(Не)настоящий человек (джен)

Поверхность встретила его недружелюбно: порывом затхлого ветра в лицо, принесшим запах тухлятины и тины. Жалобно скрипели иссохшие деревья; предсмертно хрипела коротящими неоновыми лампами вывеска уже лет двести как заколоченной закусочной. Из окна, каким-то чудом сохранившего обломки стекол, настороженно выглядывал дикий гуль — гнилая кожа клоками свисала с деформированной морды, заплывшие мутные глаза смотрели бездумно и зло. Наверное, вспышка телепорта ослепила тварь, иначе та давно бы уже бросилась в атаку: спекшиеся от радиации мозги дикарей не годились даже для того, чтобы оценить опасность и пригодность в пищу потенциальной жертвы.

Ошибки природы. Жаль, что от уничтожения одной или даже десятка земля чище не станет.

Шон вскинул лазерный пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Гуль, издав тошнотворный булькающий хрип, сполз по стене. Похоже, одиночка или отбился от стаи: как бы настороженно Шон ни прислушивался, он не услышал характерных шаркающих шагов и сиплого дыхания других уродцев. А своему слуху он, синт четвертого поколения, привык доверять.

Угрозы кончились. По крайней мере, на данный момент. Только ветер становился все сильнее, и в сизом небе на горизонте мелькало подозрительно много желтых тонов. Надвигалась радиоактивная буря. Шон набросил на голову плотный капюшон, проглотил таблетку рад-икса и закрыл лицо защитной маской — поможет в первые несколько минут, но потом все равно придется вколоть хорошую дозу антирадина, чтобы не испытать на себе все прелести лучевой болезни. Следовало найти убежище, и поскорее.

К счастью, Шон знал, куда идти. Отсюда до Сэнкчуари-Хиллз было около двадцати минут быстрым шагом. Если взять хороший темп, он доберется до городка прежде, чем буря разразится во всю мощь. А там уж определится, в какую сторону шоссе двигаться дальше: к Бостону, как того желала Мать, или прочь от него.

Прочь от места, которое привык называть домом. Прочь от Института и прошлого, в котором было слишком много слова "синт".

* * *

Шон всегда знал, что он необычный ребенок. Другие дети, с которыми ему иногда разрешали поиграть, жили вместе с родителями в больших уютных комнатах с мягкой мебелью, картинами и монолитными стенами. Он же, сколько себя помнил, ютился в отсеке, отгороженном от лаборатории доктора Ли только прозрачным пластиком. С родителями тоже все было странно. Когда-то Шон считал мамой доктора Ли, а папой — директора Института, старого человека с такими же светло-голубыми глазами, как у него. Других подходящих кандидатур попросту не было: из всех взрослых только они обращались с Шоном достаточно ласково, чтобы быть родными. Другие странно смотрели на него, когда он выходил в атриум погулять, и переговаривались тихими, но возбужденными голосами, будто Шон был чем-то очень необычным, вроде синта-гориллы, что сидела за непробиваемым стеклом в отделе бионаук.

А потом в его жизни появилась мама. Настоящая, как он тогда думал — и как, в некотором роде, было на самом деле.

В ту ночь он спал некрепко: не давала покоя нерешенная задачка по ядерной физике. Доктор Ли говорила, что это нормально, и такие темы слишком сложны для десятилетнего мальчика, но Шон был уверен, что добрая женщина просто утешает его из жалости. Другие дети, которые живут за пределами лаборатории, наверняка щелкают такие задачи как орешки. А он просто глупый. Может, поэтому его и держат отдельно от остальных?

Вдруг Шон услышал, как с тихим шорохом открылась дверь его прозрачной комнаты. Он уткнулся носом в подушку, старательно притворяясь спящим. Доктор Ли иногда заходила к нему по ночам и проверяла какие-то данные на терминале, подключенном к его кровати. Скорее всего, это снова она. Больше некому.

Но голос ночной гостьи оказался незнакомым.

— Красивый ребенок, — прошептала она. — Я уже не надеялась, что когда-нибудь увижу... Шона таким.

Женщина почему-то запнулась перед тем, как произнести его имя. Шон решил, что она просто вспоминала, как его зовут.

— Он твой, если пожелаешь. Мальчик — настоящее чудо. Наше величайшее достижение. Мне бы хотелось, чтобы ты позаботилась о нем, когда меня не станет. Как заботилась бы обо мне, сложись все иначе.

Шон едва не подскочил на кровати. Этот голос он знал. Его все в Институте знали. Директор! Или Отец, как его называли гораздо чаще. Что он такое говорит? Как это — "когда меня не станет"? Отец не мог умереть. Это не укладывалось в голове. Как без него? Кто будет управлять Институтом, если не он? Кто будет заботиться обо всех, кто здесь живет? Он должен быть бессмертным. Иначе... иначе все будет неправильно.

Мальчик зажмурился покрепче, чтобы ни в коем случае не выдать себя движением глаз. Может, удастся услышать что-то еще? Может, он все неправильно понял насчет Отца?

— Шон... мне кажется, он слышит нас.

Незнакомка присела рядом с его кроватью. В нос ударил запах шампуня с цветочным ароматизатором. Его, в общем-то, любили все женщины и девчонки Института, но гостья пахла им так сильно, будто вылила на себя целую бутылку.

— Я уверен, что слышит. И слушает с большим интересом... он хитрец, этот мальчик. Точная копия меня в десять лет. А сейчас этот маленький прохиндей прекратит притворяться и поздоровается с мамой.

В ту ночь Шон впервые посмотрел в глаза женщине, которую вскоре весь Институт будет называть Матерью — в память об Отце, которого она сменит на посту директора, и о роли, которую сыграла ее чистая довоенная ДНК в создании синтов третьего поколения. Для Шона же она станет просто мамой — любимой и любящей, как у всех нормальных детей.

Вот только сам Шон не был нормальным ребенком. Но пока ему лишь предстояло узнать об этом.

* * *

Буря приближалась. Ближе к концу пути, когда вдали уже можно было различить очертания городка, дорогу заволокло густым желтоватым туманом. Морось оседала на линзах маски и, смешиваясь с пылью, оставляла на тех грязные разводы. Счетчик Гейгера на перчатке начал неприятно потрескивать. Ноги увязали в грязи, смачно хлюпавшей при каждом шаге.

Шон выругался себе под нос. Ничего удивительного, что в Институте изгнание на поверхность считалось не менее суровым наказанием, чем смертная казнь. Добровольно променять на это комфорт, безопасность и величие подземного комплекса, отстроенного поколениями блестящих ученых, мог разве что умалишенный. Или синт с нездоровой тягой к свободе.

Сэнкчуари встретил его запертыми воротами, крепкой оградой из разнообразного хлама — от дерева и кирпичей до покрышек и арматуры, — и настороженным жужжанием турелей, довольно жалких и видавших виды, но вполне рабочих. Кто-то попытался реставрировать довоенный указатель "Добро пожаловать в Сэнкчуари-Хиллз", но намерения оказались много лучше результата: на одной половине ядовито-голубая краска потекла и местами вспузырилась, а на вторую энтузиазма неизвестного маляра уже не хватило.

С некоего подобия сторожевой вышки высунулся поселенец в драном дождевике поверх самодельной брони. Шон миролюбиво поднял руки, показывая, что нападать не собирается.

— Чего надо?! — воинственно рявкнул мужик, для большей внушительности наставляя на незваного гостя древнюю винтовку. Шон равнодушно отметил, что руки у бравого охранника дрожат, а прицел пляшет. Вероятность попадания при плохой видимости и сильном ветре — процентов двадцать навскидку.

— Бурю переждать и отдохнуть с дороги!

Мужичок буркнул что-то невнятное — ветер унес слова, — и скрылся из виду. Заскрипели, приоткрываясь, ворота, и охранник протиснулся в образовавшуюся щель. Посмотрел на Шона исподлобья, подслеповато щуря разбухшие красноватые веки.

— На рейдера не похож, — констатировал он. — Больно чистый. Ты противогаз свой страхолюдный сними, хочу на твою физиономию посмотреть.

Меньше всего Шону хотелось снимать маску в разгар радиоактивного шторма. Но привычный ко всему житель Пустоши наверняка истолковал бы отказ неправильно, а конфликт с аборигенами в планы Шона не входил. Поэтому маску все-таки пришлось снять и, морщась от ветра и ледяной кислотной мороси, ждать, пока охранник вынесет вердикт.

— Не похож на рейдера, — повторил он подозрительно, разве что не обнюхивая гостя по-собачьи. — И на нормального человека тоже не похож. Морда гладкая, как у довоенных девок на упаковке "Абраксо", костюмчик справный... Ты, часом, не из этих? Ну, институтских?

Громыхнул гром. В сизо-желтом небе полыхнула молния. Шон про себя порадовался, что сменил приметный лазерный пистолет институтской сборки на устаревшую (морально и физически) довоенную модель, иначе с дикаря сталось бы захлопнуть ворота прямо у него перед носом. Минитмены с Институтом худо-бедно уживались, но должного уважения не выказывали. В последнее время эти самопровозглашенные защитники Содружества собрали вокруг себя все поселения, не желавшие признавать власть Матери, и сверх меры осмелели. От войны их удерживало лишь явное неравенство сил: незавидная судьба Подземки и Братства Стали наглядно демонстрировала, что с Институтом лучше не связываться.

— Нет. Не из этих.

— Чем докажешь?

Шон сунул руку в карман и вытащил пригоршню бутылочных крышек. Бдительный страж сгреб их огрубелой, покрытой язвами лапищей.

— Смекаешь, парень, — ощерился он в улыбке. Изо рта у него разило хуже, чем от кротокрыса, стаю которых Шон перестрелял по дороге. — Синты такими мозговитыми не бывают.

Обернувшись к воротам, охранник замахал руками и заорал, перекрикивая свист ветра и громовые раскаты:

— Пропускай!

Шон молча натянул маску и поглубже надвинул капюшон. Буря разыгралась не на шутку, и больше всего парню сейчас хотелось оказаться под крышей. Хоть какой-нибудь.

* * *

Шон сидел в тесной каморке в бюро Робоконтроля и очень старался не дрожать от страха. Он не понимал, в чем провинился так сильно, и почему его привели сюда. Робоконтроль занимается синтами. Синтами, а не мальчишками, устроившими драку! И Квентина отправили к родителям... так почему его, сына директора, силком притащили в камеру? Неужели мама приказала? Да нет, она точно не могла. Она бы так не сделала. Значит, дело было в чем-то еще. Но в чем?

От волнения у мальчика ужасно пересохло во рту. Постучаться в дверь и попросить воды было неловко и боязно: он видел, как на него смотрели ученые из Робоконтроля. Будто Шон из всеобщего любимца в одночасье превратился в какого-нибудь гуля с поверхности. И это бормотание про "поведенческие отклонения"... с каких пор небольшая потасовка стала ужасным проступком, за который сажают в камеру для неисправных синтов?

Была у Шона одна догадка на этот счет. Вызревала давно, месяцами сидела в голове как самая навязчивая из фобий — куда там боязни темноты или другой подобной ерунде. Но она не могла быть правдой. Он не синт. Не может быть синтом. Синты не растут, не развиваются... они даже чувствовать по-настоящему не умеют — только имитировать чувства, следуя программе! Еще у синтов нет родителей. А у Шона есть мама... да, она мать всем синтам, в некотором смысле, но это чисто генетически, а не по-настоящему, как у него. Да, он много времени прожил в лаборатории, но мама сказала, что это все из-за тяжелой болезни, которая могла убить его в любой момент! И о раннем детстве у него воспоминаний не сохранилось из-за нее же!

Шона трясло все сильнее. Он пытался гнать эти глупые мысли из головы, но вместо этого лишь крепче увязал в своих страхах и подозрениях.

"Я человек. Я человек. Я..."

Из-за двери его камеры послышались приглушенные голоса. Доктор Айо и мама. Они спорили о чем-то, и сильно, чуть ли не до крика. Шон, затаив дыхание, прислушался.

Первая фраза ударила, как обухом по голове: "Я еще предыдущему директору говорил, что из этого эксперимента не выйдет ничего путного! Синт, считающий себя человеческим ребенком, — это издевательство над здравым смыслом и угроза устоям Института!"

Вторая — со всей силы дали ногой под дых: "Мальчик — не просто синт, доктор Айо, и вы это прекрасно знаете. Команда доктора Ли сотворила чудо. Позволила моему сыну родиться заново, воскреснуть в теле десятилетнего ребенка. И вы говорите, что это было ошибкой?"

Третья — наступили на горло и хорошенько прижали: "Он всего лишь клон, мадам. Его личность — ни что иное, как копия. Программа, и только. Я, как и вы, безмерно скорблю по Отцу, но его больше нет, и эта игрушка его не вернет!"

Шон забыл, как дышать. Светлые стены камеры слились в ослепительно-белое пятно.

Синт. Клон. Игрушка. Не человек.

Они не могли говорить про него. Это какая-то ошибка. Чудовищная, кошмарная ошибка. Или сон. Точно, сон. Сейчас он проснется. Сейчас. Надо только покрепче ущипнуть себя...

Но сон не развеялся.

"Вы имеете право считать так. Но разрешение на форматирование памяти я не даю и не дам впредь. Любое вмешательство подобного рода разрушит личность мальчика. Сорвет эксперимент, если угодно. А теперь откройте дверь. Клон или нет, но Шон — ребенок, и он напуган".

Дверь перед мальчиком распахнулась, но он не спешил выходить. Будто действительно стал роботом, который неспособен ничего сделать без команды.

Мама застыла напротив. Кажется, она раздумывала, что сказать: то ли делать вид, что ничего не случилось, то ли попытаться что-то объяснить. Шон решил ей немного помочь, потому что Мать не должна выглядеть глупой в присутствии подчиненных. Это было бы неправильно.

— Здесь тонкие стены, мама.

— Тогда нам нужно поговорить очень о многом.

— Это точно.

* * *

Когда-то Сэнкчуари-Хиллз был красивым американским пригородом, вроде тех, что художники любили изображать на пасторальных картинках. Шон помнил, как Мать рассказывала о нем: широкие улицы, зеленые газоны, опрятные дома с аккуратными, будто по линейке выверенными клумбами, за которыми ухаживают начищенные до блеска роботы. В окнах, открытых настежь, чистые занавески колышутся от легкого ветерка. Домохозяйки, развалившись в садовых шезлонгах, присматривают за резвящимися детьми. Под сенью огромного дуба степенно прогуливаются семейные пары; на скамейках вокруг него взахлеб читают книги девушки в воздушных платьях и судачат о чем-то своем старики.

Дуб все еще стоял — высился в центре городка, иссохший, мертвый и разрисованный неказистыми граффити. Новые жители Сэнкчуари додумались приспособить его под доску объявлений: могучий ствол был весь облеплен драными мокрыми листовками, словно лишайником. В остальном Сэнкчуари походил на собственное описание еще меньше: дома просели, покосились и пестрели заплатами из криво прибитых досок и стальных листов, от газонов осталась лишь размокшая грязь, а жители некогда респектабельного поселка ныне выглядели так, что довоенные нищие побрезговали бы находиться рядом с такими оборванцами. Этим людям — судя по ветхому оружию, из местного ополчения, — даже буря была нипочем: патрулировать улицы города кому-то надо. Некоторые подозрительно косились на незнакомца в плаще и "страхолюдном противогазе", но заговаривать не пытались: за последние десять лет Сэнкчуари превратился в крупное, по меркам Содружества, поселение, и к странным типам здесь были привычны.

Шон почти не смотрел по сторонам. Тонущие в радиоактивном тумане лачуги и их обитатели не интересовали его, как не волновал и местный кабак — неплохо сохранившийся довоенный дом, до неузнаваемости изуродованный кое-как сколоченными пристройками.

Благодаря рассказам Матери и донесениям синтов-шпионов, Шон точно знал, где остановится на ночлег.

Дом стоял на центральной улице, прямо напротив штаба минитменов. В отличие от соседних, возле него не было ни огорода, ни хлева со скотиной — только старенький, насквозь проржавевший генератор одиноко стоял у стены. Свет в окнах не горел. Прорехи в стенах и крыше были аккуратно заделаны, но помимо этого ничто не указывало на то, что дом обитаем.

Местные его сторонились. Боялись не то что растащить вещи, больше десяти лет назад брошенные здесь хозяйкой, — даже подойти близко не позволял суеверный страх перед той, что когда-то жила здесь. И, быть может, генерал минитменов Престон Гарви, обязанный Матери жизнью.

Шон вытащил из кармана брюк ключ. С трудом провернул в проржавевшей замочной скважине, лишь чудом не сломав.

— Это частная собственность, сэр! Извольте сказать, что вы здесь делаете!

Посреди темной комнаты висел, раздувая пыль репульсором, робот модели "Мистер-помощник". Его корпус был весь изъеден коррозией и ржавчиной, ему недоставало половины манипуляторов и почти всех зрительных сенсоров, но на его готовность защищать дом до последней капли ядерного топлива это не повлияло.

Шон улыбнулся. А вот и последний страж маминых приятных воспоминаний. Помнится, она не так давно интересовалась, работает ли еще это старое и преданное ведро с болтами, или аборигены набрались храбрости и растащили его на запчасти.

— Привет, Кодсворт. Не узнаешь меня?

Он стащил с лица маску и откинул капюшон. Натужно гудя двигателем, робот подплыл ближе и уставился на него единственным сохранившимся сенсором. Шон почти слышал, как жужжат его древние электронные мозги, пытаясь соотнести биометрические данные со стандартными логическими протоколами.

— Хозяин Шон! — наконец воскликнул он. Модулятор голоса так правдоподобно изобразил восторг и крайнее удивление, что в эмоции робота немудрено было поверить. — Это невероятно! Вы вернулись... после стольких лет! Я... я уже не надеялся! Я думал, ваша семья оставила меня и этот дом! О, сэр, как я рад вас видеть! Вы так выросли с тех пор, как я видел вас двести одиннадцать лет назад! Но где мои манеры? Добро пожаловать домой, сэр. Прошу, располагайтесь!

Роботы не знают обид. Даже после того, как Мать бросила Кодсворта ржаветь здесь вместе с останками ее дома, он оставался предан их семье. Его программа не предполагала иного. Порой Шон жалел, что сам он был много большим, чем простой синт.

Создатели не наделили его безграничной верностью Институту. Вместо этого ему достался разум и безграничные амбиции настоящего Шона.

Настоящий Шон умер больше десяти лет назад. Но Кодсворту вовсе не обязательно об этом знать.

* * *

В отделе Высших систем сегодня был небольшой праздник. С легкой руки доктора Ли и попустительства Матери сотрудники отложили все дела до завтрашнего дня: прорыв, совершенный сегодня, с лихвой оправдывал потерянные на его празднование рабочие часы. А в том, что они потеряны безвозвратно, сомнений не было: у доктора Томпсон тут же нашлась бутылка настоящего довоенного бурбона, припасенная как раз на подобный случай, и работа над остальными проектами встала окончательно и бесповоротно.

Ничего удивительного. Подарок Матери и впрямь вышел на славу: теперь она сможет продлить свою драгоценную молодость с помощью кибернетических имплантов, не боясь заработать раковую опухоль или безумие. Как, впрочем, и любой желающий. Главное — потом как-нибудь разобраться с численностью населения Института, которое и без того превышало рекомендуемые показатели, но это вопрос не столь уж близкого будущего.

Шон выдержал меньше получаса всеобщей радости. Потом незаметно выскользнул в атриум, оставив почти нетронутый бокал бурбона на столе.

Не то чтобы Шон не радовался успеху проекта. Но в тысячный раз выслушивать, как сильно он похож на Самого? Увольте. Горько, когда кто-то другой присваивает твои достижения. А как быть с тем, что каждый твой успех записывают на счет мертвеца?

"Ты же Его точная копия. Разве мог ты стать кем-то, кроме гения, каким был Он?"

Конечно, он же клон Отца. Непременно с большой буквы, которая прямо-таки читается в каждом восторженном придыхании.

Шон тяжело вздохнул. Точная копия. Чудо кибернетики и генной инженерии. Вот только директором ему не стать никогда. Синт создан, чтобы служить людям, а не управлять ими.

За спиной послышались мягкие шаги.

— Шон...

— Доктор Ли. Что вам угодно?

Пожилая женщина смутилась. Нечасто он разговаривал с ней, своей создательницей и самым близким человеком после матери, так равнодушно.

— Я всего лишь хотела сказать, что очень тебе благодарна. Ты настоящее чудо. Не знаю, сколько бы мы лет потратили на этот проект, если бы не ты.

— Благодарю. Работать на благо Института — мой долг. Мне приятно, что вы оценили мой вклад.

— Шон, не надо. Ты все равно не похож на синта третьего поколения, как ни кривляйся.

Он улыбнулся:

— Ученый из меня лучше, чем актер.

— Определенно.

Повисло неловкое молчание. Доктор Ли так сосредоточенно рассматривала искусственные ручейки, бегущие под прозрачным пластиком, будто надеялась найти в них лекарство от угрызений совести.

— Мэдисон, не мучайте себя. Я знаю, кому вы передадите отдел и место в совете директоров. Дженет — прекрасная кандидатура. Лучше моей по очень многим причинам.

Женщина ласково сжала его ладонь и улыбнулась. Точно так же — печально и понимающе — она улыбалась когда-то, объясняя Шону, почему он не может учиться вместе с остальными детьми.

— Может, когда-нибудь позже... когда ты станешь опытнее, наберешь авторитета...

— Все может быть.

"Только мы оба знаем, что этого не будет никогда. Машина создана для того, чтобы служить. Даже если эта машина ничем не отличается от человека".

* * *

На следующий день Шон явился к Матери. Она выслушала его просьбу молча, ни разу не прервав и не перебив. Но Шон знал ее слишком хорошо, чтобы обмануться этим показным равнодушием. У Матери были очень правильные черты и совершенно невыразительная мимика. Когда она боролась с сильными чувствами, ее лицо превращалось в маску.

— Ты уверен, что хочешь этого? — спросила она тихо, и Шон понял, что Мать ни на минуту не поверила в его благородные намерения.

Она знала своего сына не хуже, чем он — ее.

— Да, мама. Охотникам не хватает интуиции и гибкости мышления. Если дикари действительно хотят войны, Охотники поймут это лишь после того, как те наточат вилы, перемотают винтовки изолентой и пойдут на штурм.

Улыбка Матери больше напоминала судорогу. Кажется, она с трудом сдерживала крик.

Дикари, штурмующие Институт? Смешно. Они даже вход в него обнаружить не в состоянии.

— Мне нужно твое решение, мама. Если ты сочтешь мою командировку на поверхность нецелесообразной, я не стану спорить.

Шон готов был остаться, если она откажет ему. Он не стал бы бежать. Не стал бы причинять ей боль таким предательством. И она это знала.

Прошла минута. Медленно потекла вторая.

— Ты можешь идти, Шон. Только помни, что я буду ждать тебя... сколько потребуется.

* * *

Буря понемногу унималась, но по старому дому все равно гуляли жуткие сквозняки. Кодсворт, преисполненный энтузиазма, натаскал дров в камин и сейчас самозабвенно прочищал чудом сохранившийся дымоход. Шон не был уверен, что из этой затеи выйдет что-либо путное, но "Мистера-помощника" не отговаривал: пусть лучше занимается делом, чем пытается накормить его разогретым "солтсберри-стейком" двухсотлетней давности.

Робота было даже немного жаль. На рассвете Шон навсегда покинет этот дом, а Кодсворт будет все так же ждать возвращения хозяев, пока окончательно не выйдет из строя.

Глядя на него, Шон все больше убеждался в том, что делает правильный выбор. Как бы ни любили его Мать и доктор Ли, как бы ни восхищались им другие ученые Института, для них он всегда будет таким же "Мистером-помощником". Куда более ценной, вне всяких сомнений, но все же — собственностью.

"Машина создана, чтобы служить... разумное правило. Слишком разумное, чтобы делать из него исключения".

Осторожно, будто боясь обжечься, он вытащил из сумки маячок. Подержал на ладони. Еще не поздно передумать: всего-то и нужно нажать кнопку, чтобы телепортироваться домой, к привычной жизни и людям, которые ему дороги.

"Заманчиво. Но — никогда".

Маячок с тихим стуком упал с ладони и укатился под диван, в вековую пыль.