, что Хаширама достаточно хорош, чтобы возглавить клан не только из-за своей уникальной стихии, но эмоции уже начинают путать мысли. От них надо отстраниться. Надо расслабиться, попытаться чутко задремать — не оставят же его тут одного навечно? Он для этого слишком ценный пленник.

Решение принято — и он действительно засыпает. Действительно чутко, без сновидений. Наверное, это скорее оцепенение, чем сон, ощущения всего лишь сдвинулись дальше, но не ушли.

Тобирама мгновенно просыпается от ощущения чужой чакры рядом, яркой, обжигающей. Безошибочно — Изуна и Мадара. Учихи. С которыми ничего нельзя сделать, и от бессильной ярости аж трясёт.

Они тихо говорят о чём-то своём. Слов не разобрать, только интонации — о чём-то спорят. Изуна шипит на брата, Мадара отвечает коротко и устало. Тобирама прислушивается. Удаётся понять, что они, должно быть, за дверью. Спорят — долго, но в конце концов старший Учиха соглашается. Младший торжествует, это чувствуется и по его чакре.

Тянет холодом, совсем недолго, подходят ближе, кто-то останавливается рядом. Не нужно сейчас зрение, чтобы знать, что это Мадара.

— Очнулся? — чужое прикосновение к щеке, к шраму. Удаётся даже не вздрогнуть, но Учиха и так понимает, говорит удовлетворённо: — Очнулся.

— Бра-а-ат, — Изуна стоит поодаль.

— Нет, — Мадара хмыкает, касается бинтов на боку, проводит ладонью по повязке на бедре. Противно, это кажется слишком интимным, — а ладонь без перчатки, пальцы горячие, обжигают кожу. — Хорошо. Сухие.

Тобирама хмурится, надеясь, что за повязкой этого не видно. Что они вообще от него хотят? Что пытается выпросить Изуна? Шантаж или допрос? Или и то, и то? Чего от них сейчас ждать?

— Ты нужен нам живым и здоровым, Сенджу.

Тобирама отмалчивается. Подчёркнуто игнорировать глупо, но и что-то говорить — тем более. Если собираются допрашивать — пусть используют пытки. Может, это его убьёт.

― Сейчас тебе придётся поесть. Либо добровольно, либо под гендзюцу. И у тебя не хватит чакры скинуть иллюзию.

Мадара подходит совсем близко, тянет за плечи, вынуждая сесть, держит. От резкой боли хочется шипеть, кажется, что не осталось ни одного целого клочка кожи. Надо сдерживаться, так сдерживаться, чтобы даже их хвалёное додзюцу оказалось бессильно.

Губ касается что-то влажное и прохладное. Пахнет рыбой. Тобирама невольно слизывает её солоноватый вкус, морщится: соль наверняка прячет привкус какой-то дряни. Эта вполне разумная мысль отбивает всякое желание есть.

― Сенджу, ― голос Изуны тихий, резкий и злой, ― хватит думать, ешь уже. Не отравлено. Или хочешь, чтобы я снова использовал на тебе гендзюцу? Я могу, не сомневайся, так, что ты что угодно жрать будешь. Радуйся, что сейчас это просто рыба.

Приходится подчиниться. Тобирама послушно берёт губами кусочки из рук врага. Хочется откусить ему пару пальцев, но пока есть хотя бы призрачный шанс сбежать, это будет глупостью. Приходится признать, что это по крайней мере вкусно. И — это действительно вовремя. Есть хочется почти до слабой тянущей боли, и она медленно сходит на нет.

От очередного кусочка он отказывается. Учихи уже не настаивают.

― Воды? ― предлагает Мадара.

Тобирама застывает.

― Сейчас принесу, — отзывается Изуна.

Чуть позже губ касается шероховатый и прохладный край чашки. Пахнет водой и, едва уловимо, чем-то ещё, горьковато-сладко. Запах незнакомый. Вкус — никакой. Просто обычная чистая свежая вода, приятно прохладная, но после неё ощутимо тянет в сон. Сидеть, даже при том, что держат, сложно, тело тяжёлое, тянет вниз.

Его укладывают удобнее, это он ещё успевает заметить, прежде чем проваливается в сон.

* * *

Можно сколько угодно жмуриться, отворачиваться, но его всё равно ловят в иллюзию. Невозможность пошевелиться, даже когда верёвки спадают, вызывает ярость. Бессильную, беззубую. Ему растирают руки, наскоро моют, меняют повязки, одевают, дёргают волосы ― вертят, как куклу. Омерзительно.

Тобирама почти не удивляется, когда на лицо снова ложится плотная повязка, а руки до боли туго стягивают за спиной. Даже чуть наклониться или повернуться сложно, не говоря уже о том, чтобы драться или сложить печати. Остаётся прислушиваться ко звукам и чужой чакре.

Его ведут, он покорно шагает, иногда спотыкаясь. Ему не дают упасть, подхватывая, и не позволяют замедляться. Повороты, вверх и вниз, ступеньки — их особенно сложно преодолеть. Вдруг — останавливаются, что-то щёлкает. Глухой гул, запахи и звуки резко меняются. Чувства подсказывают: они уже не в подземелье, они снаружи — и здесь можно постоять. Подставить лицо ветру, услышать шелест листьев — приятно, но досадно, что и на пределе чувствительности он не ощущает чужой чакры. Только эти двое рядом.

Слышно резкий протяжный птичий крик. Сокол? Тобирама поворачивает голову на звук, вздрагивает и морщится: когда так связан, дёргаться точно не стоит. Хлопают крылья, совсем близко.

— Хаширама уже на месте. Нам надо поспешить.

— Думаешь, он сможет? — в голосе Изуны слышно пренебрежительное сомнение.

Мадара фыркает.

— Долетим.

Всплеск чакры, и рядом появляется ещё кто-то, большой. Тобираму тянут туда, он не сопротивляется, идёт, забирается выше по жёстким перьям. Призыв? Птица? Ценная информация. По крайней мере, теперь понятно, как им удаётся так быстро оказаться там, где их появление нежелательно…

А полёт — разочаровывающе короткий. Тобирама предпочёл бы видеть, над чем и куда они летят, можно было бы потом уточнить карту… Если, конечно, это «потом» будет. Его резко дёргают за предплечье, вырывая из мыслей, позади — громкий хлопок, они падают. По ногам бьёт земля — совсем чуть не рассчитал, надо будет потренироваться. Повязку с лица сдёргивают почти грубо.

Тобирама отодвигает всё несущественное в сторону и замирает. Незаметно, как ему кажется, оглядывается. Дёргаться и пытаться бежать пока всё ещё рано. Брат мог бы продержаться против этих двоих, но не тогда, когда надо защищать его, и не здесь.

— Хаширама.

— Мадара, — откликается брат и шагает ближе. — Ты сказал, что готов наконец согласиться на мир между нашими кланами?

Молчание. Тобирама почти видит это надменную, с выражением вечной усталости морду старшего Учихи. Наверняка ещё и руки на груди скрестил.

— Мир будет заключён на наших условиях, — насмешливо говорит Изуна. — Ты же хочешь, чтобы твой брат остался жив?

От этих слов попросту колотит. Бессильное бешенство. Стиснуть зубы, молчать, казаться спокойным. Привычная маска на лице — отец так и не мог смотреть сквозь неё, не видел, насколько и как ранят его слова. Они тоже не увидят, несмотря на их хвалёный шаринган. Брат слишком его любит, чтобы не подчиниться выставленным условиям, потому этот Учиха и торжествует.

— Изуна, — Мадару что-то отчётливо злит, и эта злость выплескивается в интонации.

— Брат? — искреннее беспокойство. Старший обжигает взглядом, младший опускает голову.

— Хаширама. Он — твой. Вне зависимости от того, что будет решено, вне зависимости от того, примешь ли ты наши условия…

Мадара тянет вперёд, заставляя остановиться совсем рядом, замирает за спиной. Он чуть-чуть ниже, но это ему не мешает. Тобирама чувствует чужие ладони на плечах, вздрагивает. Остаётся надеяться, что это было едва заметно. Противно. Очень нужно, очень хочется ударить врага, но веревка всё ещё не дает даже пошевелиться толком. Драться, складывать печати — невозможно. Да и раны… Слишком глупо, слишком наивно думать, что сейчас он сможет даже просто продержаться какое-то время.

Учиха сжимает пальцы:

— Я отдам его тебе так.

— Почему? — Хаширама удивлён и обеспокоен, и это не выглядит, как обычно, преувеличенно-наигранным.

— Он твой брат, — хмыкает Мадара и шелестит бумагой. — А вот это — список тех условий, которые нужны нам.

— И?.. — Хаширама искреннее ничего не понимает. Признаться, Тобирама — тоже.

— Забирай, — Мадара подталкивает вперёд, так, что Тобирама делает несколько шагов на непослушных ногах и падает. Брат ловит — это неправильно. Рядом враги, у него должны быть свободны руки. Почему-то никто не спешит нападать.

— Я знал, что ты всё ещё мой друг, — Хаширама улыбается.

Мадара фыркает и перекидывает ему туго стянутый лентой свиток. Брат безо всяких опасений ловит, даже не задумавшись, похоже, что бумага может быть смазана ядом. Очередная глупость, потом они поговорят и об этом.

* * *

«Потом» — распутанные руки, чакра брата — он осторожен, снимая повязки и исцеляя — и, похоже, его совершенно не беспокоит, что они вовсе не на территории своего селения или ещё где-либо в безопасном месте.

— Хватит уже, — ворчит Хаширама. — Нужно разобраться с твоими ранами, прежде чем уйдём отсюда.

Тобирама неопределённо хмыкает и молчит. Молчит и брат, стягивая края очередной раны. Это скорее уже просто царапина, не стоящая внимания, но он явно увлёкся. Так рад снова видеть живым?

— Торью?

Детское прозвище, кажется, острее куная. Его неприятно слышать, сразу накатывают воспоминания… Тогда ещё был жив Итама. Мир казался куда проще, когда они все были детьми. То, что тогда казалось глупостью взрослых, сейчас в порядке вещей.

— М? — не сразу отзывается он.

Брат протягивает руку, дёргает пряди, что-то с них стаскивая, — Тобирама с трудом может подавить желание отшатнуться — и показывает тонкую узкую красную ленточку, завязанную аккуратным и очень знакомым узлом. Очень-очень медленно память подсказывает: таким обычно перевязывают подарки.

Это было крайне большой удачей: едва выйти из собственного, только на них двоих, только им известного убежища — и, считай, наткнуться на Тобираму. С ними были ещё кто-то, дети, даже, похоже, девочка, но старший Сенджу был важнее, пусть их.

Почуял, конечно, сразу, в этом и сомнений не было. Таланты врага Изуна не мог не признать — потому и выбрал тогда именно его — не только потому, что его брат сражался с Мадарой и был единственным, кто мог порадовать его действительно хорошим боем.

— Поймаем? — предлагает старший. Он уверен в согласии, но такие уточнения — часть их общения, незыблемые правила любимой игры.

— Живым, — улыбается Изуна. Ему тепло, его радует предстоящая игра в кошки-мышки.

Врага, насколько можно судить, успели ранить, и он хитрит, путает след, отвлекает. Он один — ещё трое ушли, они слабее, должно быть, младше. Изуну они слабо интересуют.

Подобраться на расстояние для боя удаётся быстро. Тобирама замечает это, кидает кунай, ещё один — мимо. Тому, у кого есть шаринган, не составляет труда уклониться. Понимая это, враг использует технику — и его фигуру окутывает вода, стремительно поднимаясь, собираясь в оскаленную драконью морду. Красивая техника, но что она может против великого огненного шара, созданного Мадарой? Всё окутывает пар — и Сенджу пытается сбежать. Наивный, он думает, что его сейчас сложнее заметить? Он только себе добавил трудностей.

Пар быстро рассеивается. Мадара, не рискуя больше, закидывает Тобираму слабыми огненными шарами. Действительно слабыми, Изуна даже не ото всех бы стал уворачиваться, пожалуй. Сенджу огрызается, его атаки слабы, но точны — и он всё ещё пытается увести их подальше, выиграть время для тех, кто ушёл. Возможно, они унесли нечто ценное, но это безразлично. Младший брат главы Сенджу представляет куда большую ценность, что бы там ни было.

Неожиданно Тобирама повторяет свой фокус, снова используя дракона. Мадаре приходится усиливать свою технику. Снова всё заволакивает паром. Изуна смотрит на брата, чуть улыбается, жестом показывает — спрятать чакру. Брат понимает несказанное: дать уйти, дать почувствовать себя в безопасности, а потом атаковать снова.

Выждав, пока рассеется пар, они мчатся следом. Изуна уверен: враг поспешит к реке, ему всё равно придётся её пересечь, чтобы уйти к своим.

Самоубийственная атака — пытаться драться в ближнем бою с Мадарой. Сенджу только доспехи оцарапать удаётся, и он отлетает в сторону от удара. А дальше происходит странное: налетев на дерево, он не сползает вниз безвольным телом — он с отчётливым хлопком исчезает в облаке дыма.

— Это был… клон? — Изуна ошарашен. В его восприятии это мог быть только сам Тобирама, никаких отличий от оригинала он не ощущал.

Мадара молча пожимает плечами.

— Прячь чакру. Он наверняка на берегу.

Хорошее место для его стихийных техник, но чакры-то у него всё равно меньше, чем у них двоих. И как бы он ни скрывал её остатки — ему не спрятаться. Тот, у кого есть шаринган, замечает всё. Обломанные ветки отмечают путь.

В бой снова вступает только Мадара. Это похоже на игру: закидать сюрикенами так, чтобы враг остался относительно цел. Ни одной техники. Тобирама их тоже не использует, но и от воды не отходит. Готовит что-то особенно смертоносное? Изуна подбирается ближе и замечает наконец, насколько Сенджу измотан. Вряд ли на остатках чакры, даже при его контроле, у него что-нибудь получится. Сам враг это понимает тоже. Кунай в его руке — последний, и почему-то Тобирама всё ещё его держит. Озарение — вспышка. Он собирается убить себя? Это не то, что можно ему позволить! Прыжок ближе, ещё, так быстро, как только можно. Изуна успевает заметить своё отражение. Гендзюцу! Вспышкой чакры, без печатей — не позволить, удержать, остановить! Брат, чуть запоздав, бьёт, оглушая.

Тобирама, даже упав, не выпускает кунай. Изуна подходит ближе. Приходится приложить усилие, чтобы разжать его пальцы и забрать оружие. Пригодится. Подчиняясь любопытству, он касается белых волос, проверяя, насколько сдерживал свою силу брат. Под пальцами уже чувствует выпуклая шишка, но крови нет. Наверное, это было бы красиво — алое на белом…

— У нас не так много времени, — Мадара, чуть щурясь, смотрит на небо.

— Угу. Но, думаю, нас не потеряют.

Брат кивает, торопливо пишет что-то на обрывке листа. Изуна, не удержавшись, бросает взгляд мельком и сразу же отводит в сторону: у него есть более важное дело, чем читать чужую переписку. А надо — проверить, не истечет ли Тобирама кровью, пока они его дотащат, наскоро связать, вытащить парочку застрявших сюрикенов, собрать оружие. Мадара призывает сокола и вручает ему письмо. Умная птица сразу понимает, что ей следует сделать, сразу улетает. Изуна провожает её взглядом, немного завидуя.

А пленника, переглянувшись, они тащат его в убежище. Самое безопасное, самое подходящее место, чтобы добиться желаемых целей. Да и беспокоиться о том, что в центре их селения не самый худший сенсор, нет нужды.

А дальше — всё привычно. Им обоим уже не раз доводилось это делать. Они стаскивают доспехи, почти не путаясь в завязках, срезают порванные и грязные тряпки — одеждой это сложно было назвать и до этого, тщательно промывают все раны. А их — предостаточно. Удивительно, как он вообще мог сражаться, и приятно, что смог. Достойный противник. Это вызывает желание особенно постараться для него — и потому Изуна предельно аккуратен, связывая. Крепко, так, чтобы едва мог дёрнуться, и так, чтобы и от долгой неподвижности ничего не затекло.

Мадара молчит, наблюдая, но его взгляд насмешлив. Изуна фыркает.

— Он пригодится нам живым и здоровым.

Брат пожимает плечами. Будто бы он сам не постарался бы сделать так же, попади в их руки Хаширама! Или, как и тогда, предпочёл бы отпустить? Об этом Изуна старается не думать.

Последний штрих — плотная повязка на глаза. Незачем этому Сенджу разглядывать их убежище.

* * *

— Брат, — Изуна ходит по комнате, ему сейчас вообще трудно усидеть на месте, — выслушай меня. Если ты так желаешь мира, он должен быть заключён на наших условиях, так, как выгодно нашему клану.

Мадара сидит и, кажется, уделяет куда больше внимания еде, чем разговору. Впрочем, Изуна знает, что на самом деле это не так, нет причин возмущаться.

— Если мы сделаем так, это не будет прочный мир.

— Да почему бы? Если Хаширама говорит об этом в каждом письме — а их у меня уже скопилось… кабы не сотни!.. то пусть докажет, что он действительно настолько желает мира.

— Он — глава клана. Не думаю, что он захочет соглашаться, когда это навредит его Сенджу. Даже тогда, когда это шанс исполнить детскую мечту.

— А вот поэтому нам и нужен его брат. У нас такого, как он, давно добили бы, — у них он выжил. Я удивлюсь, если не благодаря Хашираме.

Мадара пожимает плечами, Изуна умолкает, но ненадолго. Брата надо убедить сейчас, сейчас объяснить своё мнение. Он ведь прислушается к веским причинам последовать совету?

— Самое лучшее, что мы можем сделать, — попытаться вынудить Хашираму согласиться на наши условия, используя жизнь его брата.

— Я тебя услышал, — устало говорит Мадара и поднимается на ноги.

Победа? Хочется радостно просиять, как в детстве, но сейчас это будет неуместно.

— Посмотрим, как там наш пленник? Он наверняка уже давно очнулся.

Брат кивает.

Спуститься ниже, открыть тяжёлую дверь — Изуна удовлетворённо отмечает, что сейчас она даже не скрипнула, хорошо смазал. Мадара сразу переступает порог и подходит к Сенджу, склоняется над ним.

— Очнулся? — касается щеки, с силой проводя пальцами по шраму. — Очнулся.

— Бра-а-ат, — теперь очередь Изуны наблюдать. Ему кажется правильным и необходимым сейчас попробовать выяснить у Тобирамы что-нибудь полезное. Было бы любопытно проверить, сможет ли враг так же достойно держаться после пыточных иллюзий, как он сражался.

— Нет, — Мадара хмыкает, касается бинтов на боку, проводит ладонью по повязке на бедре — там самые глубокие раны. — Хорошо. Сухие.

Изуна замечает, как вздрагивает Тобирама от этих прикосновений. От боли, что ли? Не очень похоже, но пока что можно принять это за правду.

— Ты нужен нам живым и здоровым, Сенджу.

Пауза. Выждать, проверить реакцию. Напряжён, хмурится, но достаточно спокоен. Это даже удивительно, учитывая, что он крепко связан, а рядом с ним — два сильнейших шиноби клана Учиха. Это, конечно, правда, но Изуне приятно думать так о себе и о брате.

― Сейчас тебе придётся поесть. Либо добровольно, либо под гендзюцу, — он добавляет в интонации мечтательных ноток и резко заканчивает мысль: — И у тебя не хватит чакры скинуть иллюзию.

Брат берётся за плечи пленника, заставляет сесть, удерживает. Вот сейчас заметно, что это болезненно, удаётся уловить, как он скривился, — и его лицо тут же снова застыло маской. Он не шевелится даже тогда, когда Изуна тычет ему в лицо кусочком рыбы, только облизывает губы. Это злит. Если Тобирама думает, что «жив и здоров» может означать «голоден», то он явно заблуждается.

― Сенджу, ― негромко говорит Изуна, почти сбиваясь на раздражённое шипение, ― хватит думать, ешь уже. Не отравлено. Или хочешь, чтобы я снова использовал на тебе гендзюцу? Я могу, не сомневайся, так, что ты что угодно жрать будешь. Радуйся, что сейчас это просто рыба.

Брат ухмыляется.

Тобирама оказывается неожиданно аккуратным и послушным, он даже не пытается кусаться, как наверняка попытался бы сам Изуна, будь он на его месте. Хотя нет, он сам на месте этого Сенджу никогда не оказался бы, он сильнее — и у него есть шаринган.

От очередного кусочка Сенджу отказывается. Съел он вполне достаточно, чтобы не страдать от голода, так что последний кусочек достаётся Изуне.

― Воды? ― предлагает старший брат.

Короткий обмен взглядами. Приятно вот так вот понимать друг друга, будто читая мысли.

― Сейчас принесу, — отзывается Изуна. Было в их запасах здесь достаточно хорошее снотворное, напоить им — и можно будет надолго оставить пленника одного, не боясь, что сбежит.

Самое сложное — рассчитать дозу. С одной стороны, это же Сенджу, известный своей выносливостью. Наверняка ему потребуется большая доза. С иной — его внешность не оставляет сомнений, что он куда слабее, чем его соклановцы, да и ранен сейчас. Чуть меньше — очнётся, пытается что-нибудь сделать. Чуть больше…

— Пф, — Изуна едва не высыпает гораздо больше, чем надо, в чашку. Зато приходит понимание, что доза не настолько важна, как кажется. Проспит дольше? Пусть. Им же удобнее будет тащить безвольное тело.

Если Сенджу и думает о каком-то подвохе, то никак не демонстрирует это. Изуна держит чашку у его губ, наклоняет, наблюдая, как он пьёт. Это странно занятно, это позволяет узнать его лучше, чем за годы сражений.

Снотворное действует быстро. Ещё не показалось дно, а уже заметно, что сидит Тобирама только благодаря брату. Уже поплыл, уже засыпает — и Мадара укладывает его поудобнее и накидывает сверху одеяло.

— Обсудим условия мира? — сразу же предлагает Изуна. — У меня есть кое-какие наброски…

Он тянет фразу, не зная точно, как поймёт её брат. Пусть он и не разделял ту глупую детскую мечту Мадары, но и такую вероятность, что мир всё-таки будет заключён, учитывал. Не просто так ведь Хаширама так упорно предлагает перестать сражаться?

Мадара понимает верно — и молчит об этом. Они просто долго-долго спорят и обсуждают условия. Что-то должно быть жёстким требованием, в чём-то можно будет пойти на уступки, от чего-то — и вовсе отказаться, если возникнет необходимость именно договариваться. Изуна чувствует себя победителем, когда удаётся закончить: приятно, что он смог помочь брату, приятно быть полезным своему клану, приятно, что брат столь внимательно прислушивается к его советам, ценит его мнение.

— Кто будет переписывать начисто?

— Я, — отвечает Мадара. Выглядит он довольно-таки уставшим, даже сонным, но Изуна не спорит с этим решением. Его дело — позаботиться о том, чтобы им сейчас было, что поесть.

* * *

Изуна стягивает повязку и сразу же ловит мутноватый после сна взгляд врага. Тобирама жмурится, пытается отвернуться, но всё это бесполезно: на него всё равно удается накинуть простенькую иллюзию. Ничего особенного, даже стыдно за себя: всего лишь паралич.

Мадара не обращает на это внимания, его больше заботят полученный от Хаширамы ответ и собственный мысли. Он странно угрюм. В такие моменты его лучше не дергать. На брата он, конечно, не вызверится и техникой не приложит ― не здесь, не в убежище, но… Лучше не отвлекать главу клана от его важных мыслей и молча делать своё дело. Наскоро вымыть, сменить повязки, одеть — благо, была в запасах одежда без кланового мона… И тут же снова использовать ту же технику, пока не сбросил паралич окончательно.

Получив себе ещё некоторое время, Изуна отыскивает ту самую одежду, о которой думал. Покрутив в руках эти тряпки, он морщит нос. Так себе вещи, на самом деле, но надеть на него что-то с моном клана будет чересчур оскорбительно. Его издёвку хотя бы воспринимать можно достаточно нейтрально… Вмешиваеся Мадара, помогает одеть. Видеть этого Сенджу таким — странно. Замерший взгляд, отсутствие всякого сопротивления — странно было бы, если бы оказалось иначе, но тем не менее.

Последним штрихом становится ленточка. Изуна выбирает самую длинную прядь на макушке, скручивает волосы, дёргает, вывязывая подарочный узелок. Несмотря на первоначальное желание, надёжно впутывать её он не стал. Будет достаточно легко стащить: очень хочется, чтобы враг в полной мере оценил эту издёвку.

Мадара оглядывает затейливое плетение верёвки на плечах и руках Тобирамы, приподнимает бровь. Изуна молча пожимает плечами: если уж решил завязать правильный узел, так и упаковка подарка должна соответствовать.

Время. Всё уже сделано, можно выйти — Изуна медлит. У него нет уверенности, что позже враг не сможет найти это убежище. Но даже если и сможет отыскать — нужно быть одним из клана Учиха, чтобы войти сюда. И без кого-то из них отсюда не выйти.

Тобирама не очень уверенно стоит на ногах: и раны сказываются, и долгая неподвижность, и, вероятно, его собственные опасения. Чакру-то он уже вполне может использовать, восстановился достаточно — и это удивляет. Знать, слухи о выносливости Сенджу правдивы ещё и в этом. Удивление не мешает Изуне осторожно подхватывать Сенджу за плечо, не позволяя упасть. Там, он точно знает, никаких ран нет, можно позволить себе крепко сжимать пальцы.

Брат шагает впереди, не оглядываясь. Останавливается у выхода, прислушивается. Убежище хорошо тем, что оно скрывает их от сенсоров, но и почувствовать что-то вне его стен — сложно. Капля крови на сложный узор на стене, где затерялись тонкие линии печати, — дверь открыта. Сколько уже раз Изуна наблюдает за этим, сколько раз уже сам пользовался — и всё равно завораживает. Чудо, за которое было много заплачено мастерам-Узумаки.

Слышно резкий протяжный птичий крик. Изуна знает, что это призывной сокол Мадары — молчаливая, совершенно обычная на вид птица, мало чем отличающаяся от иных, но всё равно вздрагивает. Кунай сам оказывается в руке — тот самый, принадлежащий Тобираме, с тёмными символами на рукояти. Хлопают крылья. Сокол опускается на вытянутую руку, брат дарит ему привычную ласку, мягко перебирая жёсткие перья — и смотрит в глаза. Птица не отводит взгляд. Изуна знает, что она показывает увиденное.

— Хаширама уже на месте, — говорит Мадара, с видимым сожалением отпуская сокола. — Нам надо поспешить.

Изуна смотрит на молчаливого Сенджу. Оценивает.

— Думаешь, он сможет?

Мадара фыркает.

— Долетим.

Он складывает печати — Изуна заворожённо наблюдает. Его всегда привлекали птицы, и было немного жаль, что для него был выгоднее иной призыв. Хотелось — в небо, как иногда делал Мадара, устав от дел клана и боёв, хотя бы на чужих крыльях, если уж своих нет. И в очередной раз вспомнилось своё обещание: придумать такую технику, которая подарит полёт. Ветер-то отзовётся, подхватит… Но искусство иллюзий и тренировки всегда были важнее этой мечты.

Призванный сокол — большая, совершенно роскошная птица с огромными крыльями. Он опускает крыло, смотрит на них, ждёт. Изуна тянет Тобираму вперёд, помогая по жёстким перьям подняться на спину сокола. Мадара одним прыжком оказывается рядом, присаживается, гладит птицу по шее.

Сокол складывает и наполовину расправляет крылья, чуть приседает. Взмах — и он швыряет своё тело в воздух, взмах — и поднимается выше, и ловит поток. Изуна подставляет лицо ветру. В такие минуты он совершенно счастлив, и он благодарен брату за понимающее молчание. Жаль только, в этот раз полёт был очень коротким.

Сокол предусмотрительно поднимается выше, они спрыгивают вниз — а птица возвращается к себе, с хлопком исчезая. Изуна успевает осмотреться: река, лес, скала — неплохое место. Точно между их селениями, как подсказывает память. Став на ноги, он резко сдёргивает повязку с лица Тобирамы, тот щурится и моргает от яркого света и выглядит разбуженной днём совой. Если, конечно, бывают совершенно белые красноглазые совы.

Оставив их позади, Мадара выходит вперёд, к старшему Сенджу.

— Хаширама.

— Мадара, — откликается тот и шагает ближе. — Ты сказал, что готов наконец согласиться на мир между нашими кланами?

Молчание. Изуну успокаивает мысль, что сбежать им будет достаточно легко. Просто спрыгнуть вниз — и эта мысль ободряет, как и знание, на что согласился брат. Переупрямил всё-таки.

— Мир будет заключён на наших условиях, — говорит он главе клана Сенджу, торжествуя — и позволяя себе быть грубым. — Ты же хочешь, чтобы твой брат остался жив?

Шантажировать сильнейшего из числа Сенджу, главу клана, зная, что тот не может не согласиться — это пьянит. Приятно осознавать свою силу.

— Изуна, — недовольство Мадары гасит радость.

— Брат? — Изуне уже ясно, что что-то пойдёт не так, но он не хочет в это верить. Они же всё так замечательно продумали, так всё получится хорошо и надёжно, с выгодой для их клана…

Старший обжигает взглядом — остаётся только смиренно опустить голову. Он — глава клана Учиха, ему решать, а младший брат, сколь любимым он ни был, может только советовать. Обидно.

— Хаширама. Он — твой. Вне зависимости от того, что будет решено, вне зависимости от того, примешь ли ты наши условия…

Мадара позволяет себе повернуться спиной, тянет вперёд мрачно зыркающего младшего Сенджу, держит его за плечи. Сейчас заметна их разница в росте, и это ещё одна раздражающая мелочь. Изуна знает, насколько брат не любит смотреть снизу вверх на кого-то — и он сейчас продолжает творить глупости.

— Я отдам его тебе так, — говорит он.

— Почему? — Хаширама удивлён и обеспокоен, такая эмоциональность выглядит странно для главы клана: подобное делает уязвимым.

— Он твой брат, — хмыкает Мадара и шелестит бумагой, доставая свиток. — А вот это — список тех условий, которые нужны нам.

— И?..

— Забирай, — брат подталкивает Тобираму так, что тот делает несколько шагов вперёд на непослушных ногах и почти падает, старший Сенджу его ловит.

— Я знал, что ты всё ещё мой друг, — Хаширама улыбается.

Изуна непроизвольно использует шаринган, чтобы присмотреться к этой улыбке, прячет взгляд. Брат спокоен, даже расслаблен. Он просто перекидывает свиток Сенджу — и они уходят, без боя, без ударов в спину, без попыток проследить, куда. Было бы лучше самим проследить, но не сейчас, когда Тобирама гарантированно сможет их заметить.

Всё-таки самая удивительная вещь — то, что Хаширама был один. А Мадара… Изуна верит в брата, он знает: пусть сейчас и обидно, но позже он сможет понять, почему такое решение было лучшим — и согласится с этим.

Так ведь?..