Рыцари Старой Республики 2: Тень Ревана (джен)

Сейчас ты — это ты.

Редкий, зыбкий всполох почти свободы. Почти жизни.

Промежуток между глотками кислорода и убикина.

Вдох. Выдох. Пауза. Вдох. Выдох. Дозатор дыхательной смеси безразлично переключает режимы подачи.

Если дышать через раз, то мир за ледяным забралом шлема истончается и понемногу тает. Если достаточно долго игнорировать аэрозоль, то лживые контуры мутнеют, сменяясь сумраком правды.

Или очередной лжи. Это более вероятный вариант, потому что «правды» для тебя больше не существует. Просто тебе необходима точка отсчёта, хоть какая-то опора.

Без опоры погружаться в пустоту было бы ещё легче. Но ты слишком хорошо знаешь, что утонуть не дадут. Единственная почти свобода, что тебе осталась — это свобода сдерживать дыхание.

В паузах между щелчками дозатора ты слышишь удары своего сердца. Оно работает, как выносливый, хорошо отлаженный механизм, столь же безразличный, как механика скафандра. В такие моменты кажется, будто это не твоё сердце.

В такие моменты кажется, будто ты способен обойтись без убикина. Да и без кислорода заодно: может быть, разница не так уж велика.

Ты размыкаешь пневмолинию. Дозатор щёлкает равнодушно, словно понимает, насколько бесплоден твой робкий бунт. Дыхательная смесь с тонким свистом вытекает в атмосферу. Мир по ту сторону забрала не меняется: эта планета слишком голодна, чтобы насытиться дыханием одного разумного.

Она бесконечно голодна, сколько бы жизней ни выпила.

Может быть, однажды она расщедрится — и выпьет твою.

Сейчас?..

Тебе плевать. Многие дышат лишь по привычке, и мало кто из них живёт.

Ты не обязан дышать. И не обязан жить.

Сейчас ты ничем никому не обязан. Сейчас тебе ничего не нужно.

Даже кислород.

Скоро в биологический объём скафандра, в опустевшие лёгкие, а затем и в сознание проникнет нечто большее, чем кислород, чем странная почти жизнь в рабстве у Обмена.

Ты закрываешь глаза. Разжимаешь сухие ладони. Пальцы привычно нащупывают крышку входного отсека пневмолинии. Пустой баллончик из-под аэрозоля падает в пепельную грязь. Другая рука вставляет в освободившееся углубление полный патрон, накалывает диафрагму.

Ты слышишь подтверждающий писк автоматики.

Убикин.

Очень скоро новый патрон опустеет. На этой планете всё пустеет слишком быстро. Но не сейчас. Сейчас у тебя есть несколько десятков минут отката — наиболее работоспособного состояния органической ткани. Надо успеть выбрать сектор перспективных раскопок.

Ты наклоняешься, выискивая взглядом пустой патрон из-под убикина. Баллончики положено сдавать вместе с найденными за смену артефактами и ресурсами, иначе следующую дозу сократят вдвое.

Сейчас ты не хочешь терять ничего, особенно — будущих иллюзий.

Ты подбираешь патрон, распрямляешься, чувствуя, как надёжно работают мышцы, связки и суставы. Губы, полость рта, горло заливает ощущение прохлады. Тело готовится отдаться освобождающему полусну-полуяви, водовороту воспоминаний и грёз, которые ты давно разучился различать, а потому перестал считать сколько-нибудь важными.

Не размыкая век, ты смотришь вниз по склону, базальтовая крошка осыпается под тяжёлыми шагами. До подножия их ещё около сотни. Картинка перед закрытыми глазами меняется. Чёрное небо уходит, скрываясь за далёкими холодными скалами.

Девяносто шагов до подножия.

Падающие звёзды разъезжаются в параллаксе, бледнеют пылевые скопления. Капли влаги собираются в дождь.

Восемьдесят шагов.

Дождь не может вечно идти в пустоте. Он полон силы, этот надменный ливень, и он сам выбирает себе точку опоры: теперь он низвергается в джунгли. Туман застилает скалу, покрытую тропической зеленью.

Семьдесят.

Ты понимаешь, что больше не слышишь воя ветра.

Шестьдесят.

Ты слышишь только скрежет дождя и медленные, далёкие вскрики собственного сердца.

Пятьдесят, половина пути.

Ты чувствуешь тепло небесной воды и проталкиваешь себя сквозь её шершавое тело. На этой планете не бывает дождей из воды, и ты понимаешь, что опять погрузился то ли в сон, то ли в память.

Сорок шагов.

Теперь ты почти у подножия, так низко, что разница между верхом и низом стёрлась, как грань между сном и явью. Ты смотришь вниз и видишь вершину.

И монумент.

Тридцать. До него лишь тридцать шагов.

Это бог.

Статуя бога, имя которого тебе неизвестно. Ты даже не знаешь, почему вспомнил это слово — «бог»: здесь, в вечной пустоте, богов не бывает.

Тем не менее, это бог. Очень известный где-то там, за границами твоей пустоты. На планете, которую ты когда-то видел. Или мог видеть. Или выдумал. Ведь всё это одно и то же.

Двадцать.

Бог раскидывает серые руки, словно навстречу. Заглядывает в твои закрытые глаза. Ты теряешь почву под ногами.

Десять.

Последние десять шагов ты словно паришь, облетая колоссальных размеров голову бога по окружности, как дроид-разведчик над вражеским укреплением.

«Укрепление»?

Нет.

Ты слышишь другое слово.

Невозможный бог смотрит в тебя закрытыми глазами.

Он плачет. А затем исчезает. И навстречу тебе из зелёной тьмы забвения выступает совсем иной образ.

Высокий разумный в тяжёлой броне и с мандалорской маской вместо лица.

Убийца.

Ты.

Ты — убийца.

Отражение в стекле забрала тянется к тебе горящими разрезами глазниц. Ты отшатываешься, бьёшься головой о назатыльник шлема.

Убикин.

Ты не хочешь, но шлем подстраивается под изменение позы, возвращая голову в физиологически выгодное положение. Подбородок сам нажимает на клавишу переключения режимов.

Вдох. Выдох. Пауза.

Ты раскрываешь глаза.

Всё хорошо.

Ты жив. Ты в пустоте.

Ты на Малакоре.